Читать книгу: «Африканский тиран. Биография Носорога. Продолжение», страница 4

День и ночь рождения

День рождения проходил в тесном семейном кругу. День рождения – не свадьба, никого лишнего и постороннего приглашать не обязательно. Однако это означало, что появление за столом новенькой обитательницы замка, Фелисии, могло быть либо не понято, либо неправильно истолковано. Поэтому её обустройство взяла на себя Самира. Она отвела восторженную непривычным ей окружением девушку в специально отведённую для неё опочивальню – «Хозяйка, да она больше всего моего родительского дома!» – и оставила отдыхать, предупредив, чтобы Фелисия до утра никуда не выходила. Подумав, принесла ей с кухни фруктов и соков и заперла комнату снаружи на ключ. Потом зашла в соседнюю и некоторое время следила за гостьей через укромный глазок в стене. Фелисия взяла с подноса грушу, надкусила, улеглась на кровать, блаженно раскинула руки и моментально заснула. Сказался долгий перелёт и тщательно скрываемые нервы. О том, что её ждёт, она могла лишь мечтать, но в обещанное Самирой ей, разумеется, не верилось до последнего.

Немногочисленные гости, как водится, собрались к обеду, который за разговорами, песнями и танцами перешёл в ужин. Всё было скромно и просто вкусно. Так захотел сам Кифару. Абрафо предлагал подвезти настоящих музыкантов, которые на его футбольных мероприятиях обычно открывали праздник, группу зажигательно танцевавших по тому же поводу девиц и целую команду пиротехников, однако Кифару только положил ему руку на плечо и, заглянув в глаза, сказал:

– Не надо, дружище.

Абрафо не понял, но навязываться не стал.

– Стареет, – поделился он своим объяснением с друзьями.

Реми Жирар закатил глаза, Лесли отбоксировал по воздуху перед собой и ушёл в глухую защиту, Гэрри Баррет, баскетбольный тренер, хохотнул и прикусил толстую губу, а Момо состроила рожицу и пояснила:

– Все бы так старели!

Она ревновала Кифару ко всем его женщинам, но оставалась верна ему душой, хотя телом периодически принадлежала Реми Жирару.

Абиой подарил сыну в коллекцию прекрасный нож с широким изогнутым лезвием и нефритовой рукояткой.

– Обычно ножи на дни рождения не дарят, – сказал он, – но я не удержался.

– И правильно сделал, – обнял отца Кифару.

Его коллекция и в самом деле уже насчитывала не один десяток лучших образцов самого разного холодного, стрелкового и колющего оружия, какое только можно было найти в богатом арсенале народов африканского континента. Некоторые отличались внешней незатейливостью, но зато убийственными качествами. Другие, напротив, являли собой настоящие произведения милитаристического искусства. Например, древний танзанийский лук из чёрного абаноса³, отделанный слоновой костью, с тетивой из сухожилий бубала⁴ и набором непропорционально длинных стрел с острейшими кремниевыми наконечниками. Или иклу – резное короткое копьё, по легенде принадлежавшее самому Шака Зулу⁵. В качестве материала мастер использовал тик, а тщательность резьбы была такова, что Кифару любил изумлять гостей, показывая кисточки на хвостах боевых слонов и заколки в волосах воинов.

Султана подарила мужу самый дорогой цифровой фотоаппарат в мире – датско-японский Phase One XF IQ4, оснащённый 151-мегапиксельным сенсором среднего формата, «обезпечивающим исключительное качество изображения с максимальной детализацией». В той комплектации, которую она ему выбрала и преподнесла незадолго до обеда в многообещающем костюме Евы, фотоаппарат даже навскидку тянул не меньше чем на 60 000 долларов далёких США. Кифару пришёл в восторг – не столько от цены или навороченности, сколько от выдумки Султаны – и сразу опробовал качество этой фантастической штуки на смеющейся от ответного удовольствия жене, хотя в действительности к своему прежнему увлечению он слегка подостыл и вспоминал о нём, лишь когда Самира знакомила его с новыми участницами и призёршами соревнований в рамках «Спорт Гол КСС».

