Читать книгу: «Кинжал во тьме», страница 3

Эйлу шагнул внутрь таверны. Её дверь слабо скрипнула, словно лениво подчиняясь чужаку. Воздух внутри был плотным и живым – настоявшимся на дыме от очага, влажных меховых плащах, разлитом эле, жареном мясе, сырой древесине и слабом привкусе лаванды, оставшемся от чьего-то недавнего прихода. Всё это сливалось в аромат, который не был ни приятным, ни отталкивающим, он был насыщенным, как сама жизнь в этом забытом богами краю.

Он никогда раньше не бывал в нордских трактирах. И ожидал увидеть что-то грубое, простое, наскоро сбитое из досок – прибежище для пьяных лесорубов и охотников. Но внутри оказалось иначе: таверна оказалась даже величественней, чем казалась снаружи. Высокие перекрытия, украшенные выжженными рунами, изогнутые балки, покрытые пылью времени, массивные столы, словно вырезанные из цельного пня. У дальней стены горел огромный очаг, пламя которого плясало в каменной пасти, вырезанной в виде звериного черепа – возможно, медвежьего. Огонь отражался в медных кружках, подсвечивал узоры ковров и дёргал ввысь змеящиеся струи пара от тушёного мяса.

Посетителей было с десяток, не больше. Все – местные. Их лица, обветренные, узловатые, казались вырезанными из дерева и одарёнными лишь малой толикой движения. Они сидели за столами, пили эль, ели, кто-то играл на флейте, выводя медленные, вязкие мотивы, похожие на предрассветную тоску. Разговоры текли негромко, лениво, будто вязли в дыму.

Подойдя к трактирщику – коренастому мужчине с большим животом и усталыми глазами, прятавшими за внешним равнодушием следы многих зим, – Эйлу попытался получить желаемое: комнату, женщину, горячую еду, всё то, что сделало бы его сегодняшний день хоть на крупицу мягче. Но, увы. Серебро кончилось, а то, что оставалось, хватило лишь на крошечную порцию жаркого и самую простую комнату на втором этаже – с низким потолком, единственным окошком и кроватью, которой, по ощущениям, уже лет сто.

Он кивнул, взял еду, и медленно, с лёгким скрипом половиц, направился к свободному, отстранённому от всех столу в углу. Он выбрал его не случайно. Там было темнее, тише, и он мог позволить себе погрузиться в собственные мысли, не тревожимый ничьими взглядами. Он опустился на скамью, откинул капюшон и, прежде чем прикоснуться к пище, медленно оглядел трактир – не как шпион, а как зверь, что ищет глазами слабое место, не желая быть застигнутым врасплох.

В этот момент раздался хохот.

Резкий, хриплый, почти звериный.

Эйлу обернулся и увидел: за соседним столом, спиной к огню, сидел норд. Рыжая грива волос, широкие плечи, челюсть, будто высеченная из скалы. Ростом был он не менее шести фэрнов, а если и меньше – то только потому, что сутулился, уменьшаясь на пару нармов¹². Его глаза светились тем особым, щенячьим огнём, в котором таился и задор, и вызов, и, быть может, лёгкое безумие.

Норд не смотрел прямо на него, но улыбка не сходила с его лица.

– Никакой он не драконокровый, дурак! – проревел норд, голосом, больше смахивающим на утробное рычание медведя. – Драконорожденный и точка! У вас там, в горах, такого сроду невиданно, так и знать никто не способен!

Он швырнул на стол массивный кулак, от чего кубки дрогнули, а куски хлеба едва не соскользнули на пол. С ним рядом сидели ещё двое: один поменьше ростом, с каштановыми спутанными волосами, в броне куда более скромной и потёртой, а другой – чужеземец, скварниец, с рунами, будто выжженными на смуглой коже от лица до самых запястий. Они сидели чуть позади Хартинсона, и потому их разговор без помех долетал до его ушей. Поймав чужой взгляд, парень быстро отвёл глаза, сделав вид, будто занят только своей порцией еды.

– У нас в горах это хорошо известно! – горячился скварниец, выпрямляясь и почти выкрикивая слова с певучим, тягучим выговором. – Верховное королевство Хеллорданар, откуда я родом, и Верховное королевство Фаурахрас, откуда я ныне прибыл в эти ваши земли, уже давным-давно на служении короне! Не называй меня чужаком, Свирепый! Мы такие же норды, как и вы, равнинные, хоть и с других холмов!

