Читать книгу: «Роман, в издательство», страница 4

– Софья, простите, мне очень надо уйти! – Да, мы так и не перешли на «ты», и это придавало шарма этому так стремительно и странно начавшемуся роману, хотелось верить, длиной в жизнь!

Она смотрела молча и понимающе, но по-прежнему в ее взгляде, кроме благодарности и теперь уже любви, читалось что-то странное, как будто она до сих пор злилась на меня за что-то! За что? Раздумывать не было времени! Пусть будет за то, что я так долго не появлялся в ее жизни! Так, кажется, пишут в женских романах? «Я ждала тебя всю жизнь! Почему ты так долго не приходил?» Нет времени на ее загадки! Потом, когда-нибудь, если это «потом» наступит…

Я выбежал из дома и наткнулся на машину скорой помощи. И вдруг какая-то старая бабка, завидев меня, заорала во все горло: «Убили касатикааааа! Рому убили! Он убил! Держите его! Оооон!» – переходя на визг, орала бабулька, тыча своим дряхлым пальцем в меня!

Не раздумывая, я бросился бежать! Куда я мог бежать в этом странном месте? Конечно, в лапы к призраку. Кто, кроме него, мог спасти меня от всего этого кошмара: от обвинения в преступлении, которого я не совершал?

Не позаботившись после себя прикрыть ни входную дверь, ни дверь в кабинет, я пулей влетел в кресло, закрыл глаза и чуть ли не заорал:

– Дед!

– Да здесь я, не ори! – сначала отозвался призрак, а потом явился.

– Что происходит? Ты знал, что его убьют, поэтому отпустил меня с ним?

– Ну, знал, что жизни его конец, а что убьют – не знал…

– Что значит, ты знал, что жизни его конец?! – растерянно спросил я.

– Ну, он же бесповоротно и окончательно отказался быть писателем… Согласился бы хотя бы подумать, выжил бы…

– А какой конец у него был, ты не знаешь?

– Меня вернули только в этот дом. Я не имею права выходить из него и бродить за вами по пятам. Я не знаю, что происходит за его пределами…

– И что орала та бабка, ты тоже не знаешь?

– Слышал. Она местная умалишенная. Ей никто не поверит! Ты же не убивал Романа?

– Нет, конечно! – воскликнул я.

– Значит, тебе незачем волноваться! Милиция разберется…

– Полиция… Не уверен я, что все так просто обойдется. Свидетель единственный, и она укажет на меня…

– Не поверит ей никто, не сможет она тебя вспомнить! Но если она действительно все видела… Наведайся к ней и спроси, что именно она видела и почему считает, что ты его порешил.

– Что за сленг, писатель? «Порешил»… Ладно, пойду. – Необъяснимым образом спокойствие призрака передавалось и мне. – Где она живет?

– Да, аккурат рядом с Софьей…

Я даже не стал спрашивать, что теперь будет с нашим договором и моей смертью, разобраться в убийстве Романа на данный момент казалось важнее. С тяжелым сердцем я подходил к дому Софьи. Зачем я пришел к ней тогда? Если я был уверен, что мне не уговорить Романа и жизни мне оставалось всего восемь дней… Зачем дал надежду на счастье хорошему человеку? А теперь меня, пусть и сумасшедшая бабка, обвиняет в смерти человека, которого самая дорогая мне женщина любила с юности.

Бабка сидела рядом со своим домом на лавочке. Не церемонясь, я вошел в калитку и подошел к старухе.

– А, это ты… – как-то совсем обыденно встретила меня бабуля. – Я даже рада, что ты его грохнул!

– Да не грохал я его! – возмутился я.

– Ну, как же? Я ж сама видела!

– Что ты видела? – не деликатничая, спросил я.

– Он тебя привел к дому Софьи, ты пошел любиться с ней, а в него вонзил ножик, чтобы убрать конкурента!

– Сначала пошел любиться, а потом вонзил ножик?

– Нет, ты не путай меня! Сначала ножик, а потом любиться!

– Да я руку ему пожал, чтобы попрощаться!

