Читать книгу: «Ангел греха», страница 2

Жалел, да не унывал. Мрачный и наполненный мифологизмом типаж ганфайтеров время от времени более пленителен и в данный момент именное такое состояние. Отчасти всё благодаря газетным фактам содеянного такими персонажами в прошлом, которыми Генри зачитывался с тем упованием, с которым некоторые смакуют факты из жизни маньяков. Пришелец явно не имел стабильного дохода и страдал сильнее него самого и физически и этически и, что гораздо важнее, духовно. Он вдруг почувствовал родственную душу и позавидовал свободе ковбоя. Бродяжья свобода казалась вполне осуществимой в этой жизни, в отличие от финансовой, особенно путём честного заработка, чего на диком западе никогда за всю историю не случалось и не случится никогда.

Джонс начал представлять классический сюжет, как придя в сознание ковбой предлагает ему вступить в банду или рассказывает перед смертью: где и в каком дупле спрятан общак с награбленными и просто краденными драгоценностями, или в чьей могиле на самом деле зарыт гроб под завязку наполненный коллекционными песо. Он уже даже опережая вымышленные события прикидывал в уме: куда можно будет побыстрее сбагрить золотые цепочки, жемчужные серьги отобранные у пышных дам с веерами, слитки золота со следами подрыва сейфа и где можно обменять иностранную валюту по самому выгодному курсу.

Во внешности ковбоя Генри особенно пленил неопрятный чёрный пыльник, выглядевший точь-в-точь, как пресловутая часть принадлежности к известной в прошлом его любимой шайке беззаконников: «Грязные лица», информацию о которой он даже вырезал из старых гниющих в сортирах газет и вшивал в альбом, который хранил под матрацем, как святыню или откровенную фотографию знаменитой актрисы театра, вроде Барбары Блейк, одной из бесплодных многочисленных наложниц банкира или знаменитой певицы и танцовщицы канкана Мэгги Вудхoлл, одной из любовниц и муз банкира, матери его многочисленных абортированных детей.

Всё тщательно обдумав, помечтав и поразмышляв Джонс начал неистово фантазировать, как стреляет с двух рук по безоружным прохожим, отстреливая им конечности и убивая всех, даже женщин и детей. Почему-то, особенно детей…

На деревянной подступе к сумеркам суета в городе поутихла, жизнь продолжилась прежними размеренными темпами, которые в принципе и не нарушались.

У провинциальных людей появилась новая тема для обсуждения, которую, словно слух о втором пришествии обмусоливали абсолютно все мужики в городе, каждый выставлял себя действующим лицом в произошедшем и брал на себя первостепенную и самую значимую роль в судьбе заблудшего стрелка, а женщины (в основном бывшие проститутки) их в этом разубеждали и давали моральные наставления самим не свойственные.

Помощник шерифа чрезвычайно ответственно подошёл к заданию босса и больше не отходил от пострадавшего, даже ночью. Принёс свой плед, консервированную фасоль и набрал свежей маслянистой, колодезной, ключевой воды недалеко от городского кладбища. Когда они оставались с ковбоем в помещении наедине он пробовал напоить его, что вызывало ряд вопросов и порождало сплетни у подсматривающих в окно любопытных сплетников, касательно ориентации Джонса и его проблем с психикой.

Шериф по прошествии времени ментально погрузнел и сдерживая чёрными лёгкими влажный кашель, многозначительно сидя в клубах табачного дыма в офисе нервно перебирал длинными костлявыми пальцами с круглыми суставами револьвер с криво выцарапанной ржавым гвоздём под красивой гравировкой загадочной буквой с философским значением или с сокрытым инициалом: «М»; На втором орудии убийства весом в два фунта нацарапана латинскими буквами знаменитая аббревиатура: «S.P.Q.R.».

Периодически Билл Карсон клал Кольт на стол с исчирканной шпорами столешницей, давал пальцам отдых. Через несколько секунд нервно снова брал его или другой, или оба, в руки и продолжал судорожно теребить, крутить на пальцах и обнюхивать длинным носом с широкими ноздрями, сквозь густые усы.

