Глазами альбатроса

У темноспинных и черноногих альбатросов танцы разнообразнее и динамичнее, чем у других видов. Ритуал порой занимает 15 минут. Исполняется он невероятно энергично; в отличие от стереотипных ухаживаний большинства птиц, каждая пара альбатросов танцует по-своему. К концу птицы постепенно снижают темп, затем кланяются, после чего самка отходит в сторону. Закончив танцевать, альбатросы могут немного посидеть вдвоем, а потом отправиться отплясывать с другими. Танцуют в основном парами: самец и самка. Некоторые – таких меньшинство – объединяются по трое или даже небольшими группами; случается, что компанию друг другу составляют две самки, а вот самцы – почти никогда. В надежде привлечь внимание женские особи проводят в танце около трети всего времени на суше. Странствующий и королевский альбатросы во время брачных ритуалов демонстрируют друг другу свои огромные, широко распахнутые крылья, а более мелкие виды, которые не могут похвастаться таким размахом, избегают этого. Дымчатый (Phoebetria fusca) и светлоспинный альбатросы, которых прозвали «сиамскими кошками» мира пернатых за их восхитительно плавные переходы цвета, совершают большую часть ухаживаний в воздухе, во время эффектного синхронного полета. Эти элегантные птицы выделяются изяществом и утонченностью даже среди таких благородных существ, как альбатросы.

Столь замысловатых ухаживаний, как у альбатросов, пожалуй, больше не встретить ни у кого из животных. А все потому, что слишком многое поставлено на кон. Отношения в паре важно сохранить на долгие годы. Это налагает серьезные обязательства. По сравнению с другими представителями животного мира у альбатроса не так уж много возможностей обзавестись потомством, и каждая попытка сделать это требует от птицы очень многого. Альбатросы откладывают одно яйцо за сезон, зачастую еще и не каждый год. Если ваш избранник не приложит исключительных усилий, птенец умрет. Поэтому, когда вы выбираете, в чью корзину положить свое единственное яйцо, чтобы потом неделями сидеть и ждать возвращения партнера, вам необходимо верить в то, что он предан вам. Когда вы рассчитываете, что спустя несколько проведенных в море недель он вернется, чтобы покормить птенца, вам нужно знать, что он предан вам. И когда вы собираетесь вступить в брак и прожить со своим спутником несколько десятилетий, у вас не должно оставаться сомнений в том, что он предан вам.

Именно поэтому брачные ритуалы альбатросов столь сложны. Они предполагают активное участие обеих сторон – одного лишь показательного выступления самца здесь недостаточно. Альбатросы никуда не торопятся. Взаимные ухаживания длятся месяцами, а то и годами. Самки хотят быть уверены в том, что самец вложил уже немало сил и поэтому вернется; самцы хотят быть уверены в том, что вкладывают силы в своих собственных птенцов. Не забывайте, что все самцы в некотором смысле заботятся о чужом потомстве, потому что каждый из них высиживает яйцо, снесенное не им самим, а самкой. Отзвуки этой банальной истины вы найдете по всему свету: для представителей сильного пола главным вопросом остается подлинность отцовства. В результате этого психология мужских особей отличается агрессивностью, которая нацелена исключительно на завоевание статуса и территории для того, чтобы привлечь внимание самок, избавиться от соперников и обеспечить тем самым оплодотворение партнерш и появление на свет генетических наследников. Это относится ко всем видам, отрядам, классам и типам животных. Это встречается у фаэтонов, присутствует у стервятников, замечено у жуков и наблюдается у дельфинов. Возможно, это и есть главный источник опасений самцов и причина их повсеместной агрессии и жестокости. Но не забывайте также о том, что, несмотря на обилие гнездящихся здесь альбатросов, почти все самцы, что удивительно, и правда высиживают собственных птенцов, не заблудившись и не перепутав гнезд. За это они, конечно же, должны благодарить самок. У тех как раз нет недостатка в выборе, и они порой этим пользуются. Тут-то и открываются непристойные нюансы хваленой моногамии большинства представителей пернатых, которые образуют пары на всю жизнь: довольно многие из них позволяют себе выходить за рамки дозволенного. Очень часто самки стараются, чтобы их оплодотворили самцы старше, авторитетнее и выше по положению, чем их «супруги», потому что возраст и сила – лучшие показатели высококачественных генов, которые так хочется передать собственным детям. Подобные мотивы и стремления свойственны всему животному царству, и в этом плане пернатые – в том числе и отдельные альбатросы – не сильно отличаются от людей.

