Читать книгу: «Фарфоровый птицелов», страница 7

Каменный коридор

Закрою глаза – и кочую, и странствую…

Ирина Снегова

Дайте мне только палку,

простую палку бродяги и дорогу,

идущую в даль без конца.

Леон Фелипе

Были времена, жила одна большая страна размеренной и правильной жизнью. Всё было расставлено по местам в этой стране: дымили заводы, вода вращала турбины, города делали то, что положено городам, деревни сотрудничали с землёй, армия всех берегла, медицина лечила. И всё бы хорошо, но человеку всегда чего-нибудь не хватает – затосковали люди по ярким событиям, драмам и потрясениям. Больно однообразно живём, чёрт возьми!

Чуткая и внимательная невидимая сила, изо всех сил старающаяся угодить людям, взяла и пошла им навстречу. Жизнь круто переменилась. Посыпались события, кризисы, опасности, драмы и трагедии. Нескучно людям стало, ещё как нескучно! Так нескучно, что через некоторое время они дружно затосковали по былой скуке. Да, представьте, затосковали. Ещё бы – скука стала большим дефицитом! Вот тут-то я, хитрый и проворный конъюнктурщик, не растерялся и написал людям на потребу этот длинный и скучный рассказ. Пусть, думаю, отдохнут от острых ощущений.

Вот пакость! Целых сорок минут прождал 135-й. И это при том, что надо было спешить. Прошёл те же состояния, что и джинн, томившийся когда-то в медном кувшине. Сначала думал: расцелую входную дверь и озолочу водителя, потом думаю: «Ладно, обойдёмся без поцелуев, хватит одних только тёплых слов». Потом решил: «Кукиш ему, а не благодарность, тихоходу ползучему!» Наконец, на сороковой минуте закипел: «Нет, не кукиш! Шашку ему динамитную под колёса, сукину сыну, мерзавцу, идолищу поганому!» К сожалению, автобус так и не подошёл, да и шашки динамитной при себе не оказалось, плюнул и пошёл пешком. Ровно в середине между остановками обгоняет 135-й. Обгоняет, изверг, со слышимым одному мне мерзким хохотом. Вся эта история очень неоригинальна. Очень. Всякий, наверное, с ней знаком. Есть у общественного транспорта тайное родство с тёмными силами, специализирующимися на издевательствах. Ладно, иду пешком. Сам виноват. Терпенье надо в себе взращивать. Терпеливые и умные мчатся себе, восседая в удобных креслах, смотрят в окно на глупых пешеходов и посмеиваются.

Вся эта чепуха с автобусом однако же изменила течение моих мыслей. Жалко стало себя. Всё время пляшешь под какие-нибудь дудочки. Несвобода. Хроническая несвобода. Что за судьба! Кстати, судьба-то ведь – от слова «суд». Странно. При чём тут суд? Судить, судьба, суждение. Значит всё, что с нами происходит, происходит по суду? Заслужил – получай! Значит, с автобусом – так мне и надо – судьба? Ещё вспомнилось: «Не судите, да не судимы будете». Интересно, а чем же тогда тут заниматься? Ведь ум наш только тем и занят, что судит. Почему Евангелие не советует судить? Не судить можно только невиновных. Значит, похоже, Христос полагает всех невиновными? Вот в чём дело! Да, Ему, конечно, виднее – никто здесь не имеет возможности быть виновным. Слишком много чести! Чтобы быть виновным, надо ведать, что творишь. А кто же ведает? Вот то-то же! Во всём – Рок. Да, милые мои свободные мыслители! Рок. Фатум. Предопределённость. «Мы послушные куклы в руках у Творца». Скушали?

Стоп! Из-за чего это я так завёлся? Неужели из-за паршивого автобуса? Опять это зловредное бытие определило сознание. Вот куда заводят неутешительные размышления – так можно докатиться до полного квиетизма. «Рок», «фатум» – красивые слова, тьфу! Стряхнуть с себя эту чушь. Я полон сил! Я свободен! Свободней, чем любая птица, вся жизнь которой – забота о пропитании. С завтрашнего дня подчиняю себе обстоятельства, делаю только то, к чему стремятся моя душа, мой дух. Баста!

