Читать книгу: «Сатурния Луна»

ПРОЛОГ

Лезвие мелькнуло короткой блескучей полосой. Что поразило Эвелину – она расслышала некий холодный звук. Будто бы стальная струна рассекла плотный воздух, и он на мгновение зазвенел: зззззхххх.

А может – и даже скорее всего, – никакого звука не было вовсе: ей просто показалось.

Зато не показалось другое – рука, держащая вульгарно развёрнутые «ноги» опасной бритвы.

Рука прошла перед зеркалом слева направо. Довольно уверенно прошла, что уж говорить.

Когда Эва окончательно осознала, что ничего не изменить – а случилось это парой минут ранее, – её охватило чувство нереальности происходящего. Такое не могло случиться с ней. Что за глупая и идиотская усмешка судьбы? Она ощутила всем телом, до кончиков пальцев, вселенский холод, будто её выкинули как ненужную вещь в космос – и она через мгновенье заледенеет, превратится в безликую льдинку. Так со мной поступать нельзя, решила она.

И пошла вслед за ним в ванную. А он зашёл туда, чтобы привести себя в окончательный порядок перед дорогой.

Эвелина бесшумно подкралась сзади – он действительно придирчиво рассматривал себя в зеркале – встала на цыпочки, вытянулась вверх: какой же он всё же высокий! Обняла за шею, тепло прижалась сзади.

Он улыбнулся.

И эта улыбка будто спустила внутри Эвы спусковой механизм. Он уедет и больше не вернётся, окончательно поняла она.

И вот тогда-то рука с бритвой прошла в отражении слева направо.

После этого время как бы спрессовалось, и стало продвигаться кусками, сгустками.

Эвелина инстинктивно отпрянула назад и одновременно оттолкнула стоявшего перед ней.

Потом по кафелю пола оглушительно ударила упавшая бритва.

А он ещё какое-то время стоял на ногах, обхватив себя за шею. Сквозь его пальцы брызгал вперед красный фонтан. Густая струя ударила в зеркало, оставляя тошнотворно сползающую по стеклу алую кляксу; другая – попала в стену, растекшись причудливым неправильным узором; и багровые крапинки-капли вокруг: везде-везде.

Далее – абсолютно беззвучно – его тело сложилось вперёд и неуклюже распласталось у ванны некрасивой горой плоти.

Кажется, перед этим падением Эвелина успела заметить в смазанном вниз – чистом от крови – отражении отблеск его изумлённого и в тоже время панического взгляда – этакий короткий инфернальный блеск необратимости.

Она тоже опустилась вниз, присела, подхватила окровавленную бритву. Помедлила пару секунд, встала над телом перед раковиной, открыла кран – пошла вода – и стала судорожными движениями смывать красное с лезвия и ручки.

Она тёрла и тёрла, глядя обезумившими глазами теперь уже на своё отражение в овальном зеркале. Её розовые волосы разметались по сторонам от лица, придавая облику девушки ведьмачий, потусторонний лик. Пухлые губы предательски дрожали, а в бездонных серых зрачках застыла привычная потаённая грусть.

Уложив чистую бритву на фаянсовый уступ, Эвелина подхватила тряпочку и принялась оттирать пятно в месте падения «оружия». Почему-то она не обращала внимания на остальной беспорядок – россыпь мелких-мелких алых крапинок на парапете и огромную растекающуюся из-под недвижимого тела лужу.

Оттерев только то, самое маленькое пятно, Эвелина бросила тряпку в мусорное ведро и вышла, наконец, из ванной комнаты.

И тут её накрыло по-настоящему. В голову ударил раскалённый шар, пытаясь разорвать её изнутри, а ноги внезапно ослабли, да так, что ей пришлось ухватиться за косяк, чтобы не упасть.

Девушка задохнулась, казалось, в пространстве не хватает воздуха. Какое-то время она открывала и закрывала рот, как рыба, выкинутая на берег.

Когда она хоть немного совладала с дыханием, её поразила обжигающая мысль: надо пойти туда и… окончательно «прибраться». Эвелина ужаснулась и стала отрицательно качать головой, не соглашаясь ни с какими разумными доводами.