Старая коричневая кожаная сумка ковбоя валялась выпотрошенная, снова, и нараспашку, прислонённая к ножке письменного стола, а помимо револьверов из конфиската шериф ещё выложил из сумки на стол и уделил внимательное изучение плакату, с заглавной надписью крупными грозящими лишением свободы или даже жизни буквами: «Охотники за головами, внимание! РАЗЫСКИВАЕТСЯ живым или мертвым». Внизу плаката стоит личная изящная подписью палача известного необычайной суровостью, но давно убитого во время внезапной бандитской облавы, осуществлённой в момент осуществления очередного торжественного приговора, задолго до настоящих событий.

II. Заветный исход

По прошествии старого доброго налёта на пыхтящий пассажирский состав с мирно постукивающими о стыки рельсов колёсами, который впоследствии сулил заметные потери в банде и изнурительную погоню после эпохальной кровавой бойни с расчленёнкой и смертоубийствами, – головорезы затаились в заброшенной хижине, снаружи похожей на логово некрофила удачно поселившегося на территории старого кладбища, тем, что находится хижина действительно посреди кладбища, в пустынной местности.

Осторожно подкравшись с улицы и заглянув в миниатюрное окошко или за пендельтюр, в помещении при удачном стечении обстоятельств можно узреть круглые игорные столы расставленные по периметру, за которыми бандиты задающие удушливую атмосферу почти вслепую и молча убивали время перекидываясь в картишки пачкая пылью манжеты потных рубашек. Из освещения, не считая проникающего мягкого света луны и мириада звёзд каждого из присутствующих сопровождал пестрящий огонёк от тлеющей сигары. Вся барная стойка вдоль важнейшей стены с задней стеклянной стенкой испещрены дырами от пуль, дроби и трещинами поглощающими бедно проникающие фотоны, через окна и щели в прогнившей крыше. Все бутылки и массивные глиняные ёмкости из-под кукурузного ликёра на полках абсолютно пустые, равно как и подвешенные на деревянных балках масляные лампы ржаво поскрипывающие при покачивании на свистящем сухом сквозняке. Содержимое выветрилось естественным образом за долгие простойные годы, либо оказалось собрано заблудшими путниками во фляги про запас. Лишь в некоторых стеклянных бутылках на дне виднелся сухой осадок. От некоторых полезнейших ёмкостей после прицельного попадания оставались лишь донышки напоминающие древние короны красующиеся на полках ледяного музея. На противоположной стене громоздился отражающийся в зеркалах стенки за баром растрескавшийся череп быка с рогами исполинских размеров, растянувшимися почти вдоль всей стены. Череп чудовища жадно наблюдал за игроками двумя массивными чёрными дырами, в каждую из которых при желании не грех просунуть кулак на спор, забавы ради или имеется возможность использовать черепную коробку в качестве колоритного тайничка.

Морис Бин единственный не участвовал ни в одной из игральных партий. Он не был низшим звеном в иерархии банды, как и не чурался игровых наук, он был для всех присутствующих скорее талисманом, и квартирмейстером, так как превосходно вычитал (это его конёк) и делил, но почему-то именно он подбирал с пола осколки битой посуды и зеркал, в основном бокалов для вина, которые клал в гнилую плетёную корзину из камыша, через дыру на дне которой стекло с противным звонким треском крошась в блестящую пыль вываливалось обратно на пол.

Один силуэт сопровождаемый светящейся точкой, судя по всему главарь банды, задал адресованный Морису Бину вопрос намекая на скопленную добычу, оставшуюся со времён удачных налётов, а именно на пачку облигаций железнодорожных компаний перемотанных широкой бумажной лентой с поблескивающими золотыми печатями:

– И что нам делать со всем этим… Неужто делить справедливо?..

