Знакомьтесь, литература! От Античности до Шекспира

 
«Ноги его обхватил и воскликнул Адраст, умоляя:
«Даруй мне жизнь, о Атрид, и получишь ты выкуп достойный! <…>
Так говорил – и уже преклонял Менелаево сердце <…>
как вдруг Агамемнон,
В встречу бегущий, предстал и грозно вскричал Менелаю:
«Слабый душой Менелай, ко троянцам ли ныне ты столько
Жалостлив? Дело прекрасное сделали эти троянцы
В доме твоем! Чтоб никто не избег от погибели черной
И от нашей руки; ни младенец, которого матерь
Носит в утробе своей, чтоб и он не избег! да погибнут
В Трое живущие все и лишенные гроба исчезнут!
Так говорящий, герой отвратил помышление брата,
Правду ему говоря; Менелай светлокудрый Адраста
Молча рукой оттолкнул; и ему Агамемнон в утро6у
Пику вонзил; опрокинулся он, и мужей повелитель,
Ставши ногою на перси, вонзенную пику исторгнул».
 

Крупный план повествования и эпическая подробность, часто сбивающие темп, особенно в сценах сражений, позволяют очеловечить и живых, и погибших; мы видим не только сошедшихся в яростной схватке бойцов, но, прежде всего, живых людей, смерть каждого из которых несет горе утраты:

 
«После пошел он на Ксанфа и Фоона, двух Фенопидов,
Фенопса поздних сынов; разрушаемый старостью скорбной,
Он не имел уже сына, кому бы стяжанья оставить.
Их Диомед повергнул и сладкую жизнь у несчастных
Братьев похитил; отцу же – и слезы, и мрачные скорби
Старцу оставил: детей, возвратившихся с брани кровавой,
Он не обнял; наследство его разделили чужие».
 

Здесь неважно, убиты в бою греки или троянцы; скорбь одинокого, лишившегося сыновей старика не зависит от рода и племени.

Стремление к детальному повествованию подарило нам еще один, чрезвычайно значительный эпизод. Все тот же Диомед, подвигам которого посвящена отдельная песнь, съехался на колесницах с неким Главком, сражавшимся на стороне Трои, и перед тем, как начать метать копья, поинтересовался именем и происхождением оппонента. Герои поделились друг с другом пространной историей своих родословных и выяснилось, что когда-то дружили домами их деды. Копья тут же воткнулись в песок; Главк с Диомедом сошли с колесниц, обменялись доспехами и дали слово, что не станут сражаться друг с другом. Запомним этот момент: оказалось, что есть вещи важнее войны, и частное – выше общественного. В следующих частях нашей книги мы встретим культуру, где подобное было решительно невозможно. Но в гомеровскую эпоху война еще не приобрела значения культа, не стала основой системы общественных ценностей, и военные подвиги воспеваются в «Илиаде» в степени ничуть не более превосходной, чем труд землепашцев, мореходов или ремесленников.

Но вернемся на поле боя: там троянцы успешно противостоят превосходящим силам ахейцев, а Гектор, не видя среди греков Ахилла, громогласно воодушевляет своих воинов:

 
«Конники Трои, вперед! не давайте вы бранного поля
Гордым ахейцам; их груди не камень, тела не железо,
Чтобы меди удары, пронзающей тело, ничтожить.
Днесь и Пелид не воинствует, сын лепокудрой Фетиды:
Он пред судами гнев, сокрушительный сердцу, питает».
 

Клонящийся к вечеру день завершается поединком Гектора и Аякса, закончившимся вничью, и ночь разводит врагов в стороны. Противники договариваются о передышке, чтобы похоронить мертвых, а потом:

 
«…и заратуем снова, пока уже демон
Нас не разлучит, одним иль другим даровавши победу».
 

