Читать книгу: «ЭРЖЕБЕТ», страница 4

ГЛАВА 6: НОЧНЫЕ ВИЗИТЫ

Тишина в каморке под замковыми стропилами была иной, нежели днём. Днём она была просто отсутствием звуков госпожи, снующей прислуги, скрипа дверей. Ночью же тишина становилась веществом, плотным и вязким, как остывающий воск. Она впитывала в себя каждый шорох, чтобы потом преувеличенно выдохнуть его обратно, искажённым до неузнаваемости. Каталина Бенедек лежала на спине, вглядываясь в потолок, тонувший в бархатной тьме. Солома в матрасе, некогда казавшаяся верхом блаженства после дорожной жесткости, теперь колола спину тысячами невидимых игл. Каждый стебелек напоминал о хрупкости её существования здесь, в этой каменной утробе, порождавшей чудовищ.

Она прислушивалась. Не к чему-то конкретному, а ко всему сразу. Замок был старым организмом, и он дышал. Скрип дерева – это вздох. Завывание ветра в бойнице – стон. А вот этот звук… приглушённый, скребущий, будто кто-то волочит по каменным плитам тяжёлый мешок? Нет, ей почудилось. Или нет? Сердце принялось колотиться в такт этому призрачному ритму, отдаваясь в висках гулом набата.

«Они боялись не меня. Они боялись правды о времени, которую я им показала», – внезапно, словно отзвук из будущего, в памяти всплыла строчка, которую она ещё не читала. Это была не её мысль. Чужая. Твёрдая и отполированная, как речной камень. Голос графини. Каталина сжала веки, пытаясь изгнать наваждение. Но он уже пророс, как спора.

Она ждала этого «ночного визита». Не того, что мог прийти по лестнице, а того, что приходил изнутри. Визита страха. Он струился по стенам, конденсируясь в капли влаги, которые она чувствовала кожей, даже не прикасаясь к камню. Липкая влага каменных стен. Он был в воздухе, в этом странном, едва уловимом запахе мёда и меди, который то появлялся, то исчезал, сводя с ума своим двойным посланием: сладость жизни и металлический привкус конца.

Письмо брата, зашитое в подкладку платья, жгло её грудь, как раскалённая монета. «Сестра, долги растут. Выдержи, Каталина. Ты наша надежда». Надежда. Смешное слово. Здесь, где надежда умирала первой, истончаясь в шепоте за стенами.

«Слышала? Вчера снова, из Западного крыла…»«Молчи, дура! Не твоё дело».«А Маргит? Говорят, её в Буду видели…»«Не Маргит, а призрак. Они все там призраками становятся».

Эти обрывки, эти слухи, которые она собирала, как нищая – крохи, теперь складывались в узор. Узор ужаса. Она вспомнила ленточку Анны, ту самую, вышитую, что нашла в щели на лестнице. Небольшой, яркий клочок памяти о другой жизни, оборвавшейся здесь же. Это был след жестокости. Не кровь, не синяк, а нечто более пронзительное – свидетельство того, что здесь была юность, вера, и всё это было стёрто.

Она не могла больше просто ждать. Страх, как она поняла, был топливом. Он сжигал остатки нерешительности, оставляя после себя холодную, обугленную решимость. Она должна была узнать. Не для суда, не для правосудия – для себя. Чтобы понять, в логове какого зверя она оказалась.

Каталина скользнула с кровати. Деревянный пол ледяными иглами впился в босые ступни. Она не зажгла свечу. Тьма была её союзником. Одевалась на ощупь, и шершавая ткань крестьянской рубахи казалась ей сейчас саваном. Каждый звук – шорох ткани, её собственное дыхание – гремел, как гром.

Она выскользнула в коридор. Воздух здесь был другим – спёртым, пахшим пылью и вековой плесенью. Тактильные ощущения сменяли друг друга: холодный сквозняк, обдувающий щиколотки; шершавая поверхность каменной стены, по которой она скользила ладонью, как по слепой карте; липкая от сырости древесина перил на узкой, крутой лестнице, ведущей вниз.

Её целью была не комната графини и не Западное крыло – их патрулировала Доротия. Её целью была кладовая старого белья, рядом с покоями кастеляна. Там, по слухам, хранились старые книги и бумаги, выброшенные за ненадобностью. Возможно, там был ключ. Записка. Что-то.

Дверь в кладовую скрипнула так, что у Каталины похолодела спина. Она замерла, прислушиваясь. Ничего. Только её сердце, бьющееся где-то в горле. Внутри пахло лавандой и тлением. В луче лунного света, пробивавшегося сквозь зарешечённое окошко, плясали мириады пылинок. Она ощупала полки. Грубые холщовые мешки, какие-то деревянные шкатулки. И вот – стопка потрёпанных фолиантов и папка с бумагами.

