Читать книгу: «Символическая жизнь. Том 2. Работы разных лет», страница 7

Предисловие к сборнику Юнга «Очертания бессознательного»

¹²⁴⁵ Поскольку художественное творчество представляет собой разновидность той психической деятельности, которая придает форму содержаниям бессознательного, мне кажется вполне уместным открыть этот сборник статьей, рассматривающей ряд фундаментальных вопросов о личности художника и его творчестве¹²¹. За этим обсуждением следует лекция о мотиве воскрешения¹²², прочитанная на симпозиуме по данной теме. Драма, основная тема поэтического искусства, берет свое начало в церемониальных магических обрядах, которые по форме и смыслу суть нечто δρώμενον или δρᾶμα, то есть «сделанное», «совершенное»¹²³. В ходе драмы напряжение нарастает, достигая предела в περιπέτεια, в развязке, и высвобождается. Продолжительность жизни неумолимо сужается до страха смерти, и из этого angustiae¹²⁴(затруднения, невзгоды, беды, страдания) возникает новое рождение, искупительное, открывающее более широкие горизонты. Очевидно, что драма есть высшее отражение психологической ситуации, которая, в бесконечном разнообразии, воспроизводится в человеческой жизни и является одновременно выражением и причиной повсеместно распространенного архетипа, облеченного во множество форм.

¹²⁴⁶ Третья статья сборника излагает историю одной болезни¹²⁵. Это описание процесса трансформации, с рисунками, дополненное обзором символики мандалы, также связанным с историей болезни. Истолкование изображений дается преимущественно формально, и внимание, в отличие от предыдущей статьи, в основном уделяется общим элементам, а не индивидуальной психологии.

¹²⁴⁷ Пятая и последняя статья посвящена психологическому исследованию повести Э. Т. А. Гофмана «Золотой горшок» за авторством Аниелы Яффе¹²⁶. Эта повесть Гофмана уже давно числится в моем списке тех литературных произведений, которые требуют толкования и более глубокого понимания. Я в большом долгу перед госпожой Яффе за то, что она взяла на себя немаловажный труд по изучению психологической подоплеки «Золотого горшка» и тем освободила меня от выполнения задачи, которую я считал своей обязанностью.

К. Г. Юнг,

январь 1949 г.

Предисловие к книге Уикс «О человеческом внутреннем мире»¹²⁷

¹²⁴⁸ Книга Фрэнсис Г. Уикс, впервые опубликованная в Америке в 1938 году, теперь доступна в немецком переводе. Это плод долгой и трудолюбивой жизни, необычайно богатой опытом познания людей всех сословий и возрастов. К прочтению книга горячо рекомендуется всем, кто желает составить представление о внутренней жизни психики и расширить свои знания о психических явлениях как таковых. Автор приложила немало усилий, дабы передать внутренние переживания своих пациентов с учетом новшеств, привнесенных в психологию мною. Ее собрание историй болезни имеет величайшую ценность для опытного психотерапевта и практикующего психолога, не говоря уже о непрофессионале, которого книга способна погрузить в мир опыта, ранее ему недоступного.

¹²⁴⁹ Если, как в этой книге, принимать фантазии такими, каковы они есть – считать их естественным выражением жизни, которое мы разве что можем попытаться понять, но не можем исправить, – перед нами раскроются возможности психического развития, первостепенно важные для лечения психогенных неврозов и более легких психотических расстройств. Фантазии не следует воспринимать негативно, подвергая их осмеянию с позиции рационалистических предрассудков; ибо они суть положительные, творческие компенсации сознательной установки, которой всегда грозит опасность незавершенности и односторонности. Фантазия – самосбывающаяся биологическая функция, и вопрос о ее практическом использовании возникает только тогда, когда фантазию приходится совмещать с так называемой конкретной реальностью. Пока данная ситуация не возникла, совершенно ни к чему объяснять фантазию посредством какой-либо предвзятой теории и объявлять ее недействительной или сводить к какому-либо иному биологическому процессу. Фантазия – естественная жизнь психики, таящая в себе в то же время иррациональный творческий фактор. Непроизвольное возвеличивание фантазий или их недооценка невротиками для жизни психики не менее вредна, чем рационалистическое осуждение или вытеснение; фантазия – это не болезнь, а естественная жизненная деятельность, помогающая прорастать семенам психического развития. Фрэнсис Уикс образцово это показывает, описывая типичные фигуры и стадии непроизвольных фантазий.

