Читать книгу: «Кинжал во тьме», страница 2

– Осторожно. Смотри внимательнее под ноги. – негромко бросил Эйлу, чуть пригнувшись и показав горящим концом палки в сторону спуска, что прятался среди переплетений корней, наледи и снежного настила.

– Я помню про неё. – отозвался его спутник, замедлив шаг. – Лучше сам смотри под ноги. Ещё чуть-чуть – и влетишь в овраг. А, может, и хуже – в болотную трясину, и кто тебя потом найдёт?

Голос его был ровен, но за словами скрывалась натянутая, почти старческая колкость – не ради ссоры, а чтобы не замёрзнуть в тишине.

Они шли меж исполинских деревьев. Преимущественно хвойных, вечнозелёных, чьи лапы были увешаны инеем и сном. Некоторые из них тянулись ввысь на шестьдесят пять фэрнов – гиганты, пережившие войны и рожденья империй. Среди них выделялись снежные яблони – низкорослые, скрюченные от зим, но плодоносные: их мелкие плоды были сладки, питательны и обладали слабыми целительными свойствами, особенно при заваривании. Редко, но всё же встречались и нордские пихты – светлые, почти серебристые. Их древесина славилась своей прочностью, стойкостью к гниению и временем: из неё строили стены храмов, рамы для луков, гробы для великих.

Далеко на север, выше по склонам начинались плоскогорья – тяжёлые, суровые участки земли, лишённые деревьев, но изобилующие смертоносными лощинами, коварными разломами, что вели вглубь подземелий, где лёд не таял и во времена бурь. Ущелья там были настолько узкими, что не пропускали свет, и достаточно было одного неверного шага – и человек исчезал навсегда, замурованный снегом и равнодушием мира.

Чем дальше, тем безмолвнее. Вдали, там, где плоть земли сливалась с горизонтом, начинались Просторы Вечных – земли, столь холодные, что дыхание кристаллизовалось у губ, а разум начинал слышать шёпоты льда. Их отделяла от Дальнего севера лишь Великая Северная Стена – Двуликая, как называли её норды: с одной стороны гладкая, как отточенный клинок, а с другой – изрезанная временем и метелью. У её подножия стояла Последняя Надежда – крепость, что держала стражу иль какой-то орден.

А за стеной были только хребты. Могучие, белые, покрытые кристаллическим льдом, который не тает даже при дыхании дракона. Там начиналась Драконья Мерзлота… Только лёд. Только ветер.

– Поведай-ка мне… что водится в здешних местах? – голос прозвучал негромко, но в нём чувствовался интерес, тот самый, что таится в груди у человека, готового заглянуть за край карты, туда, где неведомые твари становятся реальностью.

Ветер тихо полз между деревьев, то замирая, то поднимаясь в лёгкий стон, будто сам лес подслушивал этот разговор. Хворост под сапогами хрустел, как кости, спящие под снегом.

– Ну… – охотник задержал дыхание, словно вслушиваясь не столько в вопрос, сколько в память. – Странно, что ты не знаешь этого… по книгам, я имею в виду… Слово за словом ты, вроде, всё собираешь, а вот подлинного – не знаешь. А ведь тут, на Севере… многое. Многое, путник. Всё, что движется – может убить. Всё, что не движется – уже кого-то убило. Здесь встречается всякое…

Он отвёл взгляд, будто не хотел, чтобы чужак увидел, как глаза его на миг затуманились – не страхом, нет, скорее чем-то сродни почтению. Перед природой. Перед тем, что в ней живёт.

– Среди местной фауны особо стоит упомянуть лесных белых медведей… и нордских саблезубов.

– Почему именно их? – Эйлу чуть наклонил голову. – В чём особенность? Я наслышан о куда более ужасных тварях… Сказки, не боле?

Ответа сразу не последовало. Вместо этого был короткий треск ветки под ногой, чуть слышный, но вызывающий у охотника резкое, почти болезненное вздёргивание головы. Он поднял руку, пальцы чуть дрожали.

– Храни тебя Шор… – выдохнул он, внезапно с горячей досадой в голосе. – Твари эти… не шутка. Не сказка! В глуши, в самой глухой из чащ, они редко показываются. Почти никогда. Иные скажут, будто их не существует вовсе… но это… это ложь! Просто ты не удостаивался лицезреть их собственными глазами, вот и не веришь.

