Читать книгу: «Фарфоровый птицелов», страница 6

Длинное вышло отступление. Прошу прощения. Зато будет понятнее суть моего тогдашнего отношения к далеко отстоящей от меня по возрасту красивой женщине. Думаю, Майе было около тридцати. Она была во всём очень проста и естественна, без малейших дамских ухищрений и желания произвести впечатление. Со мной она вела себя как с ровесником, что не могло мне не нравиться. Ещё и отец её – моряк и капитан – присутствовал где-то в подсознании. Помню, мне очень хотелось подержать бинокль, посмотреть в него, но я не решался попросить об этом. Стеснялся. Майя была для меня неожиданное и яркое впечатление, как бы человек из другого мира. Мне хотелось ходить к ней в гости каждый день. Наверное, я бы ей быстро наскучил и стал в тягость, но, к счастью, каждый день не получалось – то да сё. Потом ещё мой дядя, будучи в отпуске, взял меня на рыбалку. Дядя был богач – у него был мотоцикл с коляской. Целых пять дней мы прожили по-спартански в палатке на берегу довольно широкой и быстрой реки.

Русло реки извивалось среди невысоких скалистых гор. Сильно изрезанные отрогами берега были очень живописны: суровые и таинственные, со множеством утёсов, карнизов, ниш и расселин. Походило на заброшенный, безлюдный каменный город. Высились бастионы, неприступные башни, куда-то в загадочный мрак уходили гранитные лабиринты. Дул ровный горячий ветер, кружили голову крепкие горьковатые запахи с привкусом какой-то неизвестной опасности. Чайки летали. Волновалась там и сям густая шевелюра трав и кустарников. А река! Я был на седьмом небе. Рыбу я совсем не ловил – только купался да лазил по скалам. Я вспомнил о том простом и доступном приёме преображения жизни, который придумала Майя. Сделав «незначительное умственное усилие», я легко переносился в порождённую неизвестным художником картину «Заброшенный каменный город». Там и бродяжил. Собирал красивые или необычные камешки. Мне попался тёмно-красный плоский камень размером с пачку сигарет. Формой он был почти правильный параллелограмм. Светлые серые прожилки на нём сложились в узор, похожий на летящую цаплю. Удачная находка. Подумал: «Подарю Майе».

Дядька же мой меланхолично пропадал на берегу с удочкой. Рыбак он был никакой. У него, я знал, при себе была алюминиевая армейская фляжка. Вокруг царило полное безлюдье, поэтому можно было, пропустив глоток-другой вдохновляющей жидкости, петь, сколько влезет, свои любимые песенки про склонное к измене сердце красавиц или ловкого цирюльника Фигаро. «Первый фактотум, вот я каков, вот я каков, вот я каков!» – заливался дядя, скалы и река терпеливо это сносили, рыбы же бросались наутёк. Клёв как рукой снимало. Оставалось, перейдя на сладкий тенор, взывать: «Куда, куда, куда вы удалились?» На домашних посиделках дядю всегда упрашивали не петь, но он был непреклонен – нельзя зарывать талант. Ах, если бы природа не поскупилась и дала моему дядьке хоть каплю слуха!

Как ни безобразничал он с ужением, 2–3 рыбы к столу у нас всё же получалось. Больше нам, собственно, было и не нужно. Готовили на костре. Дрова были на мне. Ещё мы играли с дядькой в маленькие дорожные шашки, с которыми он не расставался. Играл он, не размышляя над ходами, и всегда выигрывал. Два раза я сыграл с ним вничью – это был блистательный триумф. Дядька пожимал мне руку и говорил: «Поздравляю, далеко пойдёте, сэр!». Солнце палило немилосердно, мы оба сгорели дотла, шкура слезала лохмотьями. В последний день перед отъездом дядька вытащил из реки двух приличных рыб, так что нам было чем похвастаться дома.