– Ничего не нужно делать! – тут же дал уверенный ответ Морис Бин из темноты, вышел на лунный свет и ляпнул: – Всё необратимо невозвратное давно реализовано…

Бандит сидящий по левую руку от главаря склонился чуть в бок, к боссу и кивком указав в сторону Мориса Бина со знанием дела прошептал с долей сарказма, иронии и намёка вместе:

– Если ничего не нужно делать он будет самым богатым из нас.

После хитроумного замечания внезапно все вдруг засуетились, бросили карты и повскакивали с мест опрокидывая громоздкие деревянные стулья на осколки. Не из-за замечания. Началась ожидаемая облава. Банду выследили рейнджеры, так все подумали.

Мигом схватившись за револьверы и винчестеры бандиты беспорядочно начали покидать помещение. За каким-то хреном… Огоньки замерцали во тьме, словно стая светлячков в темноте ночного леса. Доски пола задрожали от топота, стекло зазвенело.

Бычий череп слетел со ржавого железнодорожного костыля вбитого в ветошь между брёвен разбив вдребезги стоявшую под ним на полу глиняную греческую амфору, расписанную сценой боя Аякса с Гектором за тело Патрокла. Её посетители невежественно использовали в качестве плевательницы. Отвратная коричневая жижа с ароматным запахом табака медленно растеклась по полу между осколками и глиняными черепками.

Морис Бин отбросил дырявую корзину, отпрыгнул в сторону и протаранил головой пендельтюр. Пендельтюрам на диком западе к такому не привыкать. Перед падением, прямо в полёте, он успел выхватить огромный револьвер из штанов и разрядить барабан, попадая по трухлявым наспех сколоченным и покосившимся могильным крестам, разрывая их в мелкие чёрные щепки, пыль или даже в древесный уголь.

В темноте, за безымянными могилами с невысокими насыпями мелькали вооружённые томагавками, копьями и луками человеческие фигуры в доспехах испанских конкистадоров, от кирас и шлемов которых в темноте выбивая искры эффектно рикошетили сплющенные и помятые свинцовые пули.

Ударившись о землю Морис Бин вдруг почувствовал острый укол боли в правом боку. Медленно поднявшись на ноги, превозмогая резь, сжав свободной рукой область под рёбрами, как после лёгкой пробежки, – не прерывая стрельбу уже из второго револьвера он попятился в сторону своей лошади привязанной к горящему кресту воспламенённому от выбитой искры срикошетившей пули.

Время в пространстве вдруг перестало существовать, по ощущениям. Морис Бин перешагивал и спотыкался об уже необъяснимым образом насквозь проткнутые стрелами, скальпированные, запытанные и изуродованные тела «товарищей», которые минуту назад ещё перешёптывались, курили, играли покер и договаривались: как, где и кого кинуть на бабки. Он узнавал тех, кому в роковой час не удалось спастись бегством ещё при неудачном налёте, их же он узнавал ещё в помещении таинственного салуна. Двое без одежды, ещё живые болтались подвешенные на сухом древе возле сруба, за оттянутые лоскуты кожи на груди. Веки их срезаны, суставы раздроблены палицей или обухом костяного топора. Наподобие праздничных украшений на тела подвесили охотничьи луки и ритуальные томагавки украшенные орлиными перьями и собачьими хвостами. Этакие кровавые ловцы снов. Стоны со всех сторон сливались в единый ужасающий гул напоминающий работу двигателя парового механизма. Завораживающее зрелище.

Кто-то, судя по всему главарь банды, – схватил Мориса Бина за штанину и потянул на себя. Морис разглядел отблеск лунного света на оголённом черепе и залитых кровью вылезших из орбит от боли и ужаса белках глазных яблок. Тело разорвано на уровне пояса пополам, со спины кожа обнажая позвоночник срезана, за туловищем волочатся запылённые внутренности. Печень отсутствует. Живой мертвец протяжно простонал:

– За тобой пришёл ангел греха…

Морис Бин нажал на спусковой крючок предварительно отведя дулом револьвера вцепившуюся в чёрные ковбойские штаны руку, затем отринул тело с вдобавок разорванной кистью и мощным ударом сапога размозжил мягкую голову о выступающий из земли острый камень, словно сушёную тыкву наполненную малиновым джемом с мякотью.

