Читать книгу: «Комикс про то, чего не было… Часть вторая», страница 2

А почему это я должна стыдиться?

Собачиться с Константином Мария, если быть точными, начала еще в Кесарии, когда выяснилось, что к четверке роскошных прокураторовых скакунов казенная квадрига (“самостоятельно”, как помнится, раскатывавшая по ипподрому) не прилагается. Девчонка чуть успокоилась лишь когда принц показал ей хранившуюся здесь же коллекцию его собственных карет и для полноты комплекта презентовал ей один из самых дорогих экземпляров, снабженный мягким раскладывающимся верхом. Он не стал объяснять, почему о прогулках в открытых экипажах ей на время придется забыть. Сказал лишь, в ответ на ее возмущение, что дороги в Ершалаиме узкие и давить прохожих, рассекая по городу на широченной римской квадриге, было бы неправильно.

– И вообще, скромнее нужно быть! Живо, давай, переодевайся! Хватит тут сопли размазывать, капризная девчонка! Как мне уже надоели твои фокусы! Узнаю породу. Карета ей, видите ли, не нравится… Вертихвостка!…

По-настоящему же ругаться они начали, когда догнали Гавриила. Сперва Мария огорошила Константина требованием, чтобы “этот неотесанный медведь” уступил ей дорогу. Потом, когда этого не случилось, ей показалось, что едут они слишком быстро и “надо бы всем ехать помедленнее, а то еще загонят моих лошадей”.

– Опаздываем, вообще-то…, – был ей ответ.

– А нечего было в Кесарии рассиживаться!, – взвилась девчонка. – С тем ему захотелось поболтать. С другим, с третьим… Быстро все делать нужно. Вот как я, например. И в баню успела сходить и…

Мария вовремя спохватилась и удержалась от рассказа от том, что и с кем она еще успела, пощадив чувства Михаэля, давно с подозрением косившегося на слишком уж часто краснеющие уши Ава. Кончилось тем, что Константин от греха, боясь таки залепить обнаглевшей истеричке по шее, перебрался в золоченый Гавриилов дворец и остаток пути посвятил инструктажу Сира.

Солдаты были несколько обескуражены. Они отлично видели, как Константин пересаживается в колесницу первосвященника и при этом почему-то не распорядился перенести на нее свои штандарты. Чтобы он забыл?… В общем, смущенные всадники так и ехали до самого дома Каифы – эскортом трех безвестных магдальских пиратов. Охраняя не столько их, сколько формальные символы власти – штандарты на крыше фаэтона. Ну хоть этим немного отвлекли девчонку от ее горя. А то ревела бы уже в три ручья.

Михаэль, которому Мария, не удержавшись, похвасталась лошадьми (Иосифу, слава Богу, она ничего не сказала. Ну хоть что-то правильно сделала), великодушно пощадил своих друзей:

– Все-таки в паучье гнездо едем.

Таковы были заключительные слова текста перемирия, который он, взяв командование на себя, зачитал предателям, якшающимся с врагами и принимающим от них возмутительные подарки.

– Кто его знает, что нас там ждет… Надо бы вместе держаться. Так и быть, на первый раз прощаю, —

и принял недоумение отступников, молча выслушавших его гневное обличение, за раскаяние. Все бы хорошо, вот только рассеянность Марии… С ней творилось сегодня что-то непонятное. Кроме ребят в карете никого не осталось. Заметим, в ее карете! В ее собственной, не придуманной! Которую у нее уже никто не отнимет и в которой завтра они отравятся домой. Друзья снова оказались вместе. Это же так весело! Должно было быть… Но почему, поджав губы, она всю дорогу молчала? На что дулась? Еще и Ав не поднимал глаз…

– Ну вот что он – совсем дурак, что ли?!, —

возмущалась Мария про себя, стараясь ни на кого не смотреть, 0и было непонятно, кто именно стал причиной ее раздражения. Кто дурак-то?…