– Конечно, касатик, конечно! – Где-то это «касатик» я уже слышал, подумал я. – Только не руку ты ему пожал, а ножичком порезал. Да, и к лучшему это. Никогда он мне не нравился. Все к Соньке ходил, а толку ноль, только мучил девицу. Хоть бы любиться ходил, так нет же, все только за поговорить! Дурной какой-то, слишком умный в своих принципах! Сколько дед просил: напиши да напиши! Нет, болобол только болоболил. То ли дело ты: пришел и сразу быка за рога взял, то есть корову…

– Стоп! Про корову опустим…

– Хорошо, опустим корову! И вот ты его ножичком порешил и пошел к Соньке любиться.

– А зачем я его порешил? – решил полюбопытствовать я, понимая, что все слова бабки звучат как-то совсем нелепо.

– Знамо зачем, чтобы конкурента убрать!

– А какой же он мне конкурент, если ты говоришь, что любиться он к Соньке не ходил?

– Этого я уже не знаю!

– Ясно. Я пойду? – понимая, что делать здесь нечего, спросил я.

– Иди, касатик, иди!

Я вернулся к деду. Дом опустел и стал каким-то холодным и мрачным. Как я теперь здесь буду? Наверное же, полиция приедет! Опечатает… Что я им скажу? Надо бежать? А дед? Отпустит?

Я сел в кресло и закрыл глаза, дед не преминул явиться:

– Не переживай! Так быстро они за тобой не явятся! А я могу подделать документы и написать на тебя завещание. Хочешь?

– Нет. Тогда меня точно посадят, что я Ромку грохнул ради дома.

– Тоже верно. Ну, ладно, не буду подделывать… – ответил призрак, сделав вид, что он даже не угрожал мне несколько часов назад медленной смертью за восемь дней.

– И что теперь с договором? – решил я расставить все точки в наших отношениях при новых обстоятельствах.

– С каким договором? – плохо притворился дед.

– С тем, по которому я умру через 8 дней, если…

– Ах, с тем, – протянул дед. – С договором все в порядке. Как и договаривались.

– Но внука ведь теперь нет…

– А какая разница? Ты-то есть… Мы же при прошлой нашей встрече договорились, что из обоих вас будем делать писателей.

– Но я ведь ничего не подписывал…

– А это уже ничего и не меняет… Внучка-то ты моего грохнул, наследников у меня не осталось. Только ты теперь есть, непутевый. Нужен же мне теперь хоть кто-нибудь, кто разберет мой архив и опубликует его. Вся надежда была на Романа. Теперь на тебя.

– Стоп! Не грохал я его!

– А чем докажешь? Я не видел. Свидетельница говорит, что ты…

– Вы же сами сказали, что ей верить нельзя.

– Мало ли что я сказал… А она тебя видела!

– Вы на чьей стороне, писатель?!

– А на своей! Мне поручено было сделать из внука детского писателя, а ты его грохнул, спугнул, прогнал, убил… Не знаю что! Нет его теперь! Ты будешь отдуваться! Как твое имя настоящее – говори!

От такого напора я впал в ступор. То ли из-за шока сегодняшних обстоятельств, то ли из-за всех странных событий этих дней я не мог вспомнить своего настоящего имени. И сколько ни пыжился – не мог.

Через время сообразил, что можно было бы, конечно, обратиться в полицию и по паспорту восстановить… Но сейчас, после исчезновения Романа, в доме которого я живу, и пусть и сумасшедший свидетель утверждает, что я его убил, как прийти самолично в полицию с таким вопросом?

– Ха! Не помнишь? Вот я и говорю: никчемный ты человечишка. Зачем жил-то?

– Писал, – удивляясь вопросу и очевидности ответа, уверенно произнес я.

– Зачем? Чтобы явить миру этот свой бред, который даже не можешь теперь вспомнить?

– А вы зачем писали? – придумав, как вывернуться, спросил я.

– Я звал детей творить добро и не делать зла. Учил их отличать хорошее от плохого. Помогал выходить из запутанных ситуаций. Учил хихикать над собой, чтобы не быть снобами. Учил помогать там, где просят, и не вмешиваться туда, куда просят не вмешиваться. Учил верить в свои силы и следовать за своей звездой.

– Ну, и я типа того…

– Тогда, когда писал сказки… – настаивал призрак.

– Ну, да…

– Предъяви! Давай вместе почитаем! Какие имена были потом?

– Не помню, – совсем растерялся я и погрустнел.