– Кто тогда я?! – вслух задал Морис Бин адресованный самому себе вопрос, кривя лицо и стряхивая оставшуюся на звёздочке шпоры извилину.

Скрипучий голос его не дрогнул, но он сам хотел за всеми приходить…

С яркой грибовидной вспышкой в пустынной местности вдруг резко и неожиданно рассвело. Сруб, дерево, «конкистадоры», трупы товарищей и могильные кресты магическим образом превратились в пепел и залу на глазах ковбоя, не осталось даже слова… Декорации в одно мгновение видоизменились, как в кукольном театре. Уцелел лишь мрачный ковбой в чёрном одеянии возле пепелища со своей гнедой лошадью стоявшей уже на ржавом железнодорожном пути уходящим за горизонт, в сторону вздыбившихся вдали манящих горных вершин густо поросших елями, заснеженных отныне даже летом.

Ковбой запрыгнул на верного волосатого друга, ударил окровавленными шпорами изо всех сил под бока. Лошадь сперва вздыбилась, заржала и помчалась во весь опор в никуда, сходу, без предварительного перехода на рысь для разогрева, по железной дороге, периодически запинаясь о рыхлые шпалы, – в сторону эрегированного кончика солнца с дрожью только показавшегося из-за гор.

В дороге на мгновение исказилось пространство и путь скитальцу перегородил глубокий каньон с бурной рекой на дне. Железная дорога резко оборвалась, словно после динамитного подрыва. Опытный всадник успел сбавить ход натянув поводья, остановился на краю и посмотрел вниз придерживая рукой в перчатке стрелка (без пальцев) свою любимую чёрную ковбойскую шляпу в стиле гамблер; не спешиваясь.

На дне реки громоздился полузатонувший, забурившийся в ил скотобойником, смятый гармошкой от удара ржавый локомотив модели одной из первых разновидностей. Груда уцелевших вагонов внутри полностью выпотрошена несущимися бурными пенными потоками беспощадной реки Стикс.

Перепрыгнуть пропасть оказалось невозможно, даже верхом на лошади, с разгона, в тяжёлом кошмаре. Но старый беспечный ковбой всё же рискнул и попытался…

Ночь тревожных раздумий о завтрашнем сложном дне минула. Забрезжил утренний рассвет.

На одеяле украшенном зелёными и коричневыми ромбовидными узорами, с различными зигзагообразными линиями, сотканном индианкой из племени Навахо – проступило и плавно затемнённым кругом увеличилось тёмное неприятное пятно.

В холодном поту, в полудрёме, ковбой с дрожью еле приподнял тяжёлые морщинистые веки обозрев сквозь узкие дрожащие щёлочки мутные продолговатые геометрические фигуры хаотично разрозненные в тёмном пространстве.

Часть воспалённого мозга всё ещё сопротивляется течению внутри кабины вечно тонущего ржавого локомотива увязшего в иле бурной реки. Другая часть размышляет о строительстве казино посреди пустыни для всех, даже для бедноты не имеющей возможности позволить себе развлечься на плавучем казино-пароходе. Гениальная мысль с полным пробуждением сменится насущными и мгновенными проблемами, коих хоть бесконечно отбавляй, останется лишь чувство упущенного важного, что к лучшему, в будущем мысль возможно внезапно вернётся снова сопровождаемая эффектом дежавю, главное не хватать её сиюминутно, в таком случае вероятнее всего она окажется абсолютной и никчёмной глупостью, как и все мысли во снах.

…Пелена постепенно рассеялась. За окном перед собой ковбой отчётливо зрит подозрительное багровое свечение сушащее старую кожу. Справа от окна, в кресле стоящем в тёмном углу – размытая человеческая фигура сторожа-мертвеца закостеневшего в уродливой противоестественной позе.