– Ага, Лорс! На услужение интегриро… интериро… – попытался вставить норд, но язык его запутался, а ладонь бухнула по столу с такой силой, что посуда загрохотала, звеня как колокольцы. – Чёрт!

– Интегрированные? Ха-ха-ха-ха! – расхохотался скварниец, оскалившись во весь ряд крепких желтоватых зубов. – О Шор, да брось ты это на душу!

– Хеллорданар… и Фаурахрас, говоришь? – влез в перебранку второй норд, почесав подбородок. – А это где вообще?

– Вот! Вот о чём я и толкую! – воскликнул скварниец, разводя руками. – Вы даже не ведаете, где находится Северный и Южный Сквар! Индриг, да на вас бы карту в детстве смотреть учить!

– Знаем, это он просто скупой дурак. – отмахнулся норд. – Да, Тирл? Император архарождённый, поскольку он… чёрт!

– Да! – вскричал скварниец, громыхнув снова по столу так, что пиво перелилось через край кружки. – Да, чёрт бы нас побрал! Я об этом и говорю – он не посещал башню Шооль’варасс, дабы возжечь там Огни Палленальере!

– Шооль’варасс не посещали с момента… Чё-ё-ёрт… а посещали ли её после Олафа и его войска, Но’ордаторун?

– Посещали, но очень давно. – отозвался Тирл, откинувшись на спинку скамьи. – Около двух сотен лет тому в быль.

– Но это не утверждает то, что он драконокровный. – нахмурился первый норд. – Столп тут не при чём, покуда он носит Амулет и соблюдает обет защиты мира. Наш правитель способен использовать возглас, как и другие императоры до него.

– Возглас¹³ подвластен всем! – возразил скварниец. – И архарождённым и архакровным. Может он, правитель наш, вообще арха-нтуро!

– Людоящер? – удивлённо воскликнул трактирщик, который всё это время, наклонившись над стойкой, подслушивал разговор. – Те, что с домов болот Гроти-Самел, аль с далёкой империи арха-тсюке?

Галдёж становился всё громче, накатывая волнами. Он уже успел поднадоесть Эйлу, глухо звеня в ушах, словно комариный рой. Парень отставил миску и чуть повернул голову, когда к нему приблизилась девушка в лёгкой льняной накидке. Её походка была размеренной, а лицо – таким ясным и чистым, что Эйлу показалось, будто он глядит в осколок самого небесного свода. Голубые глаза, прохладные, как утренний иней, и светлые волосы, собранные ленточкой, делали её похожей на фарфоровую статуэтку. Северянки – особенные женщины. Иные, чем на юге и востоке: в них жила непоказная преданность, терпение, материнская забота и вместе с тем какая-то неукротимая искра, от которой мурашки шли по коже.

– Ну, здравствуй, красавица. – сказал он с ленивой улыбкой, чуть приподняв подбородок. – Чем обязан твоему приходу?

Она плавно склонила голову, будто осенний лист, срывающийся с ветви. В голосе её звенело что-то тонкое, почти невесомое, как дыхание меж снегами:

– Я пришла убрать за вами стол, путник. Вы уже поели?

Её слова прозвучали не как вопрос, но как приглашение к тишине, к завершённости трапезы, к переходу в мир теней и снов. Она была помощницей трактирщика – совсем юной, с простым узлом волос и лёгкой накидкой из холста, что ниспадала по плечам, как утренний иней на ветвях северного леса. От неё пахло хлебом, жаром очага и чем-то неуловимым – может, только что вымытой посудой, может, северной рекой, в которой купаются рассветы.

– Да, уже. – отозвался Эйлу, почти шёпотом, чтобы не вспугнуть хрупкость момента.

Она кивнула и, ничего не сказав, аккуратно собрала деревянную посуду, будто исполняя древний ритуал. Ни один её шаг не издал ни скрипа, ни звона. И вот… её больше не было. Лишь лёгкий холодок остался в воздухе – след ушедшего присутствия, будто после напевной баллады, что звучала в зале и вдруг оборвалась.

