Читать книгу: «Русалки», страница 4

4 ГЛАВА

20:40

На этот раз я решил несколько изменить свой маршрут и сделать круг, чтобы подойти к особняку Старицких с другой стороны.

Флюгер-медведь блестел на солнце метрах в трёхстах от меня, но я взял немного правее и направился по тонкой тропке в сторону небольшого подлеска. Там что-то синело, и я решил посмотреть, что же это такое. Однако, приблизившись, увидел, что синела облупившейся краской оградка, окружающая могилку. Здесь начиналось кладбище. Оно тянулось дальше на запад – всюду виднелись высокие и низкие, еле заметные и мощные, каменные и деревянные кресты и надгробья. Несмотря на то, что солнце почти скрылось за горизонтом, страха я не испытывал. Скорее, лёгкую грусть. Она была тёплой и покойной, как земля под моими ногами. Подобное чувство я испытывал лишь однажды – в церквушке в Вязёмах, когда ещё в университетские годы мы ездили в экспедиции, изучая деревянную архитектуру Обонежья. Тогда в Вязёмах я и пережил то необыкновенное состояние, когда душа жила, будто отдельно от меня, а всё моё существо было охвачено чувством благолепного первозданного счастья, божественной любви и всепрощения.

Кладбище хранило в себе следы и загадки, по меньшей мере, столетней истории – на некоторых плитах значились финские имена, а многие даты жизни и смерти погребённых указывали на девятнадцатый век. Некрополь был огорожен полуразрушенной низкой каменной стеной, поросшей мхом, одуванчиком и молодой крапивой. Я вздохнул и решил уже направиться в сторону усадьбы, как краем глаза заметил напротив кладбища, прямо под сенью чёрных суровых елей, странное светлое строение. Дом?

Решительным и быстрым шагом поспешил к этому сооружению и, миновав строй мохнатых елей, опешил от изумления. Прямо передо мной стояла кирха. Высокая, кажущаяся лёгкой постройка состояла из трёх ярусов, верхний из которых венчала овальная жестяная крыша в виде маленького купола с оцинкованным крестом. За ней, возвышалась колокольня. Чуть поодаль от входа в кирху лежал огромный замшелый валун с яркой латунной табличкой с выгравированными именами погибших во время советско-финской войны.

Я обошёл строение, попытался заглянуть в окна. Пыльные стёкла скрывали внутреннее убранство храма. А вот дверь оказалась не заперта, и, только я собрался потянуть её на себя, как прямо за моей спиной раздалось:

– Интересуетесь?

Люди в этом захолустье умели пугать, тихо подкрадываясь сзади. Я выдохнул и обернулся. Рядом со мной стояла женщина лет шестидесяти в синей олимпийке с надписью «СССР», застегнутой до самого горла, и в растянутых на коленках спортивных серых штанах. На ногах были надеты резиновые галоши грязно-болотного цвета, из которых торчали пёстрые шерстяные носки. Лицо женщины, довольно приятное и доброе, избороздили многочисленные морщинки. Крупный нос и тонкие губы роднили их обладательницу с античными слепками с лиц знатных римских дам. Аквамариновые лучистые глаза смотрели на меня участливо, сосредоточенно и мягко. Самым удивительным в пожилой даме была длинная седая коса, которой женщина явно гордилась.

– Добрый вечер, – выдохнул я.

– Добрый, – она изучающе склонила голову. – Вы нашей кирхой интересуетесь? Не местный, ведь так?

Вот уж принесла нелегкая…

– По делам приехал. К знакомым.

Я ожидал вопроса: «К кому?», но седовласая хранила молчание и как-то странно улыбалась.

– А я за всем этим приглядываю, – наконец произнесла она. Голос у неё был тоже необычным – очень низкий тембр, с хрипотцой. Если бы я не видел её, то мог подумать, что со мной говорит мужчина.

– Меня зовут Вера Михайловна, но многие называют бабой Верой. По делам, значит, приехали. А как Вас зовут?

– Иван.

– Ваня – хорошее имя, русское, – разулыбалась, засветилась. – А что за дела-то?

Я думал не более секунды, стоит ли говорить ей о картине, и решил соврать. Всё же Ефим просил о конфиденциальности.

– Приезжал в ваши места с намерением прикупить себе дачу, но ничего хорошего не нашёл.