Греки используют передышку еще и для того, чтобы предусмотрительно и поспешно возвести деревянные стены вокруг своего лагеря и выкопать ров. Не зря: Зевс строго запрещает богам помогать любой из сторон, и очень скоро оказывается, что без содействия Афины и Геры, а самое главное – без участия Ахилла дела идут плохо. Поймавшие кураж троянские копьеносцы усиливают яростный натиск, Гектор сеет смерть в ахейских рядах; Диомед и другие вожди и герои сражаются храбро, но троянцы теснят и прижимают греков к стенам их лагеря. Начинается бегство. Дольше всех обороняются, защищая друг друга, могучий силой и духом Аякс Теламонид со своим братом, метко поражающим троянских героев из лука, но в конце концов Тевкра серьезно ранит камнем Гектор, и Аякс выносит брата из битвы, тоже отступая за стену. Впервые за девять лет поле боя остается за воинами Трои. Ошеломленные греки укрываются за наспех укрепленным частоколом, а троянцы разводят костры, окружающие лагерь ахейцев россыпью огненных звезд.

Ночью вожди сходятся на собрание. Председательствует Агамемнон, но сейчас мы уже не узнаем в нем высокомерного, не терпящего возражений деспотичного автократа, который угрожает жрецу Аполлона или, демонстрируя власть, произвольно отбирает долю добычи у другого вождя. Едва все собрались, он с ходу предлагает бежать:

 
«Други, внемлите и, что повелю я вам, все повинуйтесь:
Должно бежать; возвратимся в драгое отечество наше;
Нам не разрушить Трои, с широкими стогнами града!».
 

Гектор поджигает греческие корабли. Художник: Дамиано Пернати. 1804 г.

Возникает объяснимое замешательство; решительный Диомед высказывается в том смысле, что Агамемнон может бежать, если ему так хочется, но лично он останется воевать, а мудрый старик Нестор осторожно предлагает попробовать примириться с Ахиллом и, может быть, вернуть ему Брисеиду?

«Брисеиду?!» – восклицает Агамемнон и начинает перечислять все, что он готов отдать Ахиллу, лишь бы тот снова вернулся к сражениям:

 
«Десять талантов золота, двадцать лаханей блестящих;
Семь треножников новых, не бывших в огне, и двенадцать
Коней могучих, победных, стяжавших награды ристаний.
Семь непорочных жен, рукодельниц искусных, дарую,
Лесбосских, коих тогда, как разрушил он Лесбос цветущий,
Сам я избрал, красотой побеждающих жен земнородных».
 

А еще, само собой, Брисеиду, и двадцать любых троянских женщин после взятия Трои, и контроль над разделом военной добычи, и любую из своих дочерей в жены, и семь подвластных ему городов в качестве свадебного приданого. С посольством отправились Аякс Теламонид, Одиссей и Феникс: к этим героям Ахилл относился с симпатией, Агамемнон же рассудительно предпочел не раздражать его своим присутствием и остался у себя в шатре ждать результатов переговоров.

Но Ахилл отказался. Обида оказалась сильнее; ни дружеское расположение, ни красноречие Одиссея не помогли, а обещанные Агамемноном награды только раздражили еще больше: Ахилл справедливо заметил, что он и без подарков не бедствует, и наотрез отказался сражаться. Посольство вернулось ни с чем. Для ахейцев настали черные дни.

Едва забрезжило утро, троянцы атаковали. Бой ожесточился невероятно; ранен в руку Агамемнон, получил стрелу в ногу Диомед, бившегося в окружении Одиссея достали копьем под ребра. Ахейские вожди и герои бьются отважно, прикрывают друг друга, но не могут сдержать напор Гектора и его воодушевленных троянцев, и вот уже отступает даже могучий Аякс, а старый Нестор с трудом вывозит из боя на колеснице раненого военного врача Махаона.

Шум боя у стен доносится до шатра Ахилла. Он посылает своего друга Патрокла узнать, как обстоит дело, и тот, проходя через лагерь, встречает израненных и отчаявшихся ахейских героев. Нестор просит его выступить самому с бойцами Ахилла, если уж их предводитель отказывается от боя. Патрокл передает эту просьбу: он впечатлен страданиями друзей по оружию, он просит Ахилла отпустить с ним воинов-мирмидонцев и разрешить участвовать в битве, но друг вновь отвечает отказом. Ведь он очень-очень обижен.