Завтрашний день не заставил себя ждать. Вот он, тут как тут. Жаркий июльский день, жарче вчерашнего. Но, видно что-то в небесной канцелярии стронулось, приняли к сведению моё решение, услышан мой страстный вопль «Баста!». Какие-то тамошние клерки засуетились, забегали с папочками, полетели циркуляры, распоряжения, изменилось что-то в громадном механизме вершения наших судеб, где-то один какой-то маленький штифтик зашёл в какой-то маленький пазик – и вот навстречу мне попадается старый знакомый, с которым не виделся лет пять, а то и больше. Уезжает жить в Новую Зеландию, к детям. Посидели, полакомились курицей. Взяли бутылку сухого. Поговорили, поперемыли косточки общим знакомым.

– Послушай, у меня в сарайчике мопед остался, не потащу же я его через половину земного шара, может возьмешь?

– А что? Вот возьму да и возьму. Плохо ты меня знаешь! От меня всего можно ожидать.

– По рукам. Преотлично, бери! Вот координаты, завтра в 10 утра торжественная церемония передачи, не опаздывай.

Так я ни с того ни с сего стал владельцем транспортного средства в полторы лошадиной силы. Маленький, синенький, обтекаемый. Ничего, мне хватит, я не толстый. В голове моей мгновенно возникла догадка: судьба идёт навстречу моей тайной мечте. Собственно, это и не мечта, а какое-то навязчивое видение в мозгу. Есть такие местности, такие уголки на земле, которые обладают особым магнетизмом – занимают место в памяти и не хотят его освобождать, всплывают и всплывают перед глазами без всяких причин, когда им вздумается. Таким заколдованным местом для меня стала речка, на берегу которой протекало моё раннее детство. Речка высвобождалась из объятий каменного коридора, узкого, извилистого и страшного. Мне всё хотелось углубиться в этот коридор, посмотреть, что там дальше? Но я был слишком мал для такого путешествия. Так и остался этот скалистый каньон для меня вечной тайной. Как недочитанная книга. А между тем его можно пройти, он не на Марсе, не на Луне, даже не в другом государстве. Вся-то его длина километров семь, я на карте его нашёл и определил. Так случилось, что я даже побывал в том месте, где этот каньон начинается. Верх живописности: две речки сливаются там: одна прозрачная, другая опалового цвета. Метров двести они текут в одном русле, не смешиваясь. Заповедное место. Ни души вокруг. Никаких признаков существования человека. Встречаются два потока и уходят в каменную щель. Птицы, травы, деревья, шум воды. Но сам каньон с длинной голубовато-серой змеёй реки так и остался неисследованным, продолжал сидеть во мне занозой. Пройти и умереть!

Беда в том, что добираться туда непросто. По трассе на автобусе больше 400 км и потом ещё по горным дорогам километров 50–60. Призадумаешься. Да, я забыл описать самого себя. Муторное дело, но без него не обойтись. Оглушу сразу возрастом – мне за семьдесят. Но я ещё лёгок на подъём и ходьбу люблю. Особенно по новым неизведанным местам. К комфорту не слишком тяготею. Самой большой властью над моей душой обладают безлюдные скалистые ландшафты и такие же морские, океанские и речные берега. О каньонах я уже сказал выше. Каньоны просто втягивают меня в свои мрачные теснины, сильнейшее любопытство пробуждают, сколь глупое, столь неодолимое. Да, зовут меня Артур, это из-за книги «Овод», которую в молодости прочли мои родители. Мне это имя подходит, как корове седло. Я очень обыкновенный, и работа у меня всю жизнь была обыкновенная – бухгалтер. Но, в конце концов, я к своему имени привык. Труднее привыкнуть к факту своего существования. Не могу этим похвастать. Есть у меня такой пунктик. Согласитесь однако же и вы: ведь непривычное, как ни крути, занятие – жить? В высшей степени странное. Каким невероятным гением всё здесь, и во мне, и вокруг меня, так тонко организовано? И для чего? Поразительная штука! Пора бы мне уже, кажется, успокоиться и «дремля ехать до ночлега», но что-то не дремлется. Ну, да ладно, хватит о себе, разошёлся!