Баба Вера смотрела на меня прямо, словно чувствовала моё вранье, но из приличия молчала.

– Домов у нас здесь мало, – ответила она и подошла ближе ко мне. – Да и жизни нет. Деревня-то вымерла почти. Озёра, если только… А так любоваться на косые заборы да кормить комаров.

Женщина не отводила взгляда.

– В этой кирхе – моя работа, моя жизнь.

Я удивлённо поднял брови.

– Бывшая библиотека, – пояснила она. – Да архив этой церкви. Прошлое здесь живёт, а я это прошлое храню. Библиотека гибнет, книги все старые, ничего нового нет, но зато есть много интересного. Да и не ходит сюда почти никто. Раньше в библиотеку хоть ребятишки прибегали, а сейчас совсем пусто. Но я каждый день здесь бываю. Многое знаю о наших местах. Может, заглянете? Глядишь, что-то интересное узнаете?

Я помотал головой:

– Простите, очень приятно было познакомиться, но меня ждут.

Откланялся, вежливо улыбнулся бабе Вере и отправился к особняку Старицких.

Отрывок лекции И. Н. Эйна «Русское искусство XIX—XX вв.». Лекция читалась в СПбГУ студентам кафедры истории русского искусства

«…В своей картине „Майская ночь“ я тоже кое-что прошёл, и, кажется, не испортил. Например, воду на первом плане всю сделал темнее, первый план с правой стороны прошёл, бугорок под лодкой, над плотом, переменил, гору с тополями кончил, деревья около дому изменил несколько, и в тонах, и в форме, и наконец, другой берег облегчил в тонах, и даже пришлось пройти и небо. Словом, прошёл всю картину. В настоящее время она пожухла страшно, но Г. Г. Мясоедов обещался её покрыть белком основательно».¹⁰

23:00

Сидели мы хорошо, дружно. Есения с интересом расспрашивала меня о городской жизни, о работе искусствоведа, то и дело стреляла глазами в сторону Сони и помешивала длинной осиновой палкой угли, что стыли в синей прохладе майского вечера. Донимали комары, но мы старались не обращать на них внимания. Соня была, скорее, грустна, чем весела. Молчаливая и как будто чем-то озабоченная, она улыбалась невпопад и была погружена в свои мысли. Есения с Димой были заняты завтрашним приездом дочери и суетливо и громко обсуждали предстоящий день. Моя старушка стояла рядом с домом, слава Богу, не поцарапанная, но грязная и слегка потрёпанная от непривычной, разбитой дороги.

Я любовался Соней. Она напоминала мне деревенскую нимфу – невозмутимую, спокойную, знающую цену своей красоте. Этакая славянская мавка¹¹ с русальими волосами, готовая околдовать очередного заплутавшего молодца. Алексея долгонько не было, а Соня ждала его, ох, ждала. Это было заметно. Наконец он появился из-за угла дома. Уже издали я узнал его по грозной фигуре – именно он проверял мои документы на въезде в Карелию.

– Ну! – прогремел издалека пограничник-тракторист. – Эх вы! И меня не дождались! Лёша грузно упал на скамейку прямо возле меня.

– Рад Вас видеть здесь. Как устроились? – поинтересовался он, наливая себе в рюмку «Берёзовую слезу».

– Как видите, грех жаловаться, – повеселился я и тут же добавил: Благодарю за помощь.

– Не стоит! – Алексей обнял Соню.

Я видел, как она сердится на него. Со стороны это выглядело очень мило.

– Жена сказала, Вы здесь из-за картины.

– Из-за неё.

– Ненадолго, значит?

– Надеюсь, завтра-послезавтра уеду…

– Да оставайся!

Мы перешли на «ты». Окей. Глаза у Лёши были светло-карие и весёлые. На щеках – румянец. Он пробасил тост, и мы выпили.

Дима встал и вышел из-за стола. Я понял, что он идёт покурить и поспешил за ним, предварительно проверив, в кармане ли телефон.

Догнал его. Быстро достал Honor и протянул барону.

– Слушай, сегодня рассматривал картину и нашёл кое-что интересное. Ты случайно не в курсе, что бы это могло значить?

Я увеличил надпись «АНАР».