Однако самый нежданный и оттого наиболее впечатляющий подарок преподнёс Фураха – от себя и Узури. Кифару поначалу готов был обидеться, потому что когда развернул пальмовые листья обёртки, обнаружил смотрящую на него пустыми глазницами маску носорога. Правда, обидеться он не успел, настолько маска покорила его с первого же взгляда. Она представляла собой вытянутую голову зверя с тремя рогами – одним, где ему и положено, на носу, и двумя там, где обычно располагаются уши. Собственно, это и были уши с раковинами, но слишком вытянутые, заострённые и стилизованные. Всю железную – «латунную», уточнил Фураха – поверхность маски покрывали то ли гравированные, то ли теснёные – «как ты любишь» – орнаменты и символы, придававшие дополнительный объём. Кое-где проступала патина, придававшая металлу вид благородно старины. Изнутри маска была подбита приятно пахнувшей мягкой кожей, так и манившей её примерить. Что Кифару и сделал перед зеркалом, закрепив её на затылке специальными ремешками. Маска села, как влитая, став жутковатым продолжением хозяина, его вторым лицом.

– Обалдеть! – только и смог прогундосить Кифару через полуоткрытый оскал пасти с довольно хищными зубами.

На лице маска ожила за счёт точно угаданного расположения отверстий, через которые теперь смотрели живые глаза – глаза Кифару.

В этом обличье он и вышел к праздничному столу, до смерти перепугав детишек и искренне поразив взрослых. Когда малышей, в конце концов, удалось вернуть, а маска была снята и пошла по рукам, Узури, поборов стеснительность, пояснила:

– Мы с Фурахой сами удивились, когда обнаружили такую красоту в Магариби. Их там делает кузнец-самоучка по имени Чума⁶. Сам режет форму, сам отливает, сам инкрустирует. Раньше, говорит, выстукивал посуду, но когда увидел морду носорога на новенькой десятке песа⁷ и понял, что, точнее, кого она символизирует, взялся за дело с новым рвением. А когда узнал, для кого мы его маску покупаем, сказал, что оказываем ему этим большую честь.

– Надо будет к нему заглянуть, – подначила сына Таонга.

– Обязательно, – согласился Кифару. – Настоящий мастер.

– Он уже старенький и может такого волнительного свидания не пережить, – рассмеялся Фураха. – Местные, кто его маски видел, считают их ритуальными.

– Ритуал носорога! Ритуал Кифару! – подхватил Абрафо.

Гости зааплодировали, и маска снова стала предметом всеобщего внимания. Правда, большинству она была либо велика, либо мала. Кифару заподозрил, что брат и невестка кое-что важное от него утаивают, но приставать с расспросами не решился. Подарок есть подарок.

На Кисиве не было традиции преподносить имениннику что-то вычурное. Даже с приходом на остров относительного богатства часто ограничивались скорее чем-нибудь символическим, а вовсе не дорогим. Камера Султаны, а тем более живая кукла Самиры, припрятанная до поры до времени от посторонних глаз, были приятными исключениями, но обе сестры никогда не считали должным чтить все подряд местные обычаи, что, разумеется, легко сходило им с рук. Хотя Кифару сомневался, что отцовский нож и тем более братова маска дались им задёшево. Сам он тоже предпочитал, если уж дарить, так что-нибудь весомое. Мог себе позволить, получая от подарка не меньшее удовольствие и всякий раз вспоминая, с каких нищих условий начинал, когда за душой не было ничего, кроме мечты и веры.