Она развязала завязки. Бумаги были разными – старые счета, наброски писем, списки припасов. И тут её пальцы наткнулись на что-то иное. Не пергамент, а более плотная, грубая бумага, испещрённая неровным, торопливым почерком. Она поднесла листок к лунному свету.

Протокол первичного осмотра. Дело об исчезновении служанки Анны, сироты из Шароша.Записано со слов Падре Иштвана, настоятеля часовни Св. Мартина.Дата: 12 октября 1610 года.«…сие показание дано мною добровольно, ибо совесть моя более не может молчать. Девица Анна, прихожанка моя, была определена в услужение к её милости Графине по протекции некоего дворянина, коего имя, увы, не могу назвать. На последней исповеди своей, за три дня до исчезновения, была она в смятении великом. Говорила о страхе, коий испытывала перед „медным тазом для умывания“, коий, по словам её, «пахнет, как старая монета, и сладостью мёда». Упоминала также о «новом ритуале», коий графиня изволит проводить для «сохранения сияния кожи». Девица Анна плакала, сокрушаясь, что не может отказаться, ибо долг её семьи перед дворянином столь велик, что может быть уплачен лишь службой или… иными способами. Более она не говорила, просила прощения и молитв. Ныне же её нет, а в замке говорят, что она сбежала с каким-то солдатом. Но я видел её глаза, отец мой. Это были глаза не беглянки, а приговорённой».

Каталина чуть не вскрикнула, зажав ладонью рот. Медный таз. Запах мёда и меди. Слухи обретали плоть и кровь. Это было уже не свидетельство, а улика, запротоколированная рукой священника. Она лихорадочно перебирала другие бумаги. И нашла. Не протокол, а листок, вырванный, казалось, из дневника.

«…сегодня зеркало вновь солгало. Оно показало мне не меня, а какую-то старую, жалкую каргу. Морщины у глаз стали глубже. Это невыносимо. Я послала Доротию за новой… партией лаванды. Нет, не лаванды. За новой надеждой. Рецепт, что дал мне тот алхимик из Праги, требует… свежести. Юной, незамутнённой крови. Он клялся, что это единственный способ. Иногда я ловлю своё отражение в полированной поверхности того самого медного таза – и вижу не себя, а нечто иное. Нечто вечное. И это оправдывает всё. Они все всё равно умрут. А я… я буду сиять вечно. Их жалкие жизни – лишь топливо для моего бессмертия».

У Каталины перехватило дыхание. Это был голос самой графини. Голос её безумия, обнажённый и чудовищный в своей логике. Она держала в руках не просто бумаги. Она держала в руках признание. И понимала, что теперь она – ходячий труп. Если Доротия или сама графиня узнают, что она это читала…

Внезапно скрипнула дверь. Медленный, тягучий звук. Каталина инстинктивно швырнула бумаги обратно в папку и прижалась к стене, в самый тёмный угол, за огромный сундук.

В проёме, залитая лунным светом, стояла Доротия Семеш. Невысокая, коренастая, её тень растянулась по полу, как уродливый великан. В руках она держала тот самый медный таз. Он поблёскивал тускло, как огромная монета.

– Я знала, что крысам не спится по ночам, – её голос был низким, безжизненным, как скрежет камня по камню. – Они шуршат. Ищут крохи.

Каталина замерла, стараясь не дышать. Она видела только профиль Доротии, её тяжёлые, уверенные движения. Та поставила таз на пол, и тихий металлический звон прокатился по кладовой.

– Её милость не любит, когда её вещи трогают, – продолжала Доротия, не глядя в её сторону, будто разговаривая с самой собой. – У неё всё учтено. Каждая булавка. Каждая… капля.

Она провела пальцем по внутренней поверхности таза, и раздался противный, скребущий звук.

– Грязь нужно смывать, – прошептала она. – Всю грязь. И старую, и новую.

Каталина понимала – это не просто угроза. Это ритуал. Подготовка. Доротия знала, что она здесь. Чувствовала её страх, как зверь чувствует запах крови.

Шаг. Ещё шаг. Доротия приближалась к её укрытию. Каталина вжалась в стену, чувствуя, как холод камня проникает сквозь ткань рубахи. Ещё мгновение – и тень палача накроет её.

Внезапно где-то вдали, в основном корпусе, громко хлопнула дверь. Послышались голоса – встревоженные, торопливые. Доротия замерла, её внимание на мгновение отвлеклось. Она обернулась к выходу, её лицо исказила гримаса раздражения.

– Мешают… вечно мешают, – проворчала она и, бросив последний взгляд в сторону сундука, тягучий и многообещающий, развернулась и вышла, оставив медный таз стоять посреди комнаты, как немой алтарь её ремесла.