Если спокойно разобраться, говорить подросткам и впрямь было не о чем. Не рассказывать же в самом деле Михаэлю о том, что произошло с Авом и Марией за минувшие сутки! Нет, ну правда, кто виноват в том, что этот борец за народное счастье, якобы ненавидящий все римское, нафантазировал себе Бог знает что, встал в дурацкую позу и отказался ехать с ними в гарнизон? Очень зря, кстати, не поехал (Мог хотя бы в Кесарию напроситься, идиот!), потому что за этот бесконечный день случилось много такого, чему желательно либо быть свидетелем, либо в этом участвовать. Либо уже никаких вопросов не задавать…

– Вот как ему теперь рассказать? Он ведь опять все не так поймет…

Как быстро, однако, Мария научилась врать! Ну, может быть, врать – слишком грубое слово. Тем более, что чувство, похожее на раскаяние, все-таки изредка ее посещало и противно глодало. Где-то на периферии сознания несколько раз даже промелькнуло слово “грех”. Но, если подумать, правда ведь заключалась и в том, что не она оставила своего жениха погибать в пустыне, а это как раз он из-за своей дурацкой ревности отпустил ее в неизвестность. Одну! Прогнал, получается. Бросил, короче!

Ну, не совсем одну он ее отпустил, конечно, – в трудные минуты рядом с ней всегда кто-то оказывался. Ав, например… Про Гавриила и Константина она почему-то не вспомнила. Это, конечно, нехорошо. Могла бы и вспомнить. А с какой стати?! Как будто ей больше не о чем было сейчас вспоминать. – Да сегодня она впервые в жизни поцеловалась по-настоящему! Причем не один раз. И это ей ужасно понравилось. Да, она еще хочет. И что теперь? Что плохого-то? По какому поводу она должна мучиться и оправдываться? Почему? – Потому что знает, какие дополнения будут внесены в ее стыдные сны? Что в них откроется новая глава? Или что она теперь должна страдать из-за того, что счастливчиком оказался не Михаэль? Так ведь не он же помог ей сохранить лицо на том “веселом” празднике, где ее чуть не убили! Да она просто обязана была!… Ну, чтобы у Ава потом голова не болела… Из благодарности… И вообще!… Да просто потому, что он хороший… И да: – потому что он ей нравится и руки за спиной прятать не желает!… И еще потому, что это он не дал ей свалиться с квадриги, когда та вдруг “сама” понеслась… А губы она ему вовсе не подставляла! Все это – вранье и клевета. Он их сам нашел. Чего их искать-то? – Вот они.

– В общем, неизвестно еще, кто предатель!…

Казалось бы, всего день друзья провели не вместе. И, конечно, они не перестали быть собой. Во всяком случае не должны были успеть так уж сильно измениться… Михаэль вот, к примеру, остался прежним. Но странно, он не то, чтобы сделался за этот день моложе или ниже ростом, а просто нисколько за это время не вырос, при том что Ав и Мария за те же считанные часы ощутимо повзрослели. Проблема не в том, что у них появилась от Михаэля страшная тайна. Хотя кто знает? Может быть и в этом тоже. В общем, эти двое как будто перескочили через класс. А то и через два. И теперь Иосиф должен рассказывать им не то же самое, что Михаэлю. Он должен говорить с ними уже как со взрослыми и только о самом интересном. Как будто они куда-то очень далеко и надолго уезжали. И там сильно выросли. Когда Михаэль пошел хвастать про то, как здорово он научился править восьмеркой и как легко ему теперь будет освоить четверку Марии, девушка… зевнула. И не заметила, какая горькая повисла тишина. Уж лучше бы она ударила его по лицу.

– А почему бы, собственно, мне не выйти за Ава?, —

раздумывала как раз в то самое мгновение Мария, вспоминая диковинный вкус их последнего, третьего поцелуя, когда земля покачнулась, коленки задрожали и мальчишке пришлось схватить ее своими железными, ужасно сильными и одновременно такими нежными руками. Только чтобы она не свалилась, а вовсе не потому что… А правда – почему, собственно?…

– Наверное, это и называется объятиями, про которые пишут в греческих книжках, —

предположила Мария и вспомнила, что очень сожалела в тот момент лишь о том, что шелк ее туники ну совершенно непрозрачный.