Утром на другой день по приезде я наврал бабушке, что иду в кино, а сам отправился к Майе. Птицелов томился на подоконнике. Я и не подумал, что наносить визиты рано утром неприлично. Майя открыла не сразу, велела подождать. Минуты через три дверь открылась, кот Август прошествовал мимо меня в глубь двора.

– Бедный Робин Крузо, где ты был? – обратилась ко мне Майя словами попугая из моей любимой книги. – Проходи, посиди немного за ширмой, я сейчас.

Я прошёл на кухоньку, через несколько минут она вошла и принялась за приготовление кофе. Сидеть и смотреть было приятно.

– Ну, Сева, рассказывай, что у тебя новенького?

Я с огромным удовольствием принялся расписывать нашу пятидневную поездку, в особенности налегал на описание скал, пропастей и рискованных тропинок. Пока я азартно рассказывал, помогая себе жестами, Майя приготовила рисовую кашу и кофе. Всё было исключительно вкусным, даже каша, которую я дома обычно не праздновал.

– Послушай, Сева, а это очень далеко?

– Да нет, пустяки, два часа езды на мотоцикле. Да, я хочу подарить вам камень. Настоящий, прямо оттуда.

Я достал из кармана камень и протянул Майе.

– Вот так надо держать, видите? Правда же, похоже на цаплю в полёте?

– Красавец-камень, редкая удача! Тебе не жалко?

– Дарить же надо то, что жалко.

– Ух ты, рада, что ты так считаешь. Ну спасибо, спасибо!

Майя поискала глазами, куда бы его поставить, и устроила камень рядом с парусником на видном месте.

– Сева, ты с таким жаром описывал сегодня скалистые горы, что мне захотелось там побывать, я очень люблю как раз такие ландшафты. Кстати, можно будет и для газеты чего-нибудь наскрести. Да, это идея! Поговорю в редакции, может быть, дадут газик на денёк. Но только при условии, что ты будешь проводником. Идёт?

– Ещё как идёт. Только с бабушкой поговорю.

– Отлично, завтра к обеду мне всё будет известно, приходи, хорошо?

Помимо кофе и каши я был угощён шоколадом. Такого шоколада я ещё не ел – это был так называемый шоколадный лом, большая горка коричневых обломков – подарок Майе от кондитерской фабрики, где она успела побывать, готовя материал для очередного своего репортажа.

– Жалко, тебя не было, вот бы наелся конфет, на всю оставшуюся жизнь! Чуть не забыла! Вот экземпляр газеты с моей статьёй. Почитай, хочу знать твоё мнение. Устраивайся на тахте.

Пользуясь отсутствием кота, я уселся на тахту и принялся за чтение. В газете была статья про горняков и две фотографии. Такие статьи я обычно никогда не читал – как правило, они были однообразно бодренькие и скучные. Эта оказалась исключением. Я прокашлялся и как можно солиднее произнёс:

– Вы, Майя, честное слово, слишком хороши для газеты. Вы настоящая писательница. Очень здорово пишете. Я бы хотел научиться когда-нибудь так писать.

– Ты не из вежливости всё это, а?

– Какая вежливость, вы себе цены не знаете, правда! Можно, я покажу газету дома?

– Это твой экземпляр. Возьми.

– Хорошо, спасибо, я уже, пожалуй, должен идти, завтра после обеда точно буду. До свидания!

– Пока!

Я шёл домой весьма довольный собой: разговаривал и держался с Майей как надо, главное, после моих рассказов она даже загорелась ехать. Надо же! Только бы дали газик.