Он без особого интереса глянул на неё и буркнул:

– Никогда её там не видел, да я и не смотрел, – выдохнул сигаретное облачко. – А это что-то значит?

– Надеялся, что вдруг ты знаешь.

Дмитрий закурил.

– А давай пройдемся, Ваня, – он прорычал эти слова, уже сорвавшись с места.

К костру я особо не торопился и потому последовал за ним по какому-то почти непроходимому леску, словно Фродо за Арагорном.

Всю дорогу мы молчали. Дорогой наш путь назвать было сложно – скорее, тропинкой, петляющей по бурелому.

– Ураганом повалило деревья года два назад, – Дмитрий показал рукой на поваленные деревья.

Я хмыкнул и тут же ругнулся, больно задев сучком ногу.

Мы спускались с какого-то склона, заросшего лесом. Я всё время спотыкался о корявые корни и камни, Дима же передвигался быстро и легко. Заметно было, что в лесу он чувствует себя словно рыба в воде.

И вот перед нами внезапно и торжественно открылось озеро. Холодная гладкая вода чуть подрагивала у камышей.

– Это Айтярви, – выдохнул егерь. – Но все зовут его Ринтальским озером. Вокруг много мест, куда приезжают любители отдохнуть, покупаться, шашлычки пожарить.

– Красиво здесь!

Угольные глаза моего собеседника загадочно мерцали в лесной тьме.

– Дим, завтра я уеду. Посмотрю, что не так с машиной, и – в путь.

– А ты уверен, что завтра починишь?

– Надеюсь. Если что-то серьёзное, попрошу кого-нибудь из ваших, может, даже Лёшу, помочь дотянуть её до Приозерска. Там же есть автосервис?

– Есть, конечно, – Дима хлопнул меня по плечу. – А с картиной-то что?

– С картиной всё не так просто. Есть нюансы, да и сомнений много, тем более, что я не располагаю никакими техническими возможностями. Однако похоже, что это подлинник. Хочу позвонить Третьякову. Я не вижу смысла задерживаться у вас ещё на день.

Дима присел на корточки и потрогал воду:

– Ефим думает, что картина – Крамского.

– Исключать такой вариант нельзя. Но это может быть и грамотно выполненная копия. Пейзаж выписан, как у Крамского: мазки, светотеневая структура – всё выполнено на высшем уровне. Однако профессиональные копиисты и не такое умеют вытворять. А что? Облапошить богатенького коллекционера, типа Ефима. Поэтому не исключено, что картина могла быть написана и в наши дни. Состарить живопись не сложно. Может, это даже дело рук кого-то из ваших?

Злой взгляд полоснул меня похлеще пощёчины.

– И для чего же нам это?

– Вариантов множество! Единственный и главный – на кону деньги! Много денег!

Цыган потёр затылок. На его лбу проступили морщинки.

– Доказать я тебе ничего не смогу, приезжий. Думай, что хочешь. Но мы тут ни при чём. А коли нас обвинять собираешься, лучше уезжай подобру-поздорову! Мы к нему со всей душой, а он…

Я вдруг почувствовал, что обидел его. Да и не верил я, что Димка – добродушный и прямой малый – сможет попытаться обвести ушлого коллекционера вокруг пальца. Но эту версию нельзя было сбрасывать со счетов.

– Извини, Дим. Да я и не вас конкретно имею в виду, – я решил сгладить ситуацию. —Меня смущает надпись «АНАР» на обороте картины. Просто такого не встречал в работах Крамского. Может, конечно, кто-то позже это приписал… В любом случае, мне сейчас без нормальной технической экспертизы не разобраться. Зря Ефим Александрович так на меня надеется. Нашёл тоже Вёрджина Олдмана.¹²

Я бросил окурок в воду.

– А как картина оказалась в ваших краях? В первое наше знакомство ты отмахнулся от этого вопроса. Так что? Совсем ничего не знаешь?

Егерь сел на сухую хвою и зачерпнул горсть песка. Коростели совсем сошли с ума – их скрипучее кряканье стояло над озером подобно некоему гимну дикой природе.

– Она досталась Соне от её двоюродной сестры Леси. Олеськи, – как бы нехотя пояснил мужчина. – Она жила здесь и была моей одноклассницей. Моей и Сениной. Мы дружили. Мы да ещё одна наша одноклассница Тоня.