Все это означает, что долгие затейливые танцы для альбатросов – это возможность обрести уверенность в партнере, заручиться взаимными обязательствами. В начале ухаживаний самка вполне может реагировать агрессивно («А стоит ли ему доверять?»). Однако после нескольких танцев с одним и тем же партнером она подпускает его поближе, они чистят друг другу перышки и наконец – спустя годы – выводят потомство. Лэнс Тикелл, который изучал альбатросов около полувека, писал: «В течение нескольких лет количество птиц, с которыми взаимодействует особь, постоянно сокращается до тех пор, пока не образуется крепкий союз двоих, объединенный отточенным и понятным только им языком. Образование уникального для каждой пары языка происходит через повторение и синхронизацию движений. Парадокс ситуации в том, что, как только общий язык найден и приходит время задуматься о птенцах, необходимость в нем отпадает. Размножающиеся пары не используют весь потенциал своего языка, потому что понимают друг друга и постоянно подкрепляют свои отношения прикосновениями и пощипыванием». С развитием близких отношений танцы прекращаются. Между зрелыми партнерами спаривание обычно происходит без лишней суеты и на собственной территории, иногда с предшествующим этому коротким брачным ритуалом. Пары со стажем зачастую выводят совместное потомство долгие годы, до смерти одной из птиц. Расходятся они редко. Многие виды альбатросов служат примером исключительной верности: отношения в паре могут длиться не одно десятилетие.

У нас не так много времени, чтобы познакомиться с местной фауной. Первый день уже на исходе. Солнце опустилось к линии горизонта, и от предметов тянутся длинные тени. Этот свет приносит умиротворение. В воздухе не слышно шума транспорта, звуков механизмов, тарахтенья моторов. Мы не ждем объявлений по громкоговорителю. Никому не приходит сообщений. Не звонит ни один телефон. В сущности, именно таким и был мир на протяжении всей истории человечества. Отдаленный прибой и гомон птиц обрамляют совершенно потрясающую первозданную тишину, которую в наши дни можно найти разве что в самых отдаленных уголках природы.

Внутри музыкального безмолвия бьется нескончаемый ритм. Волна набегает, поднимается, обрушивается, отступает и снова набегает. Огромные живые потоки мигрирующих существ двигаются в такт собственным сезонным ритмам. Всевозможные птицы, тюлени, черепахи, покрытые перьями, мехом, чешуей, – каждый исполняет свою особую тему на этих зыбких берегах. Каждый читает свою партитуру, вступает на своей ноте и солирует в отведенное ему время, играя хорошо отрепетированную партию с задором и мощью, достойными музыки сфер. Мы становимся свидетелями совершенного действа, возникшего благодаря миллионам лет согласованных усилий обитателей самой конкурентной среды из всех возможных.

Этот рай полон опасностей. Подавляющее большинство птенцов и детенышей почти всех представителей фауны – примерно 90 % – не доживает до своего первого дня рождения. Но те, кому удается отвоевать себе место под солнцем, будут жить долго и счастливо. Многим из сидящих в гнездах крачек минуло 30. Большие фрегаты, как, впрочем, и белые крачки (Gygis alba), вполне могут прожить больше 40 лет. Но кто действительно долгожитель, так это альбатросы, так стоит ли удивляться тому, каким умудренным взглядом они смотрят на нас?

