Глазами альбатроса

Цепь островов и атоллов под названием Северо-Западные Гавайские острова – часть архипелага, находящаяся далеко даже по местным меркам. Она растянулась больше чем на 1600 километров к западу от того, что обычно принято считать Гавайями. Вся цепь состоит из отдельных точек и мазков в открытом море – скал, атоллов и прочих осколков едва выступающей над поверхностью моря суши, о которых вы, вероятнее всего, никогда не слышали: острова Нихоа и Некер, атолл Френч-Фригат-Шолс, скалы Гарднер, риф Маро, острова Лайсан и Лисянского, риф Перл-энд-Хермес, атолл Мидуэй (единственный, чье название широко известно, потому что здесь произошло решающее морское сражение Второй мировой войны) и атолл Куре. Десять затерянных в океане участков суши от скромного рифа Маро с его единственной возвышающейся над водой вершиной или скал Гарднер площадью 0,024 квадратных километра до атолла Мидуэй, площадь которого составляет 6 квадратных километров. Острова, покоящиеся своим основанием на дне океана и при этом постоянно перемещающиеся благодаря движению тектонических плит, стали крошечными оплотами земной тверди, куда не добрались серфингисты, бикини, пляжные туры, медовые месяцы в июне и тому подобное^[6].

Небольшие размеры и удаленность не мешают им привлекать огромное количество пернатых: 6 миллионов особей 18 видов морских птиц прилетают сюда выводить птенцов. Если учитывать молодняк и тех, кто еще не готов к размножению, их число возрастет до 14 миллионов. Составляя всего десятую долю процента от общей территории Гавайев, эти острова становятся местом гнездования для 95 % морских птиц региона. Среди них 600 000 пар темноспинного альбатроса и 60 000 пар черноногого альбатроса, что фактически составляет почти всю мировую популяцию этих двух видов. Благодаря такой концентрации птиц жизнь здесь буквально кипит.

Остров Терн, на котором мы находимся, тоже входит в состав этого благословенного архипелага. Подаривший ему жизнь атолл Френч-Фригат-Шолс представляет собой неровную окружность скалисто-коралловой платформы диаметром около 32 километров, испещренную едва заметными крапинками суши. Хотя это самый крупный из гавайских атоллов, бóльшая часть его поверхности скрыта под водами лагуны. При длине не больше полутора километров остров Терн – самый крупный из всех. Другие слишком малы для долгих прогулок, и их часто перехлестывают волны.

Но эти миниатюрные островки – естественные питомники для диких животных, населяющих океан, в том числе территориальные воды США и других стран. Иными словами, без этой спокойной гавани природный мир северной части Тихого океана сократился бы. И пусть даже площадь этих крупиц суши ничтожно мала в сравнении с бескрайними просторами его вод, их значение для экосистемы региона велико – столь же огромно, как и сам океан.

В XIX веке жаждущие обогатиться заготовители пера пошли в наступление на птиц и их острова. Перья стали необычайно модны и в Америке, и в Европе – настолько, что очень скоро их добыча стала угрожать истреблением многочисленным видам птиц. То, что отдельные представители класса пернатых скоро исчезнут насовсем, беспокоило немногих, но среди них оказался президент Соединенных Штатов Теодор Рузвельт. Любитель морских птиц, он положил конец такому положению дел. В 1909 году, воспользовавшись президентской привилегией издавать указы, он основал на Гавайских островах птичий заповедник, который теперь называется Государственный морской заповедник Северо-Западных Гавайских островов. Рузвельт был инициатором создания государственных заповедников, и этот стал вторым после знаменитого Йеллоустона. Кроме Френч-Фригат-Шолс его территория охватывает все острова северо-западной части архипелага, за исключением отдаленного атолла Куре. Прошло больше столетия, а мы по-прежнему отдаем дань дальновидности Теодора Рузвельта и восхищаемся его способностью к состраданию, благодаря которой появились природные заказники, лесные заповедники и национальные парки.