– Думай, Федя, думай!

– Я напишу в издательства, – осенило меня. – Сейчас есть такие технологии, которые позволяют определить подлинность авторства.

– У тебя денег таких нет! Ты представляешь, сколько издается книг? Тем более, что, как ты утверждаешь, твои книги выходили то там, то сям по миру…

– А вдруг кто-нибудь узнает мой стиль?

– Так у тебя ведь нет новой книги…

– Так вы же мне ее обещали!

– Не успеешь, даже если лично отнесешь текст в издательство и уговоришь прочитать слету, никто за день не прочитает. А потом три дня никто не отменял. На четвертый день ходить ты уже не сможешь…

Я не стал дослушивать и пошел в комнату, которую определил мне Роман, чтобы понять и разобраться, что делать и как быть.

Не спав почти всю ночь, я провалился в какой-то полусон.

Привиделась Софья. Она ходила вокруг моего дома и никак не могла найти вход. Один был наглухо забит, а второй завален каким-то хламом, который у нее не хватало сил разгрести.

Очнулся я разбитым. «Один разбитый, второй убитый» – сочинил я… ха-ха!… рифму и поплелся обратно в кабинет к деду.

В этот раз дед сидел в кресле, а я теперь получался в роли просителя у барина.

– А сегодня, между прочим, второй день уже, – произнес он каким-то необычным голосом.

– Как второй? – испугался я.

– А вот так: второй. Пора делать хоть что-нибудь… Начать писать что ли? Думать, как выкрутиться. Послезавтра отнимется левая нога.

– Ты говорил – правая, – когда я злился, само собой вырывалось «ты».

– Я говорил: левая.

– Правая, – с упрямством, достойным лучшего применения, настаивал я.

– А какая разница? – раздраженно спросил он.

– Никакой, – уныло пробормотал я.

– Ты не сможешь ходить. Ничего не надо завершить?

– То есть, вы хотите сказать, что моей жизни в любом случае оставалось всего восемь дней? И Роман был моим шансом выжить, если бы я угодил вам, сделав его детским писателем.

– Да. Мне про тебя ничего не говорили, кроме твоего срока. Мне поставили задачу сделать из внука детского писателя, чтобы он не профукал свой талант и предназначение, а про тебя я даже узнать ничего не могу. Ты не говоришь мне своего имени. Ты как – … старик запнулся… – как… – снова запнулся… – а, не важно! Ты не помнишь имени своего как охламон какой-нибудь несчастный! (Ругаться мне не положено! Нельзя нам ругаться! – объяснил свои паузы призрак.)

Вспомни! Отмотай назад и вспомни! – продолжил дед свою воспитательную речь. – А там посмотрим, я попробую узнать, почему ты больше нежилец здесь… Внук мой отказался, вот прям отказался выполнять поставленную перед ним задачу и отменил свое существование. Когда человек сам отменяет свою цель, ему становится незачем жить. И получается без разницы, как и умирать. Что с тобой, я не знаю. У тебя есть неделя. Иди, ищи себя.

Я вышел из дома ошарашенным и понял – то, чем я всегда гордился: написал, перешагнул, забыл, новый человек, – теперь играло со мной злую шутку.

Видимо, за каждое написанное слово мы в ответе, раз старик не видит другого выхода для меня…

Я бесцельно бродил кругами, силясь хоть что-то вспомнить, но стояла какая-то стена между моим прошлым и мной сегодняшним. Кто ее поставил? Я сам? Я не хотел помнить прошлого, чтобы не отвечать за него, как будто это не я все натворил?

Пришла Софья, села на крыльце и стала наблюдать за мной. Просидела минут 30, потом подошла:

– Что с тобой? – проникшись сочувствием, спросила любимая.

– Я писатель, – не придумав, что сказать еще, ответил я.

– Я знаю, – как-то очень естественно произнесла Софья.

– Откуда?

– Не знаю, откуда, – пожала она плечами. – Чувствую. Ты живешь в доме писателя, а я давно заметила, что неписателям здесь не комфортно. А ты ведешь себя здесь как рыба в воде.

– А ты? – удивившись такой логике, спросил я.

– А я обманула здешнюю действительность, – Соня улыбнулась.

– Как это?

– Я тоже пишу. Только не прозу или стихи, а картины.