Аккуратно, притворяясь спящим, дабы случайно не потревожить зло в кресле ковбой аналитически обвёл комнату контрольным взглядом. Подтвердилось первое пришедшее на анализирующую часть ума: геометрические фигуры наваленные друг на друга – гробы.

Шевеля уже навсегда опалёнными порохом пальцами он упирается в деревянные препятствия. Слегка поскребя нестрижеными ведьминскими когтями для разметки игральных карт по неотёсанным сосновым доскам и посадив пару заноз подтвердился ещё один мрачный и самый печальный из всех возможных прогноз. Он сам лежит в гробу. Благо, что в открытом, не заколоченном и не зарытом.

Пазл в голове, вдруг, не прибегая к сложной логике самовольно сложился. Свечение за окном, – это адское пламя, нет, это не окно, а ворота в огненный круг ада, в котором грешников пытают раскалённой сталью голые черти поросшие густыми чёрными волосами ниже пояса, примерно от пупа и до самых копыт. Гениталий не видно, весь срам прикрывают длинные расчёсанные длинными когтями волосы лежащие бугорком. Всё это означает лишь одно: он ещё в лимбе, как положено, и это хорошо; хотя и из чистилища никто пока не возвращался на его памяти. А странный человек в кресле – это он сам. Злой двойник из потустороннего мира; молодая копия себя самого…

Ковбой мысленно, по возможности, берёт себя в руки, пытается приподняться, дабы выхватить одного из своих лучших друзей и со львиным рёвом красиво разрядить барабан в демона. Чистое зло лихое поведение высоко оценит, начнёт сотрудничать, договариваться и составлять невыгодные контракты. Но, к сожалению, тело, как на зло, не поддаётся рассудочным мозговым командам. Паралитический эффект овоща сковал мускулы, суставы и даже изношенные голосовые связки. Не скован лишь сфинктер и клапан мочевого пузыря.

Ненасытная слепая смерть в драной чёрной мантии с капюшоном сгорбившись уже нагло разгуливает по комнате с атрибутом власти: ржавой косой наперевес, примотанной к старинному винчестеру пеньковой верёвкой с болтающейся висельной петлёй. Она плавно лавирует между грудами настежь распахнутых гробов, словно напивающих хором гениально написанный великим композитором реквием.

Ковбой не просто интуитивно ощущает присутствие потустороннего, истинного зла и верховной политической власти, он отчётливо слышит невообразимо отвратительное посапывающее дыхание с мурашащим холодком, сквозь щёлки на обтянутом мумифицированной плотью черепе с высохшими глазами, внутри которого вместо мозга чавкая копошатся могильные насекомые.

Неизменный спутник святой смерти: мохнатая мелкая тварь с мордочкой напоминающей лицо педанта. Посредник между смертью и дьяволом передающий тайные записки, собирающий подписи и фиксирующий время в регистратор рабочего времени Банди.

Детскими человеческими ручками отвратительное существо вскарабкивается на гроб, едва не опрокидывая, садится на грудь ковбоя и скалясь, обнажая острые зубки мерзко хихикает, как подлая сука. Неестественной для миниатюрного существа тяжестью оно напрочь перекрывает свободу последнего ковбойского издыхания…

В столярной мастерской гробовщика разразился бурлящий неистовый вопль первобытного ужаса в момент пробудивший второго исследователя потусторонних мрачных миров, скрючившегося в трухлявом зелёном кресле, в неудобной странной позе.

По ночам и ранним утром всему населению города отчётливо слышен докучающий вой койотов на луну, неподалёку; и пыхтение, шипение, перестук и грохот на железнодорожной станции. На слух различимо даже, как вагоны сперва трогаются назад, поочерёдно, затем трогаются вперёд, за паровозом, толчками. Бездельникам и мечтателям особенно любо пробудиться под паровой гудок и колокол, если не нужно рано утром срочно покидать постель и имеется возможность понежиться, наслаждаясь помимо увольнения одной из самых уютных бесплатных человеческих радостей, особенно, если ещё гроза, и дождь покрапывает по крыше, но, к сожалению, осадки выпадают в здешних краях крайне редко и лишь в определённые сезоны. Возможно именно поэтому или по личным соображениям первая мысль Генри Джонса была такова: «Состав с грохотом сошёл с рельсов».