К. Г. Юнг,

сентябрь 1953 г.

Предисловие к сборнику Юнга «Истоки бессознательного»

¹²⁵⁰ В этом девятом сборнике «Психологических исследований» («Psychologische Abhandlungen») я свел вместе несколько работ, которые преимущественно объединяет тот факт, что они выросли из лекций, прочитанных в обществе «Эранос»¹²⁸. Одни я переработал, другие дополнил, а третьи переписал полностью. Статья «Философское древо» новая, хотя ранее я в общих чертах касался этого вопроса. Центральной темой сборника выступает архетип, природа и значение которого описываются и разъясняются с разных сторон: архетип в истории, архетип в психологии, практической и теоретической, архетип в клинических материалах. Несмотря на то, что эта тема многократно обсуждалась мною самим и другими авторами (Генрих Циммер, Карл Кереньи, Эрих Нойманн, Мирча Элиаде и др.), она кажется поистине неисчерпаемой и особенно трудной для понимания, если судить по критике, искаженной предрассудками и непониманием. Поневоле воз- никает подозрение, что психологическая точка зрения и ее практические применения во многих кругах считаются неприятными и по этой причине не допускаются к рассмотрению. Упрощенный подход мгновенно обеспечивает аплодисменты публики, поскольку делает ответы на трудные вопросы попросту излишними, а вот хорошо обоснованные наблюдения, ставящие под сомнение то, что выглядит простым и проясненным, вызывают неудовольствие. Похоже, сюда относится и теория архетипов. Для кого-то это долгожданное подспорье для истолкования символов, как индивидуальных, так и исторических, коллективных. Для других же она олицетворяет помеху, которую необходимо искоренять всеми возможными способами, даже сколь угодно нелепыми и смешными.

¹²⁵¹ Хотя существование и пользу архетипов легко показать и доказать, их феноменология порождает по-настоящему трудные вопросы, и в своей книге я привожу несколько тому примеров. Пока мы не достигли той точки, где можно упрощать и прокладывать дороги, ubi stulti non errent¹²⁹.

К. Г. Юнг,

май 1953 г.

Предисловие к книге ван Хельсдингена «Образы бессознательного»¹³⁰

¹²⁵² Доктор Р. Й. ван Хельсдинген попросил меня написать предисловие к его книге. Я рад выполнить эту просьбу по следующей причине: случай, который обсуждается и комментируется в книге, мне довелось лечить много лет назад, о чем теперь можно сказать публично с любезного разрешения моего бывшего пациента. Подобная либеральность встречается не везде, ведь многие больные по понятным причинам стесняются выставлять напоказ свои интимные, мучительные, болезнетворные проблемы и выносить их на суд общественности. Что ж, следует признать, что их рисунки и картины, как правило, не содержат ничего, что соответствовало бы эстетическим потребностям широкой публики. Даже в силу техники исполнения рисунки обычно неприятны на вид, лишены художественной ценности и не имеют для постороннего выразительного значения. Эти недостатки в книге, к счастью, отсутствуют: представленные изображения выглядят как художественные композиции в положительном смысле и необычайно выразительны. Они сообщают зрителю пугающее, демоническое содержание и убеждают его в ужасах фантастического иного мира.

¹²⁵³ Именно родная страна пациента подарила миру великих мастеров ужаса – Иеронима Босха и других, что распахнули врата творческой фантазии, – изображения в этой книге раскрывают перед нами творческую деятельность, которая высвобождается в иной форме – в виде индомалайзийской фантасмагории густой растительности и наводящих страх, жарких и влажных тропических ночей. Окружающая среда и внутренний настрой словно нарочно объединились ради создания серии изображений, выражающих инфантильно-архаический страх. Отчасти это страх беззащитного ребенка, который, потеряв родителей, подвергается воздействию бессознательного и его грозных призраков; отчасти же это страх европейца, который не может иначе воспринимать Восток, который не приемлет все восточное и старается его вытеснить. Европеец не знает своего бессознательного, не понимает Восток и проецирует на него все, чего боится и что презирает в самом себе.