Прозорливость Тедди Рузвельта достойна восхищения еще и потому, что популяция птиц, гнездящихся на других островах в тропических широтах Тихого океана, понесла серьезный урон. Доктор Бет Флинт из Службы охраны рыбных ресурсов и дикой природы США недавно обнародовала отчет о популяциях морских птиц в 26 странах тропического пояса Тихого океана. Она пишет, что из указанных ею стран «лишь восемь, возможно, имеют жизнеспособные колонии уязвимых видов и лишь в шести из них имеются законы, охраняющие места обитания птиц, а также планы мероприятий по их защите. И только отдельные страны из перечисленных на самом деле реализуют мероприятия по охране птичьих колоний». Более 90 % морских и сухопутных птиц, которые за последние несколько столетий перешли в разряд исчезнувших, гнездились на островах. Появление человека и домашних животных на отдаленных участках суши означает, что для пернатых наступают непростые времена.

Мы останавливаемся, чтобы понаблюдать за альбатросом, который одиноко сидит в гнезде всего в нескольких шагах от порога. По задумке Патти, эта птица должна одной из первых принять участие в эксперименте со спутниковым слежением. Я решаю назвать пионера научного воздухоплавания Амелией.

Должен признаться, птица, которой я силюсь восхищаться, не самая занимательная из тех, что мне довелось видеть. Амелия уже вторую неделю несет вахту, насиживая единственное яйцо и не обращая внимания на происходящее вокруг. Подобно слону Хортону из сказки доктора Сьюза, сидящий на гнезде альбатрос предан яйцу – на все сто! В гнездах – а они вокруг нас повсюду – птицы выглядят отрешенными от действительности. Они избегают зрительного контакта. Неделю за неделей сидят они в задумчивом оцепенении: в основном дремлют, спрятав клюв под крыло и закрыв глаза, и при этом время от времени приподнимают веки, чтобы проверить, на месте ли остальной мир. Вы им безразличны. Если альбатросы и следят за вами краем глаза, клюв из-под крыла они все равно не вынут, даже когда вы будете проходить мимо.

Я-то им безразличен, а вот они мне – нет. Я иду позади своих спутников, чтобы все как следует рассмотреть и постараться заметить нюансы. Изящество, похоже, дается альбатросам без особых усилий: их непосредственная красота сродни детской.

Такое ощущение, что черноногих альбатросов окунули в шоколад. Они цвета шоколадного кекса – столь же темные. Их черно-коричневое тело держат полностью черные лапы. Головку украшают пепельно-серая окантовка основания клюва и нежная светлая линия вдоль нижнего века, которая контрастирует с темным оттенком глаз. Они ходят, наклонившись вперед, втянув шею в плечи и раскачивая головой из стороны в сторону, что придает им преувеличенно-сгорбленный вид, как у комично-зловещего гангстера в исполнении Граучо Маркса^[7].

Темноспинные альбатросы, наоборот, ходят вразвалочку с вытянутой шеей, высоко поднимая ноги. Темная пелерина крыльев оттеняет их белое тело. Узор на головке выглядит так, словно нанесен из аэрографа. Черные глаза обрамляет белая подводка век на фоне красивой темно-пепельной маски, которая плавно переходит от интенсивного черного вверху к жемчужно-серому оттенку по бокам от клюва. Желтовато-оранжевый или розоватый у основания клюв к кончику становится светло-серым.

Строение клюва этих птиц делает его мощным оружием. Он состоит из десятка отдельных пластин, как бы спаянных между собой, и заканчивается похожим на коготь крючком. С таким шутки плохи, и почти у каждого, кто работает с альбатросами, есть шрамы, подтверждающие это. По обеим сторонам клюва расположены жесткие трубчатые ноздри, обозначающие принадлежность альбатросов к отряду трубконосых (Procellariiformes)^[8].