– Да ведь как крепко схватил меня, бессовестный! Не спрашивая… Прижал к себе так, что дышать стало невозможно. Интересно, а если бы Михаэль нас тогда увидел, они бы подрались?… А вот на ипподроме он почему-то сразу меня отпустил, словно ему не понравилось. Да и вообще, мы слишком быстро тогда поцеловались. Наверное, потому, что там люди кругом были. А тут долго держал. Сколько надо. Бесстыжий! Пока не запахло вокруг… Господи, чем же там у них пахло, когда он меня укусил? Как будто цветами… А может он и не кусался вовсе?… С чего я взяла? А тогда почему у меня из-под языка кровь потекла? Или это не кровь? А что тогда? Что-то горячее… Да, точно, кровь же соленая! А тут… И в животе опять все шевелилось… Нет, ну наглый какой! – Схватил, главное, как свою собственность! И не правда, что я не вырывалась! Хорошо, хоть про муравьев в этот раз не стал рассказывать. Не до того было. И не врал, что смерти не боится. А все пил и пил… Жадный какой! Ужас какой голодный был… Нет, ну какие сильные у него руки! Прямо железные. Нашел, за что схватиться… Сидеть же теперь больно! Дурак… И ничего, что он безродный сирота… Зато верный. Я, можно подумать, настоящая принцесса… Точно, вот, если он даст клятву, что умрет со мной в один день, я ему в ответ скажу, что хочу от него ребенка. Прямо так и скажу! А что?… Сил больше нет терпеть. Нельзя же только во сне!… Он уж наверняка все умеет. Начитался поди в тех греческих книжках, что дядя Иосиф в подполе прячет… Нет, про ребенка нельзя, – неудобно… А почему, собственно? Мама говорит, что я уже большая…

Вспомнив о матери, Мария, как обычно, вздохнула, по привычке испугавшись, что придется смотреть ей в глаза. Но сегодня, неожиданно для себя, она почему-то не захотела чувствовать себя виноватой. И даже пошла в атаку:

– А почему это я должна стыдиться? Подумаешь поцеловались! Сама же говорила, что пришло мое время. И ничего я не развратная! Ав меня силой заставил. Он меня обманул! За коней ему вообще ничего не полагалось. Это ведь – мои кони! Я бы и так про них узнала. Бесплатно. И как ведь крепко держал меня, дурак! Синяков наверняка везде понаставил. Да в общем и не было у нас ничего. Подумаешь…

Да разве ж дело было в поцелуях? Ав тут, если разобраться, был ни при чем. И мать, и Михаэль… Просто Мария изо всех сил пыталась уйти от чего-то другого. Она боялась признаться себе в том, что ей совсем не хочется сейчас думать о Боге или вспоминать наставления Иосифа о том, как она может распознать Мессию. И радоваться туманным намекам учителя на то, будто бы она Его однажды встретит. Что именно она Его увидит. Первая! А может и вовсе единственная.

Когда и где? В Магдале, что ли? В этой деревне? Где не то, что бани, как в Кесарии, нет, а даже и… Да ничего там нет! Только жалкие, с рождения испуганные дураки кругом, греческих стихов про любовь не читающие и мечтающие лишь о том, чтобы урожай не поела саранча. А ей хочется бешено мчаться на восхитительной прокураторовой квадриге по широкой и ровной дороге. Чтобы туника на ней была шелковая, но только совсем прозрачная. И чтобы она красиво развевалась. Чтобы все видели, какая Мария стала взрослая и какая она теперь красивая! Как прекрасно ее молодое тело и как оно жаждет любви. Чтобы все ее хотели. Дотрагивались бы до нее. Может быть не так, как ее касались сегодня нежные руки не ведающих стыда эфиопок. Знающие ужасные и такие прекрасные тайны… А почему, собственно, не так? Как раз так! Чтобы мучили ее и заставляли стонать! Чтобы то, что с ней сегодня впервые случилось не во сне, повторялось и повторялось. И чтобы она перестала, наконец, бояться смерти. И чтобы Ав…

– Вспомнила, в саду пахло фиалками! А ребенка я у него правда попрошу. И пусть думает обо мне, что угодно! Вот так прямо и скажу. Чего стесняться? Как это кому? Как будто непонятно! А что, если он не захочет? Или вдруг скажет, что у него уже кто-то есть…

Нас ведь трое?

