Читать книгу: «Колотун», страница 4

Бабка Веда, всегда рассказывая о тех черных днях, непрестанно плевалась и называла Волхва последними словами, однако, насколько я помнила, с самого моего рождения в окрестностях было тихо. Урожай исправно радовал, не оставляя без крошки хлеба ни единого жителя, даже того, за кем значилась лишь горсть земли, а волки и медведи покинули ближний лес, перестав беспокоить своими набегами на местных домашних птиц и неудачливых охотников. Даже путники, не страшась, проходили в темные зимние вечера через лес, ни разу не околев и не заплутав в дороге, хоть смельчаков и находилось немного, но все же они были…

Теперь же я рассматривала три волчьи фигуры, закрывая рот ладонью. Они были не просто хищниками, вышедшими слишком близко к жилищу людей, они – дурной знак. – «Колотун проснулся».

***

Озеро отделяло лес и наше село Мильки от деревни Силово глубокими водами. Водились тут и карпы с ладонь кузнеца, и проворные, зубастые щуки, а уж окунькам, красноперке и мелким рыбкам-рябушкам не было числа.

Перегнувшись через мостик, я посмотрела на спокойную гладь, покрытую толстой коркой льда. В этом месте не сидели рыбаки, слишком много люда ходило по добротным доскам мостка, потому место считалось нечистым, приманивающим русалок и любящего побалагурить водяного, на собственную потеху утаскивающего людей и скот, неосторожно подобравшихся к кромке воды. Я могла бы обойти озеро через поля, а после и вдоль деревни Липовка, но, сочтя такой крюк слишком большим и неоправданным ввиду появившихся за ночь сугробов, решила не чураться короткого пути, а лишь запаслась нехитрым угощением.

Несколько ягод бузины и рябины, что удалось раздобыть по дороге к мостку, вместе с одной оставшейся печеной репой, я оставила у его подножия, завернув в белую тряпицу, приговаривая:

– Не побрезгуй, батюшка, и вы, сестрицы, что косы по ветвям расправили. Дайте пройти той, что уважение проявила.

Отряхнув ладони да покрепче завязав шнурки на овчинной короткой шубке, давно не знающей починки, я наскоро перебралась на другой берег, оглядывая показавшиеся за холмом крыши первых изб и печные трубы, пыхтящие облаками сизого дыма.

Дом старосты нашелся быстро, ноги сами несли к его добротному крыльцу, не раз хаживая на тот порог. Брехливая собака, выскочив из конуры, стоило мне ступить на двор, тут же замолчала, дружелюбно завиляв хвостом.

– И тебе доброго дня. – Я погладила спутанную жесткую шерсть, напоминающую цветом осеннюю листву под старыми дубами. – Проводишь, или мне самой дойти? – шутя спросила довольно повизгивающего пса.

– Правду говорят, что странная, – раздался мужской басовитый голос.

Встрепенувшись, будто меня застали за ребячеством, не свойственным знахарке, я оглядела старосту, вышедшего на крыльцо меня встречать.

Некрас приподнял кустистую пшеничную бровь, щербато улыбаясь. Почтенный в своих летах, он до сих пор сохранял в своих ореховых глазах искорки юности, пролетевшей в хлопотах о своей деревне, ее жителях и собственной семье – жене Всеславе и трем дочерям, к одной из них – Зорице – я и шла. Старшая дочь Некраса слыла первой красавицей: румяна и пышнобока, с длинной по самые пяты косой толщиной в руку. Лишь прошлой весной ее засватали, а она уже носила под сердцем дитя, помочь родиться которому на свет я и должна была.

Некрас махнул рукой, не обращая внимания на полы раскрывшегося подбитого козлиным мехом плаща, зазывая в дом:

– Не стой, чудная, а то сляжешь с хворью на пару, ни колдовство, ни заговоры не помогут.

Пройдя через большие жарко натопленные сени, мы с Некрасом вышли сначала в просторную столовую, а после и на женскую половину терема, к светлице Зорицы.

Тягость не убавила красоты молодухи, скорее наоборот – румянец разукрашивал пухлые щеки, заставляя светло-голубые глаза еще сильнее выделяться на его фоне, а пополневшая, округлившаяся фигура придавала образу томной красавицы больше мягкости.

Зорица улыбнулась, завидев отца, а после помахала и мне:

– Бажена! Ты вовремя, малыш так толкается… ох, – выдохнув, она приложила ладонь к боку.

– Приляг, – сняв с плеча холщовую торбу, я опустилась на колени рядом с кроватью дочки старосты, – сейчас помогу, станет легче.

Некрас затворил за собой дверь, оставляя нас одних.

На низкой деревянной лавке выстроился ряд из нескольких глиняных кувшинчиков, накрытых восковой пробкой, и пучки трав, да отрез белой чистой ткани. Зорица лишь хлопала влажными, наполненными слезами глазами, рассматривая мои приготовления.

Веда всегда учила меня старым обрядам и способам помощи роженицам. По ее словам, не было ничего более правильного, чем рождение в боли. Молодухе предписывалось находиться на корточках, в светлице, окуренной дымом специальных трав, слушая восхваления Мокоши. Мать-сыра земля помогала каждой роженице, оберегая ту от смерти, а также её дитя, показывая ему путь в мир живых. Веда любила сохранять обряды в точности, никогда не отходя от прописанных слов в ее большой старой берестяной книге, однако мне часто становилось дурно от спертого воздуха избы, наполненного не только стонами боли, но еще и удушливым маревом от дыма, да и держать несчастных будущих матерей на кортах казалось чем-то кощунственным, оттого я поступала по-своему с того момента, как бабки Веды не стало…