– Нет! – сказала она вслух, замирая. – Нет, нет, нет!

* * *

Сборы прошли быстро: не так уж много на этой съёмной квартире было у Эвы вещей. Они вполне поместились в большую дамскую сумочку. Только сейчас до неё дошло, какая дичь только что произошла. Ведь эту квартиру снимал Мирон. Миро-о-о-н, влюблённый в неё давно и почти безнадежно. Организовавший это любовное гнёздышко для романтических вечеров вдвоём. Какой чёрт её дёрнул вести сюда другого? Вот тебе и перестраховка! Вот тебе и «на всякий случай». Просто прекрасный сюрприз для Мирона – вместо очередного ужина при свечах – труп неизвестного (для хозяина жилплощади) мужчины в луже крови в ванной. Полнейший сюр!

Как она теперь сможет выпутаться из этой ситуации? Сделанного не воротишь. Надо думать о будущем. Вернуться к себе домой и делать вид, что ничего не произошло? Не вариант. Совсем не вариант. Стоп!

Лев? Лев?!

Лев!!!

Эвелину снова бросило в жар. Потом она принялась действовать: прибрала разбросанные вещи на свои места, протёрла влажной салфеткой все дверные ручки, фужеры, чайные чашки.

Потом осмотрелась в опустевшей комнате: вокруг царил порядок. Скосила глаз в сторону ванной – дверь в неё осталась приоткрытой. Но заставить себя туда вернуться и глянуть ещё раз Эвелина так и не смогла.

Она коротко выдохнула, закинула сумочку на плечо и вышла на лестничную площадку.

Смачно клацнула защёлка замка.

Всё, подумала Эва.

С этого момента жизнь её, без всякого сомнения, разделилась на «до» «и после».

* * *

Ей, можно сказать, «повезло»: удалось взять билет на ближайший рейс. Почему-то её стало сковывать окружающее пространство. Создавалось впечатление, что столица начинает душить, сгущать воздух, который неприятным компрессом липнет к коже, стягивает её. Требовалось вырваться из этих липких объятий. А самый действенный способ вырваться – улететь.

Эвелина никак не могла привести свои мысли хоть в какой-нибудь относительный строй. В сознании кипел и клокотал вселенский хаос. Её словно засасывал в воронку исполинский водоворот. И она, бесполезно размахивая в воде руками, выискивала поблизости бревно, за которое можно ухватиться. Но бревна не было.

Она отстучала на айфоне сообщение Льву. Некоторое время смотрела на проявившиеся галочки – безжизненно серые – значит, получил, но не прочитал. Но пути назад всё равно не было.

Эва, продолжая находиться в гулкой прострации, сдала багаж, прошла регистрацию и поднялась на борт. Засунула ручную кладь в верхний отсек и бухнулась в кресло. Расслабленно вытянула ноги. Будто всю ночь вагоны разгружала – появилась идиотская мысль. Следовало, наверное, позвонить или написать Мирону. Например так: «Милый, ты только не ругайся, но в нашей с тобой квартирке в ванной лежит с перерезанным горлом незнакомый тебе парень. Неаккуратно брился и… так получилось. Приберись там по-тихому, а я тебя отблагодарю, как вернусь».

Эва едва истерически не хохотнула. Не надо ничего пока писать – позже. Время ещё есть.

Гул двигателей поменял тональность – лайнер стронулся с места, в иллюминаторах дрогнули огни аэропорта – уже успело стемнеть. Эвелина полуприкрыла глаза, её пальцы на подлокотниках отчётливо подрагивали, в такт вибрации.

«Сжала руки под темной вуалью… – мысленно продекламировала она. – Отчего ты сегодня бледна?»¹

Самолёт после короткого разбега задрал нос, а Эвелина, напротив, рухнула куда-то вниз, в бесконечную бездну. В её будущем теперь осталась только неизвестность. До отвращения неопределённая.

Годом ранее

Глава 1

ДИВА

Эвелина открыла галерею в айфоне и стала придирчиво рассматривать снимки самой себя, резко передвигая их иногда пальцем. Но придраться-то было не к чему. Потому как выглядела Эва, без преувеличения, как дива из глянцевого журнала.