Каифа произвел на гостей неожиданно хорошее впечатление. Во-первых, он вышел их встречать сам, каковой чести мало кто удостаивался. А во-вторых, разговаривал с приехавшими как со старыми друзьями, легко и непринужденно, забавно подшучивая не только над ними, но и над собой. Когда сели ужинать, он своими руками стал подливать в их чашки жасминовый чай! И продолжал бы это делать, если бы Мария не опомнилась и, рассмеявшись в ответ на какую-то его остроту, не усадила его на место, отведенное ей, – между Иосифом и Сиром, – по привычке взвалив на свои плечи застольные хлопоты. И сразу стало как в Магдале – тепло и весело. Даже как будто освещение изменилось. По огромному залу парадных собраний словно бы полетели тысячи искорок. И он наполнился многими одновременно звучащими голосами. Молчал лишь безликий, одетый в черное человек, которого Каифа представил как своего секретаря, и на которого даже подозрительный Иосиф перестал обращать внимание уже через минуту, словно его здесь не было. Внимание раввина занимал совсем другой предмет. Ну еще бы! – Иосиф совершенно не узнавал своего врага. Даже немного растерялся.

Каифа нашел доброе слово для каждого и умудрился разговорить даже градоначальника, сердце которого за полчаса до того готово было выпрыгнуть из горла, а язык, сделавшийся шершавым как пемза, присох к небу! Выяснилось, что Каифа пригласил его в Ершалаим для того, чтобы познакомить со знаменитым архитектором из Рима, и что их встреча состоится через час. С этим градостроителем они отправятся в Магдалу посмотреть на месте, что можно придумать, чтобы забытая Богом деревня превратилась в элегантный город, в котором не стыдно было бы принять даже римского консула. Что значит “пригласил” и при чем здесь римский консул, а главное, кто и на какие деньги будет осуществлять превращение занюханной дыры в радостную сказку, градоначальник не понял, но был чрезвычайно польщен и, когда за ним вскорости действительно явились, отправился навстречу лучезарному завтра абсолютно счастливым.

Иосиф, когда немного освоился, понятное дело, заважничал и некоторое время просидел за столом надутым букой, угрюмо и неостроумно огрызаясь на безобидные подкалывания хозяина, со смехом вспоминавшего, как они ловили рыбу, а им никто не сказал, что рыбу на голый крючок ловят только идиоты. А еще, как тайком от родителей они делали вино, которое у них всегда скисало, но они его все равно пили. Кривились, но пили!

Общий хохот вызвала новость, что Иосиф, оказывается, пользовался ошеломительным успехом у замужних женщин, потому что, во-первых, был на голову выше Каифы и шевелюру имел не то, что сейчас, а во-вторых, выражение лица умел сделать до такой степени несчастным и романтическим, что устоять перед ним было практически невозможно. Главное же, он мог уболтать любую дуру, наврав ей с три короба про достоинства, которых у нее отродясь не бывало, но которые она, утонув в его честных глазах, неожиданным образом в себе обнаруживала и начинала всерьез верить в то, что этот шалопай бескорыстно влюбился в ее бессмертную душу. Нежную и прекрасную, как у ангела. Он же, Каифа, на этом фронте вечно оставался с носом и, естественно, Иосифу страшно завидовал, потому что так красиво врать до сих пор не научился. Да, конечно, с ростом ему катастрофически не повезло…