Вереву, уступив просьбам собравшихся, рассказала одну из своих сказок «по случаю»:

– Давным-давно, в маленькой африканской деревне, у подножия священной горы, жила девочка по имени Ньямбе. Родители любили её всем сердцем, а друзья называли своим солнцем. Но был у Ньямбе один недостаток – она постоянно требовала внимания. Когда приблизился день её рождения, она решила, что устроит самый большой праздник, который когда-либо видела деревня. «Позовите всех!» – сказала она родителям. – «Я хочу, чтобы даже духи из леса пришли на мой пир». Родители предупреждали её: нельзя звать духов. Они хитры, капризны и могут причинить беду. Но Ньямбе только смеялась: «Если духи такие могущественные, они смогут подарить мне самое лучшее». Вечером, когда луна поднялась над деревней, начался праздник. Танцы, песни, еда – всё было прекрасно. Но Ньямбе то и дело смотрела в сторону леса. «Где же мои особые гости?» – думала она. И вдруг подул холодный ветер, принёсший запах прелой листвы и сырой земли. Из тени вышли высокие фигуры. Их глаза светились жёлтым светом, а тела были окутаны дымкой. Это были духи леса. «Мы пришли, – прошептал один из них, – где наша еда?». Ньямбе указала на стол, ломившийся от угощений. Духи ели молча, их длинные руки тянулись к блюдам, но ни одна капля еды не падала на землю. Когда они насытились, старший дух подошёл к Ньямбе. «Спасибо за угощение, – произнёс он, – а теперь мы дарим тебе подарок». С этими словами он вынул из тени маленькую резную шкатулку. «В этой шкатулке твое будущее, – сказал он, – но открой её лишь тогда, когда луна исчезнет». Ньямбе провела ночь в ожидании. Как только луна зашла за гору, она открыла шкатулку. Внутри был крошечный глиняный сосуд с черной жидкостью. Ньямбе выпила его – и почувствовала, как тело начинает меняться. Её голос стал шёпотом ветра, руки превратились в ветви, а ноги – в корни. Ньямбе стала деревом, которое навсегда останется у подножия священной горы. С тех пор в деревне больше никогда не звали духов на праздники. А дерево, которое все называют «Плачущей Ньямбе», до сих пор скрипит на ветру, словно рассказывая свою историю тем, кто осмелится её услышать.

Дети слушали Вереву, раскрыв рты. Сначала им просто было страшно, а потом они бросились проверять, ни налито ли в какой-нибудь стакан чёрной жидкости.

– Да, лишних людей на дни рождения приглашать не стоит, – задумчиво протянула Момо и взяла сидевшего рядом Реми Жирара за руку, заручаясь поддержкой.

– Особенно не людей, – кашлянул Абрафо.

Чтобы развеять напряжённость, Кваку и Квеку заметили, что их барабаны как раз призваны отгонять всякую нечистую силу, и принялись оглашать окрестности замка зажигательным ритмом четырёх костяных палочек, то и дело на глазах растворявшихся в их кулаках от скорости.

Султана подхватила Самиру, и обе сестры пустились в пляс. Кифару смеялся, глядя как они нарочито плавно взмахивают руками и дрожат узкими бёдрами. Они подсмотрели эти движения на праздниках у местных островитянок, однако добавили к ним нездешней страсти и выглядели теперь, можно сказать, чересчур соблазнительно. Кифару мог бы даже приревновать их к гостям, если бы ни знал, что так они танцуют только для себя – и для него. Остальные мужчины тоже это прекрасно понимали, а потому смотрели не столько на них – с вожделением, сколько на своих затаившихся спутниц – с вызовом. Вызов был принят, и скоро на крыше башни, где проводились торжества, танцевали все женщины, включая притворно задыхающуюся Вереву.

– Почему ты сегодня пренебрёг нгози? – поинтересовался отец, перекрикивая барабаны и уверенный, что его никто не слышит.

Он имел в виду ту старую накидку из львиной шкуры, которую Кифару получил в подарок от старейшин на своей свадьбе с Султаной и которая служила символом власти.

– Зачем? Чтобы испачкать?

– Нет, просто я давно её на тебе не видел. Она в порядке?

– В полнейшем. Вот уж не думал, что тебя волнуют такие мелочи.

– Это не мелочи. Она, раз на то пошло, должна быть для тебя важнее, чем твой британский паспорт. Она и есть твой паспорт, твой пропуск туда, куда ни один паспорт тебя не допустит.

– Что ты имеешь в виду?