¹²⁵⁴ Для чувствительного ребенка настоящей катастрофой оказывается отделение от родителей и необходимость отправиться в Европу после того, как бессознательное влияние восточного мира сформировало определенное отношение к инстинктам; затем, в критический период полового созревания, пациент возвращается обратно на Восток, уже испытав прерывание традиции ввиду западного образования, уже столкнувшись с пренебрежением. Рисунки не просто отражают ту стадию лечения, когда содержание невроза стало доступным сознанию, но и выступают инструментом лечения, приводя полусознательные и бессознательные образы в разуме пациента к общему знаменателю и позволяя их фиксировать. Едва выражение такого рода найдено, оно доказывает свою «магическую» пользу, как бы околдовывая это явленное содержание и делая его относительно безобидным. Чем сложнее содержание, тем больше рисунков требуется для его воспроизведения и «развенчания». Терапевтический эффект этой техники заключается в побуждении сознательного разума к сотрудничеству с бессознательным, причем последнее как бы встраивается в процесс. Тем самым невротическая диссоциация постепенно устраняется.

¹²⁵⁵ Автора следует поздравить с тем, что он счел возможным использовать этот ценный и необычный материал. Хотя в книге представлены только начальные этапы анализа, некоторые изображения указывают на возможности дальнейшего развития лечения. Даже несмотря на указанную неполноту сведений, этот случай значительно обогащает прискорбно, увы, скудную литературу по данной теме.

К. Г. Юнг,

май 1954 г.

Предисловие к книге Якоби «Комплекс, архетип, символ в психологии К. Г. Юнга»¹³¹

¹²⁵⁶ Проблема, которая рассматривается в этой книге, давно интересует меня самого. Прошло ровно пятьдесят лет с тех пор, как я узнал, благодаря ассоциативным экспериментам, о той роли, которую играют в нашей сознательной жизни комплексы. Больше всего меня поразила автономность, которую проявляют комплексы, если сравнивать их с прочими содержаниями сознания. Последние во всем подчиняются воле, приходят или уходят по ее распоряжениям, а вот комплексы либо навязываются нашему сознанию, прорывая все тормозящие воздействия, либо столь же внезапно и упорно сопротивляются нашему сознательному намерению их воспроизвести. Комплексы отличаются не только навязчивым, но и – очень часто – притягательным характером, ведут себя подобно бесам и провоцируют всякого рода досадные, смешные и нелепые поступки, оговорки, обман памяти и суждений. Они противоречат функционированию сознания, приспособленному к действительности.

¹²⁵⁷ Нетрудно было догадаться, что комплексы, пускай они обязаны своей относительной автономией собственной эмоциональной природе, всегда зависимы в выражении от множества ассоциаций, сгруппированных вокруг центра, «наполненного» тем или иным аффектом. Главная эмоция оказывается, как правило, индивидуально приобретенной и, следовательно, сугубо личной. Впрочем, по мере углубления исследований стало ясно, что комплексы изменчивы не беспредельно, что они распределяются по ряду категорий, за которыми постепенно закреплялись расхожие, теперь уже привычные названия – комплекс неполноценности, комплекс власти, комплекс отца, комплекс матери, комплекс страха и так далее. Тот факт, что существуют типы комплексов, подробно описанные и легко опознаваемые, свидетельствует о наличии одинаковых, типичных основ, то есть эмоциональных склонностей или влечений. У человека эти влечения выражаются в форме неосмысляемых и непроизвольных фантазий – образов, установок и действий, которые внутренне схожи друг с другом и одновременно тождественны инстинктивным реакциям, характерным для Homo sapiens. Им свойственны динамические и формальные проявления. Последние обыкновенно выражаются в фантастических образах, удивительно похожих друг на друга и встречающихся, как и следовало ожидать, практически повсюду во все эпохи. Подобно влечениям, эти образы носят относительно автономный характер; иными словами, они «нуминозны» и обнаруживаются прежде всего в области сверхъестественных или религиозных идей.