Он замолчал на миг, будто сам себе напомнил что-то, что следовало бы забыть.

– Местные медведи имеют окрас белый, подобный самому снегу. Настолько чистый, что во время пурги он исчезает вовсе… становится неотличим от бурь и ледяной крошки.

– Маскировка. – тут же подметил Эйлу. – Хищник, растворяющийся в пейзаже. Идеально для засады…

– Верно говоришь! – старик оживился, голос его зазвенел напряжённой нотой. – Потому и держи ухо востро, путник. Медведь этот – не просто зверь. Это сама природа, с её когтями, клыками и холодом, запертой в живом теле. Он не шумит, не предупреждает, он просто появляется – и ты уже в пасти. Но я не охочусь на них. Моё время… прошло. Было, да прошло. Теперь старому дураку ближе грибы да ягоды. Тихо. Спокойно.

Он хмыкнул, шагнул дальше, раздвинул еловую лапу.

– А вот саблезуб… другое дело. Хищник куда более своенравный. Поимка его – редкая удача, чаще всего смертельная. Но… мех у него – сказка. Тёплый, плотный, непромокаемый, да ещё и в цене неимоверной.

«Да уж… Мне бы это сейчас. Обернуться бы в такой мех… не так бы было зябло, не так бы ломило суставы…» – подумал Эйлу, поёживаясь, будто его промозглый воздух севера пробрал до внутренностей.

– Каждый уважающий себя норд, – продолжал охотник. – должен иметь такую шкуру. Повесить на стену, как знак силы, стойкости, победы. Такая традиция у нас. С древних времён. И пусть мясо этих зверюг несъедобно – шкура окупает всё.

Герой приостановился, чуть сбавив темп. Он обернулся – позади, тяжело вздыхая, карабкался по оврагу старик. Воздух парил из его рта туманными клубами. Старик хрипел, но глаза его были всё так же внимательны, колючие, будто сомневались, не приведёт ли дорога к новому предателю.

«Помню-помню… Саблезубье мясо токсично. Отличный ингредиент для яда. Чрезвычайно мощного. Несколько капель… и умираешь без крика.»

– Распространены они по всему континенту… – выговорил охотник, отдышавшись. – Но… на севере они вырастают до невероятных размеров. Чудовищные коты. Величиной с повозку. Их окрас бывает разным – полярный, с пятнами, как у тюленя, или угольно-чёрный, поглощающий свет… а иногда… иногда ослепительно-белый. Ледяной. Ветра мимо такого не идут. Они слушают его.

– Для таких, как ты, – с ухмылкой поддел Эйлу. – добыча, должно быть, очень даже завидная. Уж не торгуешь ли ты шкуры, старик?

– Торговал. И у меня она есть. Хранил. Серая, в пятнах цвета утренней дымки. Дорогая вещь. Редкая.

– Тяжело было выследить?

– Тяжело… – глаза старика вспыхнули чем-то неуловимым. – Кто знает… это была охота на хищника, или всё-таки охота хищника на меня? Большие кошки не одиноки. Они ходят в стае. Предпочтительно ночью. Когда в лесу даже воздух замирает. Это делает их почти невидимыми и непомерно опасными… особенно для тех, кто не готов.

«Они как я… – вдруг промелькнуло у Эйлу. – Охотятся ночью. Молча. Из тьмы. Без следа.»

– И не стоит забывать про волков… – добавил охотник. – Их тут… больше, чем деревьев, кажется. Особенно снежных. Умнее обычных. Хитрее. Молчаливее. Сильнее. Больше. Редко воют. А вот когда не воют – тогда бойся.

Он замолчал. Тишина звенела. И вдруг – над головой, почти с издёвкой – закричали вороны, чёрной волной поднявшись с ветвей. Их крики потрясли воздух, будто прорвавшись из иной реальности.

– Есть и другое. Морозные приведения⁶… – голос охотника стал шепчущим. – Видел их дважды. Один раз – почти сожрали моего спутника. Не тени, нет. Настоящие. Лёд, магия и смерть. Ужасные создания.

