Читать книгу: «Исповедь скучной тетки», страница 2

* * *

Девушка, помогавшая мне выбрать джинсы, сама носила жутко узкие. Теоретически ягодиц должно быть две, но у нее они превратились в одну со швом посередине, который с трудом удерживал всю эту мясистую плоть. Я не осуждаю, а лишь констатирую факт.

Она хотела, чтобы я примерила скинни – плотно облегающие, похожие на легинсы джинсы: передок в них так откровенно не выделялся, как в легинсах, но фигура менее уродливой не становилась. Шарлотта за спиной у продавщицы показывала протестующий жест всякий раз, когда не одобряла ту или иную модель. Для меня идеалом джинсов оставались те удобные и сексуальные, как в рекламе Levi's восьмидесятых годов на юной леди, прекрасно чувствовавшей себя «не в сети».

В зеркале примерочной, в беспощадном неоновом свете, моим глазам, «омытым» двумя бокалами белого за обедом, предстало мое тело во всем своем убожестве. Несмотря на потерянные в последние недели килограммы, ноги казались тяжелыми, дряблыми, непригодными к ношению тела. На толстом и тоже дряблом животе морщинилась блузка. Грудь, слишком маленькая, чтобы выступать вперед или вызывать желание, целомудренно скрывалась под тканью. Во всем читалась скукота: в моей бесформенной фигуре, тусклых волосах, в темных кругах под глазами, в блеклой одежде, неброском макияже. Понятно, почему такой мужчина, как Жак, стал умирать со скуки, ведь ею пропитана каждая клеточка моего тела.

Я опустилась на пол, в грязь, оставленную всеми, кто побывал здесь до меня. Я не могла ни двигаться, ни говорить. Боль пригвоздила меня к земле, будто сила притяжения вдруг утроилась. В проеме под дверцей примерочной я видела ноги людей, продолжавших спокойно жить. И завидовала. Раз уж я в жизни ничем не выделялась, то могла бы хоть в смерти отличиться: никогда не слышала, чтобы кого-нибудь нашли бездыханным в примерочной, сраженного собственным уродством.

Когда я перестала выходить и откликаться, Шарлотта пролезла ко мне в кабинку. Ей пришлось чуть ли не ползти, чтобы не ободрать себе спину. Она присела рядом со мной и, не говоря ни слова, по-женски меня обняла. Моя Шарлотта, моя малышка. В ее молчании я угадывала: «Все будет хорошо, мама, все будет хорошо, я люблю тебя, мамочка». Она старалась не дышать, словно тоже хотела исчезнуть. Ни о чем не спрашивая, она погружалась вместе со мной в зыбучий песок. И от этого возникало желание повеситься.

– Ну что, размер подходит?

– Супер.

– А как тебе скинни?

– Тоже супер.

Тут меня разобрал безумный смех, накатил так же внезапно, как недавно уныние. Я содрогалась всем телом. И чем больше пыталась сдержаться, тем сильнее хохотала. Заразившись от меня, Шарлотта тоже прыснула со смеху. То еще зрелище: обнимаются две женщины, одна из которых стоит полуголая на коленях на грязном полу магазина и вот-вот готова разрыдаться.

– Помнишь, когда ты была маленькая, то постоянно запиралась в общественных туалетах и не могла открыться?

– Пф… да!

– Каждый раз было одно и то же: я говорила тебе не закрываться, но ты это делала!

– Да уж, мне почему-то никогда не удавалось открыть задвижку. Наверное, потому что я жутко стрессовала.

– И я пролезала под дверцу.

– И даже над дверью перелезала, когда проем внизу был слишком узкий.

– Правда?

– В отеле «Шато-Лорье». Ты была в платье, так что тебе было не до смеха.

– Господи! Да, припоминаю.

Из примерочной мы вышли минут через пятнадцать со следами от уже высохших слез на лицах, продолжая хихикать над историями, которые нам вспомнились. Продавщица смотрела на нас так холодно, что можно было подумать, будто в этой сети магазинов персоналу улыбаться запрещено. Я понимаю, нет ничего смешного, когда джинсы, пошитые в Бангладеш руками нещадно эксплуатируемых работников, стоят почти две сотни долларов за пару, обеспечивая шикарную жизнь кучке бессовестных буржуа. Не до смеха, когда я сначала заявляю, что выбирать тут не из чего, а потом покупаю эти самые джинсы.

