Читать книгу: «ЭРЖЕБЕТ», страница 2

ГЛАВА 2: ЧУЖАЯ КОМНАТА

Проснулась Каталина от странной тишины. В деревне утро начиналось с петушиных криков, мычания коров и голосов соседей. Здесь же стояла гробовая тишь, нарушаемая лишь шелестом дождя за окном-бойницей. Солома под тонким матрасом кололась сквозь ткань, оставляя на коже красные полосы. Она потянулась к кувшину на столе – вода оказалась ледяной, с привкусом металла и сырости.

Её разбудил стук в дверь. На пороге стояла Доротия, держа в руках сложенную одежду.– Переоденься. Графиня не терпит деревенской грязи в своих покоях.

Новое платье из грубого льна оказалось на размер больше. Ткань была жёсткой, неприятно скребущей кожу. Доротия, не дожидаясь, пока Каталина справится с застёжками, сама принялась зашнуровывать ей спину. Её пальцы, шершавые и сильные, впивались в тело сквозь ткань.

– Тебе повезло, – проскрипела она прямо над ухом Каталины. – Анна была неряхой. Вечно пачкала платья. Приходилось отстирывать.

От женщины пахло луком, травами и чем-то ещё – сладковатым и тяжёлым, как испорченный мёд. Каталина задержала дыхание.

Первое утро началось с работы в прачечной. Комната находилась в глубине замка, и воздух там был густым от пара и щелочного мыла. Старшая прачка, женщина с покрасневшими от горячей воды руками, молча указала ей на корыто с бельём. Вода оказалась обжигающе горячей, пальцы быстро покраснели и заныли. Стирая простыни, Каталина заметила на одной из них бурое пятно, которое не поддавалось отстирыванию. Оно было жёстким на ощупь и пахло железом, как старые монеты.

За завтраком в людской она впервые увидела других слуг. Человек десять сидели за длинным столом, ели молча, опустив глаза. Воздух был наполнен запахом тушёной капусты и влажной шерсти. Каталина попыталась заговорить с девушкой рядом, но та лишь покачала головой, украдкой бросив взгляд на дверь.

Когда Доротия вышла, девушка прошептала:– Ты в комнате Анны? – её глаза были полны странной смеси страха и любопытства.Каталина кивнула.– Она… исчезла, – девушка облизала пересохшие губы. – Месяц назад. Говорят, сбежала с солдатом. Но… – она внезапно замолчала, услышав шаги в коридоре.

После завтрака Каталину отправили в библиотеку – вытирать пыль с книг. Комната была огромной, пахла старой бумагой, кожей и воском. Полки поднимались до самого потолка, а между ними стояли узкие лестницы-стремянки. Пока она протирала корешки фолиантов, её взгляд упал на небольшую книгу в зелёном переплёте, лежавшую отдельно на столе. «Herbarum» – гласила золотая надпись на латыни. Открыв её, она увидела не только рисунки растений, но и заметки на полях – изящным, уверенным почерком. Рядом с изображением чернобыльника было написано: «Для успокоения крови». Возле мандрагоры: «Сила, но опасность». А на странице с чертополохом – «Очищение через боль».

Издали донёсся скрип двери. Каталина быстро закрыла книгу, почувствовав, как учащённо забилось сердце. Когда она обернулась, в дверном проёме стояла Эржебет Батори.

Графиня была в тёмно-синем платье, и в полумраке библиотеки её кожа казалась почти прозрачной. Она медленно прошлась между стеллажами, проводя пальцами по корешкам книг.

– Тебе нравятся книги, дитя? – спросила она, останавливаясь рядом.– Я… я не умею читать, ваша светлость.– Жаль. В книгах заключена великая сила. – Эржебет взяла с полки небольшой том в бархатном переплёте. – Знания могут дать бессмертие. Или отнять его.

Она протянула книгу Каталине. Та взяла её дрожащими руками. Переплёт был мягким и тёплым, будто его только что держали в руках.

– Сегодня вечером ты поможешь мне с туалетом, – сказала графиня. – Доротия покажет, что делать.

После её ухода Каталина долго стояла, не в силах пошевелиться. В руках она всё ещё сжимала книгу. Открыв её на случайной странице, она увидела схему – странный круг с символами, в центре которого была изображена капля. Страница пахла лавандой и чем-то ещё – горьким, как полынь.