Решено, рву житейскую паутину, сажусь с рюкзаком на свой собственный синенький мопедик – и в путь! Сразу удовлетворю ваше любопытство: в рюкзаке у меня маленькая газовая плитка с баллончиками, плед, носки, вязанная шапка, вода в пластиковой бутылке, сгущёнка, сухари, палочка твёрдой колбасы – высокооктановое горючее для меня самого. Отдельно я прикрепил к мопеду на площадке под ногами пластиковую канистру для бензина. Да, ещё к рюкзаку я приладил наилегчайшую одноместную палатку. Понятное дело, со мной телефон и зарядная станция к нему, а также кружка, спички, очки, йод, бинт, мыло, полотенце и отличный складной нож на поясе. Получилось компактно. Как видите, романтик я хладнокровный и расчётливый.

В 6:30 я в седле. Относительно прохладно. Всё во мне поёт. Удался побег с осточертевшей карусели. Свобода! Воистину я теперь «никому ни слуга, ни хозяин»! Да, да, да! Да, и притом «счастлив я и воистину духом высок»! Так-то вот, господа! Поехали! Послушно застрекотал мотор, понеслись навстречу деревья, дома, подобострастно ложится под колеса асфальт. На пару с синеньким моим коньком-горбунком глотаем утреннее умытое и прозрачное, как хрусталь, пространство. В голове гремит гениальный Григ «В пещере горного короля». Вперёд! Вперёд!

Увы, даже в столь ранний час машин полно. «Петух просыпается рано, а злодей – раньше». Проносятся мимо меня в двух направлениях длинные и стремительные, похожие на хищных рыб «самодвижущиеся экипажи». За рулём умные, но кажущиеся какими-то недобрыми, лица, веет от них сытостью и какой-то сухой, бестрепетной прагмой. Впрочем, нет, сознаюсь, я тут субъективен. Лица как лица. Должен сказать, в моих глазах не только люди имеют физиономии, но и вещи, и машины, и дома. И вот мне кажется, что физиономия вещей со времён моей молодости сильно изменилась, да и физиономия самой жизни тоже. Старые автомобильчики имели более простодушные и добрые мордашки. Старая мебель тоже дышала добродушием. Да и дома были наивнее и уютнее. Нынче всё жёстче, умнее и лишено сантиментов. Это грустно. Грядёт эра металлических соловьёв и пластиковых роз, во всём превосходящих натуральные. Но мы-то, слава богу, едем мимо. Да, мимо! «Мимо Мекки и Рима…» Спасибо Бродскому за стих.

Замечательно всё-таки ранним летним утром ехать по ещё не совсем проснувшимся улицам, глотать встречный ветер, опьяняться быстрым мельканьем городских декораций. И всё это – навстречу свободе и неизвестности. Можно дать мыслям течь, как им вздумается, а не под диктовку обстоятельств. Давайте, ленивицы, теките, клетка отперта: «Кролик, беги!» Но мысли, они капризные существа, мы им не хозяева. Мысли – это река, на берегу которой мы сидим. Что там она принесёт на своей спине в следующую минуту? Целую жизнь я приглядывался к своему механизму мыслеобразования, но так ничего в нём и не постиг. Даже К. Прибрам со своей книжкой «Языки мозга» не помог. Только увеличил изумление. А ведь мысли – это то главное, что отличает нас от всего вокруг. Скорее всего, мы и созданы были ради наших мыслей. Не могу придумать другой причины. Столяр делает табуретку – зачем? Ясное дело – чтобы было на чём сидеть. Существование табуретки вызвано потребностью в ней высшего для неё существа – Столяра. Наше существование тоже вызвано потребностью в нас Высшего Существа – Бога. А что мы можем дать Богу? Возможно, нас разводят для урожая мыслей. Эманация пчёл – мёд, эманация цветов – запахи, эманация нас, людей, – мысли. Наш запах, плоды наши – это мысли. Они лежат в основе всех творений человечества. Живопись, музыка, литература, архитектура – то главное, чем человек «изливается» в пространство и ради чего его здесь «разводят». Ну, ещё, наверное, философия. Всё, что относится к жизнеобеспечению, ну, там сельское хозяйство, промышленность, медицина – побочные процессы, не очень интересующие Творца. Я так и представляю себе жилище Бога, украшенное всем лучшим, что породила человеческая мысль. В хрустальных вазах – прекраснейшие земные «цветы», тут и Шекспир, и Бетховен, и Достоевский, и Рембрант, и Пушкин. Так и вижу: Великий Хозяин делает замечание какому-нибудь ангелу: «Послушай, ну разве можно в одну вазу ставить Есенина и Бодлера? Диссонанс! А это что за букет – Зощенко, Гёте и Апулей? Нет, братец, вечно тебе вкус изменяет, дай-ка я сам всё расставлю». Ну и т. п.