Он остался один. Мгновение тишины, и на него, как на обветшалую башню, вдруг обрушилась усталость. Пресыщенное тело требовало покоя, но душа всё ещё задерживалась в этом странном северном вечере – между светом камина и шорохами чужих разговоров, между дымом жаркого и созерцанием её голубых глаз.

В груди защемило. Даже не от желания, а от ощущения, будто что-то ускользнуло между пальцев. Какая-то неразгаданная возможность, не дожившая до слова.

Эйлу вздохнул и поднялся.

Тяжёлыми шагами он прошёл мимо стойки, бросив на трактирщика короткий взгляд, и направился вверх по деревянной лестнице, что вилась вдоль каменной стены, к его комнате. Ступени под ногами скрипели, словно рассказывали друг другу о былых странниках, ночевавших здесь до него. Стена была неровной, исписанной древними зарубками и пятнами времени, а за окнами начиналась ночь – дикая, чёрная, как нордская бездна.

Он прикрыл за собой дверь. Щёлкнула щеколда. Внутри пахло старым деревом, засохшей лавандой и чуть… чем-то пряным, будто кто-то когда-то здесь прятал булку со специями. Комната была тесной, но в ней было всё: кровать с потемневшими подушками, медный таз с водой, и крохотное окошко, в которое заглядывала звезда.

Сбросив плащ и сапоги, Эйлу рухнул на кровать небрежно, тяжело, с тем наслаждением, что испытывает путник, добравшийся до крыши после тысяч шагов по земле, полной шипов. Потолок был низок и шероховат, будто с потолка капала вековая тишина.

Он смотрел в него долго. Пытался думать – о дне, о девушке, о странных разговорах внизу. Но мысли были вязкими, как мёд, и сон подкрался внезапно, как охотник в траве. Глаза закрылись сами собой. Осталась лишь тяжесть, благословенная тьма и тёплая, обволакивающая забывчивость.

И где-то вдалеке, там, за пределами снов, всё ещё звучал голос трактирной девушки, тихий, как снег в полях:

– Вы уже поели?..

***

Проснувшись после крепкого, неестественно долгого сна, продлившегося, по всей видимости, не меньше четырнадцати часов, Эйлу медленно потянулся, будто размораживая себя изнутри. В груди всё ещё покалывало тяжестью снов, оставивших лишь смутные тени в памяти, но он почти сразу нащупал амулет. Старый, потёртый временем и трением в пути, он всё же хранил величие. Подарок отца. Серебро, обвитое нитями золота, в центре – резной дракон, хищно склонивший голову, обрамлённый мелкими драгоценными вставками, как будто чешуйчатым ореолом былого величия.

Едва пальцы коснулись холодного металла, память обрушилась на него, будто буря с гор.

Снова нахлынули воспоминания…

…Отец был высокий, почти на голову выше любого мужчины в деревне. Не человек, а скала, словно выточенная из гранита, вечно хмурый, вечно молчаливый. У него были плечи, на которых можно было уместить целый кузнечный горн, и руки, державшие огромный боевой молот как детскую игрушку. Он был живым олицетворением того, что значит быть нордом. Настоящим. Суровым. Несгибаемым.

С юности отец служил в Гильдии Воинов. Там его знали как мастера – безапелляционного, молчаливого, но безупречного. Он не только учил, он лепил из людей оружие. Иногда буквально. А мне пришлось расти под этим взглядом. Каждый день – тренировки. Каждый день – удары. Сначала боль, потом привычка, потом ярость, потом дисциплина. Так он говорил.

Мама же была совсем иной – тёплая, спокойная, тонкая, как дыхание Востока. Из неё пахло сушёными травами, толчёными лепестками и старым пергаментом. Она была алхимиком, умелым, хитрым, почти сказочным. Мне достались её черты – и внешне, и внутренне. Глаза, рост, тело, ускользающий разум. Она учила меня варить отвары, лечить травами и распознавать яд по запаху. Втайне я всегда тянулся не к лечению, а к ядам. Они были… честнее.