«А он действительно много знает… С останков этих „приведений“ вроде бы получают «Морозную дымку», необходимую для зелья «Сопротивления холоду» и «Ледяного паралича»… Чёрт, как же я давно не практиковал алхимию, вероятно, и рука уже ослабла.»

– А что насчёт огров? Снежных троллей? Великанов? – голос охотника вновь стал громче, как будто вспоминал боевые песни. – Они тоже здесь, чужак. Не сказки это. Исполины. Высотой в тринадцать фэрнов, представляешь? Тринадцать! Ты бы и глазом не моргнул, а он уже тебя держит в горсти.

– Ну… это уже откровенно сказки. Не верю! А что там с дичью? Я про ту, что не откусывает голову при встрече. Ха-ха-ха!

Эйлу рассмеялся. Рассмеялся звонко, на грани. Смех от усталости, от холода, от сознания того, что всё это, возможно, вовсе не шутка.

– Аргх! – охотник всплеснул руками. – Не сказки это, говорю тебе! Тут что угодно может тебя сожрать. Даже трава. Даже камень.

– Сомневаюсь. – хмыкнул Эйлу.

Где-то в стороне снова взметнулись вороны, закричав так, будто за спиной уже стояло нечто, вытянувшее когти к их спинам.

– Среди тех, кто не хищник, – продолжал охотник. – встречаются иные твари. Например, вепри. Огромные. В бешенстве такие вепри пробивают кольчугу, словно это тряпка. Их клыки… не клыки, а сабли!

Эйлу тяжело вздохнул. Обвёл взглядом промёрзшую тропу, исчезающую в снежной мгле. Плечи его дрогнули.

– Или, говоря куда короче… – буркнул он, вытирая нос рукавом. – Север, мать его, прекрасен!

И снег зашуршал дальше под их ногами – как будто согласился.

***

Потихоньку начало светать. Эйлу не приходилось видеть таких высоких и кронистых деревьев в краях, откуда он родом. По крайней мере, настолько огромных не было. Лес Йотунар до ужаса необъятен. Не зря он носит имя Великого леса севера. Столь прекрасный и столь же губительный, он был способен навеки сокрыть в своих объятиях потерявшегося путника. Он – самый гигантский на севере и, по всей видимости, самая большая обитель природы на всём континенте. Но ведь раньше Йотунар был куда шире, доходил аж до грозных предгорий Междугорья. Глухой лес таит в себе куда больше, чем желали узнать ступившие на его территорию.

«Как же холодно… Нужно добыть какой-нибудь тёплый плащ как можно скорее. Вот бы мишка попался…»

Глядя наверх, едва было заметно небо, лес попался очень густой, да и деревья росли практически вплотную друг к другу, а тропа, словно ручей, пробивающий дорогу в скале, легко терялась из виду. Но этот лес в народе имел ещё одно название… – проклятый.

– Стой. – поставив перед мужчиной руку, проговорил Эйлу.

Охотник, удивившись, остановился. Герой что-то увидел, что-то пробежало меж кустов. Белый благородный олень? Он достал свой кинжал. Силуэт расплылся, не удалось определить наверняка. Это…

– Я, думаю, это дриада, парень. Защитница леса и ребёнок Матери-природы. Её не нужно бояться, по крайней мере, нам с тобой.

– Ты старовер? – спросил, убравший за пазуху кинжал, плут.

– Старые боги, Новые… Неизвестно, что на самом деле идёт после смерти. Я верю в истину.

– Разве это истина?

– Я не знаю. Лучший вариант – не отрицать их всех, это самое правильное решение.

Эйлу задумался над сказанным им. Этот лес действительно проклят. Может, не в привычном значении этого слова, но множество воистину тёмных и зловещих событий произошло в его чертогах. Страшные мистические ритуалы и жертвоприношения Матери-природе стали для него совершенной обыденностью. Он волшебен.

***

Прошло не менее пяти часов с тех пор, как они ступили на заросшую мхами тропу, теряющуюся между стволами вековых деревьев. Путь их продолжался в глухой, туманной тишине, среди призрачных звуков, что словно бродили между стволов и ветвей, не имея ни начала ни конца. Воздух становился прохладнее, плотнее, будто напоённый старыми шёпотами и лёгким тревожным предчувствием. Лес вокруг дышал чем-то застывшим и вневременным, как будто сами деревья, замирая в высокомерной неподвижности, наблюдали за ними с древним равнодушием.

