Читать книгу: «Мост через реку Сан. Холокост: пропущенная страница», страница 4

Без паспорта

Были и те, кто решил погодить – и не брать паспорт, и не возвращаться. Как уже говорилось, молодые мужчины бежали на восток в расчете на то, чтобы осмотреться и со временем вывезти от немцев родителей и сестер. К их числу принадлежали два оставшихся брата Фессели – Мозес и Шая, какое-то время – до ареста – жившие без документов.

Фессель Мозес, 1910 года рождения, 27 сентября 1939 года перешел реку Сан, 25 июня 1940 года задержан во Львове без документов на право передвижения в СССР, без определенных занятий, проживал на территории СССР 9 месяцев, в польской армии не служил, в партии ни в какой не состоял, профессия, род занятий – купец. Так – в анкете арестованного, в последующих документах на этот счет сказано иное – «по специальности продавец продовольственного магазина».

– С чего вы жили, если не работали?

– Я жил за счет тех средств, которые привез с собой из дому, у меня было 1000 рублей. Не хотел получать паспорт, так как хотел уехать в Кросно к родным.

Следствие закончено 4 июля 1940 года, прокурор Львовской области Харитонов утвердил обвинительное заключение и направил дело в ОСО, которое 26 сентября решило заключить Мозеса, как социально опасный элемент, в исправительно-трудовой лагерь сроком на три года.

В тот же день на тот же срок отправился в лагерь задержанный вместе с братом Фессель Шая, 1906 года рождения, «без определенных занятий», который «жил на деньги, привезенные с собой, желает уехать в Германию, к родителям и невесте в Кросно».

Среди таких молодых людей, кто не желал ни получать советский паспорт, ни возвращаться, был бухгалтер из Варшавы Юзеф Шильд-Фальсе-Оршице, 1912 года рождения, задержанный в августе 1940 года во Львове. «Во время выселения беженцев из Львова уклонился от выселения и проживал во Львове без документов и прописки».

– Я приехал во Львов в сентябре или октябре 1939 года, тогда граница была открыта.

– Вы лжете. На что существовали?

– Я продавал свои вещи.

– Что, их было у вас много?

– Нет, но я имел 5 или 6 костюмов, которые я продавал.

– Не крутите, расскажите о том, как занимались спекуляцией.

– Я спекуляцией не занимался.

– Вы не искренне себя ведете на следствии. У вас при аресте изъято 2 образца шерстяной материи.

– Я их достал для того, чтобы показать сестре на пальто.

Диалог взят из протокола допроса 29 сентября 1940 года, подписанного старшим следователем УНКВД Львовской области Пименовым.

В СССР спекуляция считалась извлечением нетрудовых доходов и признавалась уголовным преступлением. По Уголовному кодексу преследовалась «скупка и перепродажа товаров с целью наживы». Легальное предпринимательство было упразднено еще в конце 20-х годов.

Но, по всей видимости, начальство не рекомендовало вменять беглецам еще и статью о спекуляции. Тем не менее следователи бдительно интересовались у задержанных, что они собирались делать с ввезенными вещами, если такие были. Закройщику Маеру Зильберштайну 21 ноября 1939 года удалось перенести через границу «3 пары шелковых чулок, 11 рубах верхних, 3 кальсон», – все это перечислено в списке изъятого у беглеца имущества.

«Не знал, что нельзя жить без паспорта, так как имел разрешение на временное жительство, – говорил на следствии Леопольд Фельдштейн, 1881 года рождения, агент по доставке товаров. – Не признаю вины, так как принужден германскими войсками бежать на сторону СССР. Приехал из Вены, нас собрали эшелоном и направили в бывшую Польшу до станции Ниско, откуда пешком мы добрались до СССР».

Недалеко от советской границы, в поселке Ниско на реке Сан, откуда убежал Фельдштейн, нацистами был создан «лагерь для переобучения евреев». В октябре 1939 года туда депортировали из Вены евреев, которых заставляли подписывать заявления об их якобы добровольном переезде в Ниско. С собой разрешалось взять минимальный багаж. Всего туда пришло шесть эшелонов с 4–5 тысячами человек. Лагерь закрылся из-за протестов генерал-губернатора Ганса Франка, желавшего сделать Генерал-губернаторство «юденфрай» – свободным от евреев.

Алоиз Фиштайн, 1885 года рождения, «сын служителя культа, крупный купец-лесопромышленник». Судя по фото, где он в шляпе, и вправду солидный господин. «9 месяцев проживал во Львове без документов на право проживания в СССР». Не получал паспорт, потому что хотел выехать в Америку через Румынию. Русский язык знал, в Первую мировую войну – капрал австрийской армии, год провел в плену в России.

