Читать книгу: «Заглядухи. Давай бояться вместе», страница 2

Нигдешние

Наташа испуганно охнула:

– Ты совсем больной что ли – так орать?!

Она часто задышала, одну руку прижала к своему изрядному декольте, а вторую аккуратненько так убрала от автомагнитолы.

Егор на эти маневры внимания не обращал. Он стиснул зубы, прикрыл глаза, поблагодарив мироздание за то, что они стоят в глухой пробке и можно на секунду отключиться от дороги. И отключился.

***

– Мой внучонок, мой зайчонок,

Пусть не съест его волчонок,

Пусть медведь не задерёт,

Пусть упырь не загрызёт,

Не ужалит пусть змея…

Пусть сожру внучонка я…

Страшная колыбельная снова звучала в голове. Хотя тогда она страшной вовсе не казалась. Просто бабушкин голос пел что-то спокойное, тягучее, заставляющее глаза слипаться… И он послушно засыпал под бабушкину песню. И уже почти уснул. И вдруг раздался резкий громкий голос отца:

– Внимание! Опасный момент! Гоооооол!

Именно так папа кричал, когда смотрел футбольные матчи. Егор тут же проснулся. И в последний момент успел выкрутить руль и уйти от лобового столкновения с грузовиком.

Выдохнул. Ещё выдохнул. Руки постепенно переставали трястись, дыхание выравнивалось. Чёрт подери, впервые в жизни он чуть не заснул за рулём! Да что там «чуть», заснул уже! Спасибо бате, разбудил.

Так. Стоп. Какому бате? Батя уже шесть лет как умер. Крик его Егору явно приснился. Видимо, инстинкт так сработал. А вот заснул он почему? Вроде и не устал, и выспавшийся, и музыку такую бодрую по радио слушал. Радио?.. Сейчас в эфире трещали только помехи. Егор пощёлкал переключателем – ничего. На всех станциях – либо тишина, либо шелест, переходящий в треск. Посмотрев на мобильник, Егор кивнул сам себе – глухое место, связи нет. Видимо, и радиосигнала нет тоже. А колыбельная бабушкина… Колыбельная тоже приснилась. Хотя Егор был почти стопроцентно уверен в том, что сначала была колыбельная, а потом он уснул. Но не по радио же её передавали, правда?

– По радио-по радио, Егорка! Нигдешнее радио – оно только в таких местах и ловит.

Егор подпрыгнул на сиденье. На этот раз он слышал голос деда. И шёл тот абсолютно точно из колонок магнитолы. Он решил, что снова уснул, и крепко ущипнул себя за запястье. Больно! И на месте щипка тут же появилось багровое пятно. Значит, не спит. А что тогда? Какая-то пиратская станция всякие страшилки в эфир передаёт? Ну мы ей не позволим! И Егор выключил радио, гоня прочь мысли о том, что пираты как-то спародировали дедов голос.

Дальше он ехал в тишине. И почти в одиночестве: машины на этом отрезке дороги попадались редко. И в темноте, которую чуть разбавлял только свет редких фонарей и его собственные фары. Было как-то не по себе, хотя ездить в одиночку по ночам Егору приходилось не раз. А тут – и тревожно, и зябко, и мысли странные.

Егор прибавил отопление, но быстро понял, что физически ему холодно не было. Зябкость шла откуда-то изнутри. Страшно ему было, вот что. Потому и зябко. Сейчас бы ви́ски, но за рулём же…

– А чего, давай! Выпей эту самую свою виску, да и к нам!

Проигнорировав выключенную магнитолу, из колонок снова вырвался дедов голос. И его же похохатывание.

– Нам с бабкой скучно. Ты с матерью здеся, родитель твой Лёшка – тама, а мы – нигде…

Егор больше не подпрыгивал на сиденье. И не потому что не боялся. А потому что от страха и идущего изнутри холода словно окостенел. Сидел, вцепившись в руль, и пристально следил за дорогой. Это всё, на что он сейчас был способен. А «дед» меж тем продолжал:

– Попросил я бабку твою колыбельную тебе спеть. Правильную. Чтобы, значит, ты – раз! – и к нам. А она, дура старая, даже усыпить тебя толком не смогла. И Лёшка невовремя вмешался.