Сиру, дружелюбно хлопнув его по плечу, он шепнул, что их разговор впереди, и выразил уверенность, что разговор этот будет для него приятным, поскольку касаться будет исключительно его бизнеса, который давно уже пора расширять (Чего замыкаться на Магдале? Как будто нигде в Израиле больше не пьют…). Еще он сказал, что по случаю отведал его вина, остался в восторге и сожалеет, что в Ершалаиме такого не достать. И что он вообще давно хотел с ним познакомиться, потому как наслышан о его щедрых пожертвованиях на синагогу и о том, что вместе с дочерью они сделали невозможное – открыли в Магдале школу для девочек. Давно пора! В Ершалаиме такое, к сожалению, немыслимо. Слишком многие здесь считают, что, если девочки научатся читать, то скоро и в храмах начнут учить. А по его мнению, так лучше бы уже и начали, потому как невмоготу стало слушать весь тот бред, что несут на собраниях синедриона фарисеи. И что он вообще устал от интриг, политики, книжников и прочих идиотов. От того, что совершенно не с кем стало поговорить. По-человечески, запросто, по душам. Так что даже начал подумывать – не пора ли ему уйти на покой. Кого вот только вместо себя оставить волкам? Порвут ведь агнца…

Марию Каифа купил тем, что у самого дочь, так это же настоящее мучение. Пока молчит, вроде полной дурой не кажется, но тору совсем не знает и кроме как о мальчиках из богатых семей, сплетнях и золотых подвесках ни о чем говорить не может. На такое прекрасное безумство, к примеру, как собрать вокруг себя настоящий бандитский отряд или прохватить по кессарийскому ипподрому на боевой римской квадриге, чуть не передавив сотню вооруженных эллинов, от которых всего можно ожидать (и откуда только успел узнать?), у этой балды ни ума, ни храбрости не хватит. В общем, что делать с дочерью, он не знает и был бы весьма признателен, если бы Мария согласилась с ней поговорить, поучила бы ее уму разуму. Уж вечер поздний, а где шляется, неизвестно. И братец ее. Ведь загодя обоих предупредил, что будут гости. Просил ведь! Ну никакого почтения! Отец для них – пустое место. На него и наплевать можно. Странно, но, когда Каифа заговорил о детях, его даже стало жалко. Особенно, когда его сын таки явился и все увидели, что он пьян. Старику было стыдно…

Увидев, в каком состоянии находится наследник, Мария мгновенно сообразила, как выйти из положения: кивнула отцу, оба, извинившись, вышли и вскоре вернулись с кувшином вина, который предусмотрительный Сир прихватил из Магдалы.

– Раз уж ты хвалил мое вино, —

с улыбкой обратился он к Каифе.

– Так что ж мы тут чай пьем?, —

всполошился Каифа, догадавшийся, кто именно нашел спасительное решение. Он даже прослезился. А Мария уже звенела бокалами, и скоро зал снова наполнился смехом. Атмосфера разрядилась. Растаявший первосвященник быстро захмелел и называл свою гостью “дочкой”. Это было неслыханно!

– Ну дает, старый лис!, —

восхищался им Константин. —

– Актерскому мастерству вовсе не в греческом театре учиться надо. —

Таким Каифу он еще не видел. —

– Значит действительно многое на девчонку ставит. А ведь, похоже, не играет старик, – вдруг подумалось ему. – Уж больно натурально слезу из себя выжимает, – и даже забеспокоился за него. – О чем он только думает! Вино-то зачем так хлестать! Ему ж утром к Ироду ехать…

Однако, на всякий случай решил не расслабляться, поскольку не первый год был знаком с первосвященником и разные его спектакли видел.

– А вот интересно, Ава он в самом деле не видит или придуривается?…

Михаэль, оказавшись в доме первосвященника, неожиданно оробел. То ли его подкосила холодность Марии, которая вела себя сегодня просто ужасно, так, словно его рядом не было. То ли на него и в самом деле подействовала магия этого непростого дома. Его невероятные размеры и понимание того, что в Иудее нет человека, который не слышал бы о его хозяине.

– А кто знает моего отца?, – спросил он себя. – Или меня… А ведь отца должны помнить! Он был здесь не последним человеком. Судя по его рассказам… В том-то и дело, что по его рассказам! А кто помнит его на самом деле? Без этих его дурацких фантазий. После двух кувшинов красного вина…

Михаэль много разного слышал про хозяина этого дома. Пару лет назад был даже короткий период, когда Иосиф вспоминал своего бывшего друга без ненависти. Очень короткий, правда, период…

Когда в зал ввалился подвыпивший сын Каифы и, буркнув что-то нечленораздельное, мало походившее на приветствие, плюхнулся в кресло своего отца, – в кресло первосвященника иудейского!, – Михаэль почувствовал себя униженным. Бедным просителем! Он вдруг ясно увидел пропасть, разделяющую их, и ощутил себя сбежавшим из клетки немытым, воняющим нищетой диким зверем, надевшим на себя маску человека, которого, конечно же, скоро разоблачат, изловят и с позором вернут обратно – за решетку, где его ожидают родимое корыто и прошлогодняя солома, на которой грязным животным полагается спать. Не спать – жить!!