Клодина, не увидев меня в офисе после обеда, отправила мне несколько сообщений. Она просила перезвонить, поскольку ей надо было сказать что-то очень важное.

– Прости меня.

– И ты прости.

– Но это не то важное, о котором я хотела с тобой поговорить.

– Конечно, нет. Ты хотела рассказать, как превратить Жака в говнюка.

– Ну не так прямо.

– И все-таки я бы хотела узнать, как это сделать.

– Не думаю, что это хорошая идея…

– Я хочу знать, выкладывай.

– Уверена?

– Да.

– Частный детектив.

– Частный детектив? И что, по-твоему, он мне расскажет, этот частный детектив? Что мой муж ушел к любовнице?

– Я же говорила, идея не ахти.

– Тем не менее ты собиралась мне ее предложить.

– Да, ведь если мы хотим сами себе помочь, то иногда неплохо узнать, что все было совсем не так, как мы думали.

– Что ты хочешь сказать?

– Черт, надо было мне помалкивать.

– Продолжай, раз уж начала.

– Ты считаешь Жака святым, но он совершенно точно не такой.

– Почему?

– Статистика не в его пользу.

– При чем тут статистика?!

– Да ты послушай!

– Ну продолжай!

– Как долго он встречался со своей Шарлен, прежде чем с ней воссоединиться?

– Думаю, раз десять, мы с Жаком это обсуждали, и каждый раз я делилась с тобой.

– Он рассказывал то, что хотел рассказать.

– Но он уже ушел к ней! Что это теперь меняет?

– Может, они два года встречались, прежде чем он решился уйти!

– Да нет же, это у него недавно! Относительно недавно. Шарлен появилась в офисе за полгода до того, как он отвалил к ней.

– Окей, с ней, допустим, недавно, что меня бы удивило, но это неважно. А если она не первая?

– В смысле?

– Думаешь, это его первая подобная интрижка?

– …

– Уже свершившегося это не изменит, детектив нужен лишь для того, чтобы сместить акценты, чтобы помочь тебе разглядеть в Жаке негодяя.

– …

– Диана?

– …

– ДИАНА?

– Я думаю.

– Ладно, не нанимай никого, это не поможет. Забей, давай забудем об этом.

– Ты знаешь что-то, чего не знаю я.

– Нет, уверяю. Просто у тебя совершенно типичная ситуация! В один прекрасный день ты поняла, что твой замечательный Жак… А ты знаешь, мне так и не удалось сосчитать всех студенточек, которых поимел Филипп.

– Я чувствую себя такой дурой!

– Да нет же, нет, это не так.

– Догадываюсь, что у тебя есть на примете кто-то с хорошими рекомендациями.

– Хочешь услышать кое-что позитивное? Мне пришла в голову великолепная мысль, из-за нее я тебе и позвонила. Это не что-то такое невероятное, но у тебя этого не было, а теперь наконец-то может случиться!

– Хм…

– То, что ты не могла делать с Жаком.

– Не знаю, что я не могла, разве что целоваться с другими.

– Ты забываешь кое о чем важном. Ты мне часто об этом говорила.

– Не соображу.

– Что, не помнишь?

– Говори уже!

– Для этого и существует твоя Клокло!

– Окей, подруга, выкладывай.

– Ты наконец-то сможешь… целоваться с языком.

– Целоваться с языком? Ты серьезно? Это и есть твое наиважнейшее дело? Да плевать я хотела на такие поцелуи!

– Вот те на! Ты сможешь целоваться с языком! ФРАНЦУЗСКИЙ ПОЦЕЛУЙ! Ты двадцать пять лет без него, это никуда не годится! Сколько раз ты говорила, как тебе этого не хватает, что мечтаешь об этом, а Жак так не целуется!

– Но это же не цель всей моей жизни!

– Да я и не ставлю перед тобой жизненную цель, я даю тебе пинок под зад! Ты умная, красивая…

– Не старайся, я ходила по магазинам.

– Никто не нравится себе в примерочных.

– Я рохля.

– Это никак не связано с французским поцелуем. Носи утягивающее белье, пока не вернешь форму, и все будет тип-топ!

– Пф…

– Диана, ты красивая, и я надеюсь, что ты в этом не сомневаешься! Ты чертовски красивая. Я бы тебя ненавидела, если бы так не любила.

– Ляпнешь тоже!

– Так! Быстро-быстро, не думая, назови мне парня, с которым ты бы хотела поцеловаться.