Вовсе не перья – как раз жесткие, – а плавные градации цвета – переходы и переливы – придают облику альбатросов мягкость, а еще просвечивающие сквозь оперение участки кожи. Неожиданно оказывается, что лапы у альбатросов местами чешуйчатые, как у рептилий. В просветах между чешуйками кожа нежная, а перепонки между длинными пальцами мягкие, словно замша. Оперение альбатросов образует плотную и на удивление жесткую броню, защищающую от холодного моря, пронизывающего ветра и обжигающего солнца.

Эти птицы проводят всю свою жизнь под открытым небом. Им неведомо, что такое укрытие. Они не ищут приюта, а напротив, с готовностью встречают самые суровые погодные условия: на них обрушиваются и жара, и холод, и ветер, и вода. Они – выносливые создания.

Название «альбатрос» происходит от арабского слова al-qadous, обозначающего пеликана, которое, в свою очередь, берет начало от греческого слова kados, что означает «черпак древней водяной мельницы» (и отсылает нас к вместительному горловому мешку птицы, похожему на ведро). Испанские и португальские путешественники исказили произношение слова до algatraz или alcatraz. Мореплаватели средиземноморского региона, исследовавшие Атлантику и Карибский бассейн, начали обозначать знакомым названием незнакомых птиц, распространяя слово alcatraz на родственников пеликанов: бакланов, олуш и фрегатов. В XVI веке путешествовавшие по южным морям смельчаки возвращались с рассказами об огромных морских птицах, которых никто в Европе до этого не видел.

В 1593 году сэр Ричард Хоукинс, впервые столкнувшись с величественными альбатросами, поделился своими наблюдениями: «Во время шторма некие громадные птицы… парили над нами… и от одного кончика их распростертых крыльев до другого было не меньше двух морских саженей [3,6 метра]». К началу XVII века английские мореходы переняли испанское название. В 1638 году купец Питер Манди, путешествовавший к берегам Мадагаскара, писал: «Allcatraz – самая большая морская птица из тех, что мне довелось повидать… она кажется совершенно неподвижной, когда безмятежно парит над самой поверхностью воды». Постепенно английский язык сменил жесткое арабское «к» на «б», и в 1673 году британский путешественник Джон Фрайер писал уже о птицах под названием albetross, которых он встретил у берегов мыса Доброй Надежды на пути в Индию, а опытный мореплаватель Уильям Дампир в заметках 1697 года описывал исключительные размеры птицы algatross. Совершивший кругосветное плавание в 1719–1722 годах Джордж Шелвок восхищался «самой большой морской птицей… с размахом крыльев около четырех метров» и называл ее albitros.

В журнале Шелвока есть описание шторма в районе мыса Горн, во время которого черный альбатрос «уныло сопровождал нас в течение нескольких дней, паря над нами, словно потерянный». Офицер из команды Шелвока, «заметив в очередном приступе меланхолии, что птица постоянно держится неподалеку от нас, вообразил, что ее черный цвет сулит нам несчастья. …В подкрепление его суеверному страху нескончаемо дули встречные ураганные ветра, которые противостояли нам с тех пор, как мы вышли в море». Моряк застрелил альбатроса, вероятно «не сомневаясь, что вслед за этим ветер подует в нашу сторону». На самом же деле после этого на корабль обрушился ураган такой силы, что берега Чили показались на горизонте только шесть недель спустя. К концу 1760-х годов английский натуралист Джозеф Бэнкс, участник первой экспедиции капитана Кука, начал применять современную форму слова albatross, и именно это слово с греческими и арабскими корнями в наши дни используется повсеместно.

В 1797 году английский поэт Уильям Вордсворт прочитал рассказ Шелвока перед тем, как в сопровождении Сэмюэла Тейлора Кольриджа отправиться на долгую ночную прогулку под луной. Пока они шли через вересковую пустошь от поместья Альфоксден до рыбацкой деревушки Уотчет, Вордсворт пересказал Кольриджу прочитанное, после чего тот задумал, а в 1798 году написал «Поэму о старом моряке». Эта грандиозная поэма подарила нам образ «альбатроса на шее». Бытующее среди морских путешественников убеждение, будто убийство альбатроса приносит несчастья, восходит именно к поэме Кольриджа. (Изначально мореходы верили – пусть даже немного не всерьез, – что, умирая, старые моряки возвращаются к жизни в облике альбатросов.)