Опустился занавес заката, день погас. Обволакивающая тишина внушает обманчивое чувство покоя, но местные обитатели держат ухо востро, чтобы вопреки всем опасностям жить дальше. Овладевшая нами безмятежность, возможно, происходит от интуитивного осознания того, что это место пережило многое, что яростная борьба за выживание происходит на фоне постоянства и длинной череды неспешных перемен. Нас вдруг переполняет чувство правильности всего происходящего. Мы так давно населяем Землю, что сложно представить себе вереницу предков, предшествовавших нашему появлению. Но этот атолл с его животным миром и замечательными альбатросами – все они дают подспудное ощущение неразрывной связи с Глубоким временем. Здесь вы наконец чувствуете, что наши переплетающиеся пути берут начало в далекой древности и что мы, как намекал старый моряк у Кольриджа, одна семья.

Узы

Еще до того, как на горизонте забрезжил слабый рассвет, Дэйв и Патти пришли в общую комнату, чтобы подготовить десять маячков новейшего образца, привезенных Дэйвом.

Патти спрашивает, как мне спалось. Я долго не мог уснуть, наслаждаясь неугомонными журчанием, стрекотанием и щебетом сотен бурых кланяющихся и белых крачек, гнездящихся прямо под окнами общежития, а также прилетевших сюда после заката темных крачек, ночевавших на взлетно-посадочной полосе. Теперь же вместо пения птиц, способного заменить утренний будильник, над островом впервые с начала ночи стоит тишина, потому что темные крачки отправились ловить рыбу. Не отдохнув после вчерашнего перелета и ночного хора, я мог бы вздремнуть часок-другой. Но в таком месте лучше бодрствовать. Иногда во сне видишь все как наяву. Здесь же, наоборот, явь похожа на сон.

Дэйв показывает мне один из передатчиков. Своими миниатюрными размерами и проволочным хвостиком он напоминает мышку-робота. Этому дорогостоящему – около 3000 долларов – приборчику требуется меньше часа, чтобы связаться со спутниками на орбите Земли. Это самый крупный прорыв в наблюдении за перемещением морских птиц за последние полтора столетия.

30 декабря 1847 года капитан китобойного судна «Кашалот» Хирам Лютер застрелил альбатроса у берегов Чили. К шее птицы был привязан пузырек с запиской следующего содержания: «8 декабря. Корабль "Евфрат", Эдвардс, 16 месяцев в открытом море. 2300 бочек жира и 150 – кашалотового семени. Я не видел ни одного кита уже 4 месяца. 43° ю.ш., 148° 40´ в.д. Густой туман и дождь».

Птица проделала путь в 5466 километров за 22 дня. В течение полутора веков этот роковой документ оставался лучшим свидетельством дальности полетов альбатросов – вплоть до наступления в 1990-х годах эпохи спутникового слежения.

Передатчик весит около 30 граммов, что составляет примерно один процент от общей массы тела альбатроса, десятую часть от веса его яйца и двадцатую – от обычных колебаний веса в период размножения.

– У птиц они не вызывают большого дискомфорта, – сообщает Дэйв. – По крайней мере, снять их они не пытаются.

Утром мы планируем закрепить передатчики на нескольких альбатросах. Наша команда собралась на веранде в полном составе: Дэйв, Патти, Лора Карстен и Франц Джуола. Франц уже работал с канюками в Калифорнии, Неваде и Монтане, а сюда приехал добровольцем, чтобы получше узнать морских птиц. Лора из Боулдера, Колорадо, вдохновляется общением с природой и хочет преподавать биологию – «чтобы делать что-то хорошее». Стройная девушка с длинными светлыми волосами, она точно так же приехала сюда, чтобы получить опыт работы с дикими животными. Ее родители, которым не удалось получить высшее образование, всегда мечтали, чтобы дочь училась в университете. И недавно Лора дала им повод для гордости, получив степень магистра.

Я спрашиваю у Патти, когда она обнаружила в себе интерес к биологии. Патти, которой сейчас 27 лет, говорит, что ее отец умер, когда ей было 20, и год спустя она начала свой извилистый путь к высшему образованию, благодаря чему и оказалась здесь.