Они миновали небольшую лужайку – скрытую, почти неразличимую среди дикой чащи. И только взгляд, внимательный и обученный чтению пейзажа, мог выхватить из переплетения трав и корней её потайной рисунок – полукруг каменных плит, еле выглядывающих из земли, влажной и поросшей лишайником. Там, среди серых теней и заплутавших лучей Суур, угадывались остатки древнего строения – забытого храма Детей Неба⁷, что в былые эпохи служил священным местом для практики искусства возгласа. Говорили, что в этих стенах эхо само по себе имело душу и могло отвечать тем, кто владел голосом, что был чист и высок.

Меж зарослей повстречались и Чар-дубы⁸ – редчайшие создания из глубин волшебного леса, древние деревья, чьи изгибающиеся стволы будто бы дышали собственной магией, а кора, тронутая светом, казалась серебром. У корней их, мягко покачиваясь, цвели светящиеся лишайники, а ветви, переплетаясь, создавали своды, похожие на архитектуру, забытую миром. Плут на мгновение задержался, вглядываясь в них. Эти дубы, что знали не одну эпоху, были как старцы, облечённые в древесные ризы, и молчаливо хранили память самой земли.

На высоком холме, словно врезанная в линию неба, застыла полуразрушенная эльфийская башня – её тонкое, вытянутое строение напоминало пальцы, стремящиеся коснуться облаков. Белый мрамор её был тронут веками, был изломан, изъеден временем, но не побеждён. Эйлу остановился. Глаза его, затенённые капюшоном, не могли оторваться от древней твердыни. Корни деревьев проросли через основание, обвились вокруг колонн, будто сама природа решила забрать себе то, что когда-то принадлежало эльфам. Их было много… когда-то. Селения, башни, обелиски, святилища, окружённые рощами и луговыми реками. Всё было их. Но время, беспощадное, как и лёд, забрало всё. Что-то уходит. Что-то остаётся. А порой… одно становится другим.

– Какие у тебя, сынок, планы? Не хочешь поведать старому путнику? – проговорил охотник, тяжело опираясь на свой батог, что служил ему и посохом, и оружием, и спутником на долгом пути.

Голос его был хриплым, потрескавшимся, как дерево после зимы.

– Не идти же нам весь путь в тишине, хм-м? Слишком густая она, тишина эта. Словно вязкий мрак. Да и на дорогах нынче много… странного народу. Мерзавцев и безумцев…

– Тоже верно. – сдержанно согласился Эйлу, чуть замедлив шаг. – Мой путь лежит к вашему императору.

– Неужели? – охотник не смог скрыть удивления и даже остановился. – Хе… ну и ну.

– Аудиенция нужна. В срочном порядке.

Плут говорил без выражения, будто это было нечто обыденное, как утренний холод или вечерняя мгла.

– Чужак, да ещё из Тимерии⁹… – протянул охотник, медленно перевёл взгляд с багрового закатного неба на спутника, прищурившись, будто ища в чертах его лица ответ на ещё не заданный вопрос.

Ветер в это мгновение прошелестел в верхушках деревьев, и слабый аромат сухих ягод и тлеющих корней всколыхнул память.

– И что ж за срочность у тебя такая, путник? Ты что – гонец Коалиции, которому ветер в сапоги дует, и кони дохнут от жажды? Или просто один из тех… кто считает, что весь этот мир ещё можно исцелить словами.

Эйлу не ответил сразу. Лишь шагнул в сторону, увязая сапогом в прелом мху, и долго смотрел вперёд – туда, где в синих тенях между деревьями угадывался дальний холм, затянутый покровом сумерек. Тишина была не тишиной, она звенела, как натянутая струна, и в этом звоне таился мир, который уже давно не принадлежал людям.

– Нет. – наконец выдохнул он, ровно, бесцветно, как будто слова не несли за собой ни веса, ни смысла. – Я не гонец. И не посланник. Просто человек, несущий правду. Или то, что от неё осталось.

– Хм… – охотник медленно потёр небритый подбородок. – Небось, шпион их, да? Тимерийский выкормыш, под закат засланный на запад, чтобы слёзы у нас выпытывать? Многих, подобных тебе, я повстречал за свою жизнь, путник. Все они, заметь, кончали одинаково – одиноко и в грязи, под топором. И знаешь… никто о них не плакал.