Сочинение Кольриджа превратило альбатроса в метафору, которая надежно связалась с птицей^[9]. Но ее часто используют в искаженном смысле и не к месту. Альбатрос стал символом неизбежной и обременительной обязанности, психологического дискомфорта или социального долга. В англоязычных странах нередко можно услышать, как люди говорят что-нибудь вроде: «Этот проект был настоящим альбатросом у нее на шее». Самым непостижимым образом эта птица вдруг оказалась злодеем, коварным созданием. Но альбатрос вовсе не то же самое, что белый слон (английский фразеологизм, обозначающий нечто громоздкое, обременительное и никому не нужное, вроде доставшегося в наследство огромного обветшалого дома, продать который невозможно) или кандалы (слово, которое мы используем в переносном значении, подразумевая под ним эмоционально обременительные взаимоотношения). Только если вы попали в затруднительное положение по своей собственной вине, если вы страдаете заслуженно, это, говоря метафорически, и есть ваш «альбатрос». Согласно содержанию поэмы, герой вынужден носить на шее альбатроса, которого убил. Груз собственной вины является для него наказанием и напоминанием о содеянном.

 
Я дело адское свершил,
То было дело зла.
Я слышал: птицу ты убил,
Что ветер принесла…
 

В последовавшем за этим полном штиле корабль стоит совершенно неподвижно под «горячими, медными небесами», с которых палит «солнце, точно кровь». В конце концов весь экипаж корабля, кроме самого Моряка, погибает, изнуренный страшной жаждой: «Вода, вода, одна вода. // Но чан лежит вверх дном…», или «В гортани каждого из нас // Засох язык…», или «С засохшим, черным языком // Кричать мы не могли». Таким образом альбатрос, который приносит с собой ветер, повелевает не только погодой, но и жизнью человека – обстоятельство, которое члены экипажа судна едва ли готовы понять и принять, пока птица не погибает, после чего всех их настигают последствия ее гибели.

Когда же Моряк наконец осознает великолепие всего живого – и вряд ли кто-нибудь еще решится назвать красивым то, что он при этом видит, – шея его освобождается от бремени. Откровение настигает его в тот миг, когда он наблюдает за морскими змеями, которые скользят вдоль борта корабля в лунном свете, оставляя светящиеся следы на поверхности океана.

 
Где тени не бросал корабль,
Я видел змей морских:
Они неслись лучам вослед,
…………………………………………
Наряд их видел я, –
Зеленый, красный, голубой.
Они скользили над водой,
Там искрилась струя.
Их красота и счастье их.
Они живыми были! Как
Их прелесть описать!
Весна любви вошла в меня,
Я стал благословлять:
Святой мой пожалел меня,
Я стал благословлять.
Я в этот миг молиться мог:
…………………………………………
И с шеи наконец,
Сорвавшись, канул Альбатрос
В пучину, как свинец.
 

В результате Моряк, научившийся ценить всех живых существ, освобождается от проклятья и бремени, служивших ему наказанием за убийство безобидной птицы, которым он навлек несчастье на своих товарищей. Ветер поднимается, и корабль волшебным образом движется к родным берегам. Кольридж, понимая природу как творенье Божье, с которым люди крепко связаны, похоже, был серьезно озабочен преступлениями человека против нее. Отсюда и эти звучные строки:

 
Самодержавный властелин
Страны снегов и мглы,
Любил ты птицу и отмстил
Хозяину стрелы.
 

И чуть дальше поэт продолжает эту мысль:

 
Тот молится, кто любит все –
Создание и тварь;
Затем, что любящий их бог
Над этой тварью царь.
 