Голова наливалась болью. Сначала резкими уколами запульсировал затылок, потом – лоб. Егор застонал сквозь сжатые зубы. А колонки на его стон вдруг отозвались бабушкиным ласковым голосом:

– Го́рушка, головка болит? А ты закрой глазки, внучек, да подремли, головка-то и пройдёт. А я тебе песенку спою, чтобы спалось слаще. Про кого хочешь, про медведя-оборотня или про вурдалака?

Так. Надо срочно остановиться. И вытащить эту чёртову магнитолу. Хрен знает, как это сделать, в современных машинах она крепится вроде какими-то болтами. Но Егор был готов вырвать её с мясом, чтобы только прекратился этот радиоспектакль абсурда.

Из колонок понёсся раскатистый хохот деда:

– Совсем ты, Егорка, ополоумел. Ну вытащишь ты бандуру свою, и что? Она ж щас не работает вроде, а ты меня слышишь! И бабку слышишь.

А потом, вкрадчиво так:

– Нигдешнее радио – оно не в железке и не в пластмасске. Хотя с ними попроще, ага… А на обочину съедь, съедь. Мы тебе тогда ещё нигдешний телевизер включим, хочешь?

Егор заорал и треснул по рулю. Да что ж такое-то! Ну не может этого быть! Бабушка давным-давно, когда он был ещё маленький, заблудилась в лесу. Дед, не послушав односельчан и не дожидаясь, пока соберут группу, пошёл её искать сам. И тоже сгинул. Искали их долго, но безрезультатно. Признали пропавшими без вести, а потом и умершими. Егор с мамой регулярно ездил навещать две пустых могилы. Но никогда, никогда дедушка и бабушка не желали ему зла, даже не наказали ни разу. Да и у него перед ними ни чувства вины нет, ничего такого. Только светлые воспоминания. Но кто тогда говорит с ним сейчас его голосами? Кто так явно желает ему смерти?

Внезапно голову отпустило. И пришла неприятная, но трезвая мысль: он просто сошёл с ума. Никогда не интересовался медицинскими делами, представления не имеет, как должна проявляться та же самая шизофрения. Но вот голоса – это явно слуховые галлюцинации, так? Так. Значит, надо как-то аккуратно, не обращая внимания на эти галлюцинации, доехать до участка, где ловит телефон. И позвонить лучшему другу Косте. Чтобы тот приехал и его забрал. Да, будет долго, но всё лучше, чем врезаться куда-то. И – к доктору. Вдруг ещё можно что-то сделать, таблеточки там какие-то попить?..

Успокоенный этим решением, Егор максимально сбросил скорость и потянулся к соседнему сиденью, где лежал термос с кофе. Однако не дотянулся. В мановение ока открылось окно, термос вылетел на обочину, и окно закрылось. А в машине снова раздался знакомый голос:

– Не пей ты эту отраву басурманскую, внучек! Травочки надо пить, помнишь, бабушка тебе травочки заваривала? А потом пошла за свежими травочками, да и не пришла… Сгинула…

Из колонок нёсся плач. И это было ещё хуже, чем слова. Особенно на фоне вылетевшего в окно термоса. Это уже явно не галлюцинация, даже не зрительная. А что? Телекинез типа?

Егор устал. Как-то мгновенно выдохся. Перед глазами словно какая-то чёрная сетка замелькала, мешая рассмотреть дорогу. Вариантов не было. Пришлось съезжать на обочину. Несмотря на угрозы «деда» включить «телевизер». Чем его ещё можно испугать после того, что уже произошло? Вурдалаками и упырями из «бабушкиной» колыбельной?

Мотор заглох, стоило Егору приткнуть машину у окружающей дорогу стены леса. И не реагировал ни на какие попытки его оживить. Мобильный по-прежнему показывал отсутствие сети. Конечно, оставался вариант экстренного вызова, но Егор никак не мог придумать, что сказать. Что он внезапно в дороге сошёл с ума, представляет угрозу для окружающих, и его необходимо забрать и отвезти в психиатрическую больницу? Дело, конечно, обстоит примерно так, но почему-то было сомнительно, что спасатели поверят в такую историю. Он и сам в неё не очень верил, несмотря на всё, что происходило с ним здесь и сейчас.