Дима замолчал. Я старался не перебивать его.

– Картина появилась у Леськи в 1989 году. Это я точно знаю. Она купила её здесь, на рынке. Или это был подарок? Плохо помню. Кажется, всё-таки ей подарили. Старик какой-то заезжий. Он утверждал, что картина очень старая, девятнадцатого века.

– Зачем же тогда он её подарил и почему именно Олесе?

– Без понятия. Может, просто избавиться от неё хотел.

Мы молчали. Я старался переварить полученную информацию.

– Да и ещё, – Дима встал. – Олеся нам тогда с Сеней говорила, что тот человек, который отдал ей картину, сказал, что она называется «Русалка».

Отрывок лекции И. Н. Эйна «Русское искусство XIX—XX вв.». Лекция читалась в СПбГУ студентам кафедры истории русского искусства

«Повезли меня… Ночью приехал. Когда садом подъезжали к дому, все проверял ваши рассказы: действительно, ночью делается впечатление сказочное… Ночью ждал привидений – не пришли…10 часов утра. Солнце, сад передо мною – и ни души, только шумят деревья. Чёрт знает, что такое! Такое чувство охватило меня: и хорошо-то здесь очень, и тяжело мне очень. Вот она, природа! Остаться здесь и кончать «Ночь»…¹³

***

Всю ночь мне снились украинские хаты. Лунные дорожки петляли меж ними, задевая дикие вишни и яблони. Я шагал с мольбертом под мышкой, насвистывал знакомую мелодию и вдыхал чистейший тонкий воздух, напоённый лунным светом, ароматами яблоневого цветения и мокрой травы.

Обойдя село, я вышел к небольшому пруду, усеянному жёлтыми кубышками. Их листы очень напоминали по форме мою палитру. Пристроил мольберт, на котором уже каким-то чудесным образом оказался загрунтованный холст, выдавил краски и приступил к работе. Настроение было мечтательным и романтичным. Я растворился в живописи, которая в свою очередь растворялась в невероятно-красивой природе. Хаты и склон с растущими на нём деревцами получились на славу. Я быстро и вдохновенно наносил плотные мазки, периодически отходя от холста и разглядывая полотно издали. Не проходило минуты, как я снова брался за кисть и продолжал работать. Лишь подлый лунный свет ложился как-то не так. Уловить его настроение – невероятно мистическую синюю глубину, переходящую в ядовитую зелень, разбавленную лёгкой желтизной, – было просто невозможно. Вдохновение ушло, я присел на траву и закурил свой любимый «Честер». Где-то в селе залаяли собаки. Мне показалось, что я слышу голоса девушек и парней, будто бы на мгновенье очутился в «Майской ночи» Гоголя.

Ослепительный и блистательный свет месяца вдруг озарил противоположный покатый бережок, переходящий в заросший яблонями склон. Я протёр глаза, потому что не поверил тому, что случилось после. То тут, то там из воды стали показываться милые головки русоволосых девушек. Они быстро выходили из воды. На каждой был венок и белая рубаха до пят. Девушки заливисто смеялись и, казалось, не обращали на меня никакого внимания. Но я ошибался: они наблюдали за мной и шептали друг другу что-то на ухо.

Одна из девушек была мне знакома. Где-то я видел её, но во сне никак не мог вспомнить – где. Утопленница отделилась от своих подруг, нырнула в воду и подплыла ко мне. Я так испугался, что отполз подальше от края жутковатого пруда. Русалка вышла из воды, нисколько не стесняясь вида своей мокрой рубахи и соблазнительных очертаний тела под ней. Это была Софи – та самая студентка из Академии Художеств, цинично брошенная мной несколько месяцев назад. Меня прошиб ледяной пот, от страха стало трясти так, что зуб на зуб не попадал. Казалось, девушка смотрит прямо в мою душу. Глаза её были черны и полны странного спокойствия. Лицо походило на застывшую маску. Русалка высилась надо мной – необыкновенно печальная и холодная, как свет коварного месяца. Из оцепенения меня вывели её слова: «Иди за мной». Я не смел ей перечить, вот только ноги не слушались, заплетались, однако я шагал к воде пруда, в которой уже успела скрыться утопленница. Тут же на её месте возникла другая мавка. Её я тоже где-то видел. И почти сразу вспомнил, где. Это была та самая странная гостья из леса, которая просила отвести её в незнакомую мне деревню с названием на букву «И». Но если тогда она была растерянной, наивной и слабенькой, то сейчас я её не сразу узнал. Голос стал твёрже, в хитрых ореховых глазах горел странный огонёк.