Эта мысль о взаимосвязанности всех живых существ через Творца стала для Кольриджа ведущим мотивом. И в 1817 году он еще более прямо высказался о тесных отношениях всего живого: «Каждое творенье имеет собственную жизнь, и… все мы при этом единая жизнь».

Кольридж не единственный, кто почувствовал особую притягательную силу альбатросов. Даже в научной номенклатуре этих птиц постоянно наделяли метафорическим и символическим значением, приписывали им разнообразные качества – от героической доблести до умения внушать страх и быть вестниками беды. Латинское название рода, к которому традиционно относили большинство альбатросов, звучит как Diomedea. Диомед – бравый воин, герой поэм Гомера. Во время одного из походов он вызвал гнев богини мудрости Афины, и в наказание за это она обрушила на его корабли ужасный шторм. Когда, вместо того чтобы раскаяться, некоторые воины из его команды продолжили прекословить богине, она превратила их в больших белых птиц, благородных и добродетельных. Род дымчатых альбатросов с темным оперением носит название Phoebetria, которое, предположительно, происходит от латинского phoebetron – «нечто устрашающее» и от греческого phoebetria – «предсказательница» или «гадалка». Название рода Thalassarche переводится как «властители морской стихии». Странствующий альбатрос относится к виду exulans, что означает «за пределами родной страны», иными словами, «тот, кто живет в изгнании». Возможно, именно так чувствовали себя путешественники и натуралисты, наблюдавшие за птицами во время своих многолетних путешествий, но не сами альбатросы – для них бушующие океанские просторы и есть дом.

Смыслы, которые мы вкладываем в названия обитателей небес и глубин, часто становятся проекцией наших собственных представлений. Но мир вовсе не детская раскраска, которую нам предстоит раскрасить. Когда метафора взята из действительности, это помогает нам лучше понимать самих себя, но, приписывая смысл, вместо того чтобы увидеть его, мы упускаем из виду истинную природу вещей и присущую им ценность, как ребенок, что выводит каракули поверх шедевра живописи. Нагружать образ живого существа вроде альбатроса нашими собственными страхами и воззрениями немного нечестно – нечестно и по отношению к птице, которая страдает от созданных нами ложных представлений, и по отношению к нам самим. Мы упускаем прекрасную возможность познакомиться с другими существами. Зачем заставлять человека носить альбатросов на шее? Иногда альбатрос всего-навсего птица. Как только мы осознаем это, нам откроются новые миры, а на ум начнут приходить метафоры поинтересней.

Мы приехали сюда, чтобы встретиться с альбатросами и многими другими обитателями этих мест на их территории и в удобное для них время. В этом году альбатросы, как обычно, появились на острове в ноябре и к декабрю уже успели сделать кладку. Первыми, примерно за неделю до самок, прилетели самцы. Когда сформировавшиеся пары встречаются вновь, они обычно пропускают замысловатые танцы, характерные для молодняка. Отдав должное короткому брачному ритуалу, взрослые, хорошо знакомые друг другу партнеры спариваются в течение часа после воссоединения.

Сразу вслед за этим они отправляются в море, чтобы провести там «медовый месяц», который будет длиться примерно десять дней – за это время в организме самки сформируется яйцо. Неизвестно, кормят ли они друг друга шоколадными конфетами, да и вообще, проводят ли это время вместе, но обратно на остров они зачастую прилетают с интервалом в несколько часов. По возвращении в колонию самка откладывает яйцо – как правило, это происходит в течение суток.

Но проследить за их действиями отсюда, с острова, не удастся. Вас приводит в замешательство царящая вокруг суета: птицы то появляются на острове, то вновь улетают.