Надо было срочно что-то решать. Да, на дворе ранняя осень, но машина остынет быстро. И за ночь реально можно серьёзно замерзнуть. Егор решил выйти и хоть немного размяться. Но дверь не открылась. Все остальные – тоже. С окнами – та же картина. И тут ожили колонки. «Дедов» голос ехидно так подначил:

– Что, внучок, не выходит? Не открывается машинка? И не откроется… Ладно, телевизер мы тебе с бабкой включать не будем, и без него скоро помрёшь. И к нам попадёшь, не к папаше своему. Потому как неправильная смерть-то у тебя выйдет, как у нас. И невовремя. Тоже в нигдешние попадешь, вот ужо повеселимся…

Вступила «бабушка»:

– Ты, Го́рушка, не бойся, это не больно. Ляг на бочок, курточкой прикройся да усни. Я тебе попою…

И из колонок полилась песня:

– Спи, мой маленький мальчоночка,

Спи, хромая собачоночка,

В лес тебя уволокут,

Задерут, раздерут,

Вволю кровушки попьют,

Тут и мы попируем,

Мальчоночку освежуем…

Теперь Егор понимал каждое слово этой «колыбельной». И холодел от ужаса. Но глаза слипались словно сами собой. И в голове почему-то промелькнула мысль, что замерзать на самом деле не больно, он где-то об этом читал. Просто засыпаешь и умираешь во сне. Бороться сил не было. Пусть так…

– Лупи! Давай его! Так! Ещё! Да лупи же, инвалид хренов!

Егор улыбнулся во сне. Его интеллигентнейший папа при просмотре футбола орал и ругался так, что коллеги с кафедры прикладной математики его точно бы не узнали. Да ещё и пивной кружкой по кухонному столу стучал – они с мамой аж вздрагивали. Во! Снова стучит!

Глаза открывались с трудом, но Егор смог разлепить непослушные веки. И увидел, что в окно машины стучит пожилой мужик.

– Эй, паря, ты живой там?!

Губы разлепить оказалось ещё труднее, чем глаза. Разлепил. Прошептал, что живой. Мужик не услышал, конечно. Показал: окно, мол, открой. Окно, на удивление, открылось. Впрочем, дверь тоже. И Егор буквально вывалился под ноги этому мужику-спасителю.

Мужик несколько растерялся и бросился Егора поднимать, тормошить. Куртку свою на него надел, термос с горячим чаем из припаркованной неподалёку машины притащил, напоил.

– Ну что, паря, сомлел? Сердце? Или поблазнилось¹ тебе что-то?

Поблазнилось, именно. И Егор вывалил этому незнакомому дядьке всё, что с ним случилось. Тот только крякал да курил сигарету за сигаретой. Потом сказал задумчиво:

– Даже не знаю. Плохая это дорога, паря. Не одному тебе тут всякое чудится. Ты вот услышал, кто-то видит. А кто-то на ровном месте в кювет слетает – и кирдык. Бог его знает, что это. Я тут часто езжу, живу недалеко, меня не берёт. И жену тоже, она вон в машине ждёт.

Мужик задумался ненадолго.

– Одному тебе пока нельзя, мало ли. Давай так. Нина у меня водит нормально, она впереди поедет, а я с тобой, пока этот паршивый участок не закончится. Годится?!

Егор закивал. А потом прохрипел – голос сел почему-то:

– Отвёртка есть? Надо выкрутить магнитолу. И колонки…

Мужик кивнул понимающе. Потом пристально посмотрел на Егора и отвёл его в свою машину. Миловидная пожилая женщина – Нина – захлопотала над ним, а её муж, назвавшийся Николаем, пошёл, как он выразился, «курочить музыку». Раскурочил – любо-дорого. И довёз Егора до пункта назначения – им надо было в один и тот же город. И номер свой дал – на всякий случай.