Отца отвлекли, и разговор прервался, однако Кифару получил ответ на следующий день, когда, проснувшись и обнаружив, что все его покинули, даже жёны, решил воспользоваться моментом и достал из шкафа кожаную сумку, а из сумки – стопку бумаг с переводом «его» арабского дневника. То есть, дневника султана Занзибара. Самира вручила ему перевод в качестве своего второго подарка на день рождения, и у него до сих пор не доходили руки ознакомиться с его содержимым.

Не имей дел с государями избранными или назначенными, а лишь с государями наследными, поскольку те первые не о благе государственном пекутся, но о кармане своём.

Этой фразой начинались записки.

Было похоже, что Сеид сэр Баргаш ибн Саид аль-Бусаид написал не дневник, а духовное завещание, обращаясь к самому себе, иначе говоря, к нему, Кифару. Звучало идиотски, однако едва ли при таком раскладе султан стал бы юлить или обманывать. Вероятно, к его словам стоит прислушаться. Интересно, это переводчик так постарался или сам Баргаш писал столь витиеватым слогом?

Если ты читаешь эти стоки, знай, что ты на правильном пути. Доверяй им, но не доверяй ничему больше и тем более никому, ибо в твоём благополучии не заинтересован никто, кроме тебя самого. Твои братья и сёстры могут воззавидовать тебе, а отец и мать твои могут тебя возбояться. Жёны же твои будут тем лучше к тебе относиться, чем меньше о тебе ведать истинного.

Что ж, наверное, подобное предостережение не лишено смысла. Только вот пишущий не догадывался о том, что прочитать он их (строки) сможет не без помощи этих самых жён, то есть, что жёны при желании тоже будут в курсе написанного. Самира имела возможность сделать себе на всякий случай копию перевода и запросто поделиться ею с сестрой. Ничего страшного, но не стоит об этом забывать. Кстати…

Люби своих жён, ибо через них можно обрести не только сиюминутное блаженство и продолжить в веках свой род. Правильные жёны способствуют правильным мыслям и поступкам, а правильные мысли и поступки наводят на верный путь. Не доверяя им до конца, делай их своими ближайшими помощницами и обременяй нужными поручениями. Они будут за это только признательны. Неверных жён немедленно изгоняй.

Напутствие хорошее, однако, двусмысленное. Хотя, пожалуй, нет, ничего, сгодится, если только его правильно понимать. Не как общеизвестное «доверяй, но проверяй», а как «не доверяй и проверяй». Всё так и есть. Видимо, некоторые основополагающие принципы, осознанные им в прошлой жизни, сами собой, без напоминаний, перенеслись в эту. Во всяком случае, он чувствовал, что и Султану, и Самиру воспитывает правильно, не перегибая палку и не допуская ошибок по наивности.

Детей заведи много, сколько получится, и поучай их не словом, а только лишь собственным примером. Не понукай их, дай им возможность развиваться самостоятельно, но следи и изредка напутствуй, когда видишь, что они идут не в ту сторону.

Кифару подумал о своих малышах. Сегодня утром их даже не было слышно. Очевидно, набегались вчера на празднике, вот и спят теперь без задних ног.

С друзьями будь прям и справедлив. Проверяй их дружбу, но не позволяй сомневаться в своей. Денег не жалей, но и не сори ими, ибо завтра их может не быть, как может не быть и завтра. Пусть деньги станут мерилом дружбы, только не её поводырём. Деньги в дружбе – искушение. Дружба при деньгах – достигнутая цель.

Последнего высказывания Кифару не понял, однако продолжал читать дальше. Дальше шло перечисление прочих жизненных принципов, касавшееся самых разных областей, начиная с правильной любви и далеко не заканчивая правильной едой. Звучало всё это столь же вычурно, будто султан Занзибара на момент написания дневника пребывал в уверенности, что сам является пророком. Возможно, он собирался не дневник писать, а сочинить умный трактат. И в целом преуспел.

Уважай родителей своих не только словом, но и делом. Они дали тебе жизнь, а ты дари им своё терпение и заботу. Слушай их советы, но не забывай проверять их опытом своим. Совет – это путеводная звезда, но путь всё равно выбираешь ты. Не утаивай своей любви к ним, ибо завтра их голос может стать лишь эхом воспоминаний.