Газик дали. Через два дня рано утром мы мчались в сторону волшебной страны, недавно открытой для нас моим дядькой. Бабушка собрала мне полкурицы, и помидоры, и огурцы, и лук, и бутылки с водой, и оладьи, и какие-то запасные майки, рубашки, носки, платочки, да ещё на всякий случай 5 рублей денег – не шуточки, на целый день едем! Майя, кроме провизии, взяла свои фотоаппараты. Вёз нас шофёр Тима, седой, но с молодым и несерьёзным каким-то лицом. Он осыпал нас всю дорогу анекдотами и прибаутками. Мне-то видно было, что старается он для Майи. Я же ни одного анекдота не вспомнил, ни одной прибаутки – сыч сычом. Зато, когда приехали, я стал первой скрипкой. Тима остался с машиной на берегу реки, а я повёл экспедицию из двух человек бродить среди скал по крутым тропинкам. Ничего здесь не изменилось, утёсы и пропасти стояли на тех же местах, ветер был тот же самый, и травы, и кусты те же, но что-то было по-другому, какая-то прибавилась едва слышимая мелодия – красавица Майя в серых спортивных брюках и белой майке шагала с рюкзачком и фотоаппаратом за мной следом. От её сияющей внешности меня немного шатало. Я переживал, а вдруг это только мне здесь хорошо, вдруг для неё это скука и тягость? Мы забрались довольно высоко, оглянулись и увидели хаотичное нагромождение скал, кое-где между ними поблёскивала покинутая нами река. Жара набирала силу. Майя, наконец, сняла камень с моей души:

– Господи, как здесь неправдоподобно хорошо! Всё именно так, как я люблю! Сева, я твоя должница.

Она принялась за снимки. Просила меня то на утёс забраться, то на какой-нибудь необычный камень, то уйти подальше, то подойти поближе и рассматривать какой-то цветок. Мы передвигались то вместе, то врозь, изредка перекрикиваясь, и углублялись в ущелье всё дальше и дальше. Справа и слева уже были каменные стены, наконец, мы оказались в тупике, надо было либо возвращаться назад той же тропой, либо выкарабкиваться вперёд по крутизне. Несмотря на жару силы и азарт у нас обоих были. Решили штурмовать. И тут я увидел, что Майя лучше меня ходит по горам. Теперь она была впереди. Даже подавала мне руку. Мы одолели эту гору. Вершина была голая и неуютная, из-за ветра на ней было опасно. Зато и вид же открылся! Мы постояли совсем немного и стали спускаться по седловинке на другую сторону отрога. Спуск тоже походил на аттракцион. Но всё обошлось. Мы почти ни о чём не говорили. Нам было хорошо. Очень хорошо. Наконец, мы оказались на ровной, почти со всех сторон закрытой от ветра маленькой площадке. Вот он настоящий уют! С этой площадки к реке можно было спуститься двумя узкими каньонами, разделёнными острым, похожим на позвоночник доисторического ящера хребтом. Майя провозгласила обед. Достала из рюкзака размякшие от жары сыр и ветчину, я тоже выложил еду. Но мы налегали в основном на воду, есть что-то не очень хотелось. Майя достала второй фотоаппарат из рюкзачка.

– Умеешь снимать?

– Зенитом, думаю, смогу.

– Хорошо, бери. У меня есть предложение: видишь два ущелья – выбирай любое, встречаемся внизу у реки, кто первый спустится, ждёт. Щёлкай только самое стоящее.

Мне не хотелось идти порознь, я побаивался за Майю. Но она настояла: так больше и разнообразнее наснимаем. Быстро собрались и тронулись. Приблизительно через час с небольшим я уже был у реки. Майи не было. Газик наш был еле виден где-то в километре ниже по течению. Протомившись в ожидании, наверное, больше полутора часов, я не на шутку заволновался и решил пойти навстречу Майе. Она пошла по левому каньону, мне нужно было найти его устье. Я прошёл вверх по течению реки метров семьсот и обнаружил уходящую в горы тропу. Углубившись в ущелье, я принялся громко звать Майю. Ни звука в ответ. Во мне стал разрастаться препротивный страх. Ущелье оказалось узким и извилистым, тропа становилась всё круче. Кричал я не переставая и, наконец, где-то через полчаса в ответ на свой крик я услышал отклик: «Сее-вааа!» Не передать словами, как я обрадовался. Понёсся вверх и через пять минут увидел несчастную «пропажу» – она сидела в небольшой нише метрах так в двенадцати над тропой – ни выше не могла подняться, ни вниз спуститься. Типичная ошибка всех самонадеянных скалолазов-любителей. Спускаться всегда намного труднее. До карниза перед нишей она добралась по узкой и почти отвесной трещине. Дальше метров пять надо было лезть по довольно крутой стене, цепляться там было почти не за что.