– Нет же! – раздражённо отмахнулся Эйлу, в его движении не было страха, а лишь усталость и глухая злость. – Я обладаю важной информацией. Тем, что способно, быть может, остановить эту безумную, бессмысленную, всё пожирающую войну. Понимаешь? Уже слишком долго всё рушится – деревни, судьбы, старые союзы… Восток весь в огне, и пора это прекратить.

– Слышал я это! – хмыкнул охотник, не скрывая саркастической усмешки. – Много вас, „героев“, на белом свете. Каждый, кто чего-то „знает“, бежит к трону – да только ни один не доживает до приёмной. А если и доживает – то или молчит, или оказывается безумцем.

– Не тебе судить меня, старик. – резко и твёрдо прорезал тьму голос Хартинсона.

Он остановился, и его взгляд вспыхнул, словно отражая потухающий свет сквозь листву.

– Ты не знаешь, что я пережил. Что я видел. О чём молчал. Заканчивай с этими домыслами и лучше скажи… сколько осталось до столицы?

Охотник замер на мгновение. Порыв ветра тронул полы его старого, истёртого на сгибах плаща, и тот будто стал вдруг ниже, тяжелее, уставший от собственных подозрений.

– До столицы… – повторил он, будто пробуя слово на вкус. – До столицы-то далеко… А ты… – прищурился вновь, голос его вдруг стал тише, будто подкрадывался. – Ты точно не контршпион? Ведёшь себя странно. Говоришь, мол, информация. А о чём, с кем, зачем ни слова. Парень, я стар, но не слеп. И уж точно не глуп.

Эйлу остановился, медленно повернулся к нему. Лицо его осветилось красноватым отголоском заходящего Суур, и в этом свете он был не то странником, не то призраком чего-то давнего.

– Ты суёшь свой нос не туда, старик. – сказал он спокойно, но с каким-то ледяным привкусом в голосе. – Есть старая истина: мало знаешь – крепче спишь. Много знаешь – умираешь быстрее. Тебе не нужно в это лезть. Да и не потянешь. Успокойся.

С этими словами он вновь пошёл вперёд, будто не произносил ничего, будто не было разговора вовсе. Ветер пробежал по верхушкам деревьев, унося с собой обрывки фраз и недосказанных подозрений.

Охотник стоял молча. В глазах его читалась тревога, а в душе – то смутное предчувствие, что за этим чужаком тянется тень чего-то куда большего, чем просто вражда между землями. Но встревать он не стал.

Проблем ему было не нужно.

***

Глава II: Деревушка Риверхолл

Прошло ещё два часа. Может быть, чуть меньше, может быть, чуть больше. Здесь, в тени бесконечных елей и гудящих сосен, время теряло свои очертания, расплываясь меж корней и туманных колыханий листвы, где каждая минута будто задерживалась, раздумывая, стоит ли ей становиться следующей. Свет становился не просто ярче – он начинал проникать сквозь верхушки, пробиваться, как пение богов сквозь толщу вековых небес. Яркая Суур – лучезарность северных пределов – уже взошла над кронами, и её слепящий лик бил по глазам, словно окрик чьей-то великой памяти. Эйлу прикрыл веки не столько от света, сколько от осознания, что ночь, давняя, безмолвная, наконец отступила.

Лес начал редеть – не вдруг, а с величественной неторопливостью. Кроны деревьев опускались, словно склоняя головы в прощании. Стволы становились тоньше, шаг становился легче, и даже шаги птиц, прятавшихся в вышине, казались не затаёнными, а радостными. Где-то вдалеке раздавалось пронзительное птичье пение – высокое, звенящее, как отблеск стеклянного лезвия. Гул, который вёл их долгие часы, а именно гул лесных зверей, теней, шорохов, дыхания самой чащи – исчез. Он не растворился, а будто отступил. То было сдержанно, без злобной оглядки. Так уходит страх, уступая место покою.

Плут втянул воздух – крепко, медленно, глубоко. Север пах снегом, которого ещё не было. Таёжный сивер… терпкий, бодрящий, с отголоском ледяной хвои и древней пыли камней. Дыхание расправилось в груди. Мир расширился.

А затем, будто выдохом, лес закончился.