Вечером Доротия привела её в покои графини. Комната была залита тёплым светом свечей. Эржебет сидела за туалетным столиком, перед большим зеркалом в серебряной раме.

– Принеси мне воду для умывания, – сказала графиня, не оборачиваясь.

Каталина подошла к столику, на котором стоял медный таз и кувшин. Вода оказалась тёплой, с плавающими лепестками роз. Но когда она подняла кувшин, то заметила на его дне осадок – мелкие тёмные частицы, похожие на песок. Они пахли специями и горькой травой.

Пока Эржебет умывалась, Каталина невольно наблюдала за её отражением в зеркале. Графиня казалась спокойной, почти отстранённой. Но когда их взгляды встретились на мгновение в зеркале, Каталина увидела в её глазах что-то чужое, почти голодное.

– Ты боишься меня, дитя? – мягко спросила Эржебет, вытирая лицо полотенцем.– Нет, ваша светлость, – солгала Каталина, чувствуя, как холодеют пальцы.– Не бойся. Страх портит кровь. Делает её… кислой.

Доротия, стоявшая в тени, издала тихий звук, похожий на сдавленный смех.

Позже, возвращаясь в свою комнату, Каталина заметила на рукаве платья маленькое тёмное пятно. Капля? От воды? Но когда она потрогала его, пятно оказалось липким и пахло медью и розами одновременно.

В своей комнате она зажгла свечу и села на кровать. Солома под ней зашелестела, и что-то твёрдое впилось ей в бедро. Сдвинув матрас, она нашла маленький деревянный гребень. Несколько зубцов были сломаны, на других застряли светлые волосы. И на ручке гребня, в зазубрине, было крошечное пятно – бурое, засохшее, такое же, как то, что она видела на полу в кабинете графини.

Каталина бросила гребень, как обжёгшись. Сердце бешено колотилось. Она подошла к окну и прижалась лбом к холодному камню. Снаружи всё так же шёл дождь. Где-то в глубине замка кто-то тихо плакал. Или это только ветер выл в дымоходах?

Она посмотрела на свои руки в скудном свете свечи. Те самые руки, которых касалась графиня. Те самые жилки под тонкой кожей, которые она рассматривала с таким странным вниманием. «Хорошая кровь», – сказала она. И эти слова теперь звучали в ушах Каталины как приговор.

ГЛАВА 3: ШЁПОТЫ В ТЕМНОТЕ

Третья ночь в замке принесла с собой новые, тревожные звуки. Скрип половиц за стеной теперь приобрёл чёткий ритм – медленный, размеренный, будто кто-то не спеша расхаживал взад-вперёд в соседней комнате, останавливаясь каждый раз у самой стены, смежной с её кроватью. Каталина, свернувшись калачиком на жестком матрасе, набитом соломой, которая кололась даже сквозь тонкую ткань простыни, прислушивалась, затаив дыхание. Казалось, сам воздух в комнате сгустился, стал вязким и тяжёлым, им было трудно дышать. Ветер за окном выл по-новому, пронзительно и тоскливо, забираясь в щели рамы и заставляя её дребезжать, словно предупреждая об опасности, которая таится не снаружи, а здесь, внутри этих древних стен. Она натянула грубое шерстяное одеяло до подбородка, но холод, исходящий от каменных стен, был другого свойства – он проникал глубже одежды и кожи, в самые кости, в самую душу, поселяя там трепетное, леденящее чувство беспомощности.

Ей вспомнилось лицо брата – не плачущее, как при расставании, а безмятежно спящее в их общей постели в деревне, освещённое тёплым светом лучины. Эта картина казалась теперь такой далёкой, почти нереальной, будто из другой, яркой и шумной жизни. Здесь, в этой каменной гробнице, где даже дневной свет пробивался с трудом, все воспоминания теряли свои краски, становясь блёклыми силуэтами.

Утренний подъём был ранним, задолго до рассвета. Едва первые бледные лучи солнца едва окрасили серое небо в бледно-лиловые тона, в дверь постучали, и через мгновение на пороге уже стояла Доротия с медным кувшином ледяной воды для умывания. Её лицо в утренних сумерках казалось ещё более изрытым шрамами, а глаза смотрели пусто и отсутствующе. Ритуал одевания повторился – грубые, сильные пальцы, туго зашнурованное платье из самого простого льна, колючая ткань, натирающая нежную кожу под мышками и на шее, оставляя красные полосы. От Доротии, как всегда, пахло травами, луком и чем-то сладковатым и тяжёлым, от чего слегка кружилась голова.