– Какой ты молодец! Я уже думала: ну всё, буду доживать здесь свой век – ни туда, ни сюда! Местечко глухое. Страшно! Сева, что же мы будем делать? У меня ходят ходуном колени, я не могу по этой трещине спускаться. И подниматься дальше не могу. Не могу, и всё! Стыдно, но это так.

Я осмотрелся. Конечно, я мог бы попытаться залезть туда, к Майе, но в этом не было бы никакого толку. Пришлось бы потом спасать обоих. Мы посовещались. Решили, что я схожу за Тимой, другого выхода нет.

– Только не беги, будь осторожен!

Но я побежал.

Тима в одних семейных трусах сидел под брезентовым тентом и читал «Чёрную моль». К моему сообщению он отнёсся без всякой паники, не вскочил и не засуетился. Попросил рассказать подробно, как и что. Потом порылся в багажнике, нашёл буксировочный трос, монтировку и большой молоток. Надел брюки и рубашку.

– Пошли!

Когда мы добрались до Майи, было уже около шести часов. Надо было поторапливаться. А как действовать, я не представлял. Тима оказался смекалистей. Мы с ним поднялись в обход намного выше злосчастного места и спустились сверху в сторону карниза, как раз над пятиметровым участком, который поставил Майю в тупик. Теперь надо было закрепить трос и сбросить другой конец Майе. Мы вбили монтировку в трещину между камнями, и, в конце концов, трос удалось закрепить. Майя поймала конец троса. Нам пришлось придерживать его для страховки, на случай, если монтировка вылетит. Началось самое мучительное. Майя перемещалась по крутой стенке со скоростью улитки. Трос резал кожу. Мы ничем не могли помочь. Надо отдать должное нашей интеллигентной спутнице, она взяла себя в руки и терпеливо ползла, отыскивая малейшие трещины и выступы. Не знаю, сколько это продолжалось, – наверное вечность, а может, и больше. Торопиться было нельзя. И вместе с тем нужно было торопиться – солнце садилось, ему не было до нас никакого дела. Когда, наконец, Майя дотянулась до наших рук, и мы втащили её на ровную площадку, это было что-то незабываемое. Все трое мы обнимались и целовались, как самые счастливые люди на свете. Майя взмолилась:

– Не знаю, как я пойду, меня ноги не держат, я еле стою. Надо же быть такой дурой! Простите меня. Простите ради бога! Я полезла из любопытства, думала, там глубокая пещера.