– Понятно, – сказал я, лишь бы что-нибудь сказать…

– Что тебе понятно? Почему такой грустный? Что случилось? – с неподдельным участием и какой-то предельной искренностью спросила Софья.

– Мы теперь на «ты»? – как-то неуклюже поддержал разговор я.

– Думаю, тебе нужна помощь! А у «ты» расстояние между нами короче.

– Возможно.

– Так что же случилось?

– Я забыл себя, – вырвалось у меня от отчаяния.

– Как это?

И я рассказал ей все, что здесь написано, до встречи с Романом.

– А теперь, – продолжил я, – не могу себя вспомнить.

– Зачем тебе это сейчас?

– Чтобы показать тебе, – с лёту соврал я. – Раньше некому было.

– И если я не увижу твоих прошлых достижений, разве это что-либо изменит? Напишешь новую книгу… Вот я пишу картину и продаю ее, и вероятность того, что я ее никогда не увижу, просто чудовищная. И это сейчас, когда есть фотоаппараты. А 200 лет назад, как жили художники? Написал, продал и свободен. Так и ты! Молодец!

– Я тоже так думал раньше. Оказалось, со словом другая история.

– Ну как скажешь! Я могу тебе чем-то помочь? – ничего, видимо, не понимая в моих заморочках, поинтересовалась она.

– Вряд ли…

– Ты придешь сегодня?

– Боюсь, что пока я не найду себя в прошлом, я не смогу…

– Ладно! – Софья чмокнула меня в щеку и решила не мешать.

– Зайди ко мне, пожалуйста, послезавтра вечером, если я не появлюсь у тебя раньше… – попросил я на всякий случай, вдруг мне к тому времени уже понадобится помощь. Кто знает, что этот призрак теперь еще придумает…

– Хорошо! – отозвалась Софья и ушла.

– Дед, явись, – через минуту взывал я в кабинете.

– Ну что? Вспомнил? – мгновенно откликнулся он.

– Нет! Почему она ничего не спрашивает про Романа? Почему нет полиции?

– А я знаю? – прикинулся дурачком призрак.

– Может, он жив? Я ведь не видел его мертвым, я убежал. Мало ли, что эта бабка вопила…

– Эй, есть кто-нибудь живой? – раздался мужской голос у входной двери.

– Это еще кого принесла нелегкая? – не выдержал я и взорвался.

– Тарас Михалыч, – как-то странно улыбаясь, прокомментировал призрак. – Широкий…

– О как!

На правах единственного живого в доме, я пошел открывать.

– Здравствуйте! – сухо поприветствовал я посетителя.

– Здравствуйте, батенька, здравствуйте! – широко улыбаясь и раскрыв руки для объятия, радостно встречал меня довольно упитанный, лысоватый писатель – нескончаемая любовь Марго-Лены. – А я мимо проходил, дай, думаю, зайду к соседушке, похвастаюсь. Новую книгу несу из издательства. Подумал, что в доме такого великого писателя один экземплярчик будет как раз к месту и кстати.

– Спасибо от всего сердца! Премного благодарен, – решил я, не обращая внимания на условности (типа той, что мы как бы незнакомы), мимикрировать под обстоятельства. – Я, конечно же, поставлю на самое видное место домашней библиотеки. Польщен. Вы, конечно же, самый первый экземпляр занесли первым делом в наш дом?

– Безусловно! Вне всяких сомнений, батенька! Не попотчуете ли с дороги чайком?

– Обязательно! – решив не противиться обстоятельствам, ответил я в надежде выведать хоть что-нибудь о ситуации в поселке.

– И с Сонечкиным вареньем? – уточнил гость.

– Пренепременнейше! – в тон ему отозвался я.

– Я слышал, у вас с ней все наконец-то наладилось, – кричал он, расположившись в кресле, мне вслед, пока я пошел ставить чайник.

– Кто доложил? – с улыбкой в голосе, но нарочито деловым тоном спросил я.

– Ну, как кто? Баба Маня, конечно же!

– И больше ничего не говорила, кроме сплетен про Софью?

– Как же не говорила?!

Я в панике выглянул из кухонного окна на террасу.

– Обязательно говорила! Что вы замочили Романа? Конечно же, рассказала! Только я никому! Могила!