– В Эквадоре вам на все нужно получать одобрение родителей, – объясняет она на почти безукоризненном английском. – Отец был уверен, что изучать биологию – безумие. Говорил, что это дурацкая затея. Он считал, что мне нужно просто выйти замуж, а не учиться. А вот мама у меня совсем другая. Она часто повторяла: «Что такое хорошо и что такое плохо, ты знаешь, так что выбор за тобой». Мама и правда очень умная – она всегда хотела учиться в университете.

У родителей Патти всего двое детей, что для Эквадора редкость.

– Мама всегда говорила: «Я буду рада, если мне удастся как следует воспитать двоих детей, больше не надо». В Эквадоре действует такая система, при которой специальность нужно выбирать в пятнадцать лет, – продолжает она. – Я с детства хотела стать врачом. Но в старшей школе нас повели туда, где проводят вскрытия. Все это чем-то напоминает бойню – в общем, жуткое место. И я решила: медицина не для меня. В университете у нас была студентка, которая писала дипломную работу об использовании индейцами растений в пищу и в качестве лекарств. Целых три месяца я помогала ей в этом и ездила вместе с ней по поселениям разных племен.

Патти побывала в таких отдаленных уголках, добраться до которых можно, только путешествуя три недели на лодке. Она ела мясо тапира и обезьян, убитых из духовой трубки, пила чичу, приготовленную из юки. Она узнала, что у народа ваорани всего одно слово выражает весь спектр положительных значений – от «спасибо» до «вот это красота». Еще она узнала, что женщина, которой, как и ей, чуть за 20, может иметь пятерых детей и считаться далеко не молодой. По ее собственному признанию, таких ярких впечатлений она не получала никогда в жизни. После приключений в джунглях Патти полностью сосредоточилась на изучении биологии, что привело ее к Дэйву Андерсону, который на тот момент работал с морскими птицами на входящих в состав Эквадора Галапагосских островах. Среди прочего она выяснила, что работать в полевых условиях не так уж легко:

– Ничего общего с пятидневной рабочей неделей и двумя выходными. Здесь нужно вкалывать, нужно полностью отдаваться работе, но мне это нравится.

Похоже, утро выдалось слишком прохладным для футболки и шортов, но каждый из нас оделся именно так. Нашей компании самое место на подиуме: шорты Лоры, например, заляпаны краской. Линялую синюю кепку Франца украшают потеки птичьего помета. Бесподобная надпись на футболке Дэйва гласит: «От биологии несет». Низменная, грубая и несколько неприятная сторона природы служит поводом для шуток. (Мой вам совет: никогда не обедайте с паразитологами.) Но очарование и красота, которыми изобилует все вокруг, тоже не остаются незамеченными. Думаю, что как раз вниманием, сфокусированным вовне, и можно объяснить одежду и внешний вид ученых, работающих в полевых условиях; они слишком увлечены окружающим миром, слишком влюблены в него, чтобы волноваться из-за испачканной футболки. Когда мы спускаемся с крыльца, Франц обращается ко мне из-под грязного козырька:

– Уверен, что вам понравится на острове Терн. Пусть даже он затерян где-то посреди океана, сам он настоящее маленькое чудо.

План действий на сегодня таков: Дэйв руководит, Патти устанавливает передатчики, а Лора и Франц наблюдают, как это делается, чтобы позже присоединиться к работе. Патти нужно выбрать птиц, чьи гнезда расположены неподалеку от казармы, чтобы потом было легче приглядывать за ними. И поскольку далее планируется исследовать маршруты взрослых птиц, которые заботятся о потомстве, нужно выяснить, у кого из них точно вылупятся птенцы. Один из способов проверить яйцо – посмотреть его на просвет, чтобы убедиться, что эмбрион жив. Но Дэйв считает, что у альбатросов скорлупа слишком толстая, чтобы пропустить луч света. Энтони, который только что присоединился к нам, говорит, что просвечивал яйца альбатроса лампочкой из проектора.