Вид у неё был истерзанный: и майка и брюки продрались в нескольких местах, трос был грязный и перемазал одежду. Руки были исцарапаны до крови. Мы начали медленно спускаться к реке. Чуть не забыли рюкзак и фотоаппараты – они лежали у основания этой вредной скалы. Слава богу, спохватились. К машине притащились в сумерки. Майя взялась приводить себя в порядок, прижгла царапины. Тима разложил брезент, включил переносную лампочку, и мы закатили пир. Аппетит, как и положено, пришёл во время еды и никак не хотел уходить. Всё подмели вчистую. Говорили сумбурно, кто о чём. Наконец, аппетит усовестился и откланялся. Можно, кажется, взглянуть и на небо. А там было на что посмотреть! Таких крупных и ярких звёзд я больше нигде и никогда не видел. Сияли невероятно, как будто им какая-то щедрая надмирная сила приказала расстараться для нас. Майя, благодаря своему отцу, хорошо знала созвездия и принялась показывать: вон – Плеяды, вон – Кассиопея, а вот это – Орион. Я наслаждался, задрав голову и глядя почти в зенит. Постояли молча. Майя, помню, тихо произнесла: «Господи, какие невероятные декорации воздвигнуты для нашей жизни!» Я про себя удивился: именно это мне тоже хотелось сказать. Тима, однако, прервал урок астрономии – надо ехать, времени уже ой-ёй-ёй! Он слегка осоловел от съденного, и за рулём его стало клонить ко сну. Нам с Майей пришлось организовать художественную самодеятельность, чтобы отогнать у Тимы сон. Майя читала стихи – что-то про озеро Чад и жирафа, про розоватые брабантские манжеты и про лист банана на журчащей Годавери, а я прочёл до середины «Дай, Джим, на счастье лапу мне» и дальше позорно запнулся, никак не мог вспомнить – спасибо, Майя продолжила. Тима остановил машину, и мы вылили ему на голову все остатки питьевой воды. Попрыгал, крякнул и поехали. Дома были за полночь. Бабушка моя что-то громко и красноречиво высказывала по нашему адресу, но до меня всё плохо доходило, доплёлся до кровати и рухнул.

Утром я не мог остановиться, пересказывал вчерашние приключения. Бабушка моя, надо сказать, была характером и даже немного внешне похожа на всеми любимого в те времена актёра Николая Крючкова, только в женском воплощении. Ещё и курила. В ней совмещалось много несовместимого. Она сидела, смотрела, как я ем, и подтрунивала над всем, что я говорил. От ночного гнева у неё и следа не осталось.

В тот день мы с моими друзьями из нашего двора ходили купаться на озеро в парке. Я рассказывал о своих приключениях, мне завидовали. Накупались до одури. Вечером я не удержался и сбегал взглянуть на подоконник – птицелова не было. А на другой день приехал мой отец. Пора было мне уезжать домой. До отъезда мы с отцом целый день бродили по городу, по магазинам, он что-то покупал по какому-то списку. К Майе я забежал ненадолго под вечер, попрощаться. Она расстроилась.

– Как жаль! Только-только к тебе привыкла, и на тебе! Мне кажется, мы в чём-то похожи, ты бы мог мне быть младшим братом. Жалко. Ну, что ж, даст Бог, ещё свидимся, может быть, ещё и попутешествуем, и гавайскую гитару послушаем, ты же будешь приезжать?

– Да, конечно. Наверно, на зимние каникулы приеду.

– Дай адрес, если выйдет газета с нашими фотографиями скал, я тебе её вышлю.

Майя дала блокнотик, я вписал в него свой адрес и стал прощаться:

– Ну, до свидания!

Я собрался уходить, уже взялся за дверную ручку.

– Подожди минутку!

Майя взяла с подоконника птицелова и вручила мне.

– Это тебе.

Я запротестовал:

– Наверно он дорогой, вам потом будет жалко!

– Забыл? Дарить надо то, что жалко! Пусть он станет моим Чрезвычайным и Полномочным послом в твоей комнате. Камень с цаплей уже исполняет обязанности твоего посла у меня. Будем считать, что у нас с тобой установлены дипломатические отношения. Вспоминай меня, ладно?

Я шёл домой, нёс статуэтку в руке, посматривал на неё, и была у меня в душе какая-то странная смута, смесь грусти и радости. Казалось, от этой маленькой фарфоровой фигурки исходили невидимые лучи. Лучи приязни. И в целом мире только я один знал, чьей.

Увы, дальше наши жизни потекли по очень удалённым друг от друга руслам.