Тем временем Гектор огромным камнем ломает ворота, и троянцы врываются в лагерь. Начинается битва у кораблей. Это последний рубеж, за спиной только море, и троянцы как никогда близки к тому, чтобы сбросить туда греков. Гектор крушит ахейских героев; он получил несколько тяжелых ударов, едва избег смерти от копья Диомеда и огромного камня, брошенного Аяксом, но продолжает вести своих людей за собой. Раненые Агамемнон, Одиссей и Диомед с трудом выстраивают последнюю линию обороны, Аякс защищает стоящие на песке греческие суда, перепрыгивая между ними с шестом в руках, у его брата Тевкра ломается лук, и он берет в руки копье – но все тщетно, и вот уже горит, охваченный пламенем, первый корабль.

В этот момент происходит очень важный переворот в читательском восприятии основного конфликта поэмы. Мы безусловно сочувствуем обиде Ахилла, когда самодур Агамемнон публично и несправедливо унизил его, будучи сам виноват в бедствиях, постигших ахейцев. Мы торжествуем, пусть и злорадно, когда потерпевший поражение в битве Агамемнон в страхе готов отдать что угодно, лишь бы Ахилл снова вернулся к сражению, и даже понимаем его упрямый отказ. Но вот уже пробиты ворота; вот падают один за одним убитые греческие герои; вот Аякс, этот ратный трудяга, с шестом в руках обороняет последний рубеж, вот израненные вожди, собрав остаток сил, держат строй, вот уже горят корабли – а Ахилл все так же гордо сидит в шатре, удерживая от битвы своих мирмидонцев и сам не желая брать в руки оружие. Вместо страдающего от несправедливости воина мы сейчас видим капризного мальчика, оплачивающего свою обиду жизнями боевых товарищей. Такая инверсия читательского восприятия героя уже есть признак авторского мастерства, и Гомер чуть позже проделает этот трюк еще раз.

Ахилл, перевязывающий раненую руку Патрокла. Рисунок по мотивам древнего сосуда (ок.500 г. до н. э.)

Патрокл все-таки упросил друга позволить ему помочь погибающим грекам. Ахилл предупреждает его, чтобы он лишь помог отразить атаку на корабли, но ни в коем случае не ввязывался в серьезную драку. Ликующий, сгорающий от нетерпения Патрокл дает обещание не выходить за пределы лагеря, надевает доспехи Ахилла и вместе с дружиной устремляется в битву.

 
«Ринулись разом противу троян, и весь стан корабельный
С громом ужасным отгрянул воинственный клик мирмидонян.
Трои сыны лишь узрели Менетия сильного сына,
Вместе с клевретом его, под сияющим пышно доспехом,
Дрогнуло сердце у всех; всколебались густые фаланги,
Мысля, что праздный дотоле герой Ахиллес быстроногий
Гнев от сердца отринул и вновь преклонился на дружбу;
Каждый стал озираться на бегство от гибели грозной».
 

Появление Патрокла в доспехах Ахилла во главе рвущихся в бой свежих сил мирмидонцев повергает троянцев в ужас. Закрытый шлем не позволяет увидеть лицо, и сейчас все уверены, что это сам Ахилл явился на помощь ахейцам. Страх, который он внушает противнику, так велик, что воины Трои, почти победившие, почти опрокинувшие противника в море, дрогнули и побежали. Гектор пытается удержать их, но безуспешно; бегущие увлекают его за собой, а воспрянувшие духом греческие вожди и герои преследуют их и гонят обратно – прочь из лагеря, за стены, за ров, через бранное поле обратно, к воротам Трои. Гомер великолепно передает восторг битвы, которым захлебывается Патрокл. Он, окрыленный успехом, забывает свои обещания, гонит троянцев и уже мечтает взять приступом город – и, наверное, взял бы, если бы не Аполлон: бог трижды отражает натиск юного воина, предупреждая, что не ему Судьбой предначертано разрушить Трою.

