Цитаты из книги «Мария Башкирцева. Дневник», страница 5

- Женщина создана для страдания, - говорила она, - даже с лучшим из мужей.

2 сентября. Приходил учитель рисования: я ему дала список, чтобы он прислал мне учителей из лицея. Наконец-то я примусь за работу! Из-за путешествия и из-за m-lle Колиньон я потеряла четыре месяца. Это громадная потеря. Бинза обратился к директору, тот попросил для ответа день. Видя мои заметки, он спросил:

"Сколько лет молодой девушке, которая хочет учиться всему этому и которая сумела составить такую программу?" А этот дурак Бинза сказал: "Пятнадцать лет". Я его страшно бранила, я раздосадована, я просто взбешена. Зачем говорить, что мне пятнадцать лет -- это ложь. Он извинялся, говоря, что по моим рассуждениям мне можно дать двадцать, что он думал сделать лучше, прибавляя мне два года, что он никак не думал, и проч. и проч. Я потребовала сегодня же за обедом, чтобы он сказал директору мои настоящие года, я потребовала этого.

Я взялась за распределение часов своих ежедневных занятий, завтра кончу. Девять часов работы ежедневно. О, Боже мой! Дай мне силы и настойчивости в учении. У меня есть сила, но хотелось бы еще больше.

Искусство, взгляд на себя только под его углом, всегда олицетворяло Башкирцеву: в пять лет танцы- как идеал человеческой пластики, в двенадцать - преклонение перед своими же собственными руками "за красоту их линии", затем - пение как высший смысл звука, наконец - литература и живопись как постижение бытия "в доступных творчеству пределах".

Кажется,это в первый раз, что мне приходится прятаться, чтобы вы плакаться до дна - с закрытыми глазами и гримасами, как у детей или дикарей.

Провести четверо суток в вагоне железной дороги и пожертвовать работой целого года, чтобы поехать туда, попытаться понравиться и выйти замуж за человека, которого никогда до тех пор не видела. Разум и его доводы не имеют в этом случае никакого значения... Раз я обсуждаю эту глупость, я способна сделать ее...

У всякого свой темперамент, но что касается так называемой грамматики искусства, то ей следует учиться у классиков.

Нельзя вообразить себе, что такое испанские церкви! Проводники в лохмотьях, служащие при церкви, - в бархате, иностранцы, собаки- все это ходит, молится, лает и т.д., и все имеет своеобразную прелесть. Хотелось бы тут, при выходе из капеллы, встретить внезапно, за колонной, идола своей души.

Известный мужчина женится, он выбирает себе женщину, которую любит, или хозяйку, которая усовершенствует его ежедневную жизнь, увенчает здание, которое он организовал, и эта женщина принадлежит ему. Заурядный мужчина женится, и происходит приблизительно то же самое. Но, я не хочу стать этой женщиной, ведь известный мужчина — это я. Ну, как же быть? Остаться свободной. Но это означает, что я попаду в другие оковы и что я оправдаю всю клевету...

Но что-то говорило, что молитва бесполезна: я буду иметь то, что на мою долю назначено.