В августе мне пришла бандероль с газетой, в которой был очерк и фотографии Майи. На одном из снимков я увидел себя – маленькая фигурка на вершине скалы. Лица, ясное дело, толком видно не было, но я-то знал, что это я. Эта газета и поныне у меня. Потрёпана, правда, показывал всем друзьям. Я тогда тоже написал письмо. Потом после долгого перерыва пришло её письмо уже с ленинградским обратным адресом. Майя писала, что в связи с болезнью матери вернулась в Ленинград. Кота Августа взяла с собой. Я тоже что-то написал. Теперь уже не помню, как это вышло, но мало-помалу переписка наша сошла на нет. Чтобы костёр не погас, нужно подбрасывать дровишки. Жизнь же кружит головы, ослепляет, оглушает, увлекает, не даёт опомниться, в общем, несётся куда-то галопом. Обернёшься – позёмка. Вереница лет пролетела, вереница мелких и крупных событий пронеслась. Целая жизнь прошла. Телесная оболочка поистрепалась. Ладно, ничего, однако, держусь. Птицелов зато уцелел во всех передрягах и ни капли не состарился – та же лучезарная улыбка на женственном лице. Однажды я, правда, уронил его, но упал он удачно, откололся только край клетки. Я так старательно всё приклеил, что трещин почти не видно. Пришлось извиниться перед Чрезвычайным и Полномочным послом.

Известно, в наши карты судьба смотрит, как в свои, в её же карты никому заглянуть не дозволяется. Неожиданно в самом конце «нулевых» в разгар лета мне выпало съездить по делам в Ленинград (уже Санкт-Петербург). Я был очень рад этой нечаянной удаче, много лет хотелось мне побывать там. Конечно же, я не мог не вспомнить о Майе: жива ли? Взял с собой птицелова. Дела у меня сложились хорошо, время свободное оставалось. До странности легко я нашёл её телефон и адрес. Но тут на меня напали страхи: больше полувека прошло, возраст никого не щадит, ворошение прошлого по-всякому может подействовать. Решил не звонить. Нашёл дом, подъезд, сел на скамейку: вдруг пройдёт, вдруг узнаю. Действовать буду осторожно. Сижу. И тут минут через 30 вдруг слышу:

– Севастьян, э-э, Севастьян…

Глаза поднимаю – открыто окно на втором этаже и в окне… Я всмотрелся: Боже мой, Майя! Узнала меня! Кричу:

– Да Сева я, просто Сева!

– Ну, заходи же, заходи, так и будешь сидеть до вечера?

Я поднялся, открыла мне дверь настоящая бабуся из сказок Шарля Перро. Белая голова, морщины. Но глаза не изменились и голос всё тот же. До жути.

– Сева, боже ты мой! Как я рада!

Я наклонился, она дотянулась до щеки, поцеловала.

– Майя, как это вы меня узнали?

– Не знаю. Честное слово, не знаю. Ходила по кухне, вдруг кольнуло выглянуть в окно, смотрела, смотрела и опять кольнуло: «Уж не Сева ли?» Чудо, ей-богу! Сама не пойму. Просто чудо!

Майя засуетилась, не знала, куда меня усадить, конечно же, поспешила поставить чай. У меня отлегло. Страхи оказались пустыми.

Сидели, вспоминали то давнее, кажущееся уже почти приснившимся лето. И хлебный ларёк, и грампластинки, и скалы, и ужин под звёздами, и кота Августа, и хитрый приём с мысленным погружением в понравившуюся картину. Я даже рискнул спросить про пластинку «Журавли», почему Майя её не захотела слушать. Она рассмеялась и сказала:

– Ах, это! Да просто это была любимая пластинка мужа. Только и всего. Тогда у меня ещё не зажили сердечные раны.

Потом она рассказала о себе, о недавно умершем втором муже, о своих двух дочерях и трёх внучках – сплошные девочки, прямо колдовство какое-то! Но зато когда соберутся, я на седьмом небе – такие весёлые, да умные, да красивые!