После того как самка откладывает единственное яйцо, она старается побыстрее улететь – обычно в тот же день. Поспешность, с которой она отправляется в море за пищей, показывает, сколько сил отнимает у нее этот процесс. Вероятно, из-за того, сколько ресурсов тратит ее организм на формирование крупного яйца, самец берет на себя основную заботу о его высиживании, проводя в гнезде за весь период инкубации примерно на неделю больше, чем самка. В свою первую «вахту» он терпеливо сидит в гнезде и три недели подряд ждет, когда вернется подруга. После наступает ее очередь насиживать яйцо, а он тем временем улетает на две-три недели в море. Дальше промежутки времени становятся короче, чередуясь примерно так: пару недель в гнезде сидит самец, неделю – самка и, если потребуется, еще несколько дней – самец.

Из-за чередования периодов активности и бездействия их физическое состояние постоянно меняется. Прилетают альбатросы упитанными и энергичными, с толстой прослойкой жирка под кожей и вокруг внутренних органов. В это время самцы темноспинного альбатроса весят около трех с половиной, а самки – чуть больше трех килограммов. В первые десять дней самец питается довольно скудно для такого веса и теряет массу, сравниваясь по весу с самкой. Позже в море во время «медового месяца» он восстанавливается. Когда этот период заканчивается, самка откладывает крупное яйцо и мгновенно худеет на 10–12 % от общего веса тела. Она возвращает потерянное в океане, пока самец несет свою первую вахту в гнезде. Тот тем временем насиживает яйцо без еды и воды и вновь теряет в весе. Сменяя друг друга подобным образом, птицы подвергают свой организм серьезным испытаниям – каждая из них теряет в гнезде около 20 % массы тела, пока вторая особь восстанавливает силы в море.

Обычно за время инкубации родители сменяют друг друга пять-шесть раз и суммарно проводят в гнезде два месяца: 36 дней в нем сидит самец, а 29 – самка. Это усредненные показатели для темноспинных альбатросов, и они варьируются. (Когда в одной из пар самца убили сразу после того, как самка отложила яйцо, она просидела в гнезде 32 дня вместо одного.) Приблизительно на 65-й день от начала инкубации начинается медленное и изнурительное появление птенца на свет. В течение суток, а иногда и нескольких дней, которые требуются птенцу, чтобы выбраться наружу, родитель оказывает ему всяческую моральную поддержку, но никакой физической или иной действенной помощи – образец идеальной заботы о детях.

Альбатросы очень жизнеспособны. В среднем из 65 % яиц вылупляются птенцы, которые доживают до возраста первого полета. Десятая часть молодых птиц гибнет во время попыток встать на крыло, которые таят в себе немало опасностей. Почти все, кто успешно преодолел этот этап, проживут еще по меньшей мере лет 20. Впрочем, обычно альбатросы живут гораздо дольше. Ученые пока еще не могут с точностью сказать сколько, потому что многие из ныне живущих альбатросов были окольцованы 40 лет назад и пережили некоторых исследователей, мечтавших узнать это.

Большинство альбатросов насиживают яйцо в одиночестве, но некоторым компанию составляют птицы, расположившиеся поблизости. Среди них встречаются пары, которые сидят клюв к клюву. Компаньонами, скорее всего, бывают недавно вернувшиеся из полета партнеры, которые ждут своей очереди занять гнездо. Но иногда это просто гости. У альбатросов сложная, пока плохо изученная социальная организация.

– Смотрите, – говорит Дэйв, – вон там в гнезде сидит птица, а другая подошла к ней, чтобы почистить ей перышки на голове, и первая совсем не против. Что бы это значило? Явно же видно, что это не ее партнер. Может быть, их связывают давние отношения, которых мы не понимаем.

Пока мы наблюдаем за их взаимодействием, Дэйв продолжает:

– Похоже, эти птицы знают друг друга. Допустим, одна из них – отпрыск второй и много лет назад появилась на свет на этом самом месте. А может, они просто знакомы и когда-нибудь в будущем станут парой, если с партнером той, что высиживает яйцо, случится несчастье. Вряд ли нам удастся сказать тут что-то наверняка. Узнать это можно, только если год за годом вести постоянные наблюдения, стараясь понять, как развиваются их отношения. Но организовать такое исследование невероятно сложно. Поскольку морские птицы живут долго, отношения с сородичами играют для них важную роль.