– Это смешно. Можно подумать, мне лет четырнадцать.

– Немногим больше, если отбросить двадцать пять лет с Жаком.

– Двадцать восемь: до свадьбы мы встречались три года.

– Еще хуже. Тебе надо с чего-то начать! Французский поцелуй чем-то похож на метровый трамплин в бассейне: начинают тренироваться с него, самого низкого, а уж потом переходят на десятиметровый.

– Забавное сравнение.

– Знаю. Ну же, имя!

– Не хочу я ни с кем целоваться!

– ИМЯ!

– ЖАНПО!

– Жанпо с четвертого этажа? Из финансовой?

– Да, а что?

– Не знаю, мне кажется, ты высоковато берешь. К тому же он женат, надо заглянуть в его личное дело.

– Ты попросила назвать имя.

– Да, да! Прекрасно! Великолепно! Пускай будет Жанпо. Он первый пришел тебе в голову. Сконцентрируйся на нем. В любом случае речь идет лишь о французском поцелуе.

– Ага, задача – легче некуда.

– Проще, чем ты думаешь. Намного проще.

– Ты начинаешь меня пугать.

– И тем не менее знала бы ты, как я права!

– Я запишу фамилию твоего детектива.

– У меня еще и хороший психолог есть.

* * *

Закутавшись в большой ворсистый плед, Шарлотта смотрела на компьютере американский сериал, который мне тоже «обязательно надо посмотреть». За последние два года я слышала от нее эту фразу раз тридцать. Я не следила за новинками со времен сериала «Клиент всегда мертв» и не видела смысла заново начинать. Да-да, я «не в сети».

– Ну как, не жалеешь, что купила те джинсы?

– Нет, милая, я очень довольна. Если скажешь, что они мне идут, я тебе поверю.

– Но они действительно тебе идут!

– Хм.

– Правда, ты потрясная для своего возраста!

– Для своего возраста.

– Нет, правда, ты просто потрясная!

– Хм.

– Уверяю тебя.

– Ты разговаривала с Клодиной?

– С Клодиной? Нет. А что?

– Она говорит то же самое.

– Это нормально. Ты же красивая. Все считают тебя красивой.

– Н-да…

– Не «н-да», а да.

– Спасибо, зайка моя, ты замечательная. А скажи, что ты думаешь о тренажере?

– Уф, он сто́ит, как чугунный мост, а народ словно помешался на них. Ты хочешь мышцы накачать?

– Наверное, нужно чем-то себя занять. А это мне не повредит.

– Ты могла бы начать бегать. Это можно делать где угодно и ничего не стоит. К тому же это модно.

Ненавижу все модное.

Глава четвертая, в которой я не забываю о цене слов

– Как вы себя чувствуете?

Отправляя меня к психологу, Клодина не раз повторяла: «Ты должна быть открытой, готовой довериться, преодолеть себя, ты можешь ругаться, плакать, повалиться на пол и орать, но обязательно нужно говорить, понимаешь? Это непросто, будет казаться, что вы переливаете из пустого в порожнее, и это нормально: чем ближе к психологическому узлу, тем сложнее. Эта женщина поможет тебе, если ты поможешь себе сама, именно ты сама, она же не уборщица – ее работа не в том, чтобы почистить тебя изнутри и натереть до блеска твое „я“, ты столкнешься с самыми жуткими своими демонами, и это будет больно». Я вошла в увешанный дипломами кабинет крайне взбудораженная, настроенная вывалить все о превратностях своей судьбы на кушетке незнакомки. Я так нервничала, что ее сходство с адвокатом Джиана Гомеши² меня нисколько не смутило.

– Как кусок дерьма.

– Наглядный образ.

– Это первое, что пришло на ум.

– Почему, как вы думаете?

– Потому что именно так я себя чувствую.

– И часто у вас возникает такое ощуще…

– А мы можем перейти на «ты»?

С возрастом привыкаешь задавать этот вопрос. Количество поводов для него растет с ошеломляющей скоростью. Ко мне так давно обращаются на «вы», что я вздрагиваю всякий раз, когда молодая кассирша в продовольственном магазине спрашивает меня: «Тебе пакет нужен?» У меня уже седые волосы, если бы я не красилась, то была бы абсолютно белой. Я поседела так внезапно, что могла в этом посоперничать с Марией-Антуанеттой.

– Часто ли ты так себя чувствуешь?

– Нет.

– Ты стала так себя ощущать после разрыва с мужем?