Э, нет, сударь, не слишком удачное сравнение. Чересчур вы всё упростили. Бог у вас получился похожим на пресыщенного эстета и сноба. А войны? А чума? Это что, плата за «цветочки»? Свирепый эстет у нас получается. Безжалостный. Не годится детскими слезинками оплачивать свои эстетические запросы! Что-то не так, хромает сравнение.

Нет, конечно, это всё в шутку, но доля истины здесь в том, что наше бытие объясняется не нашей потребностью в существовании, а потребностью Высших Сил в нас. Мы понадобились – и нас создали. Возможно, человечество – это какой-то необходимый инструмент в арсенале Творца. От нас что-то требуется? Что?

Господи, зарылся в бесплодные рассуждения и проехал поворот на выездную дорогу. Придётся теперь разворачиваться и возвращаться. Тьфу, досада! Глупый лапутянин, которому нужен клайменоле с бычьим пузырём! Еду до пунктирной полосы и поворачиваю. Ничего, всё поправимо. Вот, наконец, и магистраль, скоро я вырвусь из города на простор, подальше от кишения людей, машин и мигающих светофоров.

Солнце набирает силу. Как ни бесконечны окраины, как ни размазан в пространстве город, а мне наконец удается миновать его границы. Всё! Впереди – простор. Ровный шум мотора. Тёплый сухой ветер навстречу. Превосходный автобан, безукоризненно прямой и гладкий, как паркет. Стрелка на спидометре колеблется между цифрами 45 и 50 – мне хватит. По бокам – равнина с небольшими всхолмлениями и рощицами. Высоковольтная линия с ажурными мачтами бежит рядом со мной справа. На мгновение меня пронизывает невыразимое чувство, большее, чем счастье. Увы, только на мгновение. Удержать это состояние невозможно. Можно перегореть, как электролампочка от скачка напряжения.

Возвращаюсь на грешную землю. Нет, хорошо уезжать! Даже очень хорошо! Позади у нас… Что там у нас позади? Ворочается, клубится громадное косматое чудище – мегаполис – вместилище человеческих судеб, страстей, заблуждений, откровений, завистей, ревностей, суеты, жадности, тщеславия, сомнений, страхов, надежд и разочарований. Снуют мириады машин, звонят телефоны, клокочет спускаемая в туалетах вода, пьётся кофе, звучат жаркие признания и унылые ламентации, делаются карьеры, тысячи несчастных ударяются в запой, тысячи вожделеют квадратных метров и евроремонтов, тысячи хлопают дверью и уходят навсегда, тысячи возвращаются и каются, тысячи, тысячи, тысячи… «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». При этом из пасти чудища ещё и разит бензиновым перегаром! Окаянное варево, нашпигованная элетроникой трясина, сладкий яд. Прощай, прощай, комфортабельное рабство! Вези меня подальше от всего этого, мой обтекаемый синенький ишачок! Подальше от всех этих «владык, несущих страх, и рабов, метущих прах» – спасибо за стих Шарлю Бодлеру.

Однако! Каких высот вы, милорд, достигли в брюзжании! Город им, видите ли, не нравится! А сами-то едете на мопедике с бензиновым двигателем, а в нагрудном кармане неплохой смартфон и в рюкзачке очень современная компактная газовая плитка – что бы вы без всего этого делали?