В возрасте пятнадцати лет я покинул родную деревню и… ограбил свой первый караван. В одиночку. Ночью. Была настоящая кровавая бойня, пришлось прирезать их как скот. Поначалу было жаль невинных наёмников, но пришлось отбросить сострадание и жалость ради выживания. Такими темпами, кражей за кражей, убийством за убийством, я сколотил довольно дурную репутацию в своём королевстве…

Он даже не уловил, в какой именно момент оказался на первом этаже. Всё как-то само собой: ступени мягко подались под ногами, воздух стал гуще, насыщеннее запахами еды, дыма, пыли и человеческой усталости. Где-то в углу что-то звякнуло – деревянная кружка о край стола, чей-то грубый смешок, тиканье старого часовника на стене. Всё это – неважно. Важно только одно.

Холодная вода.

Он склонился над бочкой у стены – той самой, что трактирщик держал для путников. Ржавые обручи, треснувшее дерево, заплесневелый край. Но вода в ней была свежей, льдистой. Эйлу зачерпнул пригоршню и окатил себя по лицу, по шее, по груди. Потекло по ключицам, ушло под рубашку, задрожало на коже. Он зажмурился, будто гасил в себе чужой огонь. Словно бы это не вода, а сама реальность возвращала его из долгого сна.

Где-то за спиной, с усталой натугой в голосе, трактирщик спросил:

– Вам ещё чем-то помочь?

Герой мотнул головой, не оборачиваясь.

– Не надо.

Простой, короткий ответ. Почти шёпот. Ему действительно больше ничего не было нужно.

Он стоял, опершись на край бочки, пока не почувствовал, как дрожь покидает его руки. В голове начал складываться простой и холодный счёт. Сколько времени прошло? Сколько он провёл в дороге, питаясь падалью, сухим мясом, болотными корешками? Всё ради этой глухой, забытой деревушки, в которой даже ворота не трудятся поставить.

– Сейчас уже пятнадцатое число Последнего урожая девятьсот четвёртого года Первой Эры, это получается… – пробормотал он себе под нос, глядя в узкое окно, где небо уже окрашивалось в закатный цвет. – Я около двух месяцев потратил, чтобы добраться до этой деревни, питаясь чем попало с дороги и мелкими дикими животными. Потратил слишком много времени и сил. Долго и убого… Чёрт!

Суур уже уходило, уже переставало палить по-настоящему; в воздухе ощущалась та лёгкая сухость, что предшествует осенней злате, когда листья только-только начинают сомневаться в собственной зелени. Протяжный шорох деревенского утра доносился отовсюду: от домов с облупленными ставнями, от изгородей, раскачивающихся под ленью ветерка, от снов, не до конца покинувших лица прохожих. Выйдя из трактира, Эйлу на мгновение задержал дыхание – в этой простоте и тусклом свете было что-то по-своему обнажающее. Всё казалось до ужаса реальным.

Наискосок от главной дороги, на информационной доске, вбитые грубо, но старательно, трепетали на ветру объявляющие листовки. Они были свежими, ещё не раскисшими от дождя и грязи. На них – грубая, но узнаваемая физиономия: чуть небритая, срезанная неумелыми чернилами, кривоватая, как память недруга. А ниже – кривой почерк деревенского писаря: „Разыскивается. Украл сумку и кошель лесника Брантора. Награда три серебряных.“

Они не стали медлить.

Стражники уже ходили по селению, притопывая тяжёлыми сапогами, поднимая пыль, заглядывая в окна и лавки. Слишком быстро для такой деревни. Слишком целеустремлённо. Слишком громко.

Эйлу не понадобилось двух взглядов, чтобы понять, что происходит.

Он тут же втянул голову в плечи, поднял капюшон на засаленную, ещё не высохшую после умывания голову и прижал полы плаща к телу. Почуяв неладное нутром, он начал двигаться вдоль тропы, будто бы неспешно, но на деле – выверенно, отстранённо, без единого взгляда на лица.

Он хотел раствориться.

Как тень в ночи. Как мысль, которую не успели поймать. Как кошель, который уже не вернуть.

У поворота, где старая липа роняла на тропинку свои первые листья, он заметил его. Старика.

Того самого. Того, кто махал вслед, кто смеялся и подсаживал к костру, кто шёл рядом и казался безобидным.

Теперь – он стоял, торопливо, с влажным блеском глаз, размахивая руками перед молодым стражем с медной застёжкой на воротнике. Пальцы дрожали. Губы шевелились быстро. Он был возбуждён, оживлён, он говорил.

«Нужно как можно скорее уходить.» – оценив ситуацию, подумал плут.