– Пожалуй, да.

– Почему, как ты думаешь?

Вот и первый узел. Будто глотаешь сухое печенье, не запивая.

– Потому что мой муж разлюбил меня.

– И теперь тебе кажется, что ты стала плохой?

– Наверное, да.

– Что, по-твоему, изменилось?

– Ох, очень многое!

– Например?

– Ну, я себя чувствую безобразной.

– В каком смысле?

– Во всех.

– Физически?

– В том числе.

– Можешь немного пояснить?

– Это трудно передать словами.

– Что ты видишь, глядя на себя в зеркало?

Не желая выбрасывать деньги на ветер, я тайком включила на часах секундомер и пообещала себе говорить быстро, отвечать без промедлений. Но не прошло и семи минут, а слова уже застревали в горле и покидали его со скоростью полуокоченевших личинок. Я вошла сюда с уверенностью, что не расклеюсь, но, похоже, все пройдет не так, как я предполагала.

– Дряблую тусклую кожу.

– Раньше она такой не была?

– Была, конечно.

– А что изменилось?

– Теперь я лучше вижу себя.

– Лучше?

– Я стала видеть те детали, которые раньше меня не беспокоили: со временем я располнела, ноги отяжелели, живот обвис и покрылся растяжками, и эти «крылья летучей мыши»…

– Что это за крылья?

– Ну, обвисшая кожа на внутренней стороне плеча, которая болтается, когда поднимаешь руку.

Она подняла согнутую руку, чтобы посмотреть, как обстоят дела с ее кожей в плане обвисания. Это было бестактно, она прекрасно знала, что у нее ничего не колыхнется.

– Раньше ты принимала себя такой, какая есть?

– Думаю, да. Во всяком случае, набирать вес, меняться, как и все, мне казалось нормальным.

– А сейчас так не кажется?

– Нет.

– Из-за чего?

– Я поняла, что немного прозевала момент.

– Прозевала?

– Пустила ситуацию на самотек.

– Как ты думаешь, ты стала по-другому смотреть на себя потому, что Жак выбрал женщину помоложе?

– Намного моложе.

– Да, намного моложе.

– Ну, может быть.

– А если бы Жак выбрал пятидесятилетнюю, с теми же, что и у тебя, несовершенствами – назовем их пока так, – ты была бы столь же строга к себе, как думаешь?

Мне только сорок восемь, округление в бо́льшую сторону похищало у меня два драгоценных года, которые без боя я бы не отдала. Тактичность явно не ее конек.

– Думаю, это меня бы еще больше беспокоило.

– Вот как? Почему?

– Потому что проблема была бы действительно во мне. Я хочу сказать, в моей голове, то есть во мне как таковой.

– А так…

– А так есть вероятность, что это только зов плоти.

– Вы с Жаком это обсуждали?

– Что?

– Мотивы, побудившие его к такому решению.

– Ну да, конечно.

– И?

– Это непросто.

– Его не удовлетворял ваш секс?

– Нет, не думаю. Но не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, зачем мужчине его возраста нужна тридцатилетняя.

– Так каковы мотивы?

– Не понимаю, почему мы говорим о нем, когда я консультируюсь по поводу себя.

– Мы лишь пытаемся разобраться, почему твое зеркало превратилось в кривое.

Если бы каждая минута моего молчания не стоила таких денег, я взяла бы паузу. Долгую. Второй узел, тринадцатая минута. Ком в горле.

– Он мне сказал, что…

– Так…

Чтобы выдавить из себя эту фразу, придется разрубить ее на части.

– Он тебе сказал, что…

– Хотел…

– Так…

– Быть…

– Он тебе сказал, что хотел быть…

Она вглядывалась в меня, выжидая, когда же лопнет нарыв. Назревая где-то в моем сознании, он грозил неотвратимо выплеснуться на нее. И она это знала. Она не верила в простую интрижку.

– Счастливым.

Жак хотел быть счастливым.

Жак больше не был счастлив со мной.

Жак мог стать счастливым с Ней.

Жак хотел быть с Ней.

Чертова неумолимая логика.

Остаток сеанса я проплакала, уронив лицо в ладони, как Мария Магдалена. Доктор с профессиональным терпением любезно протянула мне коробку с трехслойными ароматизированными носовыми платками. Из кабинета я вышла зареванная, с распухшим от слез носом.