¹²⁵⁸ По причинам, в которые здесь неуместно вдаваться, я выбрал термин «архетип» для описания формального проявления влечений. В своей книге доктор Якоби поставила задачу разъяснить важную связь, с одной стороны, между индивидуальным комплексом и универсальным, «инстинктивным» архетипом, а с другой стороны, связь между архетипом и символом. Публикация этого исследования тем более меня радует, что само понятие архетипа породило величайшие недоразумения и, если судить по враждебной критике, оказалось крайне трудным для понимания. Поэтому любой, кто испытывает опасения по этому поводу, может обратиться к данной книге, которая, кстати, принимает во внимание большую часть существующей литературы по этому вопросу. Мои критики, за редкими исключениями, обычно не утруждают себя перечитыванием сказанного мною, предпочитая приписывать мне, среди прочего, мнение, будто архетип – это унаследованная идея. Предрассудки кажутся им приятнее поисков истины. В этом отношении, надеюсь, усилия автора книги, в особенности теоретические рассуждения в первой части, дополненные наглядными примерами способов воздействия архетипа во второй части, не будут напрасными и переубедят некоторых скептиков. Еще я благодарен автору за то, что она избавила меня от необходимости постоянно отсылать читателей к моим собственным работам.

К. Г. Юнг,

февраль 1956 г.

Предисловие к книге Бертин¹³² «Человеческие взаимоотношения»

¹²⁵⁹ Автор этой книги взяла на себя важную задачу изучения проблемы человеческих взаимоотношений с точки зрения аналитической психологии; такое исследование будет полезно не только психотерапевтам, но и всем, кто интересуется широкой областью общей психологии. Разумеется, факты, имеющие величайшее значение для понимания человеческих взаимоотношений, регулярно выявляются в ходе моих собственных исследований и трудов моих коллег. Выводы, которые Фрейд и Адлер сделали по итогам тщательного изучения неврозов, опирались на индивидуальную психологию невротических пациентов, которую они пытались распространить до уровня психологии общества, тогда как аналитическая психология обратила внимание на более общие – общечеловеческие – явления, тоже заметные при неврозах, но не столь различные индивидуально: они являются, по сути, нормой человеческой конституции, нормой человека как живого существа. Особо отмечу разделение общества на выраженные типы (экстраверты и интроверты), которые нетрудно распознать даже непрофессионалу. Очевидно, что эти две диаметрально противоположные установки должны оказывать ощутимое воздействие на взаимоотношения индивидуумов, а психология функций – мышления, чувства, ощущения и интуиции – еще сильнее дифференцирует общие типы экстраверсии и интроверсии.

¹²⁶⁰ Эти установки и функции принадлежат преимущественно к сознательной психике человека. Исследования аналитической психологии показали, что на сознание оказывают влияние не только чувственные впечатления и бессознательные личностные вытеснения. Важнейшим фактором влияния выступают и бессознательные, инстинктивные, то есть врожденные, модели психического поведения. Эти закономерности столь же характерны для человека, как и инстинкты в поведении животных. Мы узнаем об инстинктивных закономерностях у животных, наблюдая за поведением последних со стороны, а человеческая психика здесь более открыта для изучения, поскольку, благодаря мышлению и языку, инстинктивный процесс возможно представить зримо – через фантастические образы; это внутреннее восприятие может быть передано стороннему наблюдателю посредством речи. Будь и психика животного способна на такое достижение, мы получили бы возможность распознать «мифологию» птицы-ткач, которая вьет гнездо, или бабочки юкки, которая откладывает яйца в цветок одноименного растения¹³³. То есть мы выясняли бы, какие именно фантастические образы побуждают их к инстинктивным действиям. Однако такое понимание возможно лишь при изучении людей и открывает нам широчайший мир мифов и фольклора, охватывающий весь земной шар аналогиями и параллельными мотивами. Образы, возникающие в мифах и сказках, до поразительной степени совпадают, если не сказать больше, с образами снов и галлюцинаций.

¹²⁶¹ Честь этого открытия на самом деле принадлежит Фрейду, который воздвиг ему памятник в виде теории эдипова комплекса. Фрейд был настолько захвачен нуминозностью этого мотива (или архетипа), что, соответственно, отвел ему важнейшее место в своей теории. Однако он не сумел сделать следующий, в общем-то, неизбежный вывод – что в таком случае должно существовать и другое, «нормальное» бессознательное, помимо того, которое образуют произвольные вытеснения. Это «нормальное» бессознательное состоит из того, что Фрейд именовал «архаическими пережитками». Но если эдипов комплекс представляет собой универсальный тип инстинктивного поведения, не зависящий от времени, места и индивидуальной обусловленности, отсюда неизбежно следует, что он не может быть единственным. Комплекс инцеста, несомненно, является одним из наиболее значимых и наиболее известных комплексов, у него, очевидно, должен быть свой женский аналог, который будет выражаться в соответствующих формах. (Некогда я предложил название «комплекс Электры»¹³⁴.) Но к инцесту, скажем прямо, все затруднения человеческой жизни все-таки не сводятся, пускай фрейдистская психология уверяет, что дело обстоит ровно так. Существуют и другие типичные закономерности, регулирующие отношения отца и сына, матери и дочери, родителей и детей, братьев и сестер и так далее. Эдип – всего один образец поведения, модель поведение сына – и то лишь до определенного мгновения. Мифология, фольклор, сны и психозы чрезвычайно богаты на иные образцы, предлагают нам неисчислимое множество моделей и формул, причем не только для семейных отношений, но также для отношений мужчины и женщины, отношений индивидуума и общества, сознательных и бессознательных, опасностей для тела и души и пр.