– И ведь этого сопляка знает уже весь Ершалаим, – кипело в нем выпитое вино, – а я здесь – никто, дерьмо собачье. Пустое место, как в шутку обозвал себя его отец. Так вот, это было сказано про меня! Через пару дней мы возвратимся домой, в свое родное стойло, а этот холеный прыщ через несколько лет станет первосвященником, которого начнут звать к себе в гости цари. Даже римский император станет оказывать ему знаки внимания! Поди, подарит ему еще одну шикарную карету, чтобы все вокруг сдохли от зависти.

Михаэлю захотелось исчезнуть. Не выйти подышать воздухом, потому как никакого воздуха в этом городе для него нет и быть не может, а убежать отсюда куда подальше. И немедленно! Чтобы никого не видеть и чтобы его никто не видел. Не смотрел бы на него так, как поглядывал на него сквозь дорогой хрустальный бокал этот одетый в парчу и золото безмозглый ублюдок.

– И ведь это ничтожество все будут уважать! Кланяться ему будут, говорить, какой он умный и распрекрасный! Что весь Израиль с надеждой смотрит на него. А я?!… Назавтра этот гад даже не вспомнит, что видел меня. Да что б ты сдох, червяк! Раздавить бы тебя!…

И кулаки его сжались. В висках горячо застучало и Михаэль испугался, что из его глаз сейчас брызнет кровь. И еще он испугался того, что только что про себя узнал. Что, оказывается, он готов убить человека по-настоящему. Что действительно может это сделать! И неважно, что этого холеного идиота он видит впервые. Он не просто может, он хочет его убить! Михаэль даже взмок, испугавшись своего желания всадить в горло человеку, не сказавшего ему пока что ни слова, хрустальный бокал! Того, что он еле сдерживается, чтобы не прыгнуть через стол, вырвав в полете из его вялой руки бокал, и одним движением…

Неизвестно, что бы в итоге произошло, если бы Михаэль не увидел стоявшего за спиной сына Каифы невысокого, но, судя по безжалостным глазам, достаточно надежного телохранителя – мальчишки-китайчонка, который тенью просочился в зал вместе со своим хозяином и спрятался за колонной, завидев среди гостей Константина, – похоже, единственного на свете человека, которого боялся.

– А что думаешь ты, Михаэль?, —

раздался вдруг посреди отвратительно зазвеневшего марева теплый и на удивление трезвый голос Каифы. —

– Ты тоже считаешь, что самоубийство этого сумасшедшего может сделать счастливой толпу идиотов, которые даже имени его не запомнят?

– Какого еще сумасшедшего?, —

вздрогнул от неожиданности запыхавшийся Михаэль, совершенно не соображая, о чем с ним говорит первосвященник. Торможение было чересчур резким. Он вновь увидел себя в большом зале приемов в доме Каифы. Все вокруг улыбались и были приятно расслаблены. А в его бокале плескалось вино, которое Мария себе, Аву и Михаэлю разбавляла водой. Сама она была уже немного пьяненькая. Во всяком случае глаза ее масляно сверкали, как два дня назад, на его дне рожденья, когда все пираты и даже новообращенный, принятый наконец-то в банду Ав выпили за сараем неразбавленного вина. И при этом никого не вырвало. Наоборот, всем стало безумно весело. И Мария разрешила тем, кто захочет, поцеловать ее руку. Все вдруг притихли. Целовали по очереди. Михаэль сжульничал и, притворившись пьяным, встал во второй раз. А потом попытался поцеловать Марию еще и в щеку. Кстати, она не была против. Это он, дурак, оказался не готовым к такому повороту и растерялся. Глупо получилось. Мог быть и посмелее…

– Да их множество сейчас развелось, – продолжал тем временем о чем-то говорить Каифа. – Что ни месяц, являются перстень прокуратора примерить. Время, что ли, для этого подходящее? А и правда, дождей давно не было… Ну вроде того безумца, на которого вас завтра мой сын сводит посмотреть.