Глава пятая, в которой я рассказываю о своем шестом пальце

Я скучная от рождения. Отвечающий за это ген проскользнул в мою ДНК еще при зачатии. Я не умею танцевать, у меня совершенно нет чувства ритма. Слух тут ни при чем – когда я была маленькой, родители показывали меня нескольким врачам, – причина оказалась в моем мозге: он улавливает звуки, но с движениями их не согласовывает. В отличие от тех, кто ритм чувствует, я обречена его угадывать. Каждый мой шаг в танце – усилие попасть в такт. Удается это крайне редко, да и то случайно. Я официально признана «неритмичной». Этот недостаток, к сожалению, невидим. Лучше бы у меня был шестой палец: от него хотя бы можно избавиться хирургическим путем.

В детстве это выглядело забавно. Я смешивалась с другими детьми, которые дергались как попало. Мои коленца на танцевальной площадке производили фурор среди публики. Зрители смеялись, держась за животы и прикрывая рты руками, мама подбадривала меня, хлопая в ладоши, и все были счастливы. В первую очередь я сама. Я выкладывалась по полной и всегда была за это вознаграждена. Как же я скучаю по той детской наивности!

Ситуация ухудшилась чуть позже, когда мама, усмотрев в моем выбивании из ритма бесспорный признак некоего артистического таланта, записала меня в подготовительный класс по джаз-балету в знаменитую школу танца Лапьер. После нескольких недель нескрываемого раздражения в мой адрес, причину которого я не понимала, преподавательница сказала маме, что ничего из меня не получится. Именно тогда в мою жизнь вошло это слово – «неритмична». В ответ мама заявила, что в любом случае обучение «дебильному кривлянию, на какое способен любой пятилетний ребенок и без всяких уроков», не стоит таких денег. Как же сильно я любила свою мать за это!

В позднем детстве мы с подружками придумывали мне специальные, как правило статичные, роли, выстраивая хореографию вокруг меня: я служила осью для кружащихся, станком для исполнения балетных па, основой для пирамид, а при необходимости даже стенкой, когда кому-нибудь не давалась стойка на руках. Со мной обращались так, как если бы я была одноногой. Великодушные подруги защищали меня от насмешек.

Когда настала пора ходить на дискотеки, я обнаружила в себе талант создавать впечатление, будто не покидаю танцпола, на самом деле там не находясь: я перемещалась между подругами, всегда отыскивая какой-нибудь секрет, который мне непременно надо было нашептать на ушко то одной, то другой, с каждой ходила за компанию в туалет, к ларьку со всякой ерундой и даже покурить тайком. Когда танцпол переполнялся настолько, что двигаться было почти невозможно, я отваживалась на несколько еле уловимых движений, которые сразу же терялись в хаотичной толчее рук и ног. В остальное время я уворачивалась от обидного «какая же ты скучная» в свой адрес так же, как другие – от обзывательств типа «толстая дура» или «прыщавая морда». Отсутствие чувства ритма, как и прыщи, скрывать очень непросто.

Всеобщее помешательство на U2 подарило мне прекраснейшие моменты жизни. Танцевать под эту музыку оказалось невероятно легко: достаточно было закрыть глаза, поставить ноги вместе и, не отрывая их от пола, раскачиваться всем телом наподобие морских водорослей, которые баюкает течение. Руки при этом болтались вдоль тела. Мое скверное чувство ритма полностью тонуло в этой вязкой атмосфере. Иногда за весь вечер не включали ничего, кроме U2. Это был кайф. В конце концов мы входили в какой-то гипнотический транс. Я до сих пор впадаю в прострацию при первых же аккордах Sunday Bloody Sunday³, и воскресенья у меня по-прежнему ассоциируются с кроваво-красным цветом.

В студенчестве многочисленные поводы увернуться от танцев мне давало наличие дешевого пива и длинные очереди за ним. Я провозгласила себя королевой снабжения и бо́льшую часть времени проводила, курсируя между баром и местом нашей дислокации (обычно им оказывался угол, куда сваливали сумки). Я знала всех официантов. Диджеи были моими друзьями. Лучшая музыка рекой растекалась по нашим жилам, наполняла захмелевшие головы. Именно там, восторгаясь новой открывалкой для бутылок, сконструированной студентами-технарями, я повстречала Жака. Он, как и я, склонился над приспособлением, позволяющим открыть шесть бутылок разом прямо в ящике, – технический гений на службе у жаждущих выпивки. Эти ребята уж точно умели расставлять приоритеты. Я заказала пять стаканов пива. Он – шесть. И при этом еще вызвался помочь мне.