«Картинки» смотрелись «что надо». Не требовалось иметь семь пядей во лбу, чтобы понимать: для мужчин это – самый сок. Образ в айфоне отсвечивал такой сексуальной привлекательностью, что… Короче, многофункциональные фотки.

Эвелина хмыкнула, а потом нахмурилась: показалось, что на одном изображении у неё выражение лица слишком уж простодушное. Она присмотрелась: да нет, скорее одухотворённое.

Эва отложила телефон.

Она терпеть не могла красивых дур и всячески старалась себя из этой категории исключить. Ну, кроме тех случаев, когда прикинуться пустышкой требовалось для дела. Некоторых богатых мальчиков настолько возбуждал такой тип, что они готовы были беспрерывно работать в режиме банкомата на выдачу. Но таких «спонсоров», к счастью, в «списке Эвы» наличествовало не так уж и много.

Но лучше, конечно, когда с мужчиной можно поговорить. О поэзии серебряного века, например. Или о курсе валют. Да хотя бы обсудить тенденции современной моды. Хотя, по большому счёту – и это пустая болтовня. Всё – пустое, ненужное, мелкое.

Да и привлекательность её что? Всего лишь инструмент, обращаться с которым следует с осторожностью. И всегда – контролировать ситуацию. Эти ваши ахи и вздохи под луной, дурацкие влюблённости, бабочки в животе и прочая романтическая чушь – как раз для дурёх. А она это уже проходила, ещё в юном возрасте. И с годами – с годами! Ей всего-то двадцать пять! – сформировала твёрдое убеждение: влюблённость только ослабляет, делает беззащитной. А она на такое не подписывалась. Мир слишком суров и жесток, чтобы доверять ему. Есть чёткое правило осуществления товарно-денежных отношений, давно известная и беспроигрышная схема: вечером деньги – утром «стулья». Такая система никогда не подводит.

А с такими фотками, что болтаются сейчас в айфоне, не оскудеет рука дающего, к гадалке не ходи.

Эва не удержалась, снова свайпнула по экрану.

Что бросалось в глаза – у неё фигура, как у песочных часов. Осиная талия; высокая большая грудь, полноценная «трёшка»; очень крутые бёдра; упругий, выделяющийся зад. Это то, на что большинство адептов обращают внимание сразу. А потом уже – на смазливую мордашку, на пухлые губы, на розовые вьющиеся волосы ниже плеч, на стильные татуировки на открытых предплечьях. И – на серые, печальные глаза.

И неожиданно, вроде бы совершенно безосновательно, ей вдруг расхотелось радоваться. Как случалось в её жизни в последнее время всё чаще и чаще. Пожалуй, такой период по настроению она переживала лишь в школе, когда попала под прессинг одноклассников, кстати, непонятно за что. Именно тогда она впервые подумала о самоубийстве. И вот эта липкая паутина полнейшего разочарования во всех и вся снова проступала на коже свежими холодными татуировками.

Тогда, в нежной юности, депрессия потихоньку прошла. Потому как Эва, скромная и застенчивая девочка, неприметная троечница, внезапно вылупилась из куколки, превратившись из гусеницы в яркую бабочку. И завертелось.

Как так вышло? Да пёс его знает! Как-то само-собой. Ну, немножечко помог Арутюн Тамразович, хирург Первой областной, который в свободное от работы время подхалтуривал феей, той самой, что превращает некрасивых женщин в привлекательных, а красивых – в очень красивых. Но и природные данные сбрасывать со счетов нельзя – некоторые девушки «раскрываются бутоном» на полную вовсе не в шешнадцать, а попозже.

Как бы там ни было, Эвелина стала сильно выделяться среди «толпы». К вящей радости «спонсоров», сразу же ставших роиться вокруг неё стаей.

Казалось бы: живи, да радуйся! В достатке, который обеспечивает такая эффектная внешность. И ещё будет обеспечивать много лет.