Так мы и поступаем.

Первым делом мы проверяем яйцо Амелии, темноспинного альбатроса, чье гнездо находится в нескольких шагах от порога казармы. Она смотрит на нас глубоким взглядом темных глаз. Скептически разглядывает нас сначала одним, потом другим глазом. Плененный загадочной красотой этих глаз смотрящей на меня птицы, я слышу, как Франц говорит:

– Когда я смотрю на альбатроса, то стараюсь представить, что он видел и через что прошел. Мне часто приходит в голову мысль, что птица может быть в два раза старше меня.

Взгляд этих птиц светится недоступным нам знанием. Жизнь альбатросов даже в общих чертах долгое время оставалась для людей загадкой. Но мы здесь для того, чтобы немного приоткрыть завесу тайны, приблизиться к пониманию неизведанного. Мы вовсе не собираемся вмешиваться в их жизнь, просто хотим получше их понять. К тому же знакомство с альбатросами поможет нам оценить угрозу, которую представляет для них человеческая деятельность, и помочь их выживанию. Еще одна причина, по которой нам нужно узнать их поближе, – это желание внести ясность в многообразие живого мира, чтобы обрести четкое представление о сходствах и различиях между всеми нами.

Франц делает шаг к гнезду, садится на корточки, осторожно отодвигает Амелию в сторону и поднимает яйцо размером с кокосовый орех. Оно около 13 сантиметров в длину и 8 – в ширину, удержать его в ладони – нелегкая задача. Когда Франц поднимается, Дэйв настоятельно просит его не крутить и не переворачивать яйцо.

Амелия, которая до этого сидела тихо, теперь заволновалась. Она то и дело встает, распушает перья на брюшке и снова садится. Не чувствуя под собой яйца, она ерзает на месте. Я испытываю неловкость, видя, какое беспокойство мы ей причинили, хотя и понимаю, что это ненадолго.

Франц подносит яйцо к проектору и накидывает нам на головы покрывало. Нам открывается подсвеченное нутро. В нем – эмбрион, мы видим каждый кровеносный сосудик, видим, как шевелится зародыш птенца.

– Живчик какой! – говорит Франц Дэйву.

Не проходит и минуты, как он возвращает яйцо Амелии, которая садится на него раньше, чем Франц успевает подняться с колен.

Он проверяет еще два яйца. С третьим у него возникают сомнения.

– Так, а в этом я что-то ничего не вижу, – говорит он из-под одеяла. – Стоп, вот же сосудики, значит, живое.

Дэйв объявляет, что сегодня утром мы установим передатчики на этих трех птиц. Как только он приближается к Амелии, она приподнимается над яйцом и слегка открывает клюв. Патти сосредоточенно наблюдает за Дэйвом, приложив указательный палец к губам. Чтобы Амелия не начала клеваться, Дэйв поднимает одну руку у птицы над головой, отвлекая ее движением пальцев, а другой зажимает ей клюв, потом проворно подхватывает массивное тело и достает из гнезда. В то же мгновенье Франц укутывает яйцо полотенцем, чтобы уберечь его от перегрева на солнце и голодной камнешарки, которая может запросто им полакомиться.

Аккуратно перешагивая через другие гнезда, Дэйв несет Амелию под навес веранды, где уже готовы передатчики. Он надежно стягивает клюв резинкой, предварительно дав птице закусить палочку: через образовавшуюся щелочку Амелия сможет дышать.

В густом оперении груди легко утонет большой палец мужчины. Хотя эти альбатросы и гнездятся в тропиках, назвать их тропическими птицами нельзя – они надежно защищены от холодной воды. Дэйв показывает нам наседное пятно, неоперенный участок теплой кожи на брюшке, плотно окруженный пухом. Если вы птенец, то более уютного места, чтобы вздремнуть, вам не найти.

Дэйв садится и размещает крупного альбатроса на коленях головой к себе. Амелия немного сопротивляется, пытаясь царапаться лапами. Ей удается оставить болезненные кровоточащие раны на внутренней стороне оголенных бедер Дэйва. Франц старается придерживать крылья и лапы птицы.