Или:

Одевайся так, чтобы твоя душа не спорила с твоим внешним видом. Пусть одежда станет продолжением тебя, а не твоей маской. Не гоняйся за модой, но и не избегай её. Найди в ней своё отражение, и она станет твоим союзником. Пусть твоя одежда будет удобной для тебя, но и не стесняет взглядов других. Сохрани гармонию между удобством и уважением.

Или вот:

Не трать время на пустое, ибо каждое мгновение – кирпич твоей судьбы. То, что ты делаешь в свободный час, делает тебя в часы занятости. Отдыхай так, чтобы душа оживала, а не ленилась. Свободное время – это не побег от работы, а подготовка к новым свершениям. Делись своим временем с теми, кого любишь, но оставляй немного для себя. Время – самый дорогой подарок, который ты можешь даровать миру.

Кифару отложил бумаги на соседнюю подушку и потянулся. Чтиво непротивное, полезное, наполнено житейскими мудростями, хотя пока без единого намёка на более материальное наследие или на какую-нибудь жизненно важную тайну бытия. Почитать точно стоит. После того, как выяснится, куда подевались его домочадцы.

Скоро выяснилось, что они никуда не подевались, а ушли на пляж. Чего раньше, правда, в их привычках не наблюдалось, поскольку бассейна всем вполне хватало да и прибрежных крокодилов многие – и Кифару не был исключением – по привычке побаивались. Но то раньше. Сегодня бассейн оказался слишком мал для того, что затеяли вчерашние гости.

Они решили посоревноваться в плавании наперегонки.

Кифару увидел – точнее, сначала услышал – их, когда вышел из спальни в поисках жён и детей на крепостную стену. С неё открывался замечательной вид на береговую линию озера. Было похоже, что там сейчас собрались все, от мала до велика. Дети бегали по песку и визжали от самим им непонятной радости, взрослые вели себя не менее шумно, подбадривая пловцов.

Задача, судя по всему, заключалась в том, чтобы как можно быстрее доплыть от берега до определённых камней в фундаменте замка, что составляло порядка двухсот метров в один конец, и вернуться обратно.

Самира кричала громче всех, размахивала ярким платком и зачем-то сверялась с секундомером.

Поскольку и так всем всё было ясно.

Кифару с высоты башни видел чёрную комету длинных волос, заметно опережавшую стриженые головы троих мужчин, тщетно пытавшихся её настичь.

Дальше всех отстал отец Кифару, никогда способностями к плаванию не отличавшийся и наверняка клявший теперь себя за то, что легкомысленно решился на заплыв.

Кое-как за «кометой» держался Лесли, тренер Кифару по боксу, и в принципе неплохой пловец, неоднократно доказывавший это прежде, в бассейне спортивного комплекса.

Между отцом и Лесли ожесточённо поднимал буруны Реми Жирар, не любивший проигрывать, тем более на глазах напрасно болевшей за него Момо.

Саму «комету» Кифару не узнал, поначалу приняв её за Султану. Но Султана белозубо хохотала, хватаясь за голову, на берегу и не могла даже при желании быть в двух местах сразу, хотя, как и Самира, плавала довольно неплохо. Задумавшись, он вспомнил про свою новую игрушку из Бразилии. Неужели это и вправду Фелисия?

– Фелисия! – крикнул он со стены.

«Комета» его услышала, не теряя скорости ловко перевернулась на спину, показав крохотный розовый купальник, которым, видимо, снабдила её Самира, чтобы лишний раз не смущать посторонних, помахала ему рукой и снова легла животом на воду. С этого момента она как будто даже прибавила в скорости. Уж ни его ли появление так на неё подействовало?

Когда Кифару вышел на пляж, пловцы отряхивались и отфыркивались. Отец, безсильно раскинув руки, лежал на песке и побеждённо смеялся.

– Ну и подруга у твоей Самиры! – только и смог вымолвить он.