– Неужели вышли… – сдавленно прошептал он, всё ещё не веря. – Да, старик… твоя чуйка не подвела. Мы, наконец, выбрались из мрака.

– Ещё бы. – с горьковатой ухмылкой произнёс охотник, опираясь на свой обветшалый посох. – Всю жизнь тут брожу. Лес мне шепчет…

Плут прикрыл глаза рукой от слепящего света. Глаза привыкли к полумраку, и теперь мир будто кричал. Он щурился, с трудом различая очертания горизонта, но там, вдали, среди колыхающейся дымки утреннего пара, показались смутные, дрожащие, как мираж, линии крыш.

– О-о-о… – выдохнул он, и в этом звуке смешалось облегчение, усталость и дрожащая надежда. – Да это же… она? Та самая деревня? Видишь, вон, над равниной?

– Ага… Кажись, она и есть. – тяжело вздохнув, пробормотал охотник, роняя истлевшую в руке палку. – Быстро добрались… Да и утро нынче ясное, прекрас…

– Бывай! – перебил его Эйлу с неожиданной резкостью.

Голос его прозвучал, как удар по струне.

– Спасибо за помощь! Береги себя, старик.

Он сорвался с места, побежал – даже не обернулся. Прямо по высокотравью, что волнами стлалось от опушки к первому склону, к едва видимым контурам селения. Бежал, словно скинув с себя кожу леса, его запах, тьму, сны. Бежал, будто за каждым шагом уходила одна тайна. Он был рад – не оттого, что достиг чего-то, а потому, что позади осталось многое. Блуждание кончилось. И никто не заметил того, что он хотел скрыть.

Старик остался на месте. Проводил его глазами. Поднял руку вялым, лениво-седым жестом, больше по привычке, чем от искреннего намерения попрощаться. Эйлу даже не обернулся. И всё же на лице старика не было обиды – лишь лёгкая, туманная грусть. Он смотрел, как чужак уходит, и будто бы знал: такие не возвращаются.

А лес за их спинами медленно сомкнулся.

***

Эйлу обернулся. Медленно, будто по инерции. Тишина позади казалась подозрительно лёгкой.

– Наконец-то, – прошептал он себе под нос, будто боясь, что сам воздух услышит. – старик остался позади.

Он стоял на границе. На границе не только леса, но и прежнего своего пути. За спиной клубилась зелёно-серая мгла: тот самый сумрачный чащобный мир, где корни цепляются за следы, а ветви нашёптывают чужие воспоминания. И хоть утро уже сжигало остатки ночи, запах сырости, хвои и старой гнили всё ещё держался в воздухе. Старик со своими навязчивыми расспросами, с этой упрямой, до безобразия живучей подозрительностью северного мужика – наконец исчез, растворился где-то между изгибами тропы, позади поваленного тополиного великана.

– Не люблю чужие глаза… – почти беззвучно проговорил Эйлу, проводя ладонью по лицу. – И чужие уши. Но он не был похож на какого-то местного сборщика информации, хоть и задавал каверзные вопросы. Всё равно, думаю, о моём прибытии в скором времени узнают все жители. Нужно поскорее найти очаг и отдохнуть. После не помешает и чуточку подзаработать…

Небо над ним было чистым, из тех, что кажутся вымытыми до скрипа. В нём жгло тускловатое, но неумолимое Суур. Суур поднималась неторопливо, и её бледное сияние разливалось по миру, будто медленно затопляя каждый сугроб, каждую льдинку, каждый камень. Ветер, настойчивый северный сивер, с привкусом инея и чего-то древнего, обвивал шею и пальцы, трогал одежду, проникая под ворот. Здесь, на Севере, даже ветер кажется живым – он будто бы наблюдает, принюхивается, щурится на тебя.

Эйлу шагал. Его походка была уверенная, но уже немного отяжелевшая, будто бы каждое движение стоило ему некой внутренней платы. Путь вымотал. Но теперь, когда лес остался позади, когда ветви перестали хватать его за плечи, а чьи-то следы – вести в сторону от дороги, он мог наконец позволить себе первую вздохнувшую мысль: он дошёл. Пусть не до цели, пусть только к её преддверию, но это уже означало многое.

