Читать книгу: «Поворот в тени горы»

Некоторые истории… случаются ещё до того, как начинают происходить. Это как аккуратно, заново завернутая конфетка. О, что за чувство поиграть самим с собой, радуясь каждой складочке, уложенной точно туда, куда нужно.

Но конфета не для игры, не для шалости. Она – чтобы её съесть. Ей можно умиляться ровно десять секунд. Не больше.

Сразу открыть, как в первый раз. Будто ничего не случилось. Но, конечно, с особым лукавством, взять и положить целиком в рот.

А фантик… разгладить ладонью. Чтобы больше нельзя было повторить.

Больше. Но и не меньше.

***

Природа, тут, аж, устрашает – не просто гармонией, а той точностью пространства, которая будто знала, куда потом взглянут. Любой поворот – как отдельный проект: он обходит дом, на фоне гор виднеется лишь крыша, утопающая в цветущих деревьях с округлой кроной, чётко выстроенной и вплетённой в общий вид. Между этой зеленью и всем остальным.

Каждая гора дополняет другую. Сочетание потрясает. И наблюдая за этим хочется сказать, что это не реально; так выстроить целый остров.

Возьмём, хотя бы, вот эту деревню. Широкая долина, аккуратно придерживаемая горами, с трёх сторон. Начинаясь с моря или заканчиваясь, это смотря с какой стороны смотреть, – с плотных холмов. И незаметно поднимающаяся каменистой тропинкой в резкий уклон. Одна гора упирается в следующую, треугольник в треугольник. Линия продолжается, уменьшается, растёт, вздымается, зеленеет и постепенно меркнет в уходящих возвышенностях. Сливается с небом, с наложенными облаками так, что уже не понять, кто на кого налёг: горы на облака или облака на горы.

И вдруг, взгляд упирается в мохнатый, округлый забор, словно последний штрих хребта. Завершающий.

Тем самым этот вид, каждый краешек которого, шепчет: вот, смотри, туда, вдаль, скользя по рельефу, прямо, выше, на свет, ты видишь гору, поклонись тому, кто на ней живёт… Поблагодари…

Но стоит засмотреться на ласточек, задуматься о своём, отвлечься, на то как они нарезают круги в шустром полёте… и ты уже возвращаешься.

Опускаешься обратно. До холмов.

И мельком, за крылом, за холмом справа, если позволят облака, можно рассмотреть бледно-синий в пелене или прикрытый задерживающимися облаками, это как повезёт – вулкан.

После перекатов холмов, стройной зелени и стекающих родников, по той же диагонали встаёт он. Слегка сдвинутый вправо, но точно по линии опускающихся хребтов.

Как будто нарочно для глубины.

Он выглядывает немного, но, если подняться на правый холм, идя со стороны гор, упереться в синее море, отважно развернуться налево. Можно увидеть его. Плавно стекающий, огромный, раза в два больше гор этой долины. Но отсюда, со слепящим блеском моря, он просто создаёт далёкую историю своего присутствия, заглядывая сюда, ненароком следя.

Стоит учитывать расстояние до него, конечно, но это нисколько не уменьшает его величия.

И если каким-то чудом или с ветром, сейчас, перемахнуть холм, скатиться в долину, следовать ввысь по реке, перескочить округлость камней, рвануть так сказать напрямик, то можно увидеть, вулкан во всей красе, целиком.

С этой стороны, по сравнению со всем остальным островом, эти горы, не такие-то и высокие. Но явно круглые и стекающие, их рельеф напоминает, что это тоже был когда-то, очень давно – кратер вулкана.

Теперь, эти возвышенности от действующего вулкана отделяет долина, как голову от тела. Среди рисовых полей и ручьёв, чуть дальше, в плоскости можно разглядеть два холмистых рога. Выдающиеся, как граница. Как кадык. Он – смотрящий из-под земли за всем, что происходит по эту и по ту сторону острова.

Соединяет и не даёт пройти там, где не следует.

В этом месте будто река вылилась с силой, распрямила землю, разошлась в стороны, легла грудью и этой округлой полнотой перешла в главный вулкан острова.

Тут, как раз, умело оставлено место для дороги. Чтобы не пересекать, а лишь скользить туда-сюда, как по горлу.

Подберёмся поближе к пику вулкана, где открывается вид на все стороны острова, тут пахнет миндалём и капуяном; тонко, чуть сладко. Впереди видно сердце, обрамленное чётким кратером, ещё дальше располагаются вершины шести чувств. Слева разносятся чёрные реки, справа белые. Каждая из них вытоптала себе извилистую тропинку до моря – водопадами. Так же можно различить все огромные деревья, они светятся и переговариваются с друг другом, сплетаются в единое. Поясом придерживая равновесие.