Проснувшись и вникнув в суть источника безумия происходящего помощник шерифа не смог сдержать смешок и широченную улыбку, обнажающую поблескивающие в свечении рассвета идеально ровные, но желтоватые зубы с крепкой от природы эмалью.

Сразу, как только стихло – он привстал с кресла, немного сгорбившись, и разминая затёкшую спину и хрустя позвонками медленно подкрался к ускоряющему дыхательный ритм голому ковбою в гробу, покрытому мокрым пледом.

Рёв ужаса на мгновение раздался вновь, усиленный, но скоро оборвался.

Генри нежно положил мозолистую ладонь на голое костлявое плечо запачканное засохшей кровью и стараясь казаться развязным начал разговор неожиданно выдвинув странное философское изречение:

– Человеку великой судьбы необходима личностная трагедия. Не стыдитесь позора.

Таинственный субъект уже воспринимался Джонсом, как старый приятель или уставший работяга в салуне. Возможно оттого, что он чувствовал превосходство над голым человеком в уязвимом положении на смертном одре.

Ковбой не разделил дружеских чувств простонав сперва нечто невнятное, на непонятном наречии, видимо по въевшейся привычке. Затем опомнился, сглотнул ком вставший в горле и вымолвил уже на человеческом языке, с трясущейся ноткой жалости:

– Кто здесь?!

В это позорное мгновение ковбой первый и последний раз выглядел, как столетний сентиментальный дед. После чего, осознав сентиментальность, практически моментально – глаза его выпучились и налились багрянцем от дикой ярости. Он вдруг почти полностью пришёл в себя и к своим природным свойствам таким образом, затем грубо отринул плечом заботливую обветренную руку и рефлекторно попытался вцепиться когтями в выпирающий в его сторону дрыгающий вверх-вниз кадык, но скорчился от острой боли в боку и покорно обмяк, как тряпичная баба.

Очнувшись после потери сознания, комы или эфирного наркоза обычно мужчина в первую очередь убеждается в наличии гениталий, есть такой неписаный пакт. Ковбой же, отлежавшись после приступа внезапной жалости и бездумной ярости после, первым делом выставил перед лицом и осмотрел орудия убийства: свои лапы и проверил чувствительность кончиков пальцев (важнейшие участки кожи стрелков). Затем аккуратно ощупал все остальные уязвимые члены. Отсутствие уха и одежды его не взволновало ни на йоту. Взволновала лишь респектабельность и безоружность. Как говорится: «Безоружный ковбой в петле головой».

– Если хотя бы одна старая салунная шлюха узнает причину моего, как ты успел необдуманно выразиться: «позора», или о том, что некое позорное состояние имело место в моей славной жизни, если узнает, что я, как вонючая старуха стонал или обоссался! Поверь, я то уж выясню… И тогда вернусь к тебе пока ты будешь сладко дремать в зелёном креслице, приставлю холодный ствол к твоему уродскому кадыку и отстрелю твою тупую башку к чертям собачьим! – проревел ковбой покрываясь свежими капельками пота и после недолгой молчаливой паузы с отдышкой и зрительным анализом реакции смягчённо добавил: – Я тебе не любой. Со мной в споре истина не рождается. Намотай на ус.

Голос ковбоя звучал не как у нормального человека, он был неестественно скрежещущий и грозный, что уже является симптомом психической ненормальности, но в данном случае прозвучал гармонично с обликом и даже задавал личностный стиль, а ещё он в процессе речи из последних сил наслаждался льющимся родным языком, на котором видел сны, каждым словом, особенно грозящим.

Высказывание про великую судьбу ему на самом деле пришлось по душе, так как он реальный человек с судьбой и в этом нет никаких сомнений.