– Значит, уже все знают об этом? – не мог поверить я услышанному.

– Конечно, весь поселок, – подтвердил Тарас Михалыч.

– Весело! А где же тогда полиция? – реально удивился я, совсем не понимая, что мне теперь делать!

– Зачем полиция? – деловым тоном, я бы сказал, даже не спросил, а прокомментировал Широкий.

– Ну как же? Арестовывать меня!

– Помилуйте, батенька! Пока полиция сама не придет, никто никому ничего не скажет! – скороговоркой, как само собой разумеющееся, протараторил писатель.

– Как так? – не врубился я.

– А зачем?

– Что значит, зачем? Справедливость и всё такое…

– Да, какая уж тут справедливость! – снова размеренно, своим плавным и тягучим голосом, как будто объяснял первокласснику, начал Тарас Михалыч. – Справедливость заключается в том, что сейчас я вам помогу, а потом вы мне поможете. И еще справедливость заключается в том, что Ромка – этот никчемный отпрыск великого писателя – больше не будет слоняться со своей помощью по поселку вместо того, чтобы употребить переданный ему по наследству талант в дело, и перестанет мозолить глаза своим напускным благородством! Мы пашем как волы, а он только и делает, что шатается: там починит, тут подлатает. Никчемный человечишка, спустивший свой талант в канализацию мелких бытовых услуг.

– Да что вы знаете про Ромку-то! Он, может быть, был самым честным из вас! – вдруг почему-то я стал заступаться за Романа, хотя только вчера терпеть его не мог, да и не знал ни его жизни, ни его самого. – Он, может быть, почестнее вас всех. И хоть и не писал книжек, и спустил свой талант, как вы выражаетесь, зато не врал ни себе, ни людям. Вы вот с Леной живете, и вам не стыдно людям показываться, потому что совесть свою вы уже продали давным-давно! А ему было не стыдно, потому что она была у него чистой!

– Так за что же вы его такого праведника грохнули, а? – обидевшись и покраснев, прищурился Широкий.

– Да не убивал я его!

– Как же! Баба Маня никогда не врет… – считая это аргументом, ввернул писатель.

– Да слепая она!

– Видит она получше зрячих! Пойду я, батенька… А книжечку полистайте и на полочку поставьте, обязательно! – быстро откланявшись, пошел на выход Тарас Михалыч.

– Боже! Есть в этом поселке хоть один нормальный человек? – чуть ли не вскрикнул я, даже ничуть не заботясь, что меня слышит уходящий писатель.

– Конечно, есть. Обязательно есть. Только когда вы с ними встретитесь, несладко вам придется… – обернувшись и ухмыльнувшись чему-то мне пока неизвестному, произнес Широкий и, семеня своими короткими ножками, удалился.

– Дед! – надоело мне бегать в кабинет и закрывать глаза, взвыл я, прямо сидя в кресле на террасе.

– Что? – отозвался призрак, устроившись в кресле напротив меня.

– А писатели в этом поселке все такие придурошные? Что с ними? Выродились? Что случилось? Здесь есть кто-нибудь нормальный, кроме Романа?

– Есть, безусловно! – серьезно ответил дед. – Я, например!

– Не смешно! – я почти обиделся.

– Думаю, что пока встретиться с ними не получится, – грустно констатировал писатель.

– Почему? – удивился я.

– Не в том ты состоянии, чтобы общаться с нормальными! О чем? Ты даже представиться по-человечески не сможешь! Давай вместе вспоминать, про что была твоя предыдущая писанина и как тебя звали?

– Я писал детектив про… не помню, японцы, интерфейсы, разработки чего-то нового, напрочь не помню. Нет, я пойду другим путем, я пойду и узнаю, кто убил Романа. Сколько я буду сидеть и дрожать? Сколько это будет продолжаться?

– Сбежать решил? – пристально посмотрел мне в глаза призрак.

– А хоть бы и сбежать? Тебе какая забота? – с вызовом спросил я.

– Никакая! – как будто совсем равнодушно произнес писатель. – А как же Софья?

– А что Софья? Кто я ей? Да и зачем я ей? Что я могу ей дать? Никчемный ничего не помнящий писака, который ничего не может ни написать, ни вспомнить? И жить которому осталась… неделя?

– Не кажется тебе, что этот текст ты уже где-то слышал?