Меж тем Гектору уже в самых воротах удается остановить бегущих троянцев, организовать контратаку, и сражение разгорается с новой и яростной силой. Патрокл и Гектор, прорубаясь навстречу друг другу, движутся к роковой встрече. Согласно Гомеру, ее исход тоже определился вмешательством Аполлона: он сбил с головы у Патрокла шлем, переломил копье, порвал ремень у щита и, словно этого мало, еще и расстегнул застежки панциря – и мы в этом снова можем увидеть как буквальное сверхъестественное вмешательство в дела людей, так и метафору неизбежного Рока, увлекающего к гибели смертных. Лишенный доспехов, оказавшийся окруженным врагами, растерявшийся Патрокл получает удар в спину, пока не смертельный; он разворачивается, пытается выйти из боя, но тут его, раненого и безоружного, настигает Гектор и бьет копьем в пах.

 
«…смертный конец осеняет Патрокла.
Тихо душа, излетевши из тела, нисходит к Аиду,
Плачась на жребий печальный, бросая и крепость, и юность».
 

Менелай и Аякс с трудом выносят тело Патрокла из боя. Ахилл в своем шатре терзается предчувствиями большой беды, и вот – получает им ужасное подтверждение: сын Нестора Антилох приносит весть о гибели друга. Мы становимся свидетелями сцены невероятного, душераздирающего горя Ахилла: он падает наземь, посыпает голову пеплом, рвет на себе волосы, стонет. С плачем и криком сбегаются многочисленные пленницы, Антилох держит Ахилла за руки, опасаясь, что тот покончит с собой, на звуки переполоха является из морских волн Фетида в окружении множества нимф. Богиня пытается успокоить несчастного сына, напоминает, что это по его просьбе Зевс даровал победу троянцам – какое страшное утешение! На пике страдания к Ахиллу приходит горькое прозрение:

Менелай и Патрокл. Художник: Генрих Фюсли. 1770–1778 гг.

 
«Что же мне в жизни? Я ни отчизны драгой не увижу,
Я ни Патрокла от смерти не спас, ни другим благородным
Не был защитой друзьям, от могучего Гектора падшим:
Праздный сижу пред судами; земли бесполезное бремя,
Я, которому равного между героев ахейских
Нет во брани, хотя на советах и многие лучше.
О, да погибнет вражда от богов и от смертных, и с нею
Гнев ненавистный, который и мудрых в неистовство вводит.
Он в зарождении сладостней тихо струящегось меда,
Скоро в груди человека, как пламенный дым, возрастает!».
 

Вот она, еще одна инверсия в читательском восприятии Ахилла: теперь мы сочувствуем его отчаянному горю человека, вдруг осознавшего, что гнев, казавшийся таким праведным, погубил и его друга, и множество тех, кто, надеялся на него; более того – этот гнев губит и его самого, обессмысливая избранный жребий краткой, но доблестной жизни.

Собственно, на этом смысловой конфликт поэмы исчерпан, и нравственная трансформация главного героя завершена. Но отнюдь не разрешен конфликт внешний, и Ахилл должен вступить в бой, чтобы искупить последствия своего гнева и отмстить гибель друга. Сюжет мчится к финалу, и на этом пути мы сделаем еще лишь несколько небольших, но очень важных для нас остановок.

Доспехи Ахилла, которые он дал своему другу, были утеряны: их с убитого им Патрокла сорвал Гектор. Такое было обычной практикой, и в описаниях битв все время встречаются сцены, когда за доспехи и тело поверженного героя разворачиваются свирепые схватки. Фетида отправляется к богу Гефесту с просьбой выковать сыну новые латы, и тот охотно берется за дело, изготавливая среди прочего и знаменитый щит.