Ладно, молчу. Ландшафт постепенно меняется. Через полтора часа мы с мопедом проезжаем плотину и водохранилище. Местность здесь когда-то была слегка гористой, поэтому берега водохранилища замысловато изрезаны и кое-где утыканы красно-коричневыми утёсами. Бывшие сопки своими верхушками при затоплении образовали группки островков. Всё это вместе с синей гладью воды являет собой превосходное лакомство для глаз. Я не отношу себя к пуританам, поэтому сворчиваю и нахожу местечко на каменистом мысе, сильно вклинивающемся в водный простор. Против моего мыса метрах в пятидесяти – продолговатый островок. Решено: плыву, высаживаю десант из одного отважного авантюриста, захватываю остров и присваиваю ему название. Вода не успела прогреться, даром что июль. Плыву заполошно, всеми доступными мне стилями, привыкаю к воде, вот уже привык. Странно, мне всё время приходится чуть-чуть забирать влево. Течение! Вода живёт своей жизнью. С берега не было заметно, что она движется. Приходится грести с учётом течения. Добрался. Высадился. Доволен собой. Мечтал о необитаемых островах – получай, самый что ни на есть необитаемый! Если не считать чайки, которую я спугнул. Походил по острову босиком – колючий. Так и назову: «остров Колючий». Неплохо звучит: «Губернатор острова Колючий». Жаль, губернатору никто не подаст белоснежного катера, и придётся грести и грести ручками, забирая теперь уже вправо. Бросаюсь в воду. Гребу. Тружусь. Нельзя, чтобы меня протащило течением мимо моего мыса. Поработал руками и ногами. Не унесло. А могло. От этой мысли сразу стало неуютно. Даже в ногах слабость появилась. Тьфу! Первобытный страх. Как будто столкнулся с проявлением беспричинной враждебности со стороны Пространства. («Оно огромное. Оно безжалостное. Оно меня не любит».) Знаю, чепуха и дикарство, но сидит, сидит во мне реликтовый обычай наделять стихии человеческими чертами.

Хорошо всё-таки на твёрдой земле, никуда никаким течением не сносит. В путь!

Покуда я ехал и купался, наше дневное светило на месте не стояло, карабкалось, и вот оно почти в зените, встречный воздух уже не ласкает разгорячённой физиономии, нет, он дует, как из вагранки, – сущее пекло! Но меня это только радует, ведь это настоящее подлинное солнце, настоящее подлинное пекло и местность вокруг – безлесые невысокие горы с торчащими челюстями скал – настоящая, подлинная, не какая-нибудь картинка на мониторе.

Не нарадуюсь своему неприхотливому синенькому приобретению – знай себе стрекочет. Дорога мне более чем знакома, когда-то часто приходилось ездить из своего родного пункта А в не менее родной пункт Т, где прошли мои отроческие годы. Эти 250 километров много раз проносились мимо моего взгляда в окне автобуса. Помню, в некоторых местах мне сильно хотелось сойти и углубиться в какую-нибудь заманчивую таинственную складку в проносящемся мимо ландшафте, но не хватало неординарности в характере, боязно было покинуть стальной жёлоб вечных и нудных необходимостей. И вот теперь я могу себе позволить сколько угодно отклонений. И позволю! Тут мне вспомнилось, как однажды я уже пытался покинуть наезженную колею. Дело было в молодости, служил я в армии лейтенантом и по долгу службы часто ездил из своего городка в районный центр. В одном месте, примерно в полутора километрах от шоссе, виднелся беленький дом с колоннами, окружённый купами деревьев, ну прямо помещичья усадьба. Про себя я так и окрестил его «Дворянское гнездо». Я всё ездил и ездил, а гнездо это всё наводило и наводило меня на всякие нелепые фантазии: там, конечно же, живут со своей мамой две молоденькие такие тургеневские барышни. Они распивают чаи, у них висит над круглым столом лампа с шёлковым абажуром. У них разнообразные варенья в хрустальных вазочках. Мама у них седая и благообразная, у неё рюшечки, у неё медальон и причёска английской королевы. В гости к ним приехал её внучатый племянник, молодой мичман, только что вернувшийся из кругосветного плавания. Он превосходно играет на рояле, прекрасно поёт романсы. У него бархатный баритон. А уж как он остроумен! А сколько повидал диковинного! Кузины от него без ума. Души их терзаются ревностью, т. к. мичман никак не решит, которой из них отдать предпочтение. Каждая мила и неотразима по-своему. Бедный мичман, такая головоломка! Ах-ах, разрывается сердце! Вот тут-то, как нельзя более кстати, подъезжаю я, лейтенант-строитель, на своём могучем грузовике ЗИЛ-130. Младшая с первого взгляда без памяти в меня влюбляется, и весь запутанный пасьянс удачнейшим образом раскладывается. Всеобщее ликование, идиллия, ну и так далее.