Но, как ни странно, при всём её довольно активном образе жизни, Эвелина всё сильнее начинала любить одиночество. Не такое тотальное, как у аскетов-отшельников, а перманентное, недолгое. Она любила оставаться одна в квартире, выключать телек и телефон, и сидеть-«медитировать» в приятном раздумье. Прокручивать события прошедшего дня, прикидывать будущее, вспоминать какие-то ласковые и греющие душу (и повышающие самооценку) моменты. Именно в такие минуты рождались стихи: всякие, иногда написанные кургузыми корявыми строчками, а иногда – словно созданные под диктовку демонов, невидимых существ, что присаживались Эве на плечо и нашёптывали слова. В таких случаях, как ей кажется, получалось что-то достойное и значимое. Например, вот:

 
“ На небе только и разговоров, что о море да о закате,
А я коматозный старик, угасающий в больничной палате.
В сердце взведен курок спусковой, мир на спуске, на скользком и мерзком,
Нет смысла, а сколько? Нет смысла, а больно?
Оно вынимает меня из сна, и скручивает в жгут, стаскивая с кровати,
Проявляя инициативу сытости, и благодати. “
 

Неплохо, правда?

Поэзия являлась для Эвелины собственной, отдельной стихией. Обособленной от всяческой пошлости и неприятности окружающего мира и живущей по особым законам, только ею установленным.

Хотя, справедливости ради, её пробуждение к творчеству имело под собой совершенно конкретное основание: событие, которое произошло в жизни Эвы ещё на заре молодости. То самое событие, которое она по понятным причинам не желала вспоминать. Да что там не желала – ненавидела! Но колода тасуется причудливо – не случись того дикого, гадкого и мерзкого происшествия, кто знает, может и не прилетели бы к её уху шептуны-демоны, и не заставили бы её писать стихи и всякие истории. А так у Эвелины родился ещё один мир – пусть, возможно, и вымышленный, но зато по-настоящему родной, – где герои жили своими отдельными жизнями, которыми их наделяла молодая поэтесса. И этот внутренний мир был нисколько не хуже обычного, что там – намного лучше, интереснее, заманчивее, справедливее. В нём Эвелина не боялась разговаривать об откровенном. Было бы с кем разговаривать…

Несмотря ни на что, вымышленный мир существовал до сих пор. Эва никогда не «вешала ручку на гвоздь», не прекращала писать. Да, у неё случались периоды, когда в голову ничего не лезло и вдохновение капризно уходило в отпуск. Но всегда – возвращалось. Пусть через неделю, месяц, но приходило, щёлкало пальцем, и на плечо Эве мягко опускался крылатый уродец и начинал неразборчиво бубнить – только успевай записывать. Так Эва пыталась чуть-чуть «размочить» чёрствый комочек своей души, который всё отчётливее ощущался в груди. Она уже давненько загрубела нутром, отбросила всякие сантименты и вовсе не питала иллюзий. Какие иллюзии, если всё вокруг продаётся и покупается? Когда каждый первый стремится тебя нае… обмануть? И выбор очень прост – или ты вписываешься в этот безумный-безумный мир и отбрасываешь все предубеждения, заметаешь ошмётки совести в дальний угол и смотришь вперёд холодным взглядом; или телепаешься как неприметная букашка в общей массе, как козявка, которую толкают со всех сторон, заминают, шпыняют и третируют.

Да, так было ещё до недавнего времени. До тех пор, пока Эвелина ощущала внутри какой-то, пусть иррациональный, но смысл происходящего. Но однажды во внутреннем мирке Эвы кто-то щёлкнул выключателем и погасил лампочку. Всё пространство окутала тьма. Такая, что нельзя рассмотреть даже теней. Ориентиры пропали, какое-то время Эва пыталась нащупать впотьмах дорогу, но вскоре бросила это бесполезное занятие. Осталась только вязкая инерция, благодаря которой она продолжала существовать и двигаться вперёд как сомнамбула. Выполнять на автомате привычный набор действий, наблюдать, словно бы со стороны, за одинаковыми сценариями её встреч с мужчинами – будто бы попала в беспрерывный «день сурка». Ничего не бодрило, напротив, вгоняло в ещё большее уныние. И что самое печальное – Эвелина не видела света в конце тоннеля. Она крутила колесо жизни, как белка, которая, возможно, представляет себе, что бежит вперёд, но на самом деле, на потеху публики, является лишь частью развлекательного аттракциона.