С тех пор прошло пять лет. Тогда Егора домой довёз товарищ Костя – примчался за ним, как только узнал о произошедшем. Психиатры, неврологи и даже онкологи (выяснилось, что галлюцинации случаются и от опухоли мозга) его своим пациентом не посчитали, сказали, что всё в порядке со здоровьем. Но Егор довольно долго ездил в машине вообще безо всякой музыки, пугая тех, кого иногда приходилось подвозить. В том числе – девушек, с которыми завязывались романы. Потом он всё же решился на магнитолу, но слушал только диски. Вроде всё было нормально. Но и на страшную дорогу больше не попадал, если нужно было снова в те края – объезжал.

***

Наташа продолжала дуться. Егор вынырнул из страшных воспоминаний как раз, когда пробка рассосалась и машины тронулись.

– Прости. Но радио в моей машине и вообще при мне слушать нельзя. Такой вот у меня «таракан».

Наташа хмыкнула:

– Странный ты, Гош… И «тараканы» у тебя странные… Прям нигдешние…

Авария вышла нестрашной только потому, что Егор не успел разогнаться. Но морда его машины и зад впередиидущей оказались в хлам. И всё бы ничего, если бы… Если бы в салоне Егор не оказался один. И что, как потом выяснилось, он не мог вспомнить, кто такая Наташа и откуда она вообще взялась.

Голоду́шко

Заныл старый страшный шрам на бедре. В унисон со шрамом заныла душа. И страх накинул на лицо своё липкое покрывало, не давая толком дышать. А Андрей продолжал недовольно вещать:

– Вик, ну сколько уже можно, а? Ну что случится, если один раз ты на ночь кухню не уберёшь и посуду не помоешь? Мир рухнет?

Вика молча оттирала сковородку над раковиной. Андрей, видя, что его игнорируют, начал распаляться сильней.

– Слушай, ну ты умная взрослая баба, начальник отдела, в конце концов. Ты же должна понимать, что провести время с любимым мужчиной – важнее, чем уборка. В двадцать первом веке живём, зарабатываешь ты хорошо. Ну купи себе самую навороченную посудомойку и самый крутой пылесос. Домработницу, блин, заведи!

В голове Вики пронеслось воспоминание. О том, как она наняла помощницу по хозяйству. К сожалению, ленивую и невнимательную. И любящую выпить. Перед глазами вспыхнула картинка с потёками крови и истошными воплями. Вика не удержала скользкую сковороду, и та с грохотом свалилась в раковину, заглушив Андреевы обвинительные речи. Впрочем, последнюю фразу она услышала:

– Кукуй тут одна с кастрюлями своими. А ещё лучше – к психиатру сходи, кукушку свою проверь. И не звони мне больше.

Дверь хлопнула. Вика домывала посуду со слезами на глазах и мыслью в голове: «Минус семь». Это был седьмой кавалер, который не выдержал странных причуд молодой, обеспеченной и умной женщины. Она ночевала только у себя дома. Она не ложилась в постель, не приведя кухню в идеальный порядок. Она выбрасывала мусор перед сном. Сами понимаете, при таких условиях – никакой тебе романтики и спонтанности. Кстати, есть в постели или других не предназначенных для этого местах, в её квартире тоже было нельзя. Мужчины почему-то этого всего не выдерживали и довольно быстро исчезали. Андрей вот и вовсе продержался пару недель.

Кухня блестела и сверкала. Намётанным глазом Вика прошлась по всем поверхностям, проверив, чтобы нигде не осталось ни крошечки. Сбегала к мусоропроводу с пакетом отходов. Приняла душ. И улеглась в кровать, чтобы практически тут же забыться сном.

Да, кавалеров смущала ещё одна Викина странность. Очень часто она кричала во сне и просыпалась от собственного крика, что-то бормоча при этом. Как выразился один её экс-бойфренд: «Со страху с тобой, Викуся, обделаешься. А я такого позора не хочу». И свалил. Подальше, видимо, от позора. Даже не спросив, что ей снилось. Впрочем, ни один из семерых не спросил.

***

Шестилетняя Викуля обиженно смотрела на бабушку, которая только что её отшлёпала.

– Ты плохая и злая бабка! Уйду от тебя! Не буду больше крошки твои дурацкие собирать!

Бабушка тоже сердилась:

– Да что ты за девка такая дурная! Я ж добра тебе желаю! Хочешь, чтобы Голоду́шко пришел и тебя сожрал ночью?

