Читать книгу: «Проверка моей невиновности», страница 4

2

Кристофер выехал из деревни и покатил по тихо вившемуся шоссе, пока примерно через три четверти мили не добрался до внушительных кованых ворот Ведэрби-холла слева от дороги. Никаких табличек, сообщавших, что здесь в последующие три дня состоится конференция “ИстКон”, не было, но Кристофер и не ожидал их увидеть. “ИстКон”, в общем-то, не держали в тайне, однако ни организаторы, ни делегаты публичность не жаловали.

Подъезд к гостинице обступали буки. В конце аллеи располагался полукруглый передний двор, где уже было припарковано немало внедорожников, “тесл” и других дорогих транспортных средств. Следуя указателю, Кристофер проехал на резервную парковку справа от величественного главного здания имения. Забрав чемодан, ноутбук и парадный костюм из багажника, он двинулся прочь от автомобиля, запирая его на ходу, остановился у главного входа и впервые окинул наконец взглядом все величие Ведэрби-холла при солнечном свете самого разгара дня.

Архитектурно он оказался смесью палладианского и местного стилей, построен из прекрасного старого котсволдского камня в начале XVIII века. Фасад безупречно симметричный, плющ и глициния устремлялись к двенадцати арочным окнам первого этажа. Шесть широких ступеней вели к арочному дверному проему с рустованным обрамлением. По центру арки на замковом камне запечатлена была простая надпись – день, когда завершилось возведение этого дома: 8 февраля 1724 года. Сланцевую кровлю там и сям акцентировали остроконечные щипцы медово-желтого кирпича с высокими печными трубами, вокруг которых, хрипло вереща и устремляясь к своим гнездам, кувыркались и кружили грачи. Медля у крыльца, Кристофер не мог не заметить, что коринфские колонны по обе стороны от парадного входа в плачевном состоянии, камень весь растрескался, сколот и исчерчен тремя столетиями дождей. Как раз когда Кристофер поворачивал ручку на тяжелой дубовой двери, кусок кладки где-то на фасаде отделился от стены и, приземлившись на дворовых плитах, разлетелся вдребезги.

Кристофер встал в очередь из четырех человек у стойки портье и, дожидаясь, пока его зарегистрируют, принялся разглядывать вестибюль. Казалось, у Ведэрби-холла кризис самоопределения. Вестибюль загромождали безликие предметы псевдостарины всех видов, размеров и эпох. Материал здания, может, и относился к началу XVIII века, однако четыре набора доспехов у стены были куда старше, тогда как набор гигантских шахмат и громоздкие напольные часы (остановившиеся на десяти минутах восьмого) походили на викторианские. Убранство в целом отдавало безысходностью. Плинтусы и карнизы разбухли от влаги. Целые пласты штукатурки отпали и оставили по себе бреши, которые поспешно замазали и выкрасили поверх. Тем не менее было во всем этом некое великолепие. Вопреки всякому здравому смыслу Кристофера всегда впечатляли эти бесстыжие памятники богатству, власти и престижу. И он оказался очень разочарован, когда через десять минут ожидания на регистрации ему сообщили, что его номер не в основном здании, а в современном флигеле в глубине владений.

Флигель этот возвели в 1980-х, пусть его лимонный котсволдский камень и приятно сочетался с главным домом. Именно здесь, в восьмидесяти довольно простеньких и тесных номерах – скорее студенческое общежитие, нежели роскошная гостиница, – и предстояло разместиться многим участникам конференции “ИстКон”. Остальных распределили по другим гостиницам, подальше.

Так случилось, что Кристофер оказался перед дверью в свою комнату одновременно с другим гостем – коренастым лысоватым мужчиной в очках с массивной черной оправой, обрамлявшей беспокойные и отчего-то нервирующие зеленые глаза. Он, судя по всему, заселялся в номер напротив. Обоим поначалу не удалось справиться со своими ключ-картами.

– Никогда не запросто с этими штуками, а? – проговорил сосед, размахивая картой перед датчиком.

– Я уверен, есть какая-то уловка, – сказал Кристофер. – Просто я ею не владею.

– А! Вот, пожалуйста, – произнес сосед тоном тихого удовлетворения, когда замок его наконец щелкнул и открылся. Прежде чем втащить чемодан через порог, он протянул руку: – Я Хауард, кстати.