Щит Ахилла – это своего рода литературный артефакт, культурно-исторический мем, ставший знаком, метафорой прекрасных художественных излишеств и почти избыточного мастерства. Нам уже хорошо знакома подробность эпического повествования, внимание к деталям – от гвоздей на рукоятке меча до выскочивших на кровавую землю глаз, этим мечом выбитых из глазниц. Но описание щита Ахилла – это больше, чем стилистический признак или художественный прием. Вот Гефест плавит медь, добавляет олово, серебро, золото; вот делает обод, прилаживает ремень, составляет тело щита из пяти тонких листов металла, а потом начинает украшать его изображениями – и на протяжении более чем двух сотен стихов мы наблюдаем за работой божественного художника, который изображает землю, небо, море, солнце, луну и созвездия; затем два города, и в одном течет мирная жизнь: тут свадьба, невесты и женихи, музыканты, тут же рынок, на нем судятся двое, вокруг люди поддерживают спорщиков криком, и древние старцы, со скипетрами в руках, идут озвучить решение. Второй город в осаде врагов: тут воины на стенах, готовые держать оборону, а вот вражеская засада – в нее попадаются пастухи, они убиты, похищено стадо; вот сражение – и мчатся воины на колесницах, и летят смертоносные копья. Но и это не все: землепашцы идут за упряжкой волов, жнецы убирают с полей урожай, идет сбор винограда, а вот пастухи выгнали пастись стадо, но что это? – на одного из быков напали львы! На помощь бросаются люди и пастушьи собаки, но тщетно. Вот хоровод, нарядные девушки и юноши кружатся в танце, а вокруг них, по внешней кромке щита, замыкают кольцо бесконечные воды Океана.

Место этого пространнейшего описания в структуре поэмы является предметом для множества гипотез и интерпретаций. В нем можно увидеть модель мироздания, со светилами в центре, кругом земной человеческой жизни, символически отраженной в ее основных элементах (суд, торговля, семья, война, земледелие, праздники) и заключенной в границы надмирных вод, возможно, тех самых, над которыми в начале времен носился Дух Неведомого Бога. Может быть, это метафорическое изображение сотворения мира, в котором божество, сплавляя земные металлы, создает в горниле и небеса, и земную твердь, и людей; а может, поэтический эксперимент, порыв авторского вдохновения, один из тех неожиданных и гениальных творческих актов, которые не поддаются рассудочным объяснениям, а потому читателям остается или строить догадки, или просто получать удовольствие от изощренного описания, или вовсе перелистнуть десяток страниц, чтобы скорее добраться до жаждущего мести Ахилла, который уже облачился в новый доспех и готов обрушиться на троянцев.

Сцена из Илиады Гомера. Гравюра 1805 года по Джону Флаксману (1755–1826)

То, что происходит дальше, нельзя назвать сражением: это истребление, бойня, это стихийное бедствие в лице обуянного яростью Ахилла, что сметает с лица земли троянских героев, даже не помышляющих о сопротивлении. Рядом нет никого из ахейских вождей; это смертоносное соло, жестокий бенефис одного лишь Ахилла, который, забросив за спину щит, орудует одновременно копьем и мечом, рассекая беспорядочно бегущие толпы, копыта его коней дробят шлемы и черепа павших, и колесница забрызгана кровью по самые оси. Больше нет торжественно-скорбных рассказов о родословных убитых, никто не срывает доспехов с павших, не произносит долгих речей; темп повествования убыстряется, тщетно пытаясь поспеть за убийственной жатвой, которую собирает Ахилл. Вот один лишь фрагмент:

 
«Рек – и Дриопа убил он, ударивши пикою в выю;
Тот, зашатавшись, у ног его пал; но его он оставил;
Демуха ж Филеторида, огромного, сильного мужа,
Дротом, в колено вонзив, удержал устремленного; после
Медноогромным мечом поразил и исторг ему душу.
Вслед на Биаса детей, Лаогона и Дардана, вместе
К битве скакавших, напал он и вместе их сбил с колесницы,
Первого пикой пронзив, а другого мечом поразивши.
Пелид, устремившися, Мулия грянул
В ухо копьем, и стремительно вышло сквозь ухо другое
Медное жало. За ним он Эхеклу, Агенора сыну,
Череп разнес пополам мечом с рукояткой огромной:
Весь разогрелся под кровию меч; и Эхеклу на месте
Очи смежила багровая Смерть и могучая Участь.
После сразил Девкалиона: где на изгибистом локте
Жилы сплетаются, там ему руку насквозь прохватила
Острая пика, и стал Девкалион, с рукою повисшей,
Видящий близкую смерть: Ахиллес пересек ему выю,
Голову с шлемом, сотрясши, поверг; из костей позвоночный
Выскочил мозг; обезглавленный труп по земле протянулся».
 

Сила неистовства сына Фетиды пугает даже Зевса, и он снова разрешает богам участвовать в битве – причем на любой стороне, – чтобы хоть как-то сдержать Ахиллеса,

 
«…да Судьбе вопреки не разрушит он Трои».
 