Дэйв добавляет, что один из его студентов недавно завершил продолжительное исследование расставаний среди масковых олуш.

– Он обнаружил, что если вы олуша и расстались вдруг со своим партнером, то вряд ли обзаведетесь потомством на следующий год.

Дэйв говорит, что биологи часто собирают данные о количестве яиц, числе вылупившихся и выживших в гнезде птенцов и тому подобное, но почти не интересуются взаимоотношениями между птицами.

– Человеческое общество буквально зиждется на взаимоотношениях, – говорит Дэйв. – Думаю, мы многое теряем, не уделяя должного внимания тому, как они устроены у других животных.

Несмотря на то что бóльшая часть альбатросов провела последние месяцы, высиживая птенцов, остается немало и таких, кто продолжает ухаживания. Скорее всего эти птицы не собираются выводить потомство в этом году, но их положение в птичьем обществе не всегда очевидно. Проходя мимо, вы замечаете, что они вовлечены в разные виды ухаживаний: от спокойных взаимных пощипываний клювом до бурных, беспечных танцев. Наблюдать за ними не только приятное развлечение, но и повод задуматься. Заметив, что не все взрослые особи заняты высиживанием яиц, Дэйв размышляет вслух о том, что заставляет птиц отказаться от выведения потомства в отдельные годы.

Объясняя суть главного открытия, сделанного в ходе проводимого им исследования, Энтони говорит, что альбатросы не могут одновременно выкормить птенца и отрастить новые перья после линьки, потому что на каждую из задач уходит почти вся энергия, полученная из добытой ими пищи. Попытка сделать и то и другое закончилась бы для них голодной смертью. Поэтому после года или двух размножения им необходимо делать перерыв, чтобы сменить оперение. Отсюда следует важный вывод. Дальнейшую судьбу вида определяет главным образом то, сколько птенцов за свою жизнь сможет вывести каждый альбатрос. Ученые часто полагаются на то, что они гнездятся каждый год или раз в два года с момента полового созревания до самой смерти.

– То, что птицам приходится пропускать гнездование из-за линьки, может сильно сказаться на общей численности произведенного за жизнь потомства. Нельзя забывать об этом, когда ведутся подсчеты, как, например, повлияет на популяцию альбатросов количество особей, погибших в сетях рыболовных судов. – Энтони обводит рукой окружающих нас птиц и продолжает: – Альбатросы умеют определять, когда партнеру надо пропустить год, а когда он готов к размножению. Иначе они просто-напросто утратили бы обоюдную связь.

Как им удается сообщать друг другу подобную информацию? И Дэйв, и Энтони согласны с тем, что мы многого еще не знаем о жизни обитателей морей, чей век так долог.

Немного отстав от остальных, я сажусь на край припудренной коралловым песком взлетно-посадочной полосы – теперь я на уровне глаз альбатроса – и вижу удивительную картину, столь близкую нам – людям. Эта пара давно сидит рядышком: они нежно пощипывают друг другу оперение на голове, с необыкновенной мягкостью по очереди чистят спинку компаньону, и вид у них при этом такой, будто нет в мире большего блаженства. Вот одна из птиц пробегает клювом по мелким перышкам, растущим у второй под глазами. А та, которой адресованы эти нежности, отводит голову в сторону, подставляя щечку, шейку. Наблюдая, как трогательно, прикрыв глаза от наслаждения, они ухаживают друг за другом, вы чувствуете, что им это доставляет громадное удовольствие, понятное любому из нас – каждому, кто хотя бы раз в жизни ощутил ласковое прикосновение.