– Спой мне, молодой казак, какую-нибудь песню! – с вызовом пропела девушка. И тут же схватила меня за ворот рубашки, притянула к себе и прошептала: – Умоляю, найди мне мою мачеху! Я ничего не пожалею для тебя! Я награжу тебя. Я тебя богато и роскошно награжу¹⁴!

И тут я услышал, как в селе громко закричал петух. Этот неожиданный звук вернул меня к реальности. Я лежал на кровати, а где-то за окном горлопанил спаситель – теперь не только Хомы Брута, но и мой. Прямо напротив кровати стояла картина, и взгляд мой ненароком упал на неё. С полотна на меня смотрели ореховые глаза незнакомки, которую я только что видел во сне, странной девушки с дороги, которой, вероятно, и не существовало на свете.

5 ГЛАВА

28 мая 2018 года. 08:40

Меня по-прежнему смущало невероятное сходство героини с той молоденькой умалишённой.

– Бред какой-то! Да быть этого не может!

Вглядываясь в опьяняющие глаза девушки, я не мог поверить в холодящую сердце истину. Да! Да! Это точно была она! Однако тогда на дороге было довольно сумрачно, и я вполне мог обознаться (прозопагнозия¹⁵ та ещё штука!), да и зрение моё оставляло желать лучшего. Нет, нет… Глупости! Видимо, эти девушки просто очень похожи друг на друга.

Я присел на кровати. Нацепил на нос очки. Сходство, несомненно, было. Я разозлился сам на себя и, ударив изо всей силы рукой по спинке кровати, встал и начал одеваться. Тоже мне – специалист по Крамскому! Эта деревня дурно влияет на тебя, господин Эйн. Не хватало ещё стать мистиком! Я никогда не верил в суеверные бредни. Во сне я ощутил себя Крамским, создававшим свою «Майскую ночь», и сам попытался поверить в реальность панночки и её девушек, танцующих под тонким месяцем. Почему я забыл про ту ночную необыкновенную встречу, про горячий взгляд ундины, тревожные объятия? И что это была за местность, куда она держала путь? Я решил всё выяснить.

Дима колол дрова.

– Как спалось? – не глядя на меня, спросил цыган.

– Неважно… – пробубнил я. – Слушай, Дим, рядом с вами находится какое-то то ли местечко, то ли посёлок – название на «И»? Я точно не помню, но что-то типа «Имение».

Дима отбросил топор, вытер пот со лба и присел на нерасколотый чурбак.

– Ильмее, – он закурил и, прищурившись, взглянул на меня. – А ты чего спрашиваешь? Историей интересуешься?

– Да нет. Просто вдруг вспомнил ту встречу с вашей умалишённой девушкой. Вдруг. Вспомнил. А где находится это место?

Дима неожиданно расхохотался.

– Прямо здесь и находится! – и ударил ладонью по близлежащему чурбаку.

– В смысле?

– В самом прямом смысле. Здесь. На этом самом месте, – воскликнул мужчина. – Дело в том, что Ильмее, или Ильма, как мы его тут называем, было некогда отдельным финским посёлком. Но он ближе к озёрам находился. Вот прямо там, где Соня с Лёхой живут.

– Вот те нате. Тогда я совсем запутался.

Дима встал и снова взялся за топор.

– Не сходится, – пробормотал я.

– Что не сходится-то? Ты поделись мыслями, может, чем помогу.

– Нет, ничего. Дим, я не хочу вас больше стеснять. Сейчас позавтракаю и пойду к Лёше, узнаю, что там с машиной. И… В путь дорогу.

10:00

Алексей стоял у моего автомобиля сосредоточенный и как будто расстроенный.

– Я не уверен, но, похоже, у тебя форсунки полетели. Я тут поковырялся немного, но как-то сложно всё. Не хочу доломать твою ласточку.

– И что делать? – я забрался под капот.