Обратите внимание: здесь гнев человеческий мыслится силой, способной преодолеть даже неподвластный самим богам Рок! Боги устремляются на поле боя, разделившись, будто в уличной драке «стенка на стенку», но тем, кто помогает троянцам, удается только с трудом спасти от смерти Энея и Гектора, унеся их подальше за стены. Ахилл продолжает свирепствовать: он загоняет обезумевших от ужаса воинов Трои в реку Скамандр, оставляет на берегу копье, с одним лишь мечом в руках прыгает в воду и режет несчастных до тех пор, пока поток не краснеет от крови, а груды трупов не преграждают течение в русле. Бог реки Ксанф требует прекратить избиение, Ахилл отвечает дерзостью, и возмущенное божество обрушивает на героя водяной вал. На помощь приходит Афина, Гефест, защищая Ахилла, отражает речной поток стеной огня – вспыхивает трава, пылает тростник, мечутся рыбы, горят выброшенные на берег трупы – а потом подтягиваются остальные боги, и свалка делается всеобщей. Афина камнем сбивает с ног Ареса и угощает копьем многострадальную Афродиту, Аполлон убегает от Посейдона, Артемида плачет: Гера врезала ей по ушам ее же собственным луком! – и дело дошло до того, что сам Аид, подскочив с подземного трона, потребовал унять кавардак наверху, опасаясь, чтобы не разверзлась земля, обнажая глубины Ада.

Если отвлечься от некоторой трагикомичности, с которой сегодня воспринимаются потасовки богов – в античности, полагаю, они воспринимались иначе, – то перед нами предстанет поэтический апофеоз войны, возможно, самый впечатляющий и масштабный в мировой литературе. Мы знаем, что Гомер как повествователь избегает прямых оценок, но метафорическая образность эпизода Приречной битвы безусловно представляет войну как кровавый ужас, колеблющий основы самого мироздания: его опоры, бессмертные боги, схватились друг с другом, и даже стихии выходят из предназначенных им границ, то затапливая, то выжигая поле сражений.

Но вот все закончилось. Размявшиеся довольные боги отправляются на Олимп, подкрепить силы нектаром. Возвращается в русло Скамандр. Выжившие троянцы скрываются за воротами Трои, к стенам которой подступает Ахилл. Ему нужен Гектор. И тот выходит, хотя все: и его отец, царь Приам, и жена Андромаха, с которой он трогательно прощался перед сражением, и он сам, и читатели понимают, чем кончится дело.

Поединок Ахилла и Гектора – центральное событие для сюжета, поэтому в тексте оно сопровождается должными описаниями подготовки, пространными диалогами и подробностями божественного участия в схватке; мы изложим его куда более кратко.

Гектор предлагает Ахиллу договориться хотя бы о том, чтобы выдать родным для погребения тело того, кто будет убит в поединке. Ахилл отвергает любые договоренности. Он первым бросает копье – Гектор успевает пригнуться, тоже мечет копье – Ахилл отбивает его щитом. Афина тут же подает Ахиллу еще одно копье, Гектор же вынужден броситься против него с мечом. Результат предсказуем: смертельный удар копья Ахиллеса приходится Гектору в гортань меж ключиц. Под крики и рыдание отца и матери Гектора, наблюдавших расправу со стен, Ахилл пробивает поверженному противнику сухожилия на ногах – теперь они называются «ахиллесовы» – продевает в раны ремни, привязывает тело к своей колеснице и волоком тащит в лагерь. Собравшиеся вокруг обезображенного трупа мирмидонцы забористо шутят и тыкают копьями в тело.

В финале поэмы пылают погребальные костры. На одном из них сожжено тело бедняги Патрокла; другой загорелся чуть позже, когда убитый горем старый Приам, явившись к Ахиллу, уговорил выдать для погребения истерзанный труп его убитого сына. Похоронами Гектора завершается «Илиада».