¹²⁶² Эти архетипы оказывают сильнейшее воздействие на человеческие взаимоотношения. Позволю себе мельком упомянуть, в практическом применении, о значении анимуса (архетипа мужчины в женщине) и анимы (архетипа женщины в мужчине), источниках мимолетного счастья и затяжных страданий в браке и дружбе.

¹²⁶³ Автору книги есть что сказать по этому поводу, исходя из собственной врачебной практики и трудной, но плодотворной работы с людьми. Книга безусловно заслуживает прочтения и, надеюсь, удостоится заинтересованного внимания читателей.

К. Г. Юнг,

август 1956 г.

Предисловие к книге де Ласло¹³⁵ «Душа и символ»

¹²⁶⁴ Доктор де Ласло отважилась шокировать американского читателя, включив в составленную ею подборку моих произведений ряд наиболее трудных для понимания статей. Сочувствуя читателю, я охотно признаю, сколь заманчиво, блуждая взглядом по страницам книги, пытаться в кратчайшие сроки уловить суть дела: сколь неизбежна, если хотите, эта ловушка обманчивой простоты. Мне знакомы очень и очень многие люди, которые, открыв одну из моих книг и наткнувшись на ряд латинских цитат, тут же закрывают книгу, ибо латынь означает погружение в историю, следовательно, уводит к смерти и нереальности происходящего. Боюсь, мои работы требуют терпения и размышлений. Я знаю, что читателю придется непросто, он-то привык узнавать главное из информативных заголовков. Но добросовестному ученому не пристало обманывать публику громкими заявлениями и броскими утверждениями. Он пытается объяснить, предоставить необходимые доказательства, закладывая тем самым основу понимания. Более того, в моем случае понимания требуют не общеизвестные факты, а, скорее, те, которые малоизвестны или даже вовсе будут в новинку. Поэтому на мне, собственно, и лежит обязанность сообщать об этих фактах. А раз такие неожиданные новинки требуют не менее неожиданных объяснений, я столкнулся с необходимостью раскрыть саму природу моего доказательного материала.

¹²⁶⁵ Факты представляют собой опыт, полученный в результате тщательного и кропотливого изучения некоторых психических процессов, которые врач наблюдает в ходе психического лечения. Поскольку эти факты сами по себе не подлежат удовлетворительному объяснению, приходится искать возможные аналогии. Когда, например, приходит пациент, создающий символические мандалы во сне или в своем воображении наяву, и начинает объяснять эти круги с точки зрения определенных сексуальных или иных фантазий, данное объяснение лишено всякой убедительности, поскольку у другого пациента мы выявляем совершенно иную мотивацию. Также недопустимо считать, будто сексуальная фантазия более вероятна как мотивация, чем, например, стремление к власти, поскольку мы знаем из опыта, что предрасположенность индивидуума неизбежно приведет его к предпочтению того или другого. При этом у обоих пациентов может быть нечто общее – состояние умственного и морального замешательства. Конечно, разумнее и полезнее ухватиться за эту подсказку и попытаться выяснить, связаны ли круговые изображения с этим состоянием ума. Третий пациент, тот, кто создает мандалы, является, быть может, шизофреником, причем до такой степени, что его нельзя даже расспросить о соответствующих фантазиях. Этот больной явно растворился полностью в хаотическом состоянии. Четвертый же пациент – семилетний мальчик, который украсил угол комнаты, где стоит его кровать, многочисленными мандалами, без которых не может заснуть. Он чувствует себя в безопасности только тогда, когда их видит. Его фантазия говорит, что они защищают его от безымянных страхов, приходящих по ночам. В чем проблема этого ребенка? В том, что его родители подумывают о разводе¹³⁶. А что мы можем сказать об убежденном научном рационалисте, который творит мандалы во сне и в фантазиях наяву? Ему пришлось обратиться к психиатру, так как он приблизился вплотную к потере рассудка вследствие внезапного нашествия удивительных снов и видений. В чем коренилась его беда? В столкновении двух одинаково реальных миров, внешнего и внутреннего. Он больше не мог отрицать это обстоятельство¹³⁷.