«Стало быть, это и есть Риверхолл. С виду ничем не примечательная деревенька.» – поверхностно подумал Эйлу.

Деревня возникла перед ним не как взрыв архитектуры или крик человеческого труда, но как забытая в степи шепчущая рана. Поселение, что когда-то, быть может, дышало жизнью, теперь казалось полузасыпанным пеплом времени. Дома здесь высокие, грубые, бревенчатые, будто вытесанные из единого гигантского северного ствола. Они ещё держались на ногах, но глаза у них были пустыми: окна смотрели безмолвно, тускло, немигающе. Некоторые из построек были даже двухэтажными, что говорило о недавнем, но уже давно заброшенном стремлении к достатку. Стены были из обтёсанного дерева, перекрытые толстой соломой, чтоб удерживать в себе хоть каплю тепла.

Стены помнили времена, когда ночи были длиннее, а звери – голоднее.

Над всей этой застывшей картиной царило что-то необъяснимо потустороннее. Озеро Рив, что плескалось где-то за деревней, отражало безмолвие. Его воды были тёмными и почти неподвижными, и старый порт – с рухнувшими помостами, прогнившими сваями и обвалившейся лодочной избушкой – выглядел как выдох старого великана, что уже не может ни петь, ни молиться.

Народ… О, этот народ. Северный. Твёрдый, неулыбчивый, с лицами, вырубленными будто из серого камня. Они двигались не столько по делам, сколько по привычке, с той несгибаемой уверенностью, что жизнь – это не поток, а борьба за каждый шаг.

Потомки Перволюдей, тех, кто когда-то вышел изо льда и сумрака, чтоб укротить мир, в котором нельзя было жить, но нельзя было и умереть. Здесь никто не удивлялся ветру, и никто не верил в лёгкую удачу.

Эйлу прикинул: меньше дюжины хижин. Каменная стена, что их окружала, когда-то была внушительной, но теперь же заросла мхом, покрылась паутиной трещин и кое-где даже обвалилась. Высотой она была чуть больше трёх окелъров¹⁰ и три четверти фэрна, что при желании можно было бы перескочить с помощью удачного толчка и крепкой верёвки. Где-то в кладке явно бушевало прошлое: то ли штурм, то ли осада, то ли просто бессилие перед временем.

Башни. Три. Одинаково стоящие, словно точки на руническом круге. Когда-то они служили сторожевыми глазами поселения, но теперь смотрелись как три слепых старца, забытые у подножия холма. Гарнизон? Пара человек, может, трое. Говорили, что хускарл, местный владыка, куда-то уехал, а, может, и вовсе исчез. Ушёл в метель и не вернулся. Кто знает.

Пройдясь по улицам, а точнее, по тем тропинкам, что вели меж домов, утопая в снежной каше и грязной жиже, Эйлу отметил приметы живого. Вот кузница с огромной печью, испещрённой копотью, где вместе с отцом трудился мальчик: не просто сын, а ученик, уже познавший тяжесть молота. Дальше была небольшая лавка местного алхимика. Что она делала в таком забытом месте? Не ясно. Табличка над дверью давно облезла, и текст на ней можно было прочесть только тем, кто умел читать пыль и тени.

Рядом с ней – охотничий магазин. Слишком помпезное название: «Охотник на Саблезубов». Эйлу усмехнулся – ирония сквозила в этом на фоне беззубой, но цепкой реальности. Уже почти открыл дверь, но взгляд уловил другое: таверну.

Её стены были массивные, дышащие камнем и потом, что поднимались на два этажа, увенчанные тёмной черепицей, которая казалась облепленной воронами. Каменная пристройка свидетельствовала о запасах – вина, хлеба, слухов и ножей. Именно туда и направился Эйлу. Не спеша, словно знал: ещё шаг и он погрузится в тепло, в дым, в разговоры, в сытое полузабвение.

По соседству с таверной стояло здание хускарла. Сейчас оно пустовало, но вело себя как зверь, что просто притворился мёртвым. Слишком много окон, слишком мало движения. Возможно, туда он зайдёт позже.

А вдалеке, затерянной в утреннем свете, пряталась ферма – с загоном, в котором кричали не столько животные, сколько само забвение.

Он прибыл. И теперь всё начиналось.