Викуля торжествующе расхохоталась:

– Ты всё врешь! Нет никакого Голоду́шки! Я и у Светы спросила, и у Насти. Никто по вечерам кухню не драит, все крошки не собирает и мусор не выносит. Никто! И никого никакой Голоду́шко не сожрал ни разу. Не существует его!

Бабушка что-то говорила ей вслед, но Викуля не слушала. Вот ещё, бабкины сказки слушать. Ей в школу через год, она большая и умная. Мама, если такая тихоня, пусть под бабушкину дудку пляшет и кухню чуть ли не языком вылизывает. А Викуля не станет!

Ночью Викуля проснулась от странного звука. Словно кто-то мёл пол мокрым и тяжелым веником: шарк-шарк, шлёп-шлёп, шарк-шарк, шлёп-шлёп. Со сна девочка подумала было, что бабушка решила среди ночи устроить уборку. Но почему в темноте? Викуля дотянулась до ночника, который стоял на тумбочке рядом с кроватью. Она давно не боялась темноты, но забавный детский ночник убирать из комнаты не разрешала. И вот – пригодился.

Неяркий свет, приглушённый розовым абажуром, осветил не всю комнату, а небольшой участок рядом с кроватью. А шарки и шлёпы раздавались там, куда ночник не доставал. Викуля позвала негромко:

– Бабушка… Это ты?

Ей никто не ответил, но странные звуки стали быстро приближаться. И вот на свет выполз… Выползло… В общем, от ужаса Викуля и онемела, и забыла слова. Потому что к её кровати ползло чудовище. Толстый ребёнок – Викуля не умела определять возраст, но этот уже точно должен был ходить. А он полз: шлёпал ладонями и с шарканьем подтягивал за собой неподвижную нижнюю часть тела, прикрытую какими-то лохмотьями. Лысая голова с уродливыми шишками, странно изломанные уши, рот, полный чёрных гнилых зубов. Но самое страшное – глаза, которыми это существо смотрело на Викулю. Точнее, это ей сначала показалось, что смотрело. Пока она не осознала, что глаза существа – уродливые бельма. Оно было слепым, но упорно и быстро ползло к свету и… К Викуле!

Крик умер в горле, так и не родившись. Остолбенев от страха и не имея возможности позвать на помощь, шестилетняя девочка обречённо смотрела, как страшная пародия на ребёнка приближается к ней. Закричала Викуля только тогда, когда чудовище, ловко подпрыгнув, вцепилось гнилыми, но на удивление острыми зубами ей в ногу. Закричала, а потом потеряла сознание от боли и шока. И пришла в себя под заунывное бормотание бабушки:

– Баю баюшки баю,

Кухню прибери свою.

Если кухню не убрать,

Будешь нежить привечать.

Голоду́шко приползёт,

Все объедки соберёт,

Все крупиночки слизнёт

И хозяев загрызёт.

Чтоб не ползал за тобой,

Ты ему отваду спой:

«Голоду́шко, уползай,

Не грызи и не терзай,

Мяса на тебе кусок,

Убирайся за порог».

***

Вика снова проснулась от собственного вопля и тут же забормотала «отваду». Зажгла лампу на прикроватной тумбочке. Никого. Голоду́шко не пришёл. Да и с чего бы? Она хорошая, она выполняет все условия. Она…

Она несчастная одинокая баба! Которая не может устроить личную жизнь из-за одной-единственной суки – своей какой-то прапрапрабки, родившей «негодного» ребенка: неумного и нездорового, который не мог ни видеть, ни ходить, ни говорить. Муж у прапрапрабки был больно добрый да жалостливый, не дал слепого младенца сразу удавить, хотя она хотела – куда им урод, когда нормальных семеро. И потом не дал, когда стало понятно, что и ноги у ребёнка не ходят, и голова не варит. Так и кормили дармоеда, от здоровых детей да от себя куски отрывая. А потом муж умер. Лёг вечером, а утром не проснулся. Муж – любимый, здоровый, красивый – умер. А негодящий пацан жил! Прапрапрабка повыла, похоронила мужа, а потом решила отродье голодом заморить – убить рука не поднялась. И заморила, освободил её урод. Да только через несколько ночей после похорон явился. И сначала все крошки с пола подъел, а пока мать металась да соображала, что делать, младшего ребенка загрыз и уволок с собой. С тех пор ко всем женщинам в их роду и приходит, кто-то его «Голоду́шко» назвал да правила ввёл для своих дочерей и внучек.