При помощи картонки Дэйв приподнимает несколько внешних перьев в верхней части спины Амелии. Патти берет специальный влагостойкий пластырь и наклеивает небольшой кусочек с нижней стороны перьев, а затем и с верхней стороны, тем самым надежно обернув их.

– После установки передатчика перья должны остаться в обычном положении, чтобы ничто не тревожило птицу, – объясняет Дэйв.

Патти прокалывает в пластыре несколько дырок, потом аккуратно приматывает к нему передатчик тефлоновой лентой. Узелки закрепляются капелькой суперклея. Все то же самое повторяется в нижней части передатчика. Работа весьма кропотливая. Не слышно ни праздной болтовни, ни шуток. Поэтому все проходит без сучка без задоринки. Через несколько минут передатчик ловко прилажен к перьям альбатроса. Патти расправляет и разглаживает оперение Амелии. Из-под перьев торчит только антенна.

Когда мы отпускаем птицу, Лора аккуратно разворачивает яйцо. Дэйв ставит Амелию рядом с гнездом. Мы делаем шаг в сторону. Амелия подходит к яйцу, вытягивается, совершает несколько взмахов огромными крыльями. Немного постояв над гнездом, она наклоняется к яйцу и обращается к нему тихо и доверительно. Затем выпрямляется во весь рост, топорщит перья, обнажая наседное пятно, садится, поднимает клюв к небу и мычит, словно довольная корова. Несколько минут она занимается тем, что чистит перья, но передатчик не трогает.

Лора направляется к следующему темноспинному альбатросу, которого мы выбрали. Птица дремлет. Лора нежно обхватывает ей клюв одной рукой, а другой легко и уверенно поднимает ее саму в воздух, после чего несет к порогу казармы. На этот раз птица сопротивляется несколько активнее, чем Амелия. Когда передатчик установлен, Дэйв ставит ее на землю в нескольких метрах от яйца. Такое впечатление, что птица настолько запрограммирована на высиживание яйца в неподвижности, что полностью оцепенела и не может шагу ступить. Дэйв встает на колени рядом с ней, и она отскакивает от него прямо в гнездо, но садится рядом с яйцом. Она нетвердо держится на ногах, очевидно, оттого, что провела без движения много дней, а может, и недель. Альбатросу требуется шесть долгих минут – целая вечность для нас и мгновенье для птицы в ее медитативном состоянии, – чтобы подняться, сделать последний шаг, приподнять перья на наседном пятне и накрыть собой овальное яйцо.

Наша третья птица – крупный самец черноногого альбатроса. Когда Дэйв поднимает его, тот опорожняется прямо на футболку со слоганом «От биологии несет», отчего последний обретает буквальное звучание.

– Ай! – восклицает Дэйв после неудачной попытки натянуть резинку на клюв взволнованной птицы. – Эти птицы еще и клеваться умеют.

Они не просто клюются. У Лоры все руки покрыты шрамами, а Патти показывает нам свежие следы. У каждой раны своя история, будто у татуировок матроса.

– Они клюют куда угодно: в пальцы, в плечи. Но больнее всего в грудь.

Птица вертит головой и сучит ногами.

– Этого парня голыми руками не возьмешь, – говорит Дэйв. – Вот это ярость!

Лора со струящимися по плечам волосами сосредоточенно придерживает крылья и лапы альбатроса. Если птица начинает вырываться, она почти беззвучно шипит на нее.

– Удивительно, какие они все разные, – говорит она.

Непокорная птица издает три коротких ворчливых вопля и выталкивает из клюва палочку. Дэйв поправляет ее у себя на коленях.

Патти сосредоточенно прилаживает передатчик.

Дэйв отмечает, что перья у черноногих альбатросов короче и гуще, чем у темноспинных. Это дает повод думать, что они летают в разных районах океана. Надеюсь, нам удастся это проверить.