Мысль пронеслась в голове Эйлу, как обрывистый порыв ветра, что почти срывает с дерева жёлтый лист. Он не задержался, не споткнулся. Только усилил шаг. Без бегства. Но с той плотной решимостью, которая делала бег ненужным.

Вскоре он снова оказался у знакомой лавки – та самая, что днём ранее вызывала странное ощущение: то ли надежды, то ли опасности. Угрюмо стоявшая на окраине, будто стыдясь своих тайн, она выглядела так же неприметно, как и раньше. Только теперь дверь была приоткрыта.

«Так… а работает ли она вообще? Сегодня вроде бы… шориус… или всё же послесиус?.. Чёрт, какой сегодня день недели?»

Дни недели, как и месяца в рамках сезонов, были давно обозначены эльфийским астрономом и литургом Саэл'Ринном Лаэн-Таэлем¹⁴. Неделя же, понятие которой ввёл в обиход Тайвур Снежнобородый, состоит из семи дней, первый из которых – первиус, с момента первого числа Далёкой звезды тысяча двести пятьдесят первого года Драконьей Эры. За ним следуют вториус, третиус, середиус – знаменующий середину недели, суббиус и, наконец, послесиус.

«Ладно… Неважно»

Он толкнул дверь. Она поддалась с лёгким скрипом, словно сама воздухом вздохнула. Открыта.

«Видать, всё же шориус.» – промелькнуло в голове, как случайный отблеск.

Тихо.

Никакого приветствия, ни единого шороха. Лишь аромат сухих трав и чего-то резкого, тягучего, похожего на уксус, встретил его на пороге. Магазин алхимика, казалось, дремал в собственной тени, в собственном времени. Свет, пробивавшийся сквозь мутное оконце, расплывался пятнами на полу, покрытом неровными досками. Казалось, здесь всё старше, чем он сам: и эти доски, и воздух, и сама тишина.

С обеих сторон от прилавка громоздились массивные, потемневшие от времени еловые шкафы. В их глубине – целые ряды склянок, бутылочек и пузырьков, вытянутых, пузатых, обёрнутых в верёвочные узлы и сургуч.

Эйлу задержал взгляд на знакомых микстурах: «Слабое лечение», «Скорость и проворство», «Кратковременная невидимость». Этикетки были чуть выцветшие, кое-где с подтёками чернил. Всё же понятные. Привычные. Надёжные. А вот за ними, будто спрятанные от лишнего глаза – яды. Они стояли аккуратно, не выставленные напоказ, словно затаившиеся звери. Пузырьки – невзрачные, но, по сути, опасные. Некоторые были с тускло-зелёным отливом, другие и вовсе бесцветные, как вода из ледяной реки.

Эйлу склонился ближе, вчитываясь в надписи: «Экстракт крылатого клыка», «Настойка глубинной рогозы», «Прах безмолвного мха». Слишком слабо. Слишком просто. Или фальшь? Он не тронул ни одного. Только смотрел. Глаза бегали по надписям, как по следам, ища знакомое, смертоносное, настоящее. Составы были очевидны, примитивны, слабые. Всё это для городских новичков, а не для настоящего ремесла.

– Эй… Есть тут кто? – негромко окликнул он, не отрывая взгляда от стеллажей, на которых стеклянные банки теснились, будто заключённые в холодных ампулах древние духи болот и скал. – Эге-гэй? – повторил он, чуть громче, с оттенком раздражения, но голос всё ещё звучал глухо в вязкой тишине лавки, словно утонул в пропитанном зельями воздухе.

Позади прилавка громоздился тяжёлый, перекошенный от времени и веса стеллаж. Его балки были тёмные, будто вымоченные в дёгте, и каждая полка держала десятки сосудов, мисок и щепоток – рассыпанных, уложенных, спутанных в узлы и сушёных до неузнаваемости. Некоторые из этих ингредиентов были знакомы Эйлу: он рос среди трав, знал их названия, их опасности, цену и повадки лучше, чем знал когда-то имена своих друзей. Но были и такие, что встретить можно было лишь в ускользающих тенях родных лесов – тех, что раскидывались далеко на востоке, за горами, в забытых государствах, где восходы пахли железом, а ночи были полны шорохов древних духов.