Эва, наконец, осознала краеугольную вещь: она не любит людей. Всех, без исключения. А некоторых – ненавидит. И страдает от этого. У неё не случается праздников. Любых, тех, в которых самое сладкое – это ожидание. Потому что она ничего хорошего от жизни больше не ждёт. А те физические удовольствия, которые нет-нет, да и выпадают на её долю, не приносят никакого отклика в плане удовлетворения. Они как побочный продукт бессмысленного процесса, картонная ненастоящая декорация, размалёванная театральным художником «под гжель».

Ощущение своей никчёмности накрывало Эву иногда так крепко, что она стала вспоминать себя ту – зашуганную сверстниками, доведённую до отчаяния девчонку, которая косилась взглядом на чердак пятиэтажки, от которого до ажурного парапета на краю крыши – рукой подать.

Впрочем, порой чуть-чуть приотпускало.

Как сейчас, например. Инерция, мать её!

Но поселившаяся с недавнего времени в серые глаза Эвы тихая грусть не исчезала уже никогда.

Мелодично пиликнул айфон.

Эвелина очнулась от невеселых дум и поднесла аппарат к уху.

– Дрыхнешь, ведьма ты бессовестная?! – сразу же обрушилось на неё вместо приветствия.

Василиса! Ну, а кто же ещё?

– По себе людей не судят, Вася, – недовольно отозвалась Эва.

– А я не по себе сужу, а по нам, – немедленно парировали в трубке. – Мы ж с тобой это, два сапога…

– …От Гуччи, – сострила Эвелина.

– Ха-ха. Дико смешно, – серьёзным голосом прокомментировала Василиса. – Теперь к делу. Ты одна?

– Одна. Одна как перст, как…

– Стоп-стоп! Я поняла. Про нашу поездку не забыла?

– Как я могу забыть, если ты каждый день напоминаешь?

– Оки-токи. Поезд в субботу, в семнадцать нуль-нуль. Форма одежды – свободная.

– Тогда я приду в пижаме.

– Тебя стендапер покусал что ли? Остроумие зашкаливает.

– Не покусал, полизал.

– Фу!

– От «фу» слышу.

– Ладно, привет, не болей, увидимся.

Вася отключилась, и Эва тоже отложила айфон.

Лучшая подруга, туда её в качель. Немного шебутная, взбалмошная, но в караоке всегда поёт лучше, чем Эвелина, чем очень бесит.

– Да, я прямо вся бесюся, – сказала Эва вслух, припомнив их совместную крайнюю «ходку» в музыкальный бар.

Назавтра подруги собрались на малую родину Василисы. Ей требовалось решить там некие бюрократически-нотариальные вопросы, а одной ехать было скучно. Вот она Эву и ангажировала.

Развеешься, так аргументировала Вася необходимость вояжа для подруги, а то засиделась со своими папиками в ресторациях, света белого, настоящего, исконного не видишь. А в С. – простор, шумят берёзы, и редкие машины на дороге – да и те «Жигули».

Эвелина подумала-подумала и… согласилась.

* * *

Эва пребывала в полной уверенности, что направление её судьбы предопределено первым же значимым поступком в её же жизни. Если не считать рождения, конечно. Она не очень-то доверяла всяким нумерологам и прочим алхимикам, обещающим разложить будущее по полочкам, лишь глянув в страницу паспорта клиента. Но зато была убеждена в собственной отправной точке. В тот момент, когда плачущего младенца оставили бесхозным в каком-то пропахшем тиной притоне, направления времени соединились в плотно осязаемый вектор, предсказывая нелёгкую предстоящую дорогу хныкающему «кульку». Мамаша, что «сбросила его с возу», уже не чувствовала угрызений совести, они давно растворились на дне бутылки и кончике иглы. Вопящий свёрток никак не вписывался в эту гармоничную в своём роде модель мира. В самом деле – одним свёртком больше, одним меньше. Диалектика.