– Дядя Иосиф говорит, что только любовь…, – влезла в разговор Мария, начало которого Михаэль пропустил.

– Ну слава Богу!, – обернулся к ней Каифа. – Твой учитель, дочка, наконец-то, оттаял. И десяти лет не прошло. Очухался! Видишь, как полезно бывает из столицы уехать. Пить бы еще бросил…

– А разве он не всегда так думал?, – удивилась Мария.

Михаэль все еще не понимал, о чем здесь говорят, и лишь глупо хлопал глазами, радуясь тому, что его по счастью вытащили из ада, в который он только что готов был ступить. Дышать стало легче.

– Ну давай, расскажи еще, каким злодеем я был, пока тут с вами, агнцами, грызся, – услышал он голос отца, который успел уже изрядно наклюкаться. – И какой ты у нас всегда был хороший. Все со своей любовью к нам приставал, когда мы, недостойные, только кнут да шекели уважали… Про любовь он заговорил!… Давно ли вспомнил, как это слово звучит? И что оно вообще значит! Опять решил нас…

– А я и не забывал никогда, – спокойно, не повышая голоса, заткнул забивший было фонтан Каифа. – Это ты, похоже, запамятовал, как уговаривал меня отречься…

Тут в зал вошел слуга, чтобы увести градоначальника. Попрощались с ним поклонами, не прерывая разговора.

– Ты еще объяснял тогда, что иначе не сможешь протащить меня в синедрион, – продолжал первосвященник. – Что здесь такое не приветствуется. Говорил, что к власти нам с тобой нужно придти любой ценой, чтобы осуществить мечту. А, если и придется заплатить мелким предательством за что-нибудь важное, так победа все загладит. Того только ты не учел, что за маленьким враньем всегда приходит большое. И благая цель как-то вдруг теряется из виду. Вернее, это мы ее незаметно подменяем. Незаметно для самих себя. Ну так и скажи мне теперь, кто из нас тогда предал мечту?

– Я что-то не понял, —

растерялся Михаэль. Он чувствовал себя лучше, но все еще не был способен понимать суть разговора, ухватывая из него лишь отдельные фрагменты. —

– Кто кого из вас привел в синедрион?

– Твой отец – меня, конечно. Кто ж еще! А ты что, не знал? К нему ведь благоволили все семь главных старейшин. Точнее их верные жены. Ох и страшные же были ведьмы! Образец целомудрия… На них и взглянуть было тошно, не то, чтобы до них дотронуться. Но твой отец никогда не боялся трудностей… Как он любил повторять: – “Даже в крокодиле можно найти что-то человеческое и прекрасное.” – Впрочем, о чем это я?… Ах да, так вот… О том, кто кого и куда привел… Мне сюда путь был заказан. Я же из простых. Слава Богу – хоть не раб. Мой отец, если ты не в курсе, плел на базаре корзины. Так что я сюда и не собирался. Даже мечтать не смел. Куда мне! Как вдруг узнаю, что твоего отца избирают членом синедриона! Можешь себе представить? Единогласно! За год до того мы с ним хлеб на рынке воровали, чтобы с голоду не подохнуть, а тут такое! Ну вот. Через год он и меня протащил. До сих пор не понимаю, как это ему удалось. Сначала писарем…

– Ужас, как интересно, а какая у вас была мечта?, —

не выдержала Мария. Она честно с собой боролась, но все же не справилась. Девичье любопытство, куда ж его спрячешь… Каифа улыбнулся и отхлебнул вина.

– Мы с твоим учителем, дочка, собирались новую религию создать. Все спорили, как это можно устроить, так, чтобы чужими руками…

– Ну ты лишнего-то при детях не болтай, —

буркнул неожиданно присмиревший и даже вроде как немного потеплевший к хозяину дома Иосиф.