Жерло вулкана немного рогато, как его наблюдающий, выдающийся брат, но не такой нахальный и норовящий если, что, качаясь, встать; если ему не понравятся нынешние дела.

***

Последний раз взглянув на друга, потом на яркий свет другой вершины, где свистел ветер, группа людей скрылась в джунглях.

Следуя вверх, скользя по перевалам, туда, где склон становился круче, а воздух влажнее… По корням, по выступающим камням, по мокрой земле, через бьющие родники… Где каждый шаг путался в нитях лиан, а каждый вздох становился тяжелее. Но они продолжали иди, потому что не могли остановиться. Чувствуя спиной, как за ними ещё следили.

Перемахнув хребет, они вышли на очередной чистый ручей и пошли вдоль по гладким камням, по вездесущему мху, в нескончаемой тени зелени папоротника.

Шаг в шаг, мимо обрывов, касаясь уступов, пружиня на коричневом покатом ковре.

Там, где никто ещё не ходил ногами…

Они молчали.

Тучи скапливались и нависали над головой.

Серость быстро перетекала в сумрак, и пошёл дождь. Тогда им пришлось остановиться. Ткань одежды прилипала к телу, тяжелея, словно броня. Становясь холодной, как сталь. Переживая, ещё сильнее, если это возможно, свой страх, не темноты, не незнания; а тот особый, цепенеющий страх, что приходит с пониманием: дома у них больше нет. Они сгрудились, стараясь быть незаметными даже для самих себя.

А с первым белым просветом двинулись дальше, к пологой вершине последнего холма, куда пробрались через грубые кустарники.

Но лучше так, чем спуститься в низины, к болоту.

Вопреки – не самое подходящее слово.

Но со стороны всё выглядело именно так.

Волна, с очередным наплывом, коснулась берега, и с немым действием распалась в пену, отступая, обнажая чёрный песок.

Они увидели – конец перехода.

Тот край берега, ту долину, куда им было велено идти, где остаться и, возможно, кому-то умереть от малярии или ещё какой болотно-призрачной напасти.

А природа, тем временем молча, без сожаления, смотрела, как старые мысли переплавляются в легенду.

***

Дерево Бунут красовалось единственной опорой для взгляда, чуть поодаль от берега. Оно раскинулось трехглавым, с прямыми ветвями и служило началом этой горы.

Было бы очень кстати, просто скатиться до него, приземлиться в его объятья. Минуя тяжёлый спуск.

Группа людей стояла на вершине, надо сказать, что это были: три семьи; два бывших торговца, что были больше похожи на пленных – дикие и явно не с этого острова. И один человек, который возглавил поход, у него не было семьи, кого заодно можно приговорить к ссылке. Он шёл первый, прокладывал путь и не давал отставать, тем двум. По их виду было понятно, что больше всего они бояться тут умереть.

Всего двадцать четыре человека, из них девять детей.

Они, вот, совсем недавно, жили своей жизнью, а потом уже всем скопом стоят перед королём.

“Семья Храмовщиков. Род Сатира.

Причина изгнания: Хранили древние рукописи, отказываясь сжигать тексты, объявленные "опасными".

Обвинение: Упрямство, и обчищение храма;

Семья Воды. Род Сурая.

Причина изгнания: Подозрение в сговоре с “народом реки”, за отказ Иды от участия в военных обрядах.

Обвинение: Предательство;

Семья Копья. Род Матара.

Причина изгнания: Старший сын Раден отказался пролить кровь врага, за что был признан трусом.

Обвинение: Позор рода;

Густи Рату Бау.

Причина изгнания: Неподчинение. Обвинение: Предательство;

Два торговца у которых нет и не будет имени.

Причина изгнания: смели торговать на чужой территории, без разрешения, обманывать и пустомелить, вносить диспут на рынке.

Обвинение: не чтение закона острова, природы, закона короля”.

Выжидая паузу, король сказал, обращаясь к тому, что читал: “Пусть живут там. Если выживут – это и будет их наказание.”

Видимо у него было тогда хорошее настроение, и он даже не пытался показывать свою силу, только на словах: “Разрешаю, взять с собой… только одну вещь… На семью…”.

Река шумела справа от них, разлилась, после ночного дождя. Ведущая с вершин, где они, конечно же и вымокли, продрогли в дыме костра. Бурлящая и создавшая, собственно это болото.

Тучи на горах появляются медленно, но остановить дождь не так-то просто; туча сидит пока не иссохнет весь напор. Хотя, один из них, старый мудрец, поднимал руки к небу, прислушивался к земле, но всё, что приходило в ответ – были лишь новые потоки дождя. Но он будто знал, будто предчувствовал и взял с собой вещь древнее собственной памяти: кувшин, в котором не угасал огонь.

