Читать книгу: «Колотун», страница 3

Подумав, я протянула сухоцветы обиженно взирающему на меня парню:

– Забери, в запасах и так хватает подобного добра.

Не растерявшись, он сжал пальцы поверх цветов и моей ладони, заключая её в замок.

– А как на счёт добра в твоей душе для меня, Бажена? – спросил елейным голосом, пытаясь заглянуть в мои глаза. – Не гони, метель какая, дай отогреться, не в руках твоих, так хоть у очага.

Я выдернула руку. Букетик, не выдержав подобного обращения, упал к ногам, тут же покрывшись налетевшим снегом. Отпрянув от Сокола, стараясь скрыться в сенях, я поспешно забормотала:

– Ступай, Сокол. Гуляния без тебя идут, девицы скучают.

– Только ты не скучаешь. – Гусляр подпёр ногу сапогом из цельной кожи, слишком холодным для суровой зимы, но придающим молодому Соколу статный вид. – К чему гуляния, коль тебя там не увижу.

– Ступай, Сокол, – повторила, вцепившись в дверь так, что под подушечками пальцев закололи крошечные занозы.

– Да постой же ты!

Мужская ладонь легла поверх моей, вдавливая в дерево двери сильнее, препятствуя закрыть пусть и плохонькую, но защиту.

«Права была Веда, – пронеслось испуганной пичугой в голове. – Не с хорошими мыслями гости незваные в дом рвутся, да хозяйку остановить пытаются».

Стараясь не выказать страха, а как завещала бабка-знахарка, набравшись терпения, подняла взгляд, уставившись в веснушчатое лицо уже не улыбающегося Сокола.

– Хорошо, я тебя выслушаю, но на порог не пущу, уж прости. Ночь в разгаре, а на рассвете мне идти в Силово, у дочки старосты тягость подходит к сроку, нужно занести трав да отваров против боли.

Сокол, словно не слушая, кивнул, всматриваясь куда-то за мое плечо, вглубь избы. Прищурив глаза и всё же наклонившись так, чтобы наши взгляды встретились, он, поежившись от очередного вьюжного порыва, принесшего за собой горсти колких ледяных снежинок, заговорил:

– Знаю, что у старухи я был не в почёте. Это Веда тебе не разрешала со мной знаться, но теперь… – видимо, заметив тень боли от потери единственного человека, которого я могла назвать своей семьёй, Сокол осекся. Кашлянув, словно прочищая саднившее горло, он продолжил ласковым тоном: – Приходи завтра на святки, после того как вернёшься из Силово. Обещаю, никто косо не посмотрит, худого слова не скажет. Просто приходи, не гоже перед празднеством одиноко вечера коротать, Веда тебя всему обучила, тебе быть знахаркой, но и забывать о том, что ты девица, не стоит. Позволь хоть один вечер тебе скрасить.

Сокол подхватил мои пальцы, буквально примерзшие к дверному полотну, порывисто прижимая к своим горячим губам.

Охнув, я вырвала руку, пряча её за спину.

– Не с того ты миловаться начал, Сокол, – как можно строже сказала я. – Да и не обещала я тебе ничего.

Позволивший себе лишнего, но нисколько не смутившийся гусляр лишь подхватил забытый букетик сухоцветов, возвращая его мне.

Принимать ромашки из рук балагура и бабника не хотелось, но и оставлять ни в чём неповинные цветы на морозе казалось неправильным, словно их лепестки все еще могли чувствовать. Забрав непрошенный подарок, я убрала его в кармашек поневы, надеясь отогреть букет около печки, а после, если соцветия окажутся еще пригодными, то сделать себе сонный отвар, отчего-то не оставалось сомнений в том, что ночь окажется без него бессонной и слишком долгой.

– Приходи, – просяще повторил Сокол. – Тогда и расскажешь мне, как я должен заслужить твое расположение.

Не дав мне вымолвить ни слова в ответ, гусляр, задорно улыбаясь, присвистывая какую-то песню, развернулся, а после и покинул маленький дворик, не потрудившись затворить кособокую калитку.

Вздохнув, кое-как приладив под усилившимися порывами метели дверь, я, подумав, закинула сверху засов, надеясь, что хоть мне будет спокойнее.

Пустая изба встретила теплом от разгоревшегося в печи огня и запахом подгорелой репы. – «Только этого мне не хватало!» – всплеснув руками, я побежала доставать глиняный горшок, но, обжегшись, уселась на пол, рядом с позабытым поздним угощением, дуя на раскрасневшиеся пальцы. – Кожу саднило, пощипывая на месте образовавшегося пузырька, и мне с тоской подумалось, что завтрашний день окажется труднее, чем виделся до этого.

За окном продолжала бушевать метель, разгоняя белое покрывало, легкой крупицей пробирающееся под кожаный полог оконца, но было в тех звуках что-то ещё… что-то живое, из плоти и крови. – «Волки…» – вскочив на ноги, я бросилась к оконцу, приподнимая полог и так и замирая около него, вглядываясь в темноту. – На самой кромке леса, не дальше чем на расстояние полёта стрелы, стояли три серые тени. Вой вновь огласил округу, сплетаясь в замысловатую мелодию ветра и снежного бурана. – Это не к добру.

Насколько я знала, волков в нашем лесу не видели уже много лет. Как говаривала Веда, когда-то старый Волхв принес богам богатую жертву. Богатую и кровавую. На протяжении нескольких зим, чтобы задобрить не только богов, чьи идолы стояли посреди леса и почитались всегда медом и кровью животных, но и лютого духа мороза, из-за которого одинокие путники находили смерть, а весна не смела приходить, оставляя землю промерзшей и не готовой для пахоты, Волхв приносил кровавую дань. – Сорок девиц разного происхождения были отданы как залог обильных урожаев и милости Колотуна – того самого духа мороза и одинокой смерти. Кого-то из девушек оставляли привязанными над столбами, зажигая под ними костры, и ожидая, пока не прогорят все, до самых костей, потом их пеплом вздобривали пшеницу и овес, другим же уготавливали другую смерть. Поговаривали, будто Колотун любит украшения, да необычные, ведь удел его в смерти и страданиях людских, а потому Волхв и его сподручные исправно оплетали ели теплыми внутренностями убиенных, смотря, как те колышутся на ветру, подобно пестрым лентам в головных уборах ярмарочных скоморохов.