– Вы, как чешский подданный, почему бежали от германской армии?

– Потому что немцы убивали евреев, и я спасал свою жизнь.

– Почему бежали один?

– Потому что думал, война не долго будет, немец будет отогнан от Польши, и я возвращусь к семье. Семью я не брал, так как германские войска женщин и детей не убивали, а одних только мужчин.

– Вы проживаете на территории Советского Союза без документов.

– Как же так? Ведь у меня польский паспорт?

– Паспорт несуществующего государства не есть паспорт. Мы не признаем Польши.

Это – диалог, который вел со следователем Юлий Марголин. Летом 1939 года он из Палестины, где он жил и где оставалась его семья, отправился навестить родителей, оставшихся в Пинске, занятом советскими войсками в сентябре 1939 года. А это – заученные мною в детстве строки Владимира Маяковского, где есть не только о советском паспорте, но и о польском тоже.

 
На польский – глядят, как в афишу коза.
На польский – выпяливают глаза
в тугой полицейской слоновости —
откуда, мол, и что это за
географические новости?
 

«Единственным путем легально уклониться от принятия советского паспорта было записаться на возвращение в занятую немцами часть Польши, – вспоминает Марголин. – Это я и сделал». В июне 1940 года в том же Пинске приговорен к пяти годам лагерей. Пять, а не обычные три – тех, кто жил без паспорта, судили строже.

Переписка супругов Игельник

Симон Игельник вместе с братом Мошеле осенью 1939 года перешли границу. Жена Симона – Эстер с дочкой Марылей осталась в оккупированной Польше, а сам он выехал в Кировоград, где устроился работать парикмахером, а в конце концов оказался в советской тюрьме. Материалов его дела я не читал, эту историю я почерпнул у историков Виктора Белоуса и Ольги Радченко, но она произвела на меня такое впечатление, что не могу удержаться от того, чтобы ее тут не пересказать.

«Шимка, ты не знаешь мою боль и тоску по тебе. Не проходит и дня, чтобы я не плакала, так как самую большую ошибку я сделала тогда, когда не поехала с тобой». В судебно-следственном деле сохранилось несколько писем Эстер, отправленных ею в начале 1941 года и дошедших в советский город Кировоград. В конвертах со штампом немецкой военной цензуры – «Открывалось».

Симон Игельник получил советское гражданство и обратился в НКИД СССР с просьбой разрешить въезд в СССР жене и дочери. В ответ ему сообщили, что им необходимо оформить через полпредство в Берлине или консульство в Кёнигсберге ходатайство по приему в советское гражданство.

«Любимый Шимка, <…> шесть недель прошло, как я отправила заявление, но ответа нет. Еще ни одна женщина не выехала легально к своему мужу. <…> Я в критической ситуации. Не мог бы ты выслать посылку? Продать мне уже нечего, так как ничего не осталось».

Эстер удалось получить от мужа две посылки с продуктами. «Любимый Шимка! Ты не можешь представить себе мою радость и радость ребенка, когда мы получили эти посылки. Ты не знаешь, Шимка, каково мое положение и в каких условиях мы живем». Подробностей в письмах нет, одна только повторяющаяся фраза: «Мы все должны жить в еврейском районе». Какие условия жизни в гетто, можно себе представить.

«Консул написал, что принял мою просьбу и прислал 4 формуляра для заполнения, а также просит 5 моих фотографий и все это выслать почтой. И я должна ждать ответа 5–6 месяцев. <…> Не мог бы ты поторопить их, так как я ничего не могу сделать».

Последнее ее письмо датировано 31 мая 1941 года: «Уже прошло несколько недель, как от тебя нет никаких вестей. Я не знаю, что думать. Очень беспокоюсь. <…> Я ужасно расстроена, так как нечего и надеяться на легальный выезд. Что касается бумаг, которые ты мне прислал, то толку от них никакого. <…> Прошу тебя, Шимка, как получишь это письмо, то сразу же ответь. Что слышно у тебя? <…> О себе могу сказать только то, что больше я не выдержу».

Ответа Эстер так и не получила – оба брата были арестованы по обвинению в «систематической агитации против Советской власти». В частных разговорах, как свидетельствовали их соседи, они сравнивали условия жизни и труда в Польше и Советском Союзе, причем не в пользу последнего. Были приговорены к 10 годам заключения каждый. Симон, в отличие от брата, оттуда вышел – повезло. А что касается его жены, то исследователи обнаружили в городском архиве Томашева-Мазовецкого учетную карточку Эстер, где на обратной стороне сделана запись карандашом: «Выехала в неизвестном направлении в октябре 1942 г.». Такие записи делали в карточках тех, кто был расстрелян или вывезен в лагерь смерти Треблинка.