Ухаживание отнюдь не всегда означает намерение создать пару. Некоторые птицы сидят втроем и чистят друг друга. Небольшие группы из пяти-шести молодых особей и птиц постарше танцуют или взаимодействуют как-то иначе. Многие альбатросы, исполняющие брачные ритуалы, еще не достигли зрелости. Сначала молодняк проводит несколько лет в открытом море, после чего год за годом прилетает в места гнездований, где участвует в брачных ритуалах, прежде чем обзавестись парой и начать размножаться. Темноспинные альбатросы чаще всего выводят первых птенцов в возрасте восьми-девяти лет. Значит, танцы сейчас исполняют либо подростки, желающие потренироваться, либо молодняк, готовый вступить во взрослую жизнь. Последние создадут здесь крепкие пары, чтобы на будущий год вернуться, спариться и провести долгие месяцы в нелегких заботах о своем первом птенце.

Я продолжаю путь. Буквально на каждом шагу меня ждет новое открытие, которое усиливает мой интерес к альбатросам с их необыкновенно сложным поведением. Две молодые птицы играют в дочки-матери с остывшим, брошенным яйцом. Одна из них неуклюже пробует насиживать его, возможно, чтобы почувствовать себя взрослой. Я достаточно давно исследую морских птиц, но мне никогда не приходилось слышать о подобных ролевых играх с найденным яйцом.

Безусловно, самая сложная часть ухаживаний альбатросов – их долгие замысловатые танцы, которые длятся месяцами. Почти все птицы, что не заняты высиживанием птенцов, танцуют. Раскачиваясь из стороны в сторону, один из альбатросов приближается к другому: шея у него вытянута, голова наклонена вниз, из горла вырывается высокий дрожащий посвист. Второй отвечает тем же. Они принимаются стучать клювом о клюв, мотать головами из стороны в сторону, будто говорят «нет», которое на самом деле означает «да». Затем пускаются в пляс, синхронно наращивая скорость и совершая все более выразительные движения.

Танцы альбатросов с их раскачиванием, скаканьем и щелканьем клювами напоминают детскую игру на внимательность, где один игрок выкрикивает команды, а остальные стараются вовремя их выполнить, с той лишь разницей, что скорость происходящего не позволяет определить, кто в ней ведущий. Поднимите голову. Опустите голову. Энергично кивайте. Ревите, как ослы. Поднимите клюв прямо к небу и издайте дрожащий посвист. Встаньте на цыпочки с задранным вверх клювом и мычите. Щелкните клювом так, словно кто-то захлопнул деревянную шкатулку. Щелкайте клювом с такой скоростью, чтобы послышался звук «р». Щелкайте клювом, раскачивая головой из стороны в сторону и тоненько пища. Прижмите голову к шее партнера и щелкайте клювом со скоростью гремящих кастаньет, а теперь – то же самое с другой стороны. Расправьте одно крыло и щелкайте клювом под мышкой. Расправьте оба своих великолепных крыла. Чередуйте раскрывание крыльев с покачиванием головой. Теперь чередуйте крылья с пощелкиванием клювом. Быстрее. Медленно шагайте на цыпочках, опуская и поднимая при этом голову. Кружите с партнером, то низко кланяясь, то запрокидывая голову к небу. Раскачивайтесь вверх-вниз. Выставьте одно крыло. Расправьте крылья и мычите! Ах, как же красиво! Какое замечательное новое оперение!

И они не просто последовательно выполняют все элементы. Танец полностью захватывает их, словно исполнителей священных обрядов – кружащихся дервишей. Эти птицы, путешествующие по миру, танцуют с олимпийским задором. Во время танца все направлено на демонстрацию достоинств, на внимательное изучение действий партнера, на мгновенную согласованность движений. Скорость, координация, синхронность. Они словно бы желают сказать: «Я здоров и полон энергии, смотрите, как быстро я справляюсь» или «Полюбуйтесь на меня: благодаря гладким, крепким перьям из меня выйдет надежный добытчик». Все это для того, чтобы показать и оценить здоровье, силу и превосходное состояние. Успеваешь за мной? Можешь быстрее? Подходишь ли ты мне? А я тебе? Стоит ли мне доверять тебе свое потомство и тратить на тебя лучшие годы моей долгой жизни?