До сих пор наше внимание было полностью отдано птицам и передатчикам. Но пока Дэйв наблюдает за тем, как Патти заканчивает работу, я вдруг замечаю, что около 50 птичьих вшей нацелились обследовать футболку и шорты ученого, а вдогонку им еще 20 штук начинают свой героический поход на него с тела альбатроса. Если быть точным, на груди у Дэйва сейчас ползает по меньшей мере четыре вида вшей и кровососущих мух.

– Прости, Дэйв, – говорю я, – но ты весь в паразитах.

– Вот как?

Он смотрит вниз, желая удостовериться. Патти смотрит вверх с той же целью.

По-прежнему придерживая альбатроса на коленях, Дэйв начинает стряхивать вшей свободной рукой. Патти, как и положено преданной ученице, помогает ему.

– Надеюсь, я не попадаю в птиц, – шутливо бормочет Дэйв.

Не хватало только, чтобы птичьи паразиты могли жить на человеке или кусать его – пусть даже он и биолог. То, что они этого не делают, один из триумфальных примеров эволюционной адаптации в миниатюрном масштабе: эти паразиты настолько приспособились к морским птицам, что люди им просто неинтересны.

– Что ж, по крайней мере одну хорошую вещь мы для альбатросов сделали – теперь на них гораздо меньше вшей, чем до того, как мы взялись за них, – говорит Дэйв.

Патти все еще помогает Дэйву снимать с футболки незваных гостей. Он посмеивается, делая паузу для того, чтобы подцепить вошь у нее со щеки. Это взаимное сдувание пылинок – пожалуй, самый древний и проверенный временем социальный институт среди приматов – дает Патти возможность поддразнить своего наставника, и она говорит ему:

– Вам не стоит сильно волноваться из-за вшей, вы же все равно лысый.

– Вот так да, Патти! А других вшивых шуточек у тебя в запасе не найдется? – отвечает Дэйв.

Когда покончено с наукой и гигиеной – а заодно и с непритязательным фарсом, который вполне сойдет за высокую комедию о паразитах посреди Тихого океана, – Дэйв относит большого черного альбатроса в гнездо и сажает его ровно на яйцо. Тот не распушает перьев, не поднимается, не пытается устроиться или встряхнуться. Просто сидит неподвижно.

– Что ж, кажется, у нас получилось, – говорит Дэйв.

Он доволен птицами и горд за Патти. Пока она вместе с остальными собирает оборудование, Дэйв обращается ко мне:

– Патти отлично справилась. Три года назад она ничем не отличалась от большинства девушек в Эквадоре, но с тех пор здорово расширила свои горизонты. Она поучаствовала в научной работе на Галапагосах, совершила первую зарубежную поездку в Северную Каролину, поступила к нам в магистратуру, научилась хорошо говорить по-английски, прилетела на Гавайи, начала собственное исследование, познакомилась с парнем из Англии и погостила у него на родине. Замечательные три года для молодой женщины. Мне только хочется – и тут, наверное, дело в национальном менталитете, – чтобы она свободней чувствовала себя в общении со мной. В Эквадоре для девушки считается нормой подчиняться авторитету мужчин. Я был бы рад, если бы она не стеснялась ставить под сомнение мою правоту и смелее выражала несогласие.

В 10 утра мы уже отдыхаем на веранде. Амелия дремлет в нескольких метрах от нас. От передатчика, который скрывается под перьями, видна только антенна. На перила веранды прямо у моего локтя садится крачка.

В последние дни стоит не по сезону теплая погода – точнее говоря, аномальная жара – воздух, вопреки обыкновению, тих. Гораздо чаще здесь дуют непрекращающиеся ветра. Но сейчас припекает нещадно, и сидящие в гнездах птицы внешне напряжены. Палящее тропическое солнце явно утомляет их. Многие из них приподняли перья на спинах, словно жалюзи, пытаясь тем самым отразить тепло. За последние дни несколько альбатросов снялись с места. Либо их спутник погиб, либо их окончательно измучила жара.