– Я крепко спал, как убитый, ничего не слышал, даже вой койотов, а мои глаза были плотно закрыты, настежь.

Повисла очередная неловкая пауза. Видимо ковбой всё понял и уже начал накапливать силы или экономить оставшиеся.

Генри Джонс молча указал кивком на глиняную ёмкость и жестяную банку с криво вырезанным и отогнутым верхом, стоявшие на соседнем гробу, с подозрительно плотно заколоченной крышкой…

Ковбой чуть приподнялся, опёрся на локоть левой руки, восполнил потерю жидкости в организме и отведал неразогретых бобов без посторонней помощи вывалив их из банки прямиком в себя и заглотил всё не пережёвывая, для длительного пищеварения, затем снова откинулся на спину и немного поёрзал, полежал молча тяжело дыша через рот и задал вопрос о важном и по делу, уже спокойным, живым и взвешенным тоном, как человек с долей ответственности:

– Назови имена и род деятельности всех тех, кто меня обокрал.

– Мы порядочные граждане с глубокими принципами, правда с суевериями… Лошадь я самолично отвёл в конюшню, вам осталось лишь оплатить услуги конюхов. Грязную одежду забрала жена гробовщика, в стирку. Остальное в офисе шерифа округа, а звать его: Билл Карсон.

– Шериф, значит, – ковбой насупил чёрные брови, – вот кого предстоит убить в первую очередь.

– Ни о чём не беспокойтесь, я вещички раздобуду, сапоги вот, можно сказать, раздобыл, они под гробом стоят, – сказал Генри Джонс, – а Билл нормальный мужик, у меня с ним дружественные связи, и не только.

– Я и не переживаю. О чём мне переживать? Убивать шерифов моё пристрастие, когда-то даже коллекционировал трофейные звёзды и носил их как бусы из ушей.

Последовал вопрос:

– И где эти звёзды?

– Нашпиговал ими самодельную бомбу и устроил «звёздный час».

В давние времена ровно в час дня устраивались показательные и торжественные казни со зрителями, лентами и фанфарами, а ранним утром карательные, Генри Джонс всё это прекрасно знал.

– Кхм, – Генри почесал подбородок, – звучит довольно изощрённо.

Ковбой немного покосившись пробуравил собеседника хищным взглядом, затем безмятежно произнёс:

– Можешь не спешить, но раздобудь всё сегодня, а я пока вздремну и переварю пищу. Жду здесь и если вдруг всё же помру – пригласи лучшего фотографа специализирующегося на почивших знаменитых стрелках, желательно южанина. Такова последняя воля. Чур тело после смерти не обмывать.

– Да я был рождён для этого!

– Схватываешь на лету. Смотри, не схвати пулю.

– Но…

– Что ещё?

– В газетах пишут, что северяне после трупных бунтов уже не хуже нас, южан, смыслят в фотоснимках трупов. Может лучше пригласить северянина?

Ковбой выронил пустую консервную банку на пол и случайно свезя одеяло, с усилием, повернулся на здоровый бок костлявой спиной с выпирающими острыми позвонками и немытым задом к Джонсу. Больше он не проронил ни слова.

Генри Джонс озадаченно, не совсем осознавая кому, зачем и что пообещал, словно загипнотизированный вернулся в свой угол, снова забился в кресло и впал в неудобную дрёму без страха, язык за зубами он держать умел. Вдобавок держать слово не обязательно, присягу он не давал, даже не клялся, что придавало уверенность, свободу и спокойствие и мигом погрузило в беспробудный сон идеальный для отдыха, без кошмаров. Лишь время от времени он потирал свой любимый кадык прямо во сне. Необоснованная угроза психологически немного подействовала.

Полдень. Возможно даже тринадцать часов пополудни. Почему бы и нет?