¹²⁶⁶ Нет необходимости продолжать это перечисление, поскольку, если вынести за скобки все теоретические предрассудки, основной причиной создания мандал выступает, по-видимому, определенное, характерное психическое состояние. Но есть ли у нас какие-либо доказательства, способные объяснить, почему в таком состоянии люди принимаются рисовать мандалы? Или так выходит случайно? Мы должны, следовательно, задаться вопросом, являются ли наши переживания единственно возможными – а если нет, то где искать сопоставимые случаи. Что ж, найти их не составляет труда; мы обнаруживаем множество параллелей на Дальнем Востоке и Дальнем Западе¹³⁸, да и прямо здесь, в Европе, только несколько сотен лет назад. Справочники хранятся в наших университетских библиотеках, но за последние двести лет их никто не читал, а еще они – о ужас! – написаны на латыни, некоторые даже на греческом. Разве они мертвы? Разве эти книги не звучат далеким эхом прожитых жизней, эхом умов и сердец, полных страстей, надежд и желаний, столь же насущных, как и наши собственные? Так ли уж важно, рассказывает ли некий текст историю пациента, который жив по сей день или который умер пятьдесят лет назад? Вправду ли имеет значение, говорят ли с нами о своих страданиях, устремлениях и упованиях на современном английском языке, на латыни или на греческом? Можно сколько угодно утверждать, что мы принадлежим сегодняшнему дню, но ведь было и вчера, столь же реальное, столь же человечное и пылкое, как миг, который мы именуем «сейчас», но который – увы – через несколько часов станет вчерашним днем, таким же мертвым, как первого января anno Domini 1300¹³⁹. Добрая половина причин, почему сегодня все обстоит именно так, а никак иначе, погребена во вчерашнем дне. Наука в своих попытках установить причинно-следственные связи вынуждена обращаться к прошлому. Мы преподаем сравнительную анатомию, однако почему-то забываем о сравнительной психологии. Психика не сложилась в наши дни, она восходит к доисторическим временам. Насколько изменился человек за десять тысяч лет? Поменяли ли олени свои рога за этот короткий промежуток времени? Конечно, волосатый человек ледникового периода становится неуловимым, если пытаться отыскать его среди гуляющих по Пятой авеню в Нью-Йорке. Но вы поразитесь услышанному, если проговорите с ними сто часов о душевной жизни дикарей. После этого самые заплесневелые пергаменты станут читаться как новомодные триллеры. Вы поймете, что нынешние тайны консультационных комнат вполне поддаются выражению на средневековой латыни или убористым византийским письмом.

¹²⁶⁷ О том, что врач может услышать, если внимательно слушает, по поводу фантазий, снов и интимных переживаний, не упоминается ни в Британской энциклопедии, ни в учебниках или научных журналах. Эти тайны ревностно охраняются и тщательно скрываются, их очень боятся и уважают. Вот подлинная частная собственность, сведения о которой никогда не разглашают, ибо их опасаются как нелепиц – и почитают как откровения. Они сверхъестественны, они сомнительны, быть может, смешны или прекрасны; так или иначе, это наши болезненные уязвимости, которые властвуют над всеми выборами индивидуальной жизни. По общему согласию они неведомы и презираемы, подобно старинным пергаментам с их неразборчивыми, неэстетичными иероглифами, этим свидетельствам мракобесия и глупости древних. Мы не знаем их содержания – и в равной степени не знаем, что происходит в более глубоких слоях нашего бессознательного, ведь «знающий не говорит, говорящий не знает»¹⁴⁰. Внутренний опыт такого рода накапливается, а социальные связи между людьми уменьшаются. Человек обособляется без видимой причины. Наконец одиночество становится невыносимым, и ему приходится кому-то довериться. Многое тогда зависит от того, правильно его поймут или нет. Если поймут неправильно, последствия могут быть фатальными. К счастью, такие люди инстинктивно проявляют осторожность и, как правило, не говорят больше необходимого.