Третья волна

Из полумиллиона бывших граждан Польши, репрессированных после 17 сентября 1939 года, абсолютное большинство (около 320 тысяч) составили не заключенные, а депортированные, высланные.

В Западной Украине и Западной Белоруссии перед войной было проведено четыре массовые депортации – в феврале, апреле и июне 1940 года и в июне 1941 года. Первая волна – февральская – коснулась бывших польских госслужащих – судей, полицейских, чиновников. Каждого из них забирали (мужчин – с работы, детей – из школы) по пять-шесть вооруженных людей, на сборы давалось по 15 минут. Разрешалось взять с собой то, что можешь унести. Колоннами вели к вокзалу, обманывали, что повезут в ближайшую область, а везли в Сибирь. Воды и еды постоянно не хватало, было холодно, дети умирали по пути. Отличие депортации от заключения в ГУЛАГе состояло еще и в том, что в ссылку ехали целыми семьями. Евреев среди них практически не было.

Во вторую волну (апрель 1940 года) попали торговцы, в том числе и евреи и, кроме того, отправленные в Казахстан семьи 700 офицеров-евреев, захваченных в плен Красной армией. Сами офицеры к тому моменту были заключенными в Старобельске, Козельске и Осташкове, позже все они стали жертвами Катынской резни.

Основная масса евреев попала в третью волну, когда были сосланы практически все польские граждане, бежавшие начиная с сентября 1939 года от немцев на восток. В июне – июле 1940 года свыше 78 тысяч беженцев (в основном из числа отказавшихся принять советское гражданство) были депортированы в спецпоселения в Сибири и Казахстане. Около 65 тысяч из них были евреями (свыше 80 %).

К тому моменту была утверждена инструкция НКВД от 10 апреля 1940 года, регламентировавшая порядок высылки. Списки так называемых «спецпереселенцев» – всех, кого предполагалось арестовать и выслать, – готовились заранее. По свидетельству Марголина, в это время пребывавшего в родном Пинске, «пятая колонна» местных осведомителей помогла составить списки «нетрудового элемента». В этот список попали купцы, домовладельцы, адвокаты, агенты, лавочники – сотни семей. <…> НКВД забирал их по ночам. Я помню мартовские ночи 40-го года, когда я просыпался и слушал в темноте жуткие звуки: улица плакала, откуда-то доносился вой и женские причитания. «Вошли к соседям!» – и я представлял себе сцену ночного вторжения, вооруженных людей, крики, понукания, угрозы, двухчасовой срок на сборы… А утром в соседней лавчонке, где еще вчера можно было купить сыр и масло, – пусто, окна закрыты ставнями, двери забиты, как после погрома».

Последняя, четвертая волна депортации (всех, кому по тем или иным причинам удалось избежать ареста раньше) прошла перед самым началом Великой Отечественной войны, в мае – июне 1941 года. Высылке подлежали десять категорий – от участников «контрреволюционных партий и националистических организаций» до представителей польской интеллигенции – врачей, инженеров, адвокатов, университетских профессоров – и до лиц из криминального мира. Их путь начинался в грузовых железнодорожных вагонах для перевозки скота, продолжался на баржах по рекам или пешком от ближайшей станции до места назначения. Длительность этапа достигала двух месяцев.

В эту волну попала семья Розенбергов из Пинска. В ночь на 22 июня 1941 года к ним пришли, велели собрать все, что можно унести, и сесть в грузовик. Под конвоем их отвезли на городскую площадь, где ранним утром вокруг собралась толпа. «Многие были счастливы, что выгоняют буржуа. Они кричали нам оскорбления. Это было тогда, когда мой дедушка встал и крикнул толпе: «Придет время, когда вы нам позавидуете». Оттуда семью привезли на железнодорожную станцию и посадили в вагон для перевозки скота. Через две недели в Пинск пришли немцы и всех евреев согнали в гетто. В октябре 1942 года гетто ликвидировали. «Оказалось, что ссылка в Сибирь спасла нам жизнь».