Младенцу «повезло». Обитатели притона не выкинули его в помойный бак. Мало того, какой-то добрый пропойца передал его в компетентные органы. Откуда его переслали в ещё более компетентные – в Дом малютки.

– А-а-а-а! – сказал кулёк, когда его положили на пеленальный столик.

– Девочка, – сказала принимающая, ловкими и сильными руками разворачивая и снова сворачивая свёрток. – Как же тебя назвать-то… – и её взгляд упал на кучу игрушек, наваленных в углу. Вместе с новым постояльцем заведения милиционеры привезли очередную б/у-шную благотворительную помощь. Игрушки ещё не распаковали, они лежали неопрятным курганом в перевязанных верёвками коробках. Среди них выделялся продолговатый футляр с куклой внутри. На этикетке было написано: «Кукла Эвелина № 8».

– Ну так тому и быть, – кивнула тётенька, отложила оприходованный кулёк и села заполнять формуляр.

Мать, насколько Эва потом узнала, скололась до смерти всего через месяц после «сброса балласта», а вот папеньку она так и не нашла. Впрочем, особо и не искала.

* * *

В детском доме, куда клиентура (кроме счастливчиков, обретших новую семью ещё в невменяемом возрасте) неминуемо попадала из «яслей», царили свои правила и законы.

Пожалуй, эти законы можно сравнить с укладом в стае волков, впрочем, нет, зачем обижать животных? В детдоме с постояльцами обращались намного жёстче, будто разыгрывали бесконечное реалити-шоу на выживание. Без камер, но с настоящими синяками, ссадинами и моральным уничтожением.

Эвелина росла слабым ребёнком. Её худые ручки хотелось назвать веточками, а острые коленки так торчали вперёд, что, казалось, вот-вот проткнут убогие трикошки. И доставалось ей крепко. В дневном распорядке такого вида общежития всё просто – кто сильнее, тот и прав. Тот и пьёт компот на третье. Эвелина росла как в вакуумной упаковке, сжатая со всех сторон более энергичными сверстниками, но, к собственному удивлению, как-то выживала.

И только где-то годам к двенадцати от роду случилось в биографии Эвы некоторое прозрение. Вместе с ранним физиологическим превращением в девушку, она как-то раз задержалась у зеркала чуть дольше обычного. И поймала себя на странной мысли. Это, если не считать того, что руки из веточек к тому времени у неё трансформировались в изящные длани, а ножки вытянулись двумя стройными кипарисами. Так вот – на Эву из зеркала смотрела очень симпатичная мордочка. Да что там симпатичная – красивая. Как с плаката или из глянцевого журнала. Ну это, конечно, если мордочку ещё и накрасить.

Нахлынувшее откровение было неожиданным и необычным. Маленькая Эвелина ещё не понимала, как на него реагировать. Но, по какой-то врождённой женской интуиции она уже сообразила, что игнорировать такую неординарную внешность дальше не получится. И что-то в её жизни, несомненно, изменится.

Но если бы она только могла тогда предполагать – как именно изменится! Если бы могла, то наверняка бы – разбила зеркало.

* * *

Розовый абажур под потолком раскачивался. Эва вроде бы и хотела закрыть глаза, чтобы этого не видеть, но почему-то не могла. Дешёвенькая ткань с аляпистыми разводами прикрывала электрическую лампочку, подвешенную к потолку «общественной комнаты». Свет от яркой лампочки, просвечивая, расплывался по розовому боку абажура неприятным и болезненным жёлтым пятном. И это пятно раскачивалось – туда-сюда, туда-сюда. В такт вынужденным движениям самой Эвы.

Все – кроме Эвы – были пьяны. На столе валялось несколько смятых, уже пользованных пакетов от дешёвого вина; кое-что было разлито по гранёным стаканам и багрово отсвечивало мутным осадком в неприятном свете жёлтой электрической лампы. На большом блюде-тарелке, украденном когда-то из столовой, лежали порванные горбушки серого хлеба и обкусанные зелёные огурцы – закуска.