Настал-таки день, я не удержался и сказал водителю: сворачивай, у меня там знакомый, мне надо ему кое-что передать. Свернули. Едем. И что же? Ни фонтанов, ни цветников, ни дворецкого, ни барышень, ни маменьки с рюшечками – забор, ворота, вывеска: «Совхоз им. Калинина. Пункт искусственного осеменения».

Да и дом при ближайшем рассмотрении оказался обшарпанным и неказистым. Из-за водителя пришлось зайти в него с деловым видом и осведомиться о чём-то. Дорога сильно поскучнела. Дурака свалял. С иллюзиями как-никак жить веселей. Конечно, никаких красавиц-дворяночек я и не ждал, но могло же оказаться хоть что-нибудь приличное. Нет, получайте, товарищ лейтенант, пилюлю! Ладно, зато пополнилась моя обширная коллекция разочарований, которой я втайне горжусь.

Дорога не торопясь привела нас к перевалу, за ним последовали как раз такие места, где мне когда-то хотелось выскочить из автобуса и забраться на какую-нибудь скалу или в какую-нибудь нишу повыше над землёй – совершить абсолютно бессмысленный и абсолютно необходимый поступок. Я сворачиваю с трассы – наконец-то сам себе господин! Позволяю себе забраться на высоченный каменный клык. Стою один. Камни, ветер и я. Дышу жадно. Сердце колотится, как птица, угодившая в силки. Не зря старался – зрелище головокружительное. Микроскопический мопедик далеко внизу сияет синенькой точкой. Вокруг невероятный простор, скалистые горы. Седые ковыли, низкие колючие кустарники, коршуны. Коршуны ниже меня! Ветер. Как он уместен здесь и сейчас! Хороший, жаркий и ровный – крепкое, чистое дыхание какого-то исполинского невидимого существа. Я испытываю…

Всё, ни слова больше! Надо быть отпетым дураком, чтобы браться за подобные описания. Что испытал, то испытал, и это моё. Молодец, что свернул с трассы, орёл. Едем дальше. Миновали одни горы, подъезжаем к другим.

У меня кончилась вода – не заметил, как выпил. Несносная жара всё усиливается. Придётся терпеть. Ближайшая вода приблизительно в двух часах езды – впереди маленькая железнодорожная станция, некогда знаменитая на всю страну, там когда-то был осуществлен стык двух ветвей Турксиба и завершилась грандиозная стройка. Там же герой популярнейшей во времена моей молодости книжки Остап Бендер получил свой ненаглядный миллион.

Припекает, припекает солнышко, старается, лезет из кожи вон. Шлем мой нагрелся, голова, как в печке. Именно от того, что вода кончилась, жажда становится нестерпимой – полцарства за глоток! Вспомнилась индийская жара. Брёл я там как-то пешком из рыбацкой деревушки к автобусной трассе. С индийским солнцем вообще ничто не сравнится – миллион паяльных ламп! Через четверть часа – седьмой пот. И тут – крохотная лавочка. Из полумрака девчушка протянула ледяную зелёную бутылочку: «Тен рупис!» Незабываемое было ощущение. Незабываемое. Где ты, ледяная зелёная бутылочка из Беламбера, неземное блаженство за десять рупий? Выжимаю из мопедика всё, на что он способен, потерпи, ишачок! Сейчас перевалим невысокие горки, а там – и станция.

Историческое место открылось после долгого пологого спуска: долина, речушка, горсть домишек. На железнодорожном переезде пришлось пережидать длиннющий состав из одних цистерн. Состав погромыхивал не торопясь, куда ему спешить, он пить не хочет. Мало того, магазинчик при станции оказался закрыт на обед, ждать надо сорок минут. Похоже, маловато я посулил: «полцарства за глоток», – надо было всё царство! Пожадничал, вот и засыхаю теперь на корню.

Сорок минут тянулись, как сорок дней. Наконец пришла хозяйка, настоящая гоголевская Солоха, кровь с молоком, на груди играет острыми лучиками килограммовый кулон в виде черепахи, осыпанной рубинами, изумрудами и сапфирами.

– Что, только бутылку воды, и всё? Из-за этого ждал меня? Ну, чудак! Тут же сто метров пройти – и колонка, там все всегда и пьют.