Это верно, ссылка спасла жизнь многим, хотя и не всем. По подсчетам историков, общее количество евреев, депортированных со всех аннексированных территорий, составило примерно 140–150 тысяч человек, из которых погибло около 30 тысяч, остальные – выжили. В основном они попали на лесоразработки. Большинство беженцев, оказавшихся в холодных бараках северных «спецпоселков», были мелкими ремесленниками и торговцами, реже – адвокатами и врачами. «Стремление портных, сапожников, часовых дел мастеров, парикмахеров быть использованными по специальности полностью удовлетворить в пределах их расселения не представляется возможным, – говорилось в материалах созданной под председательством Лаврентия Берии комиссии по вопросу учета и трудового использования беженцев как рабочей силы. – Поэтому приходится людей этих профессий (избыточную часть) осваивать на лесе». Трудоспособные были вынуждены выполнять незнакомую и трудную физическую работу в лесах и шахтах; многие получали увечья. Те, у кого с собой было какое-то имущество, могли обменять его на продукты питания у местных жителей. Люди голодали.

«Контрреволюционеры»

Многие евреи из числа высланных подпадали под категорию «участников контрреволюционных партий и националистических организаций». В проскрипционные списки НКВД попадали даже члены Бунда⁵, партии еврейских ремесленников и промышленных рабочих, и сионистских организаций – все они были запрещены в СССР уже с начала 20-х годов.

«Контрреволюционеров» не только высылали, также судили по уголовным статьям. Около 19 тысяч евреев в Западной Белоруссии и Западной Украине с 1939 по 1941 год были осуждены за «членство в контрреволюционных организациях». Ровно за то же самое они преследовались в «панской Польше» (так эта страна именовалась в советских газетах). Тем не менее там, несмотря на антисемитскую политику польского правительства, действовали еврейские религиозные общины, культурные центры, выходили еврейские газеты, издавались книги и журналы на идиш. При советской власти Бунд был распущен, его руководители арестованы, местные отделения партии отошли к коммунистической партии, в основании которой члены Бунда непосредственно участвовали. При этом даже не пришлось вешать на стены портреты Маркса и Энгельса, они там уже пребывали.

Если выяснялось, что беглецы состояли в польском Бунде, за это прибавляли срок. Хаим-Моисей Бромберг из Лодзи, перешедший границу с женой и дочерью в апреле 1940 года, ничтоже сумняшеся, указал в анкете на свое членство в Бунде. Поняв свою ошибку, пытался откреститься – на допросе уверял, что был «завербован» туда «одним евреем, который взял деньги – вступительный взнос, 50 грошей», но он собрания не посещал. Отговорка не помогла. 27 сентября 1940 года получил по ОСО свои 5 лет и (согласно справке из дела) умер в местах лишения свободы.

«Особое совещание при Народном Комиссариате внутренних дел постановило, что Менахем Вольфович Бегин является социально опасным элементом, и приговорило его к заключению в исправительно-трудовом лагере сроком на восемь лет».

За «сионизм» попал под арест Менахем Бегин (1913–1992), в ту пору – беглец из оккупированной гитлеровцами Варшавы, где он возглавлял сионистскую организацию «Бейтар». Родители и брат Бегина погибли, а ему удалось бежать в Вильно, наполовину состоявший из евреев польский город, занятый Красной армией 18 сентября 1939 года. Через день он отправился в тюрьму, не забыв начистить ботинки и повязать галстук. Такая уж у него была привычка. Заняв сорок лет спустя пост премьер-министра Израиля, Бегин даже в самую сильную жару будет ходить в костюме и при галстуке.

Менахем Бегин

Еще до того он успел получить юридическое образование и при аресте пытался приводить в свою защиту аргументы правового толка. Процитирую отрывок из его воспоминаний. «Гражданин следователь, – сказал я, – до ареста я читал Советскую Конституцию, и, если не ошибаюсь, есть в ней параграф, гарантирующий защиту иностранным гражданам, подвергшимся преследованиям за национально-освободительную борьбу. Думаю, я отношусь к этой категории лиц. Всю свою жизнь я посвятил национальному освобождению своего народа и в Вильнюс прибыл из-за преследований нацистов – врагов еврейского народа. Если бы я остался в Варшаве, немцы, без сомнения, казнили бы меня одним из первых. По Конституции я в Советском Союзе должен получить убежище, а не сидеть в тюрьме».

Бегин в своем диалоге со следователем был прав – Советская Конституция давала право на политическое убежище «иностранным гражданам, преследуемым за защиту интересов трудящихся, или научную деятельность, или национально-освободительную борьбу». Больше того, к статье Уголовного кодекса, карающей за незаконный переход границы, прилагалось примечание, согласно которому ее действие не распространялось на случаи прибытия в СССР без установленного паспорта или разрешения надлежащих властей для использования предоставляемого Конституцией права убежища.

Следователь ответил строптивому арестанту с большевистской прямотой: «Он обвиняется по 58-й статье, где говорится о контрреволюционной деятельности, измене и диверсии, и сформулировал ее сам Владимир Ильич Ленин».