Для античного мира «Илиада» Гомера была своего рода культурной осью, главным художественным ориентиром, если можно так выразиться, «солнцем эпической поэзии». Записанная в VI веке до н. э., она в значительной степени повлияла на этику и эстетику литературы позднейших эпох. Гомера толковали историки и философы, орфики и пифагорийцы осуждали его за безнравственность и недопустимую человечность богов, а Аристотель восхищался, утверждая, что «Гомер единственный из поэтов прекрасно знает, что ему делать». Образы из «Илиады» и «Одиссеи» вдохновляли поэтов и художников Ренессанса, а в русской литературе начала позапрошлого века мы можем встретить удивительно знакомо звучащие развернутые метафоры, как, например, эта:

Андромаха с сыном. Художник: Пьер Поль Прюдон. 1798 г.

Андромаха, Астианакс и Гектор. Рисунок 1711 г.

 
«Тому назад одно мгновенье
В сем сердце билось вдохновенье,
Вражда, надежда и любовь,
Играла жизнь, кипела кровь, —
Теперь, как в доме опустелом,
Все в нем и тихо и темно;
Замолкло навсегда оно.
Закрыты ставни, окны мелом
Забелены. Хозяйки нет.
А где, бог весть. Пропал и след»^[13].
 

Или описание губернского бала у Гоголя в «Мертвых душах», которое и вовсе выглядит как ироническая реминисценция, своего рода оммаж мастеру сложных сравнений:

«Черные фраки мелькали и носились врознь и кучами там и там, как носятся мухи на белом сияющем рафинаде в пору жаркого июльского лета, когда старая ключница рубит и делит его на сверкающие обломки перед открытым окном; дети все глядят, собравшись вокруг, следя любопытно за движениями жестких рук ее, подымающих молот, а воздушные эскадроны мух, поднятые легким воздухом, влетают смело, как полные хозяева, и, пользуясь подслеповатостью старухи и солнцем, беспокоящим глаза ее, обсыпают лакомые куски, где вразбитную, где густыми кучами».

«Илиада» более двух с половиной тысячелетий назад дала золотой стандарт эпического повествования: нелинейность сюжетной конструкции, важная роль художественных описаний и внимание к деталям, выразительность характеров персонажей, подчеркнутая живой яркостью речи, и главное – возможность различных интерпретаций основного конфликта и объективная отстраненность рассказчика, при которой автор не дает прямых личных оценок, но предоставляет это делать читателям. Этим объясняется та удивительная современность, которую мы не раз отмечали: устаревает лишь внешняя форма, но классические принципы повествования вечны.

Архаичная форма перевода Гнедича тоже может доставить немало радости тем, кто даст себе небольшой читательский труд: вы долго еще будете говорить в ритме гекзаметра, делать комплименты «лилейнораменным» и «лепокудрым» коллегам, а если вдруг доведется ругаться, то использовать вместо обсценной лексики «человек псообразный», «винопийца с сердцем еленя» или «бесстыдная псица».

…Ахилл не пережил троянской войны. Как и было начертано Роком, ему не суждено было взять Трою: меткий Парис угодил ему отравленной стрелой в уязвимую пятку, и Ахилл пал среди битвы; его тело и знаменитый доспех с трудом спасли от троянцев Одиссей и Аякс Теламонид. О его посмертной судьбе есть несколько версий: может быть, как и все смертные, он оказался на полях асфоделей в царстве Аида – там, кстати, его повстречал Одиссей во время своих скитаний. Арктин Милетский в «Эфиопиде» утверждает, что Фетида унесла сына из пламени погребального костра и скрыла от смертных на острове Левка, что в Черном море близ устья Дуная. Сейчас этот крошечный черноморский островок широко известен под названием Змеиный, а в античности он был чем-то наподобие Авалона у древних кельтов. Я же полагаю, и не без оснований, что после смерти Ахилл попал не в подземное царство Аида, но в место, в чем-то с ним схожее: если окажетесь в Петербурге, рядом с Адмиралтейством, то посмотрите наверх – оттуда, с аттики центральной башни, мраморный Ахиллес смотрит на всех сверху вниз…

Путешествие Одиссея. 1632–1633 гг. Художник: Теодор ван Тульден

Как бы то ни было, его земной путь завершился под Троей. О судьбах других героев мы узнаем из разных мифологических и литературных источников, самым известным из которых является гомеровская