Каталина не двигалась ещё долго, пока стук её сердца не стих и ноги не онемели от неудобной позы. Она выползла из укрытия и, не глядя на зловещий блеск меди, выбралась из кладовой.

Вернувшись в свою каморку, она села на кровать, обхватив колени дрожащими руками. Она нашла свидетельства. Она услышала голос безумия графини и почувствовала на себе дыхание её палача. Но это знание не давало силы. Оно лишь пригвоздило её к этому месту, сделало соучастницей. Она была уже не просто служанкой. Она была свидетелем. А свидетелей, как она теперь понимала, в замке Чахтице было только два вида: мёртвые и те, кто ещё не знает, что уже мёртв.

Лунный свет упал на треснувшее оконное стекло, исказив отражение её бледного лица. Она смотрела на него и видела не себя, а другое лицо – лицо Эржебет Батори, смотрящее на неё из всех трещин этого мира. И понимала, что ночной визит только начался. Он будет длиться вечно.

ГЛАВА 7: ЖЕЛЕЗНАЯ ДЕВА

Они пришли на рассвете. Не как тать, а с громом королевской печати и лязгом доспехов. Каталина, не сомкнувшая глаз, прильнула к узкому оконцу своей каморки и видела, как ворота замка, обычно поднимающиеся с ленивым скрипом, распахнулись, пропуская отряд всадников. Впереди – судья Иштван Мадьяр, его лицо было бледным и напряжённым пятном под капюшоном плаща, а в руке он сжимал свиток с восковой печатью, поблёскивавшей в первых лучах солнца. Рядом с ним, на низкорослой лошадке, – Падре Иштван, его пальцы белыми сучками впились в потрёпанный кожаный переплёт молитвенника.

Замок, обычно дышавший медленным, сонным ритмом, замер в параличе. Прислуга столпилась в дальнем конце двора, перешёптываясь. Каталина чувствовала исходящий от них волнами страх – кислый, как прокисшее вино. Он смешивался с запахом конского пота и влажной шерсти плащей, создавая новый, незнакомый аромат – аромат Власти.

Эржебет Батори вышла встречать их в парадных покоях. Она была воплощением ледяного величия. Её платье – из чёрного бархата, оттенявшего мраморную белизну кожи. На шее – жемчужное ожерелье, каждое зерно которого казалось слепой, холодной звездой. Она не улыбалась. Её взгляд, тяжёлый и оценивающий, скользнул по судье, по священнику, по солдатам, будто проверяя прочность их решимости.

– Ваша милость, – голос Иштвана Мадьяра был неестественно громким, пытаясь заполнить собой высокий зал. – Королевская комиссия уполномочена провести осмотр помещений замка в связи с… беспокоящими слухами.

– Слухи? – Голос графини был тихим, но он резал воздух, как стальной скальпель. – В моих владениях всегда много слухов, господин судья. Их порождает скука и невежество. Надеюсь, вы принесли с собой не только печать, но и разум.

Она позволила им начать. С видом королевы, снизошедшей до глупой забавы подданных. Осмотр начался с кухонь, кладовых, конюшен. Солдаты переворачивали тюки с сеном, заглядывали в бочки, простукивали стены. Бесплодно. Напряжение росло. Иштван Мадьяр нервно покусывал губу, чувствуя насмешливый взгляд графини, буравящий его спину.

Именно Падре Иштван, отстав от группы, остановился у массивной, обитой железом двери в самом конце коридора Западного крыла. Дверь была заперта. Но от щели между дверью и каменным косяком исходил едва уловимый, но незнакомый запах. Не плесень, не пыль. Что-то острое, сладковато-тяжёлое.

– Здесь, – тихо сказал священник, и его голос прозвучал как выстрел в гробовой тишине.

Графиня, наблюдавшая за этим, сделал шаг вперёд.– Это старая кладовая. Ключ утерян. Там лишь хлам.

– Мы найдём способ, – твёрдо произнёс Иштван Мадьяр и кивнул солдатам.

Топор обрушился на замок, и звук удара металла о металл отозвался в костях у всех присутствующих. Дерево треснуло, железо скрипело. С каждым ударом лицо Эржебет становилось всё более неподвижным, каменным. Наконец, дверь с грохотом отворилась.

Тьма, хлынувшая из проёма, была не просто отсутствием света. Она была substance, тёмной и плотной. И запах, тот самый запах мёда и меди, но теперь с примесью чего-то тленного, гнилостного, ударил в ноздри, заставив солдат попятиться. Падре Иштван перекрестился, его пальцы судорожно сжали крест.