Сегодня её ждала работа в трапезной для слуг – нужно было до блеска начистить груду медной и оловянной посуды, скопившуюся с вечера. Воздух в просторном помещении с низкими сводами был густым и тяжелым, пахнущим вчерашними щами, кислым пивом, влажной ветошью и дымом от камина. Длинные дубовые столы, за которыми собиралась челядь, были испещрены царапинами и пятнами, впившимися в дерево за долгие годы, и ничем нельзя было от них избавиться. Свет от сальных свечей, чадивших чёрным дымом, был тусклым и колеблющимся, отбрасывая на стены причудливые, пляшущие тени.

Каталина устроилась в самом углу с деревянным корытом и пастой для чистки на основе песка и уксуса. Первая же медная кружка, которую она взяла в руки, была холодной и шершавой, покрытой зеленоватым налётом. Она с усердием терла её влажной тряпкой, чувствуя, как под пальцами постепенно проступает тусклый, желтоватый блеск, а запах металла и кислоты щекочет ноздри. Эта монотонная, почти медитативная работа на время успокаивала её нервы, позволяя мысли отвлечься от мрачных предчувствий и страха, сжимавшего горло.

В трапезную по очереди заходили другие слуги – кухонный мужик с заспанным, одутловатым лицом, две прачки, перешёптывающиеся о чём-то своём, украдкой поглядывая на Каталину, молчаливый старик-сапожник, сгорбленный под тяжестью прожитых лет. Они бросали на новую служанку короткие, оценивающие взгляды, но не заговаривали с ней, будто соблюдая негласное правило. Лишь одна из прачек, рыжеволосая девушка по имени Маришка с веснушчатым лицом и нервными движениями, присела рядом на скамью, делая вид, что поправляет свой чепец.

«Ты та самая, новая? Та, что заняла комнату Анны?» – прошептала она, не глядя на Каталину, её пальцы нервно теребили кружевную тесьму чепца.

Каталина лишь кивнула, не прекращая тереть уже почти сияющую кружку, чувствуя, как под ложечкой всё холодеет от этого вопроса.

«Странная история с той Анной, – продолжила Маришка, понизив голос до едва слышного шёпота, который едва пробивался сквозь общий гул и звон посуды. – Говорят, сбежала с каким-то солдатом из гарнизона. Но я… я в это не верю.» Она украдкой оглянулась на дверь, будто боялась, что их подслушают. «Она была тихой, богобоязненной девушкой, из хорошей, хоть и бедной семьи. Как-то раз призналась мне, что боится темноты в тех коридорах, особенно по ночам. А ещё… она говорила, что по ночам слышит за своей дверью чьё-то дыхание. Тяжёлое, прерывистое, будто кто-то стоит и прислушивается.»

Каталина почувствовала, как по спине пробежали ледяные мурашки. Она отложила уже сияющую кружку, вытирая влажные, покрасневшие и заскорузлые от работы и едкой пасты руки о грубый фартук.

«А что… что с ней стало?» – тихо спросила она, и собственный голос показался ей чужим и дребезжащим.

Маришка пожала плечами, её лицо стало напряжённым, а глаза бегали по сторонам. «Исчезла. В одну из ночей. Просто испарилась. Наутро нашли только её чепец, вот такой же, как у меня, в коридоре у… – она замялась, снова глотнув воздух, – у западного крыла. Того, куда ходить запрещено под страхом… ну, ты понимаешь.» Она вдруг резко встала, услышав чьи-то твёрдые и быстрые шаги в коридоре. «Забудь, что я говорила. И… будь осторожна, новенькая. Особенно когда Доротия смотрит на тебя… слишком пристально. У неё этот взгляд, пустой и цепкий одновременно.»

Слова Маришки, словно острые занозы, впились Каталине в душу и сидели там весь оставшийся день, не давая покоя. Чистя очередной оловянный поднос, она заметила на его вогнутом краю едва заметную царапину, а в ней – крошечное, засохшее коричневое пятнышко, похожее на те, что она уже видела раньше на полу в кабинете графини и на руке Доротии. Оно было совсем маленьким, но, когда она непроизвольно провела по нему подушечкой пальца, ей показалось, что от него исходит тот же слабый, но узнаваемый сладковато-металлический запах, что и от медных монет, если подержать их долго в ладони.