– Как я мог где-то это слышать, если я это говорю сейчас?

Сбежать – это была не моя мысль, это была его мысль, призрака! Я честно хотел пойти в полицию и узнать все, что можно, про Романа. И если суждено было бы посидеть какое-то время, то и посидел бы, чтобы они разобрались во всем.

Но мысль «сбежать» показалась мне в данном случае интереснее камеры с решетками на окнах.

Не раздумывая ни секунды больше, я ринулся за сумкой, в которую по неведомой мне причине прошлым вечером собрал все только самое необходимое, и пулей вылетел из дома.

Мне почему-то кажется, что люди под наркозом оказываются в том же состоянии, в каком оказался я в данную секунду. Когда ты живешь, еще что-то думаешь, может, просчитываешь вероятность предстоящих событий, а потом бац! – белая комната, и зависаешь в тишине и пространстве…

Так же и я, выбежав из дома, застыл на пороге террасы. В шаге от меня стояла она. Софья. Спокойная и собранная. Уверенность в действиях чувствовалась даже в позе, в которой она меня встретила. Кожаная куртка и джинсы каким-то невообразимым образом подчеркивали ее решительность.

– Я с тобой, – невозмутимым тоном, не приемлющим возражений, произнесла любимая.

– Сама напросилась, – только и бросил я ей, схватив за руку и потащив за собой.

Я думал, что много чего видел в этой жизни, и хоть ни… ничего не помнил, но достаточно понимал о людях и бытии. Но жизнь оказалась намного непредсказуемее моих представлений и фантазий…

Перед калиткой стояла новехонькая миниатюрная Бэха. Такие я видел только в автосалоне в Германии.

– Откуда? – в шоке спросил я.

– Садись и не спрашивай! – скомандовала моя хрупкая и мягкая Софья – художница и нежный цветочек.

Это было… шокирующе! Все остальное стало неинтересно, любопытство узнать любимую было сильнее инстинкта самосохранения.

– Откуда? – повторил я вопрос, когда спортивная машина пулей тронулась с места.

– Сереж! Если я хожу в легком летнем светлом платьице и живу в поселке художников – это не означает, что я девушка-ромашка, ничего не смыслящая в жизни. Я очень известный в Москве и за ее пределами художник. Мои картины стоят достаточно, чтобы прям на этой машинке довести нас через моря и океаны прямиком до Австралии, спрятать там тебя и не отдать никому. Но это ведь не вариант, правда? Нам ведь надо понять, что случилось с Романом? Правильно я думаю?

Я кивнул, немножко оторопев от такой информации и лишившись на пару мгновений умения облекать мысли в слова…

– А теперь у тебя задание, – продолжила моя девушка-не-ромашка. – Вот ноутбук. Я тебя везу. Тебе ведь все равно, куда ехать, если ты решил удрать или сдаться полиции? А ты пишешь, самую смешную книжку в твоей жизни…

– Какую? – опять ввергла меня в ступор любимая. Почему она имеет на меня такое магическое действие? Ступор – теперь мое второе имя?

– Автобиографию, конечно же! Тебе жить-то осталось всего ничего, каких-то там шесть дней, не правда ли?

– Откуда ты знаешь? – с вызовом спросил я, не выдержав такой осведомленности.

– Мне Роман сказал, – как будто это очевидно, произнесла голосом девушки-ромашки Софья.

– Зачем эта биография? – не понимал я логики.

– А что я скажу нашим детям? – повернув ко мне голову, деловым тоном спросила, улыбаясь, моя красавица.

– Сонь, какие дети? Было-то всего один раз… – умоляюще произнес я, не ловя кайфа от интриги!

– Ну не совсем один, конечно… если ты помнишь, но день был зачетный, вне сомнений. Я всегда его знаю… И то, что у нас с тобой будет малыш, тоже вне сомнений!

– Сонь! А это честно? – осознавая, что она не шутит, почти простонал я.

– Что любимый? – идеально играя свою партию, спросила любимая.

– Вот так, не предупреждая…

– Конечно, честно! А как иначе тебя вытащить из той … ммм… ситуации, так сказать, в которую ты себя загнал?

– То есть?