Он остановился, разглядывая миску с узловатым, иссохшим корнем. Его тонкие жилки напоминали тянущиеся жилы дерева хлаар – опасного, капризного исполина, росшего только в укромных участках восточных чащоб.

И память всколыхнулась.

Он вспомнил, как брёл по туманному лесу рядом с матерью, сжимая в онемевших от холода пальцах нож-скребок. Как они искали эти деревья по особому скрипу ветвей, по почти невидимым трещинам на коре. Как мать шептала:

«Не пей сок… Даже не нюхай… Даже не думай. Это яд, Эйлу. Живой, быстрый, как змея. Он убьёт не сразу, но всегда – если допустишь ошибку…»

Он помнил, как следил за тем, как она надрезает кору, вынимает тонкие сгустки млечного яда и бережно прячет их в пузырёк, будто святость. Помнил, как однажды ошибся – и неделю провёл, обездвиженный, в лихорадке.

Уголки его рта дрогнули. То ли в улыбке, то ли в судороге. Но всплеск воспоминаний принёс с собой не тепло, а тянущую тоску: тяжёлую, как болото. По коже пошли мурашки, будто кто-то провёл ледяным лезвием вдоль позвоночника. Где-то глубоко внутри что-то скрежетнуло – как скрип несмазанных дверей, за которыми заперт дом, которого уже не вернуть.

Он вздрогнул, когда грубый голос вынырнул из-за прилавка:

– Чего орёте-то, а? Ну?.. Чем могу помочь, может, чего подсказать?.. – голос был усталый, раздражённый, как будто это уже сотый за день вопрос, и каждый из них был одинаково бессмысленным.

Из-за закопчённой арки вышел человек в тяжёлой, длинной мантии, отороченной потрёпанным мехом. На поясе висело несколько колб, будто застеклённые сердца диких зверей, в которых покачивались густые, тошнотворно вязкие жидкости – зелёные, янтарные, багровые, будто выжатые из полночной луны. Его лицо было хмуро, губы сжаты, взгляд отрешён, будто он жил в иной плоскости, за пределами лавки, людей, слов.

– Или вы очередной „больной“? – его голос прозвучал из-за прилавка как выстрел из засыпанного пеплом древнего пистолета, без особой надежды на ответ, словно произнося заезженную фразу, повторяемую им бесчисленное множество раз.

Он показался молодым – лет двадцать пять, не более, – хотя в его взгляде таилась усталость и тяжёлая обременённость какой-то жизненной тайной. На нём висела увесистая, длинная мантия, которая, казалось, была сделана из плотной, почти каменной ткани – тяжёлая, неповоротливая, будто сама природа сковала её морозом и временем. Колбы с непонятными зельями звенели на поясе, придавая ему вид странника-алхимика из древних сказаний. Его глаза слегка затуманены, будто он смотрит сквозь мир, а не на него.

– Больным меня не называй и пальцем не тычь. Ты не местный, не так ли? – прорычал плут отрывисто, словно скрип ветхой двери в пустом доме. – Ты не местный, да? По тебе сразу видно… седой волк средь беззащитных овец. Откуда ты?

Он стоял в тусклом полумраке лавки, где пахло смесью старой кожи и трав.

– Пф-ф. – скрестил руки на груди, глубоко вздохнув. – Неужели это столь важно? Странный вы какой-то… Допустим, что да, верно. Я родом из Тимерийской Империи, или как её величают норды – „Восточная Коалиция“. Если быть точнее – из маленькой, едва заметной на карте деревушки одного из королевств. Я долго путешествовал и вот решил ненадолго остановиться здесь, в этом краю.

В глазах плута мелькнул скепсис, будто он слушал не человека, а тень чужого рассказа, который слышал слишком много раз.

«Тоже мне, „империи“…» – проскользнуло в мыслях, и он слегка поморщился, усталый от пустых слов и громких названий.

Явно уставший за день, он монотонно зрил на героя. Алхимик едва заметно дёрнул головой, как будто спрашивая, чего же тот хочет.

– Мне нужны деньги, подойдёт любая работа. – выдавил из себя плут, голос чуть дрогнул от непривычного откровения.

Внутри его головы мелькнула мысль:

«Зачем мне работа? Я же могу просто обокрасть это жалкое семейство хреноваров… Нет уж! Никаких больше краж, по крайней мере, сейчас.»