Иштван Мадьяр взял у одного из стражников факел и шагнул внутрь. Каталину, стоявшую в толпе прислуги, толкнули вперёд, и она оказалась на пороге.

Комната была не кладовой.

Воздух был холодным и мёртвым. Факел выхватывал из тьмы очертания странных механизмов. Стенки с шипами. Ржавые цепи, свисавшие с балок. И в центре – массивное, темное, вертикальное сооружение, похожее на саркофаг. Его внутренняя поверхность была усеяна длинными, заострёнными шипами.

– Господи помилуй… – прошептал Падре Иштван. – Железная дева.

Это было не просто орудие пыток. Это был символ. Символ системы, машины, превращающей живую плоть в безмолвный объект. Шипы были расположены так, чтобы не задеть жизненно важные органы сразу. Смерть должна была приходить медленно, в муках.

Но ужас комнаты не ограничился этим. В углу стоял тот самый медный таз, который Каталина видела ночью. Теперь он был пуст, но его внутренняя поверхность была покрыта тёмным, засохшим налётом. Рядом – деревянный сундук. Иштван Мадьяр, преодолевая отвращение, приподнял крышку.

Внутри не было золота. Там лежали вещи. Простые, жалкие, трогательные. Вышитая ленточка, как у Анны. Поношенный крестик. Клочок кружева. Засохший цветок. Записка с детским почерком. Каждый предмет – это обрывок жизни, оборванной в этом подземелье. Это был архив смерти. Молчаливое свидетельство систематичности злодеяний.

Каталина, глядя на эту коллекцию, почувствовала, как пол уходит из-под ног. Она узнала одну из ленточек. Её носила другая девушка, исчезнувшая месяц назад. Это было не просто убийство. Это был конвейер.

И тут её взгляд упал на небольшую, потрёпанную книжку в кожаном переплёте, лежавшую поверх других вещей. Она была не похожа на остальное. Аккуратная, с застёжкой. Иштван Мадьяр поднял её и раскрыл. На первой странице был выведен уверенный, женский почерк.

Дневник Анны.«Сегодня первый день. Замок такой большой. Я боюсь. Графиня красива, как ангел с алтаря, но глаза у неё… как у змеи. Холодные. Она смотрит на меня, будьто оценивает товар».

Судья начал читать вслух, и голос его срывался. Он читал о надеждах простой девушки, о её страхах, о долге семьи. Читал о том, как её выбрали для «особой службы», как обещали помочь семье. Как её привели в эту комнату в первый раз.

«…она говорит, что красота – это единственная валюта, которая имеет значение в этом мире. И что её нужно подпитывать. Я не понимаю. Доротия принесла тот медный таз. Он пахнет так странно… сладко и металлом. Как монеты, которые отец иногда приносил с рынка. Только… тёплыми».

Последняя запись была сделана неровным, дрожащим почерком.

«Они придут за мной ночью. Я знаю. Графиня сегодня смотрела на свою кожу в зеркало и плакала. Потом разбила его. Теперь она снова хочет быть красивой. Прости меня, мама. Прости, брат. Я так хотела вам помочь…»

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь треском факела. Молитвенник выпал из ослабевших пальцев Падре Иштвана и с глухим стуком упал на каменный пол.

Иштван Мадьяр медленно поднял голову и посмотрел на Эржебет Батори. Она стояла в дверях, освещённая отблесками огня. Её лицо было маской высокомерного спокойствия, но глаза… глаза горели холодным, безумным огнём.

– Ваша милость, – голос судьи был хриплым, но твёрдым. – Эржебет Батори, вы арестованы по обвинению в чёрной магии, убийствах и преступлениях против Господа и короны. Сопротивление бесполезно.

Взгляд графини скользнул по комнате, по железной деве, по сундуку с вещами, по бледным, испуганным лицам. Он остановился на Каталине. И на мгновение в этих глазах, полных ненависти и презрения, мелькнуло нечто иное – почти что признание. Понимание того, что игра проиграна.

– Вы думаете, что победили? – её шёпот был подобен шипению змеи. – Вы всего лишь поймали тень. Истина же… истина всегда ускользает. Она, как кровь, просачивается сквозь пальцы.

Солдаты окружили её. Она не сопротивлялась. Она позволила надеть на себя кандалы, как королева позволяет слуге накинуть на плечи мантию.

Каталина смотрела, как её уводят. Она думала, что почувствует облегчение. Но вместо этого её охватила пустота. Они нашли комнату пыток. Они нашли доказательства. Они арестовали графиню. Но ужас, пропитавший эти стены, никуда не делся. Он остался. Он ждал в тени железной девы, в засохших пятнах на медном тазу, в молчаливых свидетельствах сундука. Он стал частью этого места. И, как понимала Каталина, частью её самой.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