Так вот, значит, как они была всем здесь представлена…

– Поздравляю! – протянул Кифару руку.

Фелисия бросила взгляд на «подругу» и с её немого позволения ответила вполне формальным рукопожатием.

Дети водили вокруг Фелисии хороводы.

– Не хочешь сам попробовать? – поинтересовалась Султана, подмигивая Кифару. – Фелисия против братьев! Фураха ещё тоже не плавал.

– Ты ведь знаешь, какие из нас пловцы, – усмехнулся Кифару. – А что, остальные уже пробовали?

– Да, все, кто хотел. Ты видел третий заплыв. В первом она поиздевалась над Илинкой и Момо, во втором легко сделала нас с Самирой, а теперь вот…

– Нет, тогда я точно позориться не хочу, – рассмеялся Кифару. – Вот в футбол я бы попробовать не отказался. Особенно если в одной с ней команде.

Такая возможность ему представилась после завтрака, когда гости, не спешившие расходиться, собрались сначала на открытой площадке во дворе замка, которую при необходимости можно было легко переоснащать из баскетбольной в волейбольную или футбольную. Играли трое на трое. Фелисия выразила скромное взаимное желание быть вместе с Кифару, несмотря на то, что против них уже вышли Реми Жирар с Момо и Абрафо – практически профессионалы своего дела. Третьим к брату присоединился Фураха, который с готовностью взял на себя защитные функции, хотя игра велась в двое ворот без вратарей. Кифару, любивший ещё с детства распасовывать мяч, подтянулся к середине поля. Фелисия смущённо подпрыгивала и разминалась рядом.

Скоро выяснилось, что её одной вполне достаточно. Фураха вообще скучал, всего несколько раз вступив в игру, а Кифару главным образом бегал без мяча, отвлекая на себя защиту противника, выкрикивал необидные, но раздражающие прибаутки и громко восхищался тем, что видел. А видел он то, что видели все: фантастически техничную и молниеносно менявшую решения девушку, которая владела мячом так, что никакая команда не была ей нужна. Она сама была командой. Зато он никогда не видел такой по-спортивному злой Момо, злой на себя и на Реми Жирара за то, что они ничего не могли ей противопоставить, хотя и очень старались. Тем не менее, после матча она первой бросилась поздравлять Фелисию с победой, и сразу же – к Самире уточнять, правильно ли она поняла, что впредь девушка будет играть за её «носорогов».

Чудеса того дня на этом далеко не закончились, потому что, как и ожидалось, неутомимая Фелисия ещё до обеда отличилась в волейбольном и баскетбольном поединках, где требовалось то, чего она от природы не имела – рост. Который она, тем не менее, достойно компенсировала природными техникой и точностью. В волейбол Кифару играл снова с ней, в баскетбол, для разнообразия, против. Он считал, что в баскетболе научился разбираться неплохо, однако Фелисия играла, не глядя на чины, и в какой-то момент от её усилий ему стало даже не по себе. Бразильянку невозможно было остановить, если только ни каким-нибудь грубым запрещённым приёмом. Она то финтила, пробиваясь к кольцу, то резко останавливалась за трёхочковой линией, в обоих случаях делая меткий бросок и дисциплинированно убегая отрабатывать в защите. Всё это она проделывала молча, не отвлекаясь на разговоры, и лишь изредка покрикивала на партнёров, подсказывая ходы.