Ладно, не догадался, что поделаешь, туповат. Зато и пил же я! Пил, пил и пил – такыр, дождавшийся дождя! Взял в запас бутылку. Теперь надо напоить свои полторы лошадки. К счастью рядом заправка. Напоил. Впереди речка и мост. Речушка мелководная. Еду вдоль неё, выбираю удобное местечко с тенистым кустарником. Располагаюсь. Сдираю одежду. Погружаюсь в прозрачную, сладостно журчащую воду. Вода прогрета до восхитительной температуры. Похоже, тридцать шесть и шесть. Тело становится невесомым, парю над подводным царством. Пёстрые камешки на дне, стайки мелких рыбёшек с чёрными спинками, водоросли. Блаженство. Нет! Несправедливо думал я о Пространстве. Вот как надо думать: «Оно огромное. Оно добродушное. Оно неплохо ко мне относится». Вылезаю из воды через час. Расстилаю плед. Вдали чуть слышно шумит трасса, бегут разноцветные игрушечные машинки. Ветер присмирел, почти не чувствуется. Высятся горы вдали, немые и глубокомысленные. Многотысячный оркестр кузнечиков выводит своё бесконечное: «циги-циги, циги-циги, циги-циги». Всё это накрыто невероятных размеров голубым куполом. И в самом центре этой роскоши – моя персона. Недурно устроился, ей-богу! С этим приятным чувством я прикорнул, положив под голову рюкзак, и проспал целых три часа. Не ожидал от себя такой выходки. Дело-то уже к вечеру. Надо ехать, впереди ещё порядочное расстояние.

Добираюсь до пункта Т уже в сумерки. Фара что-то не включилась. Еду, как тать. Всё у меня заранее продумано: переночую в палатке в укромном местечке на северной окраине города. Когда-то школярами ходили туда покупаться, побродить по невысоким холмам.

Замечательно всё вышло. Только с палаткой пришлось повозиться. Ночь начиналась без луны. Спас фонарик, встроенный в телефон. Долго путался в шнурах и колышках, но в конце концов нечто кособокое всё-таки получилось. Вот когда я вспомнил, что целый день не ел – не хотелось. Зато какой я себе отгрохал ужин под звёздами! Четыре составляющих моего несчастного существа редко живут в согласии: это окаянное Тело вечно подводит в самые ответственные моменты, эта окаянная Душа просто умотала своими причудами, сколько от неё проблем, этот окаянный Интеллект своими ошибками просто в гроб загоняет, этот окаянный Дух сам не знает, чего хочет, и тиранит поминутно. Но вот подаются им всем четверым отлично заваренный чай со сгущёнкой, ломтики ржаного хлеба и сыровяленая твёрдая колбаса, пахнущая тоньше и обольстительнее, чем розы Шираза. Ах! Вот и восстановлено гармоническое единство Тела, Души, Интеллекта и Духа. Ишь, как уписывают, окаянные! На зло всяким физиотерапевтическим доктринам я наелся и напился на ночь, как Гаргантюа и Пантагрюэль, вместе взятые.

Любуюсь переливающимися огнями города и перемигивающимися звёздами. Уютнейшая спальня у меня! Каюсь, иногда я очень не прочь похвастаться. Увы-увы, так мало подворачивается поводов для этого! Вот и сейчас очень хочется сказать кому-нибудь: «А ведь согласись, старина, гениально у меня получилось с ночлегом, а?» Некому. Ладно, обойдусь. Видно от того, что поспал днём, спать не хочется. Да ещё звёзды! Если б я бухгалтером не был, я бы стал бы звездочётом. Прошу прощения у Маяковского за плагиат. Но я это искренне сказал. Есть же счастливчики, чья обязанность – ночи напролёт смотреть в телескоп на звёздные скопления, туманности и галактики. Эта бездна засасывает ещё почище скалистых каньонов. Заглянуть бы – что там дальше? Но тут, боюсь, даже мой синенький мопедик не поможет. Жаль-жаль.

Худенькая Луна наконец вспомнила о своих обязанностях. Даже на ущербе старушка щедро заливает всё вокруг голубым сиянием. Мир всем! Сижу, любуюсь – грандиозная мистерия разыгрывается, и у меня такое чувство, будто я единственный зритель. «Ночь тиха, пустыня внемлет Богу…» – огромное спасибо Лермонтову за стих. Огромное!