Он ухмыльнулся, чуть приподняв уголки губ, и пристально, словно раскладывая алхимика на мельчайшие частицы, окинул того взглядом, тяжёлым, как зимняя ночь.

– Ну так что?

– Да, у меня есть для вас небольшая работёнка. – произнёс алхимик, чуть потянув слова, будто измерял их вес. – Не знаю, сможете ли вы с ней справиться…

– Валяй. – плут дёрнул рукой, приглашая продолжать.

– Нужно раздобыть достаточно редкий ингредиент – мёрзлый синесвет ¹⁵ . Растёт он в пещерах неподалёку, в этих заснеженных краях. Больше его нигде не достать.

– И всё? – усмехнулся герой, ощущая лёгкое возбуждение. – Ну это явно мне по силам.

– Посмотрим… – загадочно ответил алхимик. – Время – деньги. Синесвет, если вы не в курсе, представляет собой тускло сияющий голубой гриб, растущий только в глубоких пещерах. По своей сути он является сильным катализатором, способным усилить практически любое, сваренное даже не опытным зельеваром, снадобье…

– Мне это известно. – спокойно сказал Эйлу, хотя не знал, чем именно мёрзлый отличается от обычного.

– Вот как… – проблеснула искра уважения. – Похвально, похвально… Мало таких, кому известно. Местные так вообще не слушают, внимая только награде.

– К сожалению.

– Ну так что, берётесь?

– Как сказал ранее, мне подойдёт любая работёнка. Назови лишь цену.

– Хм-м-м… – протянул алхимик, словно выбирая монеты на весах. – Цену, говорите? Дам вам пятнадцать серебряных за это, не больше.

– Я согласен, – кивнул герой. – но только мне нужно будет что-то на перекус, не против, если я возьму твою домашнюю стряпню? Денег на другое у меня сейчас нет.

Нехотя, словно с тяжестью на душе, мужчина протянул ему небольшой мешочек – потёртый, местами чуть залатанный, будто собирался носить его сам. В свете тусклой лампы ткань казалась грубой, но крепкой, впитывающей запахи сотен дней и ночей, проведённых в тени лавки.

Герой осторожно заглянул внутрь. Там лежал скромный, но бережно уложенный недельный запас еды. Рядом – парочка зелий, флакончики с жидкостями, чей блеск пронзал полумрак, обещая силу и исцеление. Ещё аккуратно сложены были бинты – простые, но надёжные, готовые прийти на помощь в самый нужный момент. И, наконец, карта, нарисованная от руки… пером и чернилами, чёрными и выцветшими, с извилистыми тропами, таящими неведомые опасности.

Он без слов кивнул – немой знак благодарности, искра признательности, что согревала даже в этом холоде. Медленно, не спеша, сделал шаг в сторону выхода, чувствуя, как мешочек удобно устроился на дне рюкзака, готовый стать его спутником в предстоящем путешествии.

– Коль все до вас, вероятно, в лучшем мире, – донёсся голос алхимика, хрипловатый, но не лишённый тени заботы. – держите. Думаю, вам это пригодится. И постарайтесь не умереть, подобно остальным.

За спиной мелькнул лёгкий хохот – дерзкий, полный решимости:

– Хах! В скором времени вернусь, алхимик. Приготовь деньги и ожидай.

Дверь с тихим хлопком захлопнулась, и холодный вечерний воздух, пропитанный запахом снега и мокрой земли, ворвался в помещение, наполняя лёгкие свежестью и предчувствием.

На улице начало холодать, и первые снежинки, лёгкие и бесшумные, закружились в танце метели, делая видимость почти призрачной, словно мир сжался до узкой полосы света и тьмы.

Эйлу застегнул верхние пуговицы своего плаща, тяжёлого и тёплого, что свисал с плеч, защищая от надвигающейся стужи. Он аккуратно переложил карту из рюкзака в небольшой карман на груди – к самому сердцу, – и, сжимающий ремни рюкзака крепче, сделал первый шаг в ночь, полную опасностей и загадок.

«Синесветы, значит?.. Хотелось бы чего-нибудь более интересного и стоящего.»

И с этими словами, растворяясь в холодной метели, он двинулся навстречу своему новому испытанию.

***