***

Прошёл почти весь день, медленно сгорая в небесной печи за старыми тучами. Воздух над деревней понемногу темнел, и с наступлением сумерек тяжело оседал в каждой трещине, в каждой замшелой расщелине стены, в каждом запахе земли, копоти и древесной гнили. Эйлу, уже порядком уставший, обошёл весь Риверхолл почти целиком – с тем медленным, разглядывающим вниманием чужака, пытающегося не выдать свою чуждость. Но теперь, когда небо начало темнеть, а ветер донёс с озера Рив первые тени прохлады, он наконец позволил себе направиться к тому, ради чего он сюда и пришёл: к свету, к теплу, к ночному очагу, что ждал его в таверне.

Он шагал по рыхлой, чуть влажной дорожной глине, к которой прилипал и не хотел отлипать сапог. На обочинах – полурассыпавшиеся плетни и редкие, чернеющие под вечерними облаками деревья. Слева – криво скособочившаяся колодезная стойка, справа – старая статуя покровителя деревни, давно покрытая лишайником и птицами.

Эйлу почти достиг деревянного настила перед входом, когда, словно из-под земли, его окликнул писклявый, тягуче-неприятный голос:

– Эй, вы! Гражданин! Вы не могли бы подойти ко мне! Сейчас же!

Эйлу остановился. Он не обернулся сразу. Первое желание было простое, чистое, грубое: проигнорировать. Или, если совсем по совести, – двинуть в бубен и пойти спать. Но ноги сами собой притормозили, и он нехотя, медленно, словно выдёргивая себя из мягкой тины усталости, обернулся. И стал ждать. Пусть подходит сам. Раз начал.

К нему ковылял стражник. Существо невысокое, до смеха, почти комично. Смешение надутой важности и провинциальной несуразности. На нём болталась потёртая кольчужная безрукавка поверх линялого суконного кафтанчика. На поясе болтался поржавевший короткий меч¹¹ и мешочек с табаком. Сапоги были разные. Лицо казалось рыжим, облупившимся от мороза, а из-под шлема торчали светлые патлы, давно не знавшие мыла.

– Кто вы, гражданин? – тон напыщенно важный, но в голосе звучит неуверенность. – Не помню, что видел вас здесь раньше…

Эйлу не ответил сразу. Он чуть прищурился и молчал, словно размышляя, стоит ли вообще отвечать. Но стражник, похоже, вошёл во вкус:

– …немедленно доложите мне и заплатите налог в количестве трёх серебряных юстианов за право войти в деревню! – и в его ухмылке заискрился тот мелкий деревенский торгашеский дух, который любит маленькие власти и чужие кошельки.

Эйлу медленно – очень медленно – достал кошель.

– Конечно, сир. – сказал он с ехидной, почти любезной полуулыбкой. – Вот ваши монеты. Правда, тут медяками. Всё верно до последнего юстиана. – и протянул кошель, тяжёлый, звенящий, но цветом точно не серебро. – Можете даже пересчитать.

Стражник, чуть скривившись, взвесил мешочек в руке. Видно, что был не рад. Он хотел большего, хотя бы одной серебряной, звенящей. Но, увы. Формально – всё верно. И потому, буркнув что-то себе под нос, он удалился, скрывшись в переулке с мешочком.

Эйлу, не глядя ему вслед, выдохнул сквозь зубы:

«Вот уроды… Налог на вход. Тоже мне… Вздор. Не знаю, сколько их там, но всё в кошеле – цвета бронзы.»

Ворота и как таковой вход в Риверхолл – отсутствовали. Не было ни тяжёлых, скрипящих створок, ни привычной для укреплённого поселения стражи, стоящей на посту и скучающе кружащей наконечником копья по земле. Вместо этого тянулась лишь разбитая дорога, пролегавшая меж полуразвалившихся башен и плывущих в сумерках кусков древней кладки. Всё говорило о том, что сюда можно было пройти, не привлекая лишнего внимания, просто растворившись в сумеречном воздухе деревенской вечеринки. Он с самого начала подозревал неладное, и в итоге лишь утвердился в своей догадке: его нагло обманули. Но в нём уже не было злобы. Пускай так – не пропадать же кошелю того старика даром. Всё равно, сейчас ему был нужен не спор, не драка, не выяснение правды, а всего лишь: кров, тепло, пища и немного забытья.