– В Приозерск везти – вот что делать. Да, не переживай, отвезём мы её. Только завтра. Мне сейчас из комендатуры позвонили. Ехать надо срочно. А завтра у меня выходной, вот и отвезём.

– Ясно, – ещё больше расстроился я.

– Пойдём чай пить. Соня пирогов напекла.

Дом пропитался вкуснейшим духом теста, корицы, ванили. Соня уже заметила нас из окна и приготовила три чайных прибора. На столе дымились булочки и пироги с клюквой и брусникой.

Мы с аппетитом накинулись на выпечку. Лёша торопился. Нужно было спешить на вызов, и он, залпом осушив чашку, встал, попрощался и вышел из дома, захватив с собой несколько булочек с корицей.

На Соне было нежное, довольно короткое платье цвета «пепельной розы». Наряд дополняли со вкусом подобранные украшения: на пальце красовался перстень с дымчатым кварцем, а на запястье переливался всеми цветами радуги браслет из разноцветных фианитов. Эта женщина всё больше пленяла меня. Я чувствовал себя по-дурацки, жевал пироги и старался больше смотреть на гладь стола, нежели в её глаза.

– Вкусно? – усмехнувшись, спросила она и, опершись на локоть, задумчиво поинтересовалась:

– Вы женаты?

– Эээ… – я не ожидал такого вопроса. – Почти да.

– Как это – почти?

– Да не, женат, просто… Мы с женой уже давно живём, скорее, как знакомые, отношения натянутые, часто ссоримся, разводиться пытались не раз. Как-то так.

Соня пристально смотрела мне прямо в глаза. Мне стало не по себе. В памяти мгновенно воскрес образ (Боже! Тоже Сони!) моей студентки, которая приснилась мне этой ночью.

– Странный Вы. Описываете стандартную среднестатистическую семью.

– Отнюдь. Я думал, Вы более романтическая особа, а рассуждаете как-то…

– Трезво, – молодая женщина подлила мне чаю.

Я скосил гримасу.

– Ладно, – она мельком глянула в окно. – Кажется, гроза собирается. Вон с запада какие башни идут.

– Башни?

Соня надкусила пирог с клюквой.

– Да. Так мой дедушка говорил. На севере так называют слоистые пышные облака – предвестники грозы. Они очень быстро превращаются в тяжёлые грозовые тучи.

– А откуда ваш дедушка?

– Из Беломорска. Но корни у него финно-угорские – вепсские. Слышали о вепсских колдунах? У вепсов в чести были медведи и щуки. Именно поэтому наш флюгер в форме медведя.

– Нет, не слышал. А вы, я смотрю, здесь любите пугать городских жителей фольклорными байками!

Соня одёрнула рукав лёгкого платья:

– Знаете, Иван Николаевич, очень часто жизнь – это и есть фольклор и наоборот. Как зазеркалье.

– Ну да, ну да. Соня, давайте перейдем на «ты». А то я совсем себя стариком чувствую.

Вдруг в кухне мигнул свет. Ветер за окном усилился, небо вздрогнуло и стало приобретать грязно-фиолетовый оттенок с зеленцой.

– Ты права. Похоже, гроза будет нешуточная!

Соне явно безумно нравилось всё, что происходило за окном.

– Мой дедушка говорил, раз грозовое небо зеленоватое, значит, буря будет и шторм. Ну, на море так всегда бывает. Лучше Вам… тебе переждать грозу у нас.

– Совсем не против, – обрадовался я. – Компания достойная, чай вкусный, и у вас очень уютно.

Соня наблюдала за грозовой тучей, и словно (тут уж разыгралась моя фантазия!) повелевала ею. Я не отрывал взгляда от молодой женщины и понимал, что схожу с ума от её привлекательности. Холёные белые руки с тонкими музыкальными пальцами легко отбивали дробь по подоконнику.

– Ты скоро уезжаешь? – спросила она, не глядя на меня.

– Думал сегодня, но машина неисправна. Твой муж обещал помочь.

Соня промолвила вполголоса:

– Он поможет. Обязательно поможет.

Откинула прядь со лба и с любопытством посмотрела на меня:

– А что с картиной? Вы разобрались? Ой, прости… Ты. О самом главном за нашим чаёвничанием так и не спросила.