После скудного обеда, состоявшего из чёрного хлеба, луковицы и кружки жидкого пива, Каталину отправили относить свежее бельё в покои экономки. Возвращаясь обратно по длинному, слабо освещённому коридору в восточном крыле, она заметила, что одна из многочисленных, ничем не примечательных дверей приоткрыта на небольшую щель. Любопытство, смешанное с нехорошим предчувствием, пересилило осторожность. Она медленно, стараясь не скрипеть половицами, которые под её ногами всё равно издавали тихий стон, подошла и заглянула внутрь.

Комната оказалась чуланом для хранения старых, ненужных вещей. Воздух здесь был спёртым, неподвижным и густо пропахшим пылью, нафталином и затхлостью. В слабом свете, проникавшем из коридора, она разглядела груду сломанной мебели, свёрнутые ковры с выцветшими узорами и несколько массивных, окованных железом сундуков. На одном из них, покрытом толстым слоем пыли, лежала небольшая, потрёпанная книжка в простом кожаном переплёте. Это был молитвенник. На титульном листе, дрожащей, но аккуратной рукой было выведено: «Анна Варга. 1608 год.»

Каталина с замиранием сердца, озираясь на дверь, перелистнула несколько страниц. Текст молитв был стандартным, знакомым, но на полях, местами, встречались короткие пометки, сделанные тем же почерком, но более торопливым, иногда срывающимся. «Страшно», – было написано рядом с молитвой о защите от врагов видимых и невидимых. «Сегодня графиня снова хвалила мои волосы. Глаза её были пусты, как у мёртвой рыбы, а пальцы холодны, как лёд», – значилось на другой странице, рядом с псалмами. А на полях, рядом с псалмом о спасении души, была выведена одна-единственная, но леденящая душу фраза: «Господи, спаси меня от медного таза и ночных визитов. Доротия стучится в дверь.»

Сердце Каталины забилось так сильно, что его стук отдался в ушах. Она судорожно, дрожащими руками, сунула молитвенник за пазуху, под грубую ткань платья, и, озираясь по сторонам, как пойманная воровка, вышла из чулана, тихо прикрыв за собой дверь, стараясь не издать ни звука.

Вечером, укрывшись в своей комнате при скудном свете единственной сальной свечи, чадившей чёрным дымом и распространявшей специфический жирный запах, она продолжила изучать свою опасную находку. Среди страниц она обнаружила засушенный цветок – маленькую, поблёкшую ромашку, вложенную между страниц, посвящённых Богородице. А на последней странице, в самом низу, под последней строкой «Аминь», была начертана последняя запись Анны, сделанная неровным, торопливым почерком, будто дрожащей от ужаса рукой: «Они приходят по ночам. Доротия ведёт их. Я слышала, как графиня говорит, что моя кровь чиста, как утренняя роса, и сильна, как вино. Я видела таз… тот самый медный таз… в нём была ржавая вода… Боюсь, что не переживу эту ночь. Если кто-то найдёт это… молись за мою душу. Прощай.»

Каталина отшвырнула молитвенник, как обожжённая. Он с глухим стуком упал на каменный пол. По телу бежали ледяные мурашки, а в горле стоял ком. Теперь тихие, привычные звуки замка – скрипы, шорохи, шепот ветра в дымоходах – наполнялись новым, ужасающим смыслом. Каждый скрип, каждый шорох за дверью казался предвестником приближающейся беды, шагом призрака несчастной Анны или, что было страшнее, тяжёлой поступью Доротии.

Она торопливо, почти в полной темноте, подобрала книжку и, не зная, куда её спрятать, в отчаянии сунула её под тюфяк, в колючую солому. Потом потушила свечу и забилась в самый дальний угол кровати, натянув грубое одеяло с головой, пытаясь скрыться, исчезнуть. Но даже сквозь плотную шерсть она отчётливо слышала те самые шаги – тяжёлые, мерные, неспешные, приближающиеся по коридору. Они замедлились около её двери, замерли. Послышалось тихое, прерывистое, чуть хриплое дыхание. Кто-то стоял снаружи, в полной темноте, и слушал, вслушивался в тишину её комнаты.

Каталина зажмурилась, пытаясь заглушить оглушительный стук собственного сердца, отдававшийся в висках. Прошла вечность. Наконец, шаги медленно, нехотя удалились, растворившись в гнетущей ночной тиши замка. Но она теперь знала твёрдо – они вернутся. И следующей ночью они могут уже не остановиться у двери. Дверь может открыться.