– У тебя и так уже шесть!

– Я и десять могу унести.

– Десять?

– По одному пиву на каждый палец. Как-то так.

Он сунул пальцы в пластиковые стаканы, прямо в пену, не заботясь, что туда попадет грязь с его немытых рук. Я подумала о поте, жирных волосах, козявках, микробах, разносимых монетами, ключами, рукопожатиями и т. п.

– Так я их не выроню.

– Удобно.

– Ты здесь одна?

– Нет, с подругами.

– Где они?

– Мы обосновались вон там, в глубине.

Я ткнула пальцем в дальний угол зала поверх толпы, подпрыгивающей под оглушающее «тыц-тыц-тыц», несущееся из колонок, которые вряд ли переживут этот вечер. Жак улыбнулся, обнажив идеально ровные белые зубы. Парень явно из благополучной семьи.

– У меня идея.

– Какая?

– Давай закончим с этой доставкой, а потом встретимся у входа Б.

– Чтобы покурить?

– Подышать воздухом.

– Ты не хочешь танцевать?

– Нет, я танцую как одноногий.

Это откровенное и, казалось бы, несущественное заявление предопределит мою дальнейшую судьбу: Жак, как и я, был «неритмичен». Увидев, как нелепо он двигается, чудовищно не попадая в такт, я почувствовала себя тем потерпевшим кораблекрушение, который видит, как до его необитаемого острова добирается спасительное судно. Я полюбила этого парня в первую очередь за то, чего ему не хватало. Все его прекрасные качества какое-то время оставались в тени этого недостатка, который делал его таким дорогим моему сердцу. Верь я в бога, подумала бы, что он ниспослал мне Жака в качестве извинений за то, что забыл обо мне, раздавая людям чувство ритма.

Наш первый вечер мы провели, жарко обнимаясь, как все новоиспеченные влюбленные, напитываясь поцелуями, стремясь всем телом прижаться друг к другу. Если бы тогда мне сказали, что Жак не любит французские поцелуи, я бы не поверила. Позже я пойму: у французских поцелуев, как у яйцеклеток, есть определенный лимит – когда запас иссякает, надо учиться обходиться без них. А пока наши ночи пролетали незаметно, исчезали, словно шагреневая кожа. Что такое усталость, я узнала, только когда появились дети. Разумеется, мы любили друг друга, как никто другой. И поженились, как все, раз и навсегда.

В математике минус на минус дает плюс, в биологии не все так очевидно. Когда родился Александр, я запаслась целым арсеналом средств, чтобы помочь его мозгу правильно образовывать нервные и нервно-мышечные соединения, влияющие на чувство ритма. Я купила метроном, чтобы научить сына хлопать в ладоши в такт, DVD со считалками, песенками и танцами для непрерывного стимулирования его звукового мира. В полтора года я записала его на курсы пробуждения музыкальности для родителей и детей, где обещали «развить у ребенка музыку тела». Я вытерпела шесть сеансов унижения. Так называемая «терапевт» заявила, что я не выйду с ее курсов, не «усмирив какофонию» внутри себя, – избавлю вас от того псевдопсихологического бреда, который она несла, объясняя свой метод. Меня не в первый раз пытались вылечить, но ее подход граничил с агрессией: она хватала меня за плечи, заставляя двигаться вместе с ней, хлопала у самых ушей, чтобы «пробудить» мое тело. Я решила уйти, пока она окончательно не вывела меня из себя, и сконцентрироваться на дисках, стимулирующих «гормон ритма».

В четырехлетнем возрасте Александра приняли на курс классического балета (единственные занятия, доступные для детей без присутствия родителей). Вердикт вынесли быстро: тело Александра обладало способностью подчиняться самым сложным ритмам – он был спасен.

Когда в четырнадцатилетнем возрасте сын заявил нам, что он гомосексуал, моя свекровь, как ей свойственно, долго объяснений не искала: «Надеюсь, тебя это не удивило – после всех танцевальных курсов, на которые ты его таскала». До сих пор не понимаю, как мне удалось сдержаться. Я несколько дней усмиряла свой гнев, представляя, как выкалываю ей глаза, ломаю нос или награждаю мощным пинком в живот, сминающим ее кишки. Жестоко? Не более, чем считать гомосексуальность изъяном развития.

Кстати, у Шарлотты и Антуана с ритмом тоже все нормально. Законы математики сработали!