В детстве Вика правило нарушила. И Голоду́шко пришел. И кусок мяса из ноги вырвал. Если бы бабушка не прибежала и «отваду» не прочитала, возможно, и сожрал бы. Четверть века прошла, а Вика всё помнит, словно вчера было. И убирает кухню, и выбрасывает мусор, чтобы никакой пищи ночью на кухне не было. Потому что знает, что будет, если она не станет этого делать. И шрам, скрытый под роскошной разноцветной татуировкой, болит и ноет. И душа болит и ноет. А кавалеры, все, как один, татуировкой любуются, а шрам никто так и не заметил. Вика загадала: тому, кто увидит шрам, она и про Голоду́шко расскажет. Такой точно поймёт.

Трудный выбор

Муж позвонил и сказал, что застрял в пробке довольно далеко от дома. Катя встревоженно взглянула на часы: скоро полночь. Сергей много работал, но приезжать домой так поздно – это всё же перебор. Дети давно спали, а Катя решила выпить чаю, чтобы дождаться мужа и накормить ужином.

Чайник закипел, и одновременно с отщёлкиванием кнопки Катя услышала другой звук. Невозможный. Стук в дверь. Три коротких, три длинных, три коротких. Именно так, метафорически подавая сигнал sos на азбуке Морзе, стучал в дверь её муж. Они давным-давно придумали этот ритуал, и знали о нём только дети. Которые сейчас спали.

Катя в растерянности посмотрела на мобильник. Взяла, набрала Сергея. Номер не отвечает. Чёрт!

Стук повторился. Катя на цыпочках подошла к входной двери, мимоходом подумав с досадой, что надо было железную ставить. А они жили с тонюсенькой, через которую были слышны все подъездные звуки, которых в их старой пятиэтажке было много.

Тихонько подойдя, Катя взглянула в глазок. Никого. И подпрыгнула от очередной серии стуков. Вслед за которой послышался приглушённый голос Сергея:

– Кать, что происходит? Открывай! Долго я ещё буду под дверью стоять?

Спина и ладони стали мокрыми от страха. Катя негромко ответила:

– Ты не можешь стоять сейчас за дверью и стучать в неё. Пять минут назад ты звонил мне с другого конца города.

Стоящий за дверью (даже мысленно Катя не могла назвать его мужем) задумчиво сказал:

– Да, у тебя сложный выбор. Выбирай: это не я сейчас стою за дверью. Это не я тебе звонил. Это звонил я, но уже из подъезда, просто чтобы пошутить или поймать тебя на измене… И да, проверить ты не сможешь, мой телефон заблокирован. Выбирай. Время пошло.

За дверью воцарилась тишина. Глазок по-прежнему показывал пустую лестничную клетку. Катя сбегала к окну – их машины у подъезда не было. И что делать?! Она была абсолютно уверена, что звонил ей Сергей: пара фраз, их личных, интимных, развеивали любые сомнения. Она была абсолютно уверена, что муж никогда бы её так не разыграл, зная пугливость жены. И никаких проверок бы не затеял – они доверяли друг другу и обсуждали все возникающие сложности. И что получается?..

За дверью раздалось покашливание, а потом снова голос Сергея:

– Твоё время истекло. Что ты выбрала? Пустишь мужа?

Катю затрясло, но голос её был тверд:

– Кто бы ты ни был, убирайся! Иначе сейчас полицию вызову!

За дверью тяжело вздохнули. И послышалось тихое:

– Ну тогда прощай, Катюша!

***

Сергей так и не вернулся домой, а его телефон продолжал быть выключенным. Катя не спала всю ночь, а к утру собралась обзванивать больницы. Но не успела. Ей позвонили раньше. Авария. В полночь автомобиль Сергея снесла огромная фура, у водителя которой случился инфаркт за рулём. Примите наши соболезнования.

Катя сидела с молчащей трубкой в руке и плакала. Три точки. Три тире. Три точки.