Квартира была недалеко от центра, в доме старой постройки – нечаянный патриархальный островок неторопливости и спокойствия среди водоворотов и опасных течений начинающегося 21-го столетия. В тихом углу Майи коротали свой век и барометр, и парусник, и прочие старые вещицы, вплоть до пузатого кофейника. Даже мой камень красовался на полочке. Было странно видеть их – те же самые, абсолютно не изменившиеся, как будто и не было никаких пяти десятилетий! Даже какая-то космическая несправедливость почудилась: мы, люди, венец Творения – всего-навсего бабочки-однодневки рядом со своими вещами. Я достал из портфеля фарфоровую фигурку.

– Помните?

– Как же не помнить – мой птицелов! Господи, не верится, жив и здоров! Вещицу эту отец когда-то привез из Гамбурга, я очень её любила. Рада снова встретиться с этим мальчуганом, хорошо, что ты его сохранил. Но пусть продолжает свою службу у тебя, ты не забыл, он ведь мой Полномочный посол. А помнишь тот романс «Голова стала белою, что с ней я поделаю…»? Этот профессор Рощин казался нам когда-то такой ископаемой древностью, а ведь теперь он бы мне в сыновья сгодился. Забавно, правда?

Я, хмыкнув про себя, согласился:

– Да, забавно-презабавно.

– Я ведь, Сева, должна тебе признаться, в очереди за хлебом тогда слукавила. Не нужны мне были лишние два батона. Помнишь? Мне просто ты понравился, ты показался мне таким смешным, вот и захотелось тебя зазвать в гости, угостить кофе, поговорить. Не из каких-то там хитрых соображений, не подумай! Мне по-человечески было одиноко. Кто-нибудь в роли младшего брата мне был нужен. С котом Августом хорошо, но собеседник он всё-таки не ахти. В общем, вот такая я вероломная особа была. Прости меня!

Я рассмеялся: далеко мужскому уму до женского!

– Ты мне очень помог, просто удивительно, как вовремя всё произошло. Мне не хватало какой-нибудь благожелательно относящейся ко мне души. Жаль, что всё быстро закончилось. И всё же, бог с ним, всё равно всё получилось для нас хорошо! Сама жизнь, таинственная эта и умная река, пусть не всегда ей это удаётся, старается выстроить события так, чтобы не было досадных накладок, неловкостей, ненужных реприз. Мне часто мнится наличие некоего мудрого режиссёра за кулисами всего происходящего. Вот ведь сейчас мы сидим и пьём чай в тишине, и говорим, и смотрим друг на друга – те самые воришки в универмаге, только неожиданно состарившиеся. Подумать только! Это ведь те же самые мы, да? Мы или не мы? Просто невероятно! Сева, ты сделал мне чудесный подарок. Спасибо, что не поленился, разыскал.

Меня удивила живость ума и хорошая память Майи. Ей ведь уже было за восемьдесят. Говорили мы долго и выпили порядочно чаю (кофе ей уже было нельзя), добрались и до промыслов Божиих, и философию не забыли, и королей, и капусту, и не помню, что ещё. Ну и, конечно же, обсудили и судьбу страны – какая беда обрушилась! Ни ракет не понадобилось, ни танков – жучки подточили. Майя, как бывший журналист, оказалась хорошо осведомленной в российских политических хитросплетениях. Взгляды у нас почти во всём совпадали. Мы никак не могли наговориться.

Распрощались тепло, обменялись адресами, хотя и понимали: переписка не нужна и не завяжется. Достаточно, что оба мы могли сказать себе: «Есть в мире сердце, где живу я».

Было довольно поздно, однако в метро я успел. Назавтра мы с птицеловом уже сидели в самолете. Вспоминал Майю и её квартирку. Казалось, что каким-то сверхъестественным образом совершил путешествие на машине времени, всё произошедшее предстало каким-то полуреальным, чудесным и странным событием, то ли подарком, то ли оплошностью судьбы.