– Ну, ребенку ведь нужен папа? Нужен! Значит, ты нам нужен, и без тебя никак! И это значит, что тебя надо спасать! А это значит, что нам нужен малыш, чтобы его папу надо было спасать! Какая-то такая женская логика…. Ее никак иначе не объяснить…

– Ладно! Зачем писать автобиографию? – понимая, что с женской логикой мне сейчас точно уж не совладать, промямлил я.

– Потому что начинать с конца и отматывать обратно – глупо. Надо писать с начала… Родился, выжил, жил, радовался, учился, тупил, грустил, выжил, работал, любил, выжил, ну и так далее… Потом допишешь до этого дня и поймешь: кто ты, зачем и как докатился до того момента, когда решил, что больше не жить лучше, чем жить… Да, и кстати… Ты не хочешь увидеть нашего ребеночка?

Я промолчал… Я помню всех своих женщин и мимолетных, и тех, с кем жил долго. Я ж не пью, и так, чтобы не помнить, у меня не было, но такой, как эта, сидящая рядом, у меня еще не было… Эта была какой-то невообразимо особенной!

– Куда мы едем? – не найдя, что ответить, спросил я.

– Я познакомлю тебя с прикольным человеком.

– И чем он прикольный?

– Он? Да мы почти приехали, сейчас увидишь!

Мы подъехали к громадному зданию, на котором я прочитал много слов, два из которых звучали так: следственный комитет…

– Ты решила привезти им на блюдечке с голубой каемочкой отца своего ребенка, чтобы отомстить за парня, которого любила всю жизнь?

Она взяла меня под руку и, наклонившись к моему уху, произнесла: «Всё намного хуже! Я люблю теперь тебя всю свою жизнь. Она теперь не делится на «до» и «после». Ты теперь в моем прошлом, настоящем и, надеюсь, в будущем. И никого там нет, кроме тебя! Не бойся. Я не предам тебя!». Это были те мои слова, которые я мог бы сказать ей, но произнесла их она, и мне пришлось поверить.

Нас остановила охрана, Софья показала паспорт.

– Да. Товарищ генерал ждет вас и вашего спутника. Проходите! – сухо отрапортовал дежурный.

– Так просто? – спросил я в лифте.

– Ну, то, что лифт тоже прослушивается, можно было бы и догадаться. Так что ждать до лифта, чтобы спросить, было совсем не обязательно. Генерал, конечно же, просто поручился, что ты не тот, не этот, и не эдакий…

Мы вошли в приемную, а потом и в обычный, по всей видимости, генеральский кабинет:

– Софья! – хозяин кабинета поспешно встал с кресла и распростер объятья навстречу этой непредсказуемой женщине. После таких разворотов назвать ее девушкой у меня не хватит никакой смелости! Столько мозгов не может помещаться в головку милой девушки-ромашки…

– Тихон Владленович, познакомьтесь, это мой жених, о котором я вам все уши прожужжала, скоро свадьба, и еще чуть-чуть, и наследника произведем на свет… Дорогой, это папа Лены Марго!

– О! Очень приятно! Она не далее как вчера рассказывала мне про вас… – решил я быть почтительным.

– Что же говорила? – искренне удивился генерал.

– Как вы, любя, подарили им домик в поселке, – абсолютно забыв, что обещал держать язык за зубами, отрапортовал я генералу не хуже того дежурного на посту.

– О, вас посвятили в такие обстоятельства. Чем же заслужили честь знать такие подробности?

– Прослушал весь фельетон Афиногена.

– Мда уж! Вы действительно героический человек, – улыбнулся мне этот важный, по всей видимости, начальник. – Мне Софья описала в общих чертах проблему. Я попросил привезти вас сюда, чтобы лично засвидетельствовать, что мы разберемся в обстоятельствах исчезновения Романа и что вас никто не тронет, раз вы к этому не причастны! И я рад, что Софья, наконец, обрела свое счастье, и почту за честь быть посажёным отцом на вашей свадьбе! Спасибо за приглашение!

– Спасибо, Тихон Владленович! – мило улыбнулась Софья и кротко добавила: – Мы пойдем?

– Рад знакомству, – генерал протянул мне руку.

Раскланявшись, мы вышли из кабинета.

Помня о прослушке и улыбаясь этому обстоятельству, я дошел до машины молча.