Но самое поразительное зрелище ждало уставивших удивляться гостей перед ужином, когда Фелисия сама предложила Лесли «немного побоксировать». Надели перчатки, вышли в ринг, и началось то, чего начаться было не должно. Во-первых, считается, что бокс женский и бокс мужской – это разные вещи. Во-вторых, считается, что в боксе важны весовые категории. Фелисия заставила зрителей, а главное – Лесли об этом забыть. Причём она не пользовалась обеими своими недостатками и не рвалась отчаянно в бой, ожидая со стороны маститого противника снисходительных поддавков, нет, в её сдержанной манере просматривалась чёткая тактика, она именно боксировала, то есть работала головой не меньше, чем телом, а тело её умело слушаться головы безпрекословно. Лесли сам когда-то учил Кифару, что по-настоящему талантливый боксёр не спешит уничтожить противника, но с первых же минут старается показать ему всю безуспешность любых его попыток. Физическая победа может никогда не произойти или быть случайной, тогда как победа моральная осечек не даёт. Если противник понимает, что перед ним мастер, он невольно зажимается и в какой-то момент обязательно допускает решающую ошибку. Сейчас Кифару видел, что зажат именно он. Зажат от неожиданности, потому что Фелисия не реагировала на его излюбленные финты, не ввязывалась в размен ударами, из которого наверняка не вышла бы на ногах, но гнула свою линию – уклонялась, резко контратаковала короткими комбинациями, а главное – «сидела на дистанции», то есть не подпускала Лесли к себе слишком близко и при этом держала его в поле своей досягаемости, которую ей удавалось в нужный момент сокращать за счёт быстроты ног. На ум невольно приходило распространённое сравнение с кошкой, только в данном случае Кифару казалось, что правильнее было бы сравнить кошку с Фелисией, а не наоборот. Разумеется, все видели, что Лесли не стремится послать симпатичную девушку в нокаут, но и она не менее очевидно позволяла ему боксировать свободно, как бы говоря: ты правильно делаешь, что меня жалеешь, потому что ты же понимаешь, что и я тебя жалею. На лицах обоих играла напряжённая улыбка, оба после десяти минут равной схватки без перерывов тяжело дышали, но не сдавались.

Заметив, что остановить бой некому, а останавливать пора, Кифару первым зааплодировал. При этом он даже встал со своего места. Остальные присоединились к нему, Лесли отшатнулся, спружинил, но не пошёл в очередную атаку, а дружески поднял руки в воздух. Фелисия позволила ему себя обнять. Было видно, что она готова продолжать, и если бы инициатива исходила не от Кифару, вероятно, продолжила бы, не будучи готовой к товарищеской ничьей.

– Где это чудо было раньше? – поинтересовалась полушёпотом Вереву.

– Спала. С Самирой прилетела, – не вдаваясь в подробности, ответил Кифару.

– У нас ещё побудет?

– Побудет, конечно.

– Да, такую звезду упускать нельзя. Даже я уж на что в спорте не разбираюсь, а и то вижу, что она девочка одарённая. У тебя тут будет жить?

– Скорее всего.

– Ну, ты прям целый цветник вокруг себя собрал, – улыбнулась бывшая учительница, никогда прежде эту тему с ним не обсуждавшая.

Она, видимо, хотела добавить что-то нравоучительное, мол, смотри, чтобы жёны не приревновали, или что-нибудь вроде того, однако вовремя спохватилась, сообразив, что перед ней больше не ученик её школы, а хозяин замка и самый влиятельный человек острова. Кифару её понял и ответил улыбкой, чуть ехидной.

Фелисия поклонилась гостям, а Самира объявила, что их замечательной спортсменке требуется перед ужином привести себя в порядок, и на правах «старшей подруги» увела девушку. При этом она подмигнула мужу. Он догадался о её намерениях и через некоторое время, когда все поднимались из спортзала к бассейну, тоже незаметно скрылся.

Фелисию он нашёл одну. Самира, по словам девушки, куда-то отлучилась. По всей видимости, она не хотела им мешать.

Фелисия стояла рядом с душем, уже мокрая, и поливала грудь шампунем. Кифару, не раздеваясь, помог ей намылить спину. Спина была длинная, женственная, однако на ощупь производила впечатления щита из мышц.

– Ты на всех произвела неизгладимое впечатление, – приговаривал он, водя скользкой ладонью между твёрдыми ягодицами.

– И на вас?

– И на меня.

– Я рада, мой господин.

Он хотел сказать, чтобы она не называла его «моим господином», поскольку эта привилегия уже закреплена за Илинкой, но промолчал.

В душ никто из посторонних зайти не мог, наружная дверь была заперта изнутри, однако Кифару не воспользовался моментом. Правда, он позволил Фелисии нежно поцеловать себя в щёку, ополоснул руки и присел в плетёное кресло полюбоваться на то, как она принимает душ.