Вдаваться в подробности и смущать владелицу полотна своими сомнениями не хотелось, и потому я вынес приговор:

– Считаю полотно подделкой под Крамского. Очень грамотной, но всё же подделкой.

– Почему? – расстроилась Соня.

– По ряду причин. Сейчас объяснять не хочу.

– Но времени у нас много.

– Хорошо.

Я поделился с ней своими сомнениями, рассказал о подписи АНАР.

Молодая женщина голосом обиженного ребёнка тихо прошептала:

– А я-то наивно верила, что будет, как в фильме, и счастливым образом в нашем доме обнаружится уникальное и неизвестное ранее полотно великого художника! И по всему миру, – поиронизировала она над собой, – пойдет слава о нём, и будут организованы Выставки одной картины. Я слышала, это сейчас практикуют.

– Ты же знаешь, что эту картину хотел купить Ефим. А такой коллекционер, как он, вряд ли бы пустил её по всему миру. Ох, какие речи он мне произносил про энергетику вещи! Кто его знает, конечно, старого и ушлого толстосума! Но я сильно сомневаюсь в его профессиональной порядочности и альтруизме.

– Да, интересная история. И про этот АНАР как-то непонятно. А вдруг это подпись Крамского?

Я хмыкнул.

– Подпись на обороте нам совершенно ничего не дает. Она могла быть сделана позже, даже, скорее всего, так и было. А так… Подпись Крамского я знаю – видел её на полотнах не раз. Ты себе и представить не можешь, насколько сложная и зыбкая история с этими подписями. На атрибуционных советах чего только не всплывало в моей практике. Их ставили ученики мастера, могли уничтожаться старые подписи и ставиться новые, чтобы дороже продать то или иное полотно. Ты можешь думать, что картина, скажем, принадлежит русскому передвижнику, а она окажется работой кисти какого-нибудь европейского мастера. Я видел спрятанные подписи, которые художники пытались завуалировать. Некоторые и вовсе их не признавали, к примеру – Кристофер Вуд или Стэнли Спенсер.

– А в чём заключается твоя работа? Экспертиза…

Я распушил хвост:

– Искусствоведческая или знаточеская групповая экспертиза, когда нужно принять коллегиальное решение в отношении художественных ценностей, занимается определением авторства произведений искусства. Ефим, вероятно, считает меня большим специалистом в этом, что не совсем верно, но приятно. Поэтому и обратился ко мне. Однако сейчас, помимо мнения экспертов-искусствоведов, важны выводы технических экспертиз. Думаю, за ними будущее, и уверен, ты слышала об этом. В процессе технико-технологической экспертизы для определения возраста картины проводится анализ материалов, из которых она сделана: основы, грунта, красочного слоя. Произведение исследуется в ультрафиолетовых лучах, делается инфракрасное сканирование, рентгенографирование… Впрочем, скучно, и ты уже зеваешь.

Конечно же, не в моих силах всё это сделать – это работа специалистов иного профиля. И искусствоведческая, и технико-технологическая экспертиза – это сравнение конкретного произведения с эталонами, с другими работами автора, с базой рентгенограмм, с графологической базой – с образцами подписей и почерка, с базой красок, которыми пользовался художник. А поскольку большинство произведений искусства в России находится в музеях, логично, что эталонные базы сформировались именно в музеях или в государственных организациях, занимающихся реставрацией и экспертизой. Для меня загадка, почему Ефим обратился ко мне. По-моему, совсем не к тому человеку, но, как говорится, его дело. Любой каприз за ваши деньги!

Вдруг меня осенило:

– Надо же! А ведь вчера был день рождения Крамского! Только сейчас вспомнил!

Соня удивлённо приподняла брови.

– Он родился 27 мая 1837 года, а крещён был 29 числа – в день памяти Иоанна Блаженного, – продолжил я. – Он вспоминал, что про именины его почти всегда забывали, так как из Иоаннов знали больше Крестителя да Богослова. В общем, Иван Николаевич Крамской и не праздновал никогда свои именины.

Софья погрустнела и посмотрела на меня с участием, словно это я был Крамским.

– Как-то это несправедливо…

Необыкновенно мощный разряд молнии осветил небо. Буквально сразу дом содрогнулся от жуткого грохота.

Я всегда побаивался небесных войн, а такого раската никогда не слыхал.

– Бахнуло не слабо, – я отодвинулся от окна.