Но как только я сел в машину, меня прорвало:

– Сонь, а нельзя как-то попроще жить? Без таких шоковых ситуаций?

– Как ты себе это представляешь? Здравствуйте, Сергей! Меня зовут Софья, я художница, зарабатываю хренову тучу денег на картинах, у меня есть Бэха последней марки этого года выпуска, сегодня у меня овуляция, приходите, пожалуйста, ко мне, а завтра мы поедем к генералу и уладим все ваши проблемы, а потом сыграем свадьбу и сразу родим ребеночка. Так?

Начав по-тихому хихикать, через пару мгновений сдержаться было уже невозможно! Мы смеялись долго и весело. Сняв смехом напряжение этого дня, я спросил:

– И теперь куда?

– Ко мне? – как-то просто и мило то ли спросила она, то ли констатировала.

– В поселок обратно? – удивился я.

– Нет, я там редко живу. У меня квартира в центре.

– А как ты оказалась тогда на Сурикова? – теперь уже беззаботно поинтересовался я.

– А я всегда оказываюсь там, где мне необходимо быть для достижения своей цели. Поэтому, в том числе, я и успешная художница. Я знаю, где, когда и кого надо встретить, чтобы продать свою картину.

– Так художник или художница?

– Это в зависимости от обстоятельств. Роман сказал, что ты должен писать по 8 часов в день. Не очень поняла, зачем именно так, но я ему почему-то верю… Может, ты уже начнешь?

Я открыл ноутбук и погрузился в воспоминания. Строчки складывались сами собой… Счастливое детство, по мнению всех вокруг… Только почему-то оно затмевалось провалами в памяти. Потом детдом, армия, литинститут и общага.

В детдом я попал сравнительно поздно и не хочу вспоминать о причинах этого. Но мне так было жалко тамошних малышей, что я начал сочинять для них сказки, да так втянулся, что это стало моей обязанностью. Каждый вечер я приходил в одну из младших групп и рассказывал им, что успевал написать за день. Это были волшебные миры с затейливыми сюжетами и развернутыми второстепенными линиями повествования. За три года в детском доме скопилось большое количество тетрадей. Уходя в армию, я отдал их другу, которого не призвали по состоянию здоровья. Друга звали Иван, Ванька – самый родной человек за годы жизни в интернате.

Пока я служил, он продал мои тетрадки за какие-то смешные деньги, и один умный дяденька на этом хорошо нажился.

Я вернулся и хотел подать в суд, так как у меня было много свидетелей, что это мои сказки. Но мне очень доступно объяснили, что станет со мной и всеми теми, кто попробует поддержать меня. И я простил этих убогих, решив, что напишу такое, что, конечно, затмит мои юношеские сказки.

Я упорно готовился к поступлению, работая в своем интернате. Литинститут окончил с отличием.

Потом первый роман и первый написанный роман, оба длиною в несколько лет. И первый разгром от профессора, прочитавшего, впрочем, мою писанину от корки до корки. Он высмеивал и глумился, говорил, что я зря просиживал штаны в институте и таких, как я – графоманов – миллионы…

До сих пор помню почти все эпитеты в свой адрес, поэтому, я, кстати, понимал чувства Романа, когда он отказывался выносить на суд публики свои произведения.

Это больно. Как песком по стеклу. Многим кажется, что писатель – он же ж писатель, для него раз плюнуть все это наваять, поэтому ему чихать, что о нем говорят, он послушает, послушается и все исправит, ему же проще пареной репы все переписать, или исправится и больше не будет писать, ибо не надо ему это вообще! И кажется, что стеклу не больно! Но на нем остаются царапины, и они не заживают, они навсегда, стекло тускнеет от каждой песчинки…

Да, к некоторым приходят мастера и шлифуют стекло, а у некоторых, как, видимо, случилось у Романа, такого мастера не находится! И он не оправился. И я бы мог не оправиться после критики того «светилы», но мне повезло…

Я несколько лет не мог подойти к письменному слову, работал то там, то сям, а потом вдруг однажды решил, что больше никогда не буду показывать свои произведения ни критикам, ни критиканам, и даже не буду узнавать, как будет принимать мои книги публика. Просто буду писать и публиковать, если будут брать к печати, под разными псевдонимами, чтобы никогда ничего не слышать, что скажут о моей предыдущей книге.