– Кристофер. Рад познакомиться.

Рукопожатие было кратким. Налаживать дружбу с этой личностью Кристофер не намеревался.

Войдя к себе в номер, он обнаружил, что из окна открывается приятный вид на луг, где в зарослях чертополоха и одуванчика удовлетворенно пасутся коровы. Перепадал отсюда и проблеск маленького декоративного пруда при Ведэрби-холле, у кромки которого на брезентовом стульчике сидел одинокий рыбак и взирал на воду в состоянии полной неподвижности. Кристофер поставил багаж на пол, положил костюм на кровать и уселся читать программу конференции, ожидавшую его на прикроватной тумбочке. Глянцевое издание в тридцать две страницы, со всеми подробностями о докладчиках, значившихся в расписании на ближайшие три дня. Большинство имен Кристоферу были, разумеется, известны. Колумнисты из “Ежедневной почты”, “Наблюдателя” и “Неслыханного”. Люди, начинавшие свои карьеры в журнале “Живой марксизм”¹⁹ в 1980-е и с тех пор прильнувшие к либертарианству и рыночной экономике. Участники мозговых центров с мутными источниками финансирования – вроде Альянса налогоплательщиков или Института экономических дел²⁰, а также самой группы “Процессус”. Имелась и щепоть парламентариев-консерваторов, один из них – достопочтенный Квази Квартенг, докладчик, который теперь, подумалось Кристоферу, вероятно, не сможет выполнить взятые на себя обязательства выступить перед ними в четверг, поскольку Лиз Трасс только что назначила его канцлером казначейства.

Но опять ему не сиделось, и он решил, что пора тщательнее осмотреть главное здание.

Вновь зайдя в гостиницу с парадного крыльца, он обогнул стойку портье – тут сейчас было люднее некуда – и двинулся путем, какой, судя по всему, вел прочь от толп. Быстро стало понятно, что первый этаж Ведэрби-холла являет собой лабиринт коридоров, перемежаемых лестницами, ведшими, казалось, во все стороны на разные этажи дома, виясь и закручиваясь под непредсказуемыми углами, а потому невозможно было догадаться, куда именно они выведут. Стены коридоров увешаны были мрачными семейными портретами и угрюмыми пейзажами. Ни с того ни с сего возникали странные альковчики, зачастую таившие в себе доспехи или стеклянные витрины, а те содержали в себе обшарпанные реликвии – например, в одной нашлась довольно опасная с виду коллекция восточных ножей. В другом подобном углублении замерло громадное чучело медведя гризли на задних лапах и с ошарашенным выражением на морде. Жилых комнат на этом этаже, похоже, не было – заглядывая в некоторые открытые двери, Кристофер повидал гостиные, обставленные диванами с ситцевой обивкой и низкими журнальными столиками, отделанную дубовыми панелями столовую с тремя длинными столами на козлах и хорами, две барные залы (одна, судя по всему, служила еще и залой для завтраков) и, наконец, библиотеку. То было помещение в глубине дома, и единственное окно его предлагало вид на огород, а за ним – на флигель и конюшни. Света через это окно попадало очень мало, а потому библиотека производила впечатление склепа, что лишь усиливали одинаково темные, торжественные корешки книг на полках, преимущественно викторианских томов; в основном то были переплетенные подшивки забытой периодики XIX века, а вдобавок к ним обязательные собрания сочинений Диккенса и Скотта. Озерца света проливались лишь из антикварных ламп, размещенных на трех столиках, расставленных с равными промежутками по библиотеке. И за одним таким столиком некто колотил по клавишам ноутбука, рядом в зрелищном беспорядке громоздились многочисленные бумаги. Поначалу сзади трудно было понять, мужчина это или женщина. Оказалось, однако, что была это немолодая женщина – заслышав шаги Кристофера у себя за спиной, она обернулась и бросила на него краткий вопросительный взгляд, после чего возвратилась к работе. Она его вроде бы не узнала, но единственного проблеска ее лица – в сочетании с запоминающейся прической коротко-сзади-коротко-по-бокам – хватило, чтобы убедить Кристофера, что они с этой женщиной знакомы, пусть с тех пор, как последний раз виделись, и прошло сорок лет. Он обогнул стол и обратился к ней напрямую:

– Прошу прощения… Ребекка, так? Ребекка Вуд?