Откуда-то с улицы долетела мелодия регги. Фелисия вздрогнула, прислушалась и экспромтом исполнила под неё полный соблазна танец для своего единственного зрителя. Мокрая и сверкающая, она вышла из-под прохладных струй и некоторое время изгибалась перед Кифару, после чего, почувствовав, что он не собирается её приласкать, с улыбкой упорхнула обратно, хотя и не стала закрывать за собой стеклянную дверцу.

Хотел ли он её? Неимоверно. Она была молода, ровесница Самиры, если не младше, его тянуло к ней, к её сильному телу амазонки, которое охотно уступит ему, ему одному, но он подумал о детях, подумал о жёнах, об Илинке и ограничился тем, что накинул на плечи девушки, когда она закончила и выключила воду, длинное полотенце.

– Спасибо, – прошептала Фелисия, не уточняя, за что именно.

Наплававшись в бассейне и освежившись после жаркого дня, гости собрались было на обычной веранде, однако Султана объявила, что ужин будет проходить во дворе, у костра.

– Ну, как тебе? – негромко спросила Самира, вытягиваясь в низком шезлонге рядом с мужем. – Пообщались?

– Пообщались.

– Она тебе нравится?

– Она всем нравится. Вон, посмотри, мои близнецы от неё не отходят.

Хешима и Уадзибу крутились вокруг смеющейся Фелисии и показывали, что тоже умеют драться.

– Не всем. Илинка, кажется, ревнует, – неопределённо заметила Самира. – Поговори с ней при случае.

Когда Кифару через некоторое время подошёл к задумчивой румынке и вручил ей бокал с ледяным соком, она поблагодарила его улыбкой, однако глаза её оставались грустными.

– Где Тумаини?

– Я её уже уложила.

– Значит, сегодня мы можем провести вечер вместе?

– Да, если хочешь.

– Ты забыла сказать «мой господин».

– Я не была уверена в том, могу ли я так к тебе обращаться, – отвернулась на костёр и танцующих гостей Илинка. – Вероятно, теперь было бы правильней говорить «наш господин»…

– Самира была права.

– В чём? Угадала с подарком?

– Нет, в том, что ты меня ревнуешь.

– Ты только поэтому решил со мной поговорить?

– Послушай, ничего не изменилось.

– Наверное.

– Она не моя рабыня. Ты моя рабыня. Фелисия моя игрушка.

– Очень приятно. Что я должна ответить?

– Ничего.

Он обнял девушку за плечи и повёл подальше от костра, туда, где в тени стен никто бы не мог им помешать. Если её не убеждают слова, возможно, она поверит действиям.

В самом деле, когда они вернулись к гостям, Илинка выглядела повеселевшей и охотно выполнила просьбу Кифару, поцеловав несколько растерявшуюся Фелисию. Самира всё это замечала и издали поглядывала на мужа с понимающей улыбкой, будто догадываясь о том, что в итоге вся его благодарность достанется ей. Чтобы получить, нужно отдать – было её неукоснительным девизом.

Гости остались ночевать.

Это не помешало Кифару уединиться в спальне с обеими жёнами. Он также счёл, что общая постель может стать неплохой базой для примирения, и пригласил Илинку, а Самира привела Фелисию.

Пока сестры ласкали мужа каждая на свой лад, Кифару, превозмогая сладкие муки плоти, обратился к застывшим перед ним девушкам с короткой речью, призвав не ссориться и любить друг друга, поскольку он, их хозяин, так хочет. Договор о дружбе был скреплён поцелуями – вынужденным со стороны Илинки и искренним – со стороны Фелисии, которая не имела к новой подруге ни малейших претензий и была готова поступать ровно так, как ей велят. В итоге сёстрам пришлось потесниться, и ласки продолжили теперь уже четыре тёплых рта, нежных, жадных и дерзких. Кифару, довольный собой и тем, как всё вышло, перестал сдерживаться. Второй раз, третий…