На самом деле вождь статью не формулировал, но был ее инициатором. «Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его», – писал он Д. И. Курскому, будущему наркому юстиции РСФСР.

– Но как может эта статья распространяться на действия, совершенные в Польше?

– Ну и чудак же вы, Менахем Вольфович! 58-я статья распространяется на всех людей во всем мире, слышите? – во всем мире. Весь вопрос в том, когда человек попадет к нам или когда мы доберемся до него.

Понадобилось почти два десятилетия, чтобы советская власть отказалась от этого постулата. В 1956 году было прекращено дело Людвига Гасса, 1918 года рождения, осужденного 22 февраля 1941 года, поскольку он «был привлечен за преступление, совершенное за пределами СССР в бывшей Польше». Людвиг, в ту пору студент Львовского университета, был арестован «за участие и вербовку новых лиц в троцкистскую организацию», созданную в апреле 1938 года во Львове (в то время в СССР не входившем). Изобличал его другой заключенный – некий Шимон Друкер, к моменту приговора умерший в тюрьме. По словам последнего, Гасс на заседаниях троцкистской ячейки говорил, что в Советском Союзе подавляют всех революционеров и что диктатура там ничем не отличается от гитлеровской. Обвиняемый вины не признавал, уверял, что никакого Друкера в глаза не видел. Вот что он говорил на допросе.

– Что вы знаете о троцкизме?

– Троцкисты – это заклятые враги Советского Союза и агенты международного капитала, я троцкистскую идеологию не разделяю и троцкизм не распространял.

– Следствие предлагает вам прекратить упорствовать.

– Я говорю правду.

Наконец, 3 февраля 1940 года Гасс «разоружился перед партией» и признал вину: «Да, я троцкист». Отбыв свои 8 (!) лет, в 1947 году освободился и получил советский паспорт, а в 1951 году сдуру обратился с заявлением о снятии судимости. Из Президиума Верховного Совета СССР его заявление переправили в МГБ, остальное было делом техники – Гасс вновь был задержан и отправлен в ссылку в Коми АССР.

«Коммунисты, вперед!»

Наряду с бундовцами и сионистами, под следствие попадали и бывшие члены польской компартии и польского комсомола. Все они ссылались на свою к ним принадлежность, в надежде на какое-то послабление. Судя по прочитанным мною делам, никому это не помогло. Ни портному Израилю Флейшакеру, который в 1936 году просидел под арестом четыре недели за участие в комсомольском собрании. Ни коммунисту Пинхусу Гринбауму, тоже портному, осужденному польским судом за расклеивание первомайских листовок. Каждому из них ОСО назначило по три года, невзирая на былые заслуги.

Да никто и не считал заслугой принадлежность к польской компартии. «Письмо из Варшавы» – под этим заголовком в первом номере журнала «Коммунистический Интернационал» за 1938 год появилась статья о том, что Компартия Польши засорена провокаторами охранки, после чего исполком Коминтерна объявил ее «вредительской» и проголосовал за роспуск. Само собой, были арестованы находившиеся в СССР руководители партии.

Хваленый пролетарский интернационализм оказался для Сталина пустым звуком. После заключения пакта Москва выдала гестапо около 900 немецких и австрийских граждан, многие из которых были антифашистами, и при этом не требовала выдачи советских граждан, которые могли находиться в германских тюрьмах. Ничего не было сделано даже для спасения главы германской компартии Эрнста Тельмана, с 1933 года сидевшего в одиночке.

За расклейку воззваний компартии семь месяцев в польской тюрьме провел Вольф Букспом, 1908 года рождения, пересыпщик матрасов из города Новый Сонч. Согласно обвинительному заключению, 19 октября 1939 года «нелегально перешел границу якобы с целью избежать преследований со стороны немецких властей». «Вы говорите неправду, – записаны слова следователя в протоколе его допроса, – вы получили задание».

Якуб Маркус, 1915 года рождения, «уроженец Лодзи (ныне Германия)», рабочий-текстильщик. На допросе показал, что с 1934 года состоял в Компартии Польши, распространял листовки, готовил митинги рабочих, у него на квартире собирались члены МОПР (Международная организация помощи борцам революции). В 1936 году был осужден к 2 годам тюрьмы, в январе 1939 года освобожден и жил на нелегальном положении до прихода немцев. Те его арестовали и отправили в концлагерь в Кракове, откуда он сумел убежать. Пропуск в погранзону выдали в магистрате, куда он выстоял очередь примерно из двух тысяч человек. В пограничном селе задержали немцы, отобрали деньги, на оставшиеся нанял человека, который переправил его через реку Сан на лодке. Три года лагерей.