Родная привычная ругать торгашей и мерзкая брань будущих читателей прессы; слегка отдалённый грохот, где-то на станции, где что-то упало; приятный скрежет пилы по деревянному брусу; стук молотка по железной шляпке; выкрики рабочих со стройки неподалеку от мастерской, сооружающих чудное строение напоминающее населению бесполезную средневековую башню с чёрным флагом; ржание и фырканье вереницы лошадей; лай сытых дворовых собак; яростные споры драных котов; мужской свист… и долгожданный скрип рессор старых деревянных колёс тормозящего неподалёку от мастерской большого крытого кожей дилижанса. Свежих шлюх привезли! Аллилуйя! Весь ансамбль звуков проник в мастерскую, когда жена гробовых дел мастера в лёгком летнем платье без рукавов, без стука отворила пинком дверь в мастерскую разбудив Генри Джонса, вломившись с охапкой выстиранной или скорее наспех прополосканной в грязной воде чёрной одежды стрелка.

Городской смрад от людских и животных нечистот, бесконечные непрекращающиеся в салунах и возле взрывы пороха в почерневших револьверных барабанах ганфайтеров, охотников за их головами и шерифов, дребезг бутылок из-под виски из кактуса и глиняных кувшинов из-под кукурузного ликёра, нецензурная брань и предсмертные стоны подстреленных – ко времени повествования, к великому сожалению уже сменились в большей степени на приятное шумовое загрязнение, почти по всей стране. Увы, люди стали мыться чаще, сливать нечистоты в выгребные ямы за городом и пользоваться сортирами, но, пока не всё потеряно, не все соблюдали новые цивилизованные порядки и периодически отдельные личности оставляли испражнения на проезжей части и в закоулках между лавками и домами, обычно под заборами, дети, на умиление взрослых даже умудрялись справлять нужду на рельсы. В случаях гнусного неповиновения стражи порядка (маршалы, палачи, шерифы и их помощники) мощно толкали цивилизационный процесс отлавливая бунтарей и приверженцев старой школы. На настоящий момент времени – это являлось первостепенной и практически единственной рабочей задачей правоохранительных органов, за некоторым исключением, но подтверждающим общее правило, как обычно.

Когда шерифы не справлялись, тогда отловом или даже скорее отстрелом оставшихся активно действующих исключительных негодяев и отбитых ублюдков наживших себе врагов занимались в основном частные армии наёмников или детективные агентства вроде пресловутого национального детективного агентства Пинкертона, которыми владели или которых нанимали хозяева потерпевших неудобства со стороны банд всякие магнаты. Криминальные личности, «разумная» их составляющая уже сама переметнулась на службу в такие агентства и частные армии, или благополучно интегрировалась в городскую систему и стала её неотъемлемой составной частью, в основном шерифской. Это нормально.

Цивилизация является не равномерно, не потоком, точечно, словно радиация оседающая пятнами на почву и иногда столь же разрушительно и влияя не на каждого, до кого-то не доходя вовсе или оказывая негативное воздействие. В крупных промышленных городах с заводами и фабриками северных и дальневосточных государств, где инженеры научились всякое немыслимое, например прорывать тоннели под реками, а паровой двигатель по специальным вырытым тоннелям с трубами тянул через весь город трос с крепившейся конкой, – могла ехать в качестве пассажира сумасшедшая повитуха на роды с магическими ритуалами будущей высокопоставленной особы, вроде жены чиновника, банкира или крупного промышленника с сифилисом, которого безуспешно лечат ртутью. Про города с не утраченными традиционными ценностями обществ каннибалов развившихся до современного уровня и упоминать нет необходимости… Каннибализм должен оставаться разумным трупоедением.

Большинству простых людей в конечном итоге приходится подстраиваться под меньшинство большинства, под которых и приходится сочинять новые правила. Открываются новые рабочий места, а изжившие себя приходят в упадок, такие как должность помощника шерифа. Отныне у таких счастливчиков имеется время на творчество. Такую должность нужно ценить, но как плацдарм или временное удобное пристанище, как тёплую титьку кормилицы, но задерживаться определённо не стоит.