Ко времени моего существования уже на все случаи жизни всё было сказано выдающимися людьми. Как хорошо! Мне можно просто затаить дыхание и помалкивать. Чем я и занимаюсь, долго и с удовольствием. Как заснул, не помню. Палатка так и простояла пустой всю ночь. Проснулся ранним утром от какого-то шума. Поднимаюсь – убегает рыжая дворняжка с моей «высокооктановой» колбасой в зубах. Ещё одна маленькая чёрно-белая собачка потащила куда-то остатки хлеба. Банка сгущёнки перевёрнута. Порядок! Можно не утруждать себя с завтраком. Ничего, ничего. Всё к лучшему, приятно ведь, что ты хоть кому-нибудь да оказался нужен и полезен. Собачкам не так уж часто перепадает что-нибудь вкусное. Позавтракаю в какой-нибудь забегаловке очень нечужого мне города Т.

Беру полотенце и мыло и иду к речке. Напеваю предурацкую песенку: «По улицам ходила большая крокодила». Я всегда просыпаюсь с какой-нибудь мелодией в голове: песенкой или арией, или маршем, или ещё чем-то. Проследить, кто это так заботится о моём утреннем настроении, невозможно. Вкладывается музыка чьей-то незримой волей, и всё тут. Со снами это абсолютно не связано. С тем, что я делал и о чём думал вечером, тоже. Предугадать, что будет звучать в голове утром, нечего и пытаться. В молодости это меня только развлекало: «Забавно, – думал я, – иметь такого музыкального наставника, интересно, у всех он есть или это только моё уникальное свойство?» Но позже стал раздражаться: как-никак, это вмешательство в мою внутреннюю жизнь, интервенция. Такой ли уж я хозяин у себя в голове? Ведь я не знаю, какая мысль родится в ней ну, скажем, через полчаса. Ложась спать, не знаешь, что тебе приснится. Не знаешь также, какие твои воспоминания подсознание вздумает стереть, заботясь о тебе на свой таинственный лад, и, наконец, какую и зачем мелодию тебе подсунут утром. Таким образом, если ты и владеешь своей головой, то всё-таки наряду с невидимыми и неподконтрольными тебе силами. По-моему, это безобразие.

Перебиваю дурацкую песенку другой, совершенно непохожей: «Уймитесь, волнения, страсти, уймись, безнадежное сердце!» Постепенно мелодии, повоевав друг с другом, взаимоуничтожаются. Умываюсь и привожу себя в порядок.

Давно я не был в Т, как он изменился! Всюду понатыканы ресторанчики, нотариусы, салоны красоты. Такое впечатление, будто на каждую несчастную душу населения приходится по три салона, пять нотариусов и десять ресторанчиков. Да и ещё по двадцать пять аптек. И по тридцать три машины. Кажется, теперь все города этим живут. В ресторан не хочу – «рай для нищих и шутов», нахожу себе простецкую харчевенку и съедаю простецкую еду – салат из помидор и два шашлыка. Превосходнейший завтрак! Пришпориваю свои полторы лошадки и покидаю чудный город Т. Но теперь дорога уже – не паркет: идёт реконструкция, сплошные ухабистые объезды – и себя жалко, и мопедик! Добираюсь к цели путешествия только вечером. Порядком истерзанный. Ночую в палатке. Я заметно поумнел с прошлой ночи – купленные в городе Т продукты после ужина аккуратненько сложил в изголовье. Заснул мгновенно.

Проснулся рано, только-только рассвело. Шум реки. Мрачные гранитные стены. Всё абсолютно такое, каким я себе и представлял. Вот он, каменный коридор, таинственный и, как в детстве казалось, таящий какую-то угрозу. Вот она, мощная матово-опаловая вода с узорами пены, спокойная, вечная, самодостаточная. Достиг. Не верится. Как-то странно всё и обескураживающе. Неужели наяву? Так просто? Промелькнула мысль: «А может быть, зря всё это? Может быть, утрачу больше, чем приобрету? Вот пройду, и не будет у меня прекрасного видения, моего и только моего таинственного каньона, столько лет жившего в памяти манящей загадкой. Впрочем, нет, братец, нечего разводить “малодушную психиатрию”, пройди и точка. Столько ехал!»