Прикрываясь большими листьями, лопухами, они сели вокруг этого крошечного пламени; дым поднимался тёплым, обволакивающим шлейфом. Мокрые ветки, уложенные на глиняное горлышко, пыхтели, потрескивали, тлели. Капли дождя срываясь с деревьев, скатывались по прожилкам, плечам, коленям, щекам… заглушая какие-то ни было звуки ночного леса.

В этом дымном круге, ночь протекла. Не быстро, не медленно, а постепенно. Мысли, прятавшиеся в головах, ходили по неровному кругу, очерченные слабым пламенем и мерцающим в нём дождём.

Так было до того самого момента, пока не стало заметно, как небо понемногу светлеет, словно колеблясь. Листья ещё держали капли, но те падали всë реже. Дождь стих.

Лес начал шуршать птицами. Незнакомыми звуками. Похлопываниями тяжёлых век и потом шагами… Они поднялись. Голубое небо, немного прозрачное, позволило увидеть направление.

– 

Её надо направить, – стоя на обрыве рассматривая долину ручья и поднимая взгляд всё выше и выше, сказал мужчина.

– 

Как тебя называть?

Чуть помолчав, забывая прежнее имя он ответил, – Рума. Теперь я Рума.

– 

Я видел ещё там дерево большое, – парень указал в середину долины.

– 

Угу.

– 

Я Раден.

Рума на эти слова слегка поднял брови и вздернул подбородок.

– 

Там сверху, река идёт хорошо, большие камни. А тут уже… Вот, оттуда, надо будет сложить камни, создать упор, сможете с братьями сделать это?

– 

Да, я могу представить, что надо делать.

– 

Смотрите на растения, вдруг затесался рис.

– 

Понял.

– 

Как направим воду, с этой стороны поля сделаем, а сами по ту сторону встанем, там суше. Но каменисто, для домов, под скалой будет хорошо.

– 

Понял.

Хотя совсем юные, но крепкие братья Радена направляли реку. Женщины рода воды ходили по болоту и прислушивались куда хочет течь река. И попутно старались найти оранжевые корешки, листья, что-то на единственный приём пищи.

Кто-то пытался рыбачить. Торговцы учились всему и были на побегушках. Рума с чьим-то дядей рубили, ломали бамбук, потом строили навес. Дел всем хватало.

Женщины и дети под деревом рвали заросли. Нужно было быстро придать природе атмосферу обжитости. Облагородить. Чтобы место выглядело немного безопаснее, тем самым усмирить привидений, которые скитались по долине. Сначала отдалить их, а потом приручить.

Местность не была готова к таким резким изменениям. Кокосовые пальмы, растущие вдоль берега, оказалось, не спешили с урожаем. Очень скоро стало ясно: их надолго не хватит. Но так или иначе, один кокос разделяли на всех, второй – оставляли на земле, а третий уже расколотый лежал у дерева Бунут. Не смотря на бережливость, они понимали, что одинаково важно кормить себя и привидений.

И всё же, несмотря ни на что, жизнь понемногу начинала складываться. Из терпения, из обмена, из недосказанной надежды. Тонкие намёки на будущее проявлялись в переданной соседу скорлупы кокоса с горячей водой; в птице, которая впервые осмеливалась сесть на крышу навеса, проверяя, можно ли здесь жить. Некоторые из сидящих у костра, улавливали эти незначительные колебания, которые раскачивали природу в две стороны.

Совместными усилиями они построили первые дома из бамбука. По сути, это были лишь каркасные хижины – лёгкие, продуваемые ветром, временные тени между землёй и небом.

Дождь всё ещё стекал по уложенным листьям, заливал проходы возле домов. Хотя они выбрали более-менее сухое место, вода вытекала к ним будто изнутри земли. Люди топтались в жиже, рыли канавы, прокладывали тропы. Но вода всё равно возвращалась.

И вместе с застоялой водой пришла лихорадка.

Сначала у некоторых начала дрожать кожа, появился тяжёлый жар; словно духи впились в тела, не злобно, а как бы желая удержаться за человека, проверить на прочность. Потом уже у всех подкашивались ноги, а кто вовсе лежал без сил.

Дождь не прекращался, усердно выполняя роль предначертанного.

На рассвете, что серостью просочился в пространство, где вода капала сквозь крышу, тихо умерла сестра одного из рода.

Умер мудрец, самый старый из всех, и с его смертью исчезла невидимая опора та, что была связью с прошлым.

Невольно роль старца принял его брат, тот, кто всё это время чувствовал: он оказался здесь не по своей воле. Тяжесть обиды лежала в нём глубоко, не давая покоя.

Он злился за все свои усилия построить в городе счастливую семью. И вот теперь он стоял на этом месте, словно, ещё не веря в происходящее. Но старший брат умер, и теперь, с каждым днём волнения, обида уступала место скорби – глубокой и скрытой.