Дэйв не планирует устанавливать новые передатчики или беспокоить кого-то из птиц, пока погода не изменится. Он советуется по этому поводу с Патти.

– Раз уж альбатросы откладывают по одному яйцу – да и то, по-видимому, не каждый год, – лучше постараться не доставлять им лишних неудобств, – отвечает она на недавно выученном английском. – Поэтому давайте подождем.

Когда все отправляются в казарму обедать, я задерживаюсь на крыльце, чтобы насладиться моментом. За пределами лагуны и рифа мирно катит свои волны вечный океан, тихий как никогда. Пока на его пути не вырастает преграда. Вот за северной оконечностью острова взмывает в воздух трехметровая волна. Ее неистовство легко увидеть, но невозможно почувствовать на себе, потому что, приближаясь к берегу, она теряет силу, ударяясь о непреклонный риф. Любая волна, которая пробегает легкой рябью по поверхности океана тысячи километров, обретает здесь мощь и становится на несколько мгновений стремительной силой, сметающей все на своем пути, превращающейся в нечто новое, непохожее, зрелищное и краткое. Да, краткое. Однажды Вергилий сказал: «Смерть тянет меня за ухо и говорит: "Живи! – Я приближаюсь"».

Время обеда. В казарме Патти с Дэйвом готовят тако и эмпанадас. Энтони никак не может решить, варить ли ему гороховый суп с попкорном или же ограничиться веганским чили. Он вегетарианец, потому что, по его собственному признанию, у него есть возражения этического характера против того, как сельхозпроизводители обращаются с животными.

– Зачастую способ, которым животные появляются на свет, еще хуже, чем тот, которым их лишают жизни.

Морепродукты он тоже ест редко.

– Мне не нравится, как организовано рыболовство. Слышали ли вы, например, что на каждый килограмм креветок убивают и выбрасывают за борт десять килограммов мелкой рыбы? Меня это задевает за живое, поэтому я не покупаю морепродукты.

Веснушчатая блондинка Карен Фишер – студентка факультета биологии из Колорадского университета, одержимая любовью к пирсингу. В свои 20 Карен успела немало попутешествовать.

– Дайте-ка подумаю, – вспоминает она. – Эквадор, Перу, Галапагосы, Белиз, Коста-Рика, ну и, конечно же, Европа.

Выполнив свою часть работы на острове Терн, она отправится в Новую Зеландию по программе обмена студентами. Откуда такая страсть к путешествиям?

– Моя сестра умерла от рака в пятнадцать лет. Она многого не успела сделать. Я чувствую, что обязана ради нее постараться испытать и увидеть как можно больше.

В память о сестре у Карен на лодыжке есть небольшая татуировка в форме цветка незабудки.

Кто-то включает Арету Франклин, и все начинают пританцовывать, одновременно с этим поглощая свежие маффины, которые испекла Карен, и готовя обед. Вы быстро замечаете у своих соседей одну особенность: среди них гораздо чаще обычного попадаются идеалисты и целеустремленные искатели. Но при этом все они хорошо приспособлены к жизни. Работа требует от них большого физического и умственного напряжения. Среди них вряд ли найдутся лентяи.

* * *

На протяжении 70 миллионов лет в том месте, которое мы теперь называем Гавайями, появлялись и исчезали островки суши. Этот архипелаг не столько затерян во времени, сколько потерян в нем. Гавайские и Северо-Западные Гавайские острова, словно облачка дыма на ветру, постоянно движутся на запад, вслед за заходящим солнцем на ленте гигантского каменного конвейера Тихоокеанской плиты. Большинство из них в весьма преклонном возрасте и вот-вот исчезнут. Дальше за Северо-Западными Гавайскими островами начинается древний затонувший архипелаг, известный как Северо-Западный (или Императорский) хребет. Эти низвергнутые императоры, которым десятки миллионов лет от роду, настолько сгорбились и обветшали, что больше не дотягиваются до поверхности океана и не выглядывают из воды покрасоваться.