Соня завеселилась:

– Боитесь?

– Боишься, – поправил её я.

– Боишься? – повторила женщина.

– Я бы и тебе посоветовал отсесть подальше. Мало ли.

– А я не боюсь грозы. Люблю её! – горделиво расправила плечи хозяйка дома.

– Скажи, а мог бы я поговорить с Олесей? Твоей двоюродной сестрой?

Соня сразу помрачнела.

– Нет.

– Почему?

– Она умерла.

В гостиной повисло молчание, и лишь начавшийся ливень с грохотом барабанил по стеклу и крыше.

– Мне жаль. Извини. А давно?

– Да, двадцать девять лет назад. В 1989 году. Она утонула.

Так вот к чему мне снились русалки и панночка.

– Я просто хотел…

– Спросить у неё про картину, – закончила мою мысль Соня.

Вдруг показалось, что её глаза слегка изменили цвет на глубокий тёмно-зелёный. Но, конечно, это был просто обман зрения.

– Тебе же всё Дима рассказал.

Я с подозрением покосился на неё:

– Откуда ты знаешь? Тебя с нами не было.

– Он поделился со мной.

– Ясно.

Мы снова замолчали.

– Олеся бы тебе ничего другого не рассказала. Нечего рыться в прошлом.

– Ну, Соня, это моя работа – рыться в прошлом.

– Когда Олеся погибла, я только родилась. Знаю, что она жила совсем замкнуто. Моя-то семья из Москвы. Мама – Ольга Григорьевна происходит из довольно известного древнего финско-шведского рода. Возможно, как историк искусства, ты слышал о Карле Густаве Армфельте – командующем шведскими войсками в Финляндии во время Северной войны.

Я, извиняясь, пожал плечами и тут же вспомнил, что Есения, когда мы только подходили к дому Софьи и Алексея, упомянула фамилию Армфельт.

– В общем, это не столь важно, – продолжила Соня. – Наши предки принадлежали к одной из ветвей той известной фамилии. Во время революции мои прабабушка и прадедушка эмигрировали в Финляндию, но в пятидесятых годах вернулись. В нашей семье всегда высоко ценилась история рода. В московском доме даже сохранилось фамильное древо, в котором обозначены около двадцати поколений фамилии Армфельт.

Соня мяла золотистую оборку на платье.

– В юности я очень интересовалась историей нашей семьи, её корнями. Дело в том, что когда-то усадьба в Ильмее… – она замолчала и подняла на меня влажные глаза. – Прости, ты, наверное, не знаешь, что такое Ильмее?

– Нет-нет! Как ни удивительно, но всё к теме. Сегодня утром Дима рассказал мне, что Ильмее – своего рода сиамский близнец Ринтала, да? Только более древний.

Очередной раскат грома сотряс дом. Кто-то наверху включил ливень на полную мощь, и вот за окном уже не было видно ни туч, ни земли, ни домов, ни деревьев – ничего. Свет снова замигал, лампочки напряглись, засияли ярче и погасли. Мы с Соней словно очутились посреди Мирового океана под укрытием Ноева ковчега в ожидании конца потопа.

Соня поёжилась. В доме стало прохладнее.

– И надолго это? – кивнул я на люстру.

– Не знаю, – пожала плечами она. – Извини, схожу за пледом.

Она встала и вышла, но вскоре показалась в дверном проёме укутанной в ярко-оранжевый шерстяной плед. Отсела от окна и с кротостью посмотрела на меня, словно извинялась за свой рассказ.

– Да ты ходячая энциклопедия! И кто из нас историк?

– Нет-нет! – смутилась рассказчица. – Я же сказала тебе, что в своё время интересовалась историей рода.

– Да, но ты не дорассказала.

– Ты прав.

Я расправил плечи, затаил дыхание и приготовился слушать.

– В начале девятнадцатого века имение, которое находилось на месте нашего дома, приобрел известный финский дворянин и государственный деятель – Магнус Рейнольд Армфельт. У них с женой было трое детей – два сына и дочь. Так вот, один из сыновей – Александр – женился на некоей Софии, от которой у него родились близнецы – Анна и Морис. Девочка умерла молодой, как и её мать. А Александр женился на другой женщине. Про остальных предков я мало знаю, – глаза Софьи блеснули.