– Не такие уж они и дети. Мы с тобой не намного старше тогда были.

– Что значит – новую религию?, – изумился Михаэль. – Зачем? У нас и так уже есть… Хорошая…

– Лучшая! Но, видишь ли, наша религия не запрещает ждать Мессию. Нам не запрещает. Да и не нам тоже…

– Не просто не запрещает, —

обрадовалась Мария тому, что никто не затыкает ей рот, и добавила:

– Пророки так прямо и говорили, что он для всех придет. Скоро уже…

Сир двинул ногой дочь по колену, и Мария, надувшись, умолкла.

– Да пусть себе говорит, – остановил его Каифа, – Ведь все правда. Только что из этого следует?

– Как что?!

Мария была настроена на боевой лад. Ей ужасно нравилось спорить со взрослыми. А, если не спорить, так хотя бы показывать, что она здесь не просто так сидит, а тоже может сказать что-нибудь умное. Она уже раскрыла было рот…

– Да помолчи уже!, – не выдержал Михаэль, видя, что говорить собрался Каифа.

– А следует из этого то, что тот, кто придет, скажет новое слово.

Каифа сделал Михаэлю знак оставить девочку в покое.

– Собственно, только затем, чтобы его сказать, Он и придет. И мы с твоим отцом пытались угадать, что это будет за слово.

– И то, что это слово станет новой религией, мы, конечно же, понимали, —

вставил свою реплику вдруг протрезвевший Иосиф. —

– Опередить Его хотели.

– Приготовить Ему путь, – поправил Иосифа Каифа.

– Любовь?, – задохнулась от восторга Мария.

– Ну разумеется!, —

подтвердил Каифа и погладил ее по голове.

– А кто первым из вас угадал?, – поинтересовался Михаэль. – Мой отец?

– Ну… не совсем… Я не помню, – смутился Каифа.

– Давай, расскажи им еще про меч, —

опять завелся непонятно на кого обидевшийся Иосиф. —

– Как я мечтал утопить Израиль в крови. Да если бы я говорил тогда по-другому, меня вообще никто не услышал бы! И ты, между прочим, плел бы сейчас корзины на базаре, а не командовал шайкой этих уродов и мздоимцев. И жил бы сегодня не в прекрасном дворце, сытый и благостный. А твой сын мыл бы сейчас заплеванные полы в притоне где-нибудь в нижнем городе, где его в конце концов и зарезали бы.

Про сына он напрасно ввернул. И ведь даже не понял этого, безмозглый пьяница… Ну, сказал глупость, – извинись. Поймут и простят. Спишут на нервы. Кому ж сейчас охота ссориться? Так нет! Еще и рожу обиженную скроил! Воистину, Марии “повезло”: по части непризнавания за собой ошибок у нее был первоклассный учитель. В общем, избегавшему в этот вечер острых углов Каифе самому пришлось возвращать разговор в цивилизованное русло, переведя его на проблемы образования. Действительно ли его интересовало, как в Магдале преподается тора, или ему просто захотелось, чтобы Иосиф заткнулся, предоставив его ученикам возможность расхваливать его “волшебную” методу, о которой по Ершалаиму ползали самые разные слухи? Например, поговаривали, что старик окончательно сбрендил. Более того – ударился в ересь. Разговор, однако, вышел интересным. Единственно, Каифу насторожил несколько парадоксальный способ извлечения мистического знания из священных книг, о котором с радостью доложила ему дорвавшаяся до возможности безнаказанно поговорить Мария, не понимая, что она выбалтывает сейчас, возможно, то, что является секретом. Причем секретом – небезопасным не только для своего учителя, но и для всех его учеников. То есть и для нее самой тоже. Она так увлеклась, что совершенно не обратила внимание на то, как напрягся Иосиф. Не увидела она и того, что Ав закрыл уши руками, а Михаэль давно уже делает ей страшные глаза и, не особо таясь Каифы, показывает кулак.

– Ты что же, действительно полагаешь, дочка, – осторожно начал первосвященник, – что тора скорее научит тебя видеть Бога, если ты перестанешь ее читать?