¹²⁶⁸ Когда выслушиваешь подобную исповедь, а пациент сообщает, что хочет лучше понять себя, некоторые познания сравнительного толка будут крайне полезны. Когда упомянутый выше убежденный рационалист впервые пришел ко мне на прием, то был в такой панике, что даже я ощутил, как перед ним распахиваются ворота сумасшедшего дома! Он подробно рассказывал о своих переживаниях и невзначай обмолвился об изумительно ярком сновидении. Я тогда встал, взял с книжной полки старинную книгу и показал ему со словами: «Видите дату? Книге около четырехсот лет. А теперь смотрите!» Я открыл книгу на том месте, где была напечатана любопытная гравюра на дереве, почти в точности передававшая содержание его сна. «Видите ли, – сказал я, – ваше сновидение вовсе не уникально. Вы не жертва патологии и не стоите особняком от остального человечества из-за необъяснимого психоза. Вы просто не осведомлены кое о каких переживаниях, что на самом деле подвластны человеческому познанию и пониманию». Сколь несказанное облегчение его охватило! Он собственными глазами узрел документальное подтверждение своего здравомыслия.

¹²⁶⁹ Вот лишнее свидетельство тому, что историческое сравнение – не просто ученое увлечение, а вполне практичное и полезное занятие. Оно снова и снова открывает перед нами дверь к человечности, казалось бы, захлопнутую навсегда. Было бы чем гордиться тому, кто отрицает, осуждает или высмеивает эти будто бы аномальные и нелепые переживания. Их не следует отвергать, ибо они содержат в себе индивидуальную ценность, утрата которой влечет определенные последствия и наносит урон личности. Нужно помнить о том уважении, какое в минувшие века оказывалось подобным переживаниям, поскольку так мы поймем их чрезвычайную значимость, которую сегодня, в своем невежестве, вынуждены им все-таки приписывать – вопреки самим себе.

¹²⁷⁰ Понимание болезни не излечивает, но оказывает определенную помощь, потому что с понятной трудностью справиться гораздо легче, чем с непостижимой тьмой. Даже если в конце концов рациональное объяснение не найдется, мы, по крайней мере, будем знать, что не единственные столкнулись с «воображаемой» стеной, а вошли в число многих, тщетно пытавшихся на нее взобраться. Мы по-прежнему разделяем общечеловеческую судьбу, мы не отделены от человечества неким субъективным дефектом. Значит, ни к чему рассуждать о невосполнимой утрате личной ценности и ковылять далее по жизни на костылях безжизненного рационализма. Напротив, у нас появляется вдруг смелость, мы готовы принимать и усваивать иррациональность своей личной жизни и жизни как таковой.

¹²⁷¹ Инстинкты суть наиболее консервативные качества любой жизни. Ум не рождается как tabula rasa¹⁴¹. Подобно телу, он обладает предопределенными индивидуальными способностями, или моделями поведения. Те проявляют себя в постоянно воспроизводимых моделях психического функционирования. Птица-ткач непременно совьет гнездо в привычном виде, а человек, несмотря на всю мнимую свободу и внешнюю изменчивость, будет психологически функционировать согласно «первоначальным» закономерностям – до поры, как говорится, то есть до тех пор, пока по какой-то причине он не столкнется лоб в лоб со своими живыми и вездесущими инстинктивными истоками. Тогда инстинкты примутся протестовать, начнут порождать своеобразные мысли и эмоции, тем более чуждые и непонятные, чем сильнее сознание отклоняется от исходного соответствия этим инстинктам. Поскольку сегодня человечеству угрожает самоуничтожение из-за ядерного оружия, мы переживаем фундаментальное восстановление наших инстинктов – в различных формах. Я называю психологические проявления инстинктов «архетипами».

¹²⁷² Архетипы ни в коем случае не являются бесполезными архаическими пережитками или реликвиями. Это живые существа, вызывающие формирование сверхъестественных идей или господствующих представлений. Слабое понимание воспринимает эти «прообразы» в архаичной форме, поскольку они обладают сверхъестественной привлекательностью для недоразвитого ума. Тот же коммунизм – это архаичный и крайне коварный образ жизни, характеризующий примитивные социальные группы. Оно подразумевает беззаконие вождя как жизненно необходимую компенсацию; этот факт способно игнорировать только рационалистическое предубеждение – прерогатива варварского ума.