* * *

Эва, конечно, сегодня сглупила, как никогда. И, можно сказать сама шагнула в пропасть.

Вечером, уже под ночь, она в коридоре внезапно натолкнулась на Пронину, одноклассницу, которая вроде бы как Эвелину зачем-то поджидала. Проня была некрасивой, но очень крупной девочкой и скорее походила на тётеньку лет тридцати, чем на ученицу детдомовской школы.

– Эй, – она окликнула Эву по фамилии. – Айда со мной, дело есть.

– Какое ещё дело? – удивилась Эвелина, пытаясь просочиться мимо стены и мясистым боком одноклассницы. Они с Проней никогда не были подругами, можно сказать, вообще не общались вне занятий.

– Видеть тебя хотят, – пояснила Пронина. – На пару секунд.

– Да чё надо-то? – разозлилась Эва.

Однако Проня ловко ухватила её за предплечье, не давая пройти:

– Чё ты такая-то? На пять минут зайди, ну ради меня, по-дружески. Я пообещала ж!

Слабо представляя, что Проне от неё надо, Эвелина зачем-то всё же уступила – свои всё же люди, детдомовские, ещё и одноклассницы, пусть и не подруги. И только когда они уже подходили к Красному уголку, который недавно переименовали в «Общественную комнату», заподозрила неладное. Во-первых, унюхала от Прони запах спиртного, а во-вторых, из-за двери раздавались звуки, характерные для разгульного веселья: кто-то ржал, тренькала струной гитара и так далее. Становилось понятно, что в «Общественной комнате» шалманят.

Эва испуганно притормозила, но было поздно. Проня распахнула дверь и втолкнула в проём тоненькую «подругу». Гвалт сразу же стих. Все стали смотреть на вошедшую, а Эвелина, чувствуя в груди нехорошую тяжесть, в свою очередь обозревала находившихся внутри. За столом сидело четыре «старшака», все из компании отъявленных хулиганов. Их осоловелые, развязные взгляды свидетельствовали о приличном количестве выпитого.

– Ну вот, привела, – сказала Проня, вставая часовым у двери и отрезая Эве путь назад.

Арамчик, предводитель компании, отложил гитару, проворно вскочил со стула и с плотоядной улыбкой просеменил к Эве.

– Посидишь с нами, чё, – сказал он, хватая «гостью» за руку и подводя к столу. – Это ты, типа, самая красивая на посёлке, а?

– Да не хочу я! – воспротивилась Эва, пытаясь высвободить руку.

– Чё как маленькая-то? – пожурил её Арам. – Посиди с нормальными мужиками. Выпьем. А?.. Паша, налей, а?

Один из приятелей Арама, белобрысый бугай, учившийся исключительно на «кол» и «два», наклонился куда-то под стол, достал очередной вскрытый пакет копеечного пойла и услужливо наполнил вязкой жидкостью на четверть захватанный пальцами гранёный стакан.

– Да не буду я! – продолжала отнекиваться. Эва, беспомощно озираясь. Двое остальных «мужиков» насмешливо наблюдали за мизансценой.

Арам подхватил налитый стакан и поднёс Эве, та инстинктивно отстранилась. Кавалер на это движение недовольно поцокал языком и осуждающе покачал головой.

– Чё такая высокомерная, а? Блядь малолетняя… Пей, сказал, а? – зло приказал он. Дружелюбие из его тона мигом испарилось.

Эва ударила его снизу по руке со стаканом и винный напиток вылился брызгами Арамчику на щёку. И унизительно стал стекать с подбородка каплями.

Лицо «главаря» сразу же пошло красными пятнами, а чёрные зрачки бешено сверкнули.

* * *

И вот теперь Эва смотрела на качающийся абажур и превозмогала пульсирующую боль. До тех пор, пока на пороге «Общественной комнаты» мистическим образом не возникла Бакля (Баранова Кристина Леонидовна – БКЛ сокращённо, а значит – Бакля) – учительница истории и обществознания. От увиденной картины она остолбенела. У неё даже очки запотели.

Ну уж Бакля молчать, естественно, не стала. А заорала так, что пробудила половину детдомовского жилого крыла.