Женщина подняла взгляд и сняла очки для чтения. В серых глазах мелькнул проблеск любопытства.

– Кристофер Сванн, – произнес Кристофер. – Из Святого Стефана. Помнишь?

Чтобы как-то откликнуться на это представление, мисс Вуд понадобилось несколько мгновений. А затем она откинулась на спинку, сплела руки, и на лице у нее появилась воинственная улыбка.

– Кристофер Сванн, – повторила она. – Мне б и в голову не пришло. Никогда бы не подумала, что именно тебе хватит смелости – наглости – объявиться здесь на этой неделе.

– Что ты этим хочешь сказать? – спросил Кристофер. Он уселся в кресло с кожаной спинкой и придвинулся чуть ближе к ее столу. – Это публичная конференция. Я заплатил за свое участие, как и все прочие. Я здесь как непредвзятый наблюдатель, не более и не менее. – Он глянул на груды документации у нее на столе и увидел, что отпечатана она почти вся на бумаге для заметок с логотипом группы “Процессус”. – Все борешься за славное дело Роджера, я смотрю.

Ребекка не ответила.

– Четыре десятка лет преданной службы, – продолжил он. – Надеюсь, получишь ты с этого не только золотые часы в день выхода на пенсию.

И вновь поначалу никакого ответа. Ребекка перевернула несколько страниц и набрала еще несколько слов в ноутбуке.

– Работа сама по себе вознаграждение, – наконец произнесла она. – Мало что приносит столько удовлетворения, как посвящение себя цели, в которую веришь. Но такому цинику, как ты, этого, подозреваю, никогда не понять.

– Цинику?

– Именно. Вот кем тебя считали в Кембридже, и ничего, судя по всему, с тех пор не изменилось, если можно о чем-то судить по твоим… сетевым излияниям.

Вместо того чтобы отвечать на это, Кристофер задумчиво проговорил:

– Надо полагать, это непросто – работать на человека с такой… ну, с такой сложной жизнью. Он с женой номер три сейчас, верно? Или четыре?

Ребекка одарила его еще одним презрительным взглядом и продолжила стучать по клавиатуре.

– Надеюсь, Роджер хорошо с тобой обращается, вот и все, – добавил он. – Надеюсь, не воспринимает тебя как должное.

– Я понятия не имею, что ты имеешь в виду, – произнесла она.

– Просто думаю, – отважился Кристофер, – если ты собираешься продать свою душу ради кого-то…

Ребекка захлопнула ноутбук.

– Про душу мою ты не знаешь ничего. Вообще ничего. – Встав и опершись на стол, она продолжила: – То, что в очень далеком прошлом мы с тобой вместе учились в Кембридже, не означает, что мы обязаны разговаривать друг с другом сорок лет спустя. Ты мне в те-то времена не нравился, а сейчас не нравишься и подавно. Роджер – хороший человек, его мотивы и поступки ты постоянно толкуешь для своих читателей, уж какие они там у тебя есть, превратно. Если ты попытаешься хоть как-то помешать его работе со своими дурацкими притязаниями на так называемую самиздатскую журналистику, безразличие, которое я к тебе испытываю, превратится в нечто совершенно иное. Оно превратится в ненависть. Роджер, так вышло, – средоточие моей жизни. Я не собираюсь за это извиняться, а толковать ты это можешь как угодно. Мне в самом деле безразлично, что ты обо мне думаешь. Знаю же я одно: мне незачем стыдиться ничего из сделанного в моей жизни – что для Роджера, что для группы “Процессус”.

Кристофер слушал эти слова бесстрастно, впитывая их, впуская их в себя, а затем сказал:

– Правда? – И продолжил: – Какая жалость, что больше нет в живых Пола Дейнтри и своими взглядами на это он не поделится.

Ребекка вытаращилась на него в ярости, не способная уместить в уме, что́ она услышала.

– Пошел вон, – только и сказала она.

Кристофер встретился с ней взглядом на миг-другой, а затем встал и покинул библиотеку. Она смотрела ему вслед не мигая. Выражение ее глаз описать можно было исключительно как смертоубийственное.

3

Следующие два часа Кристофер провел у себя в номере – писал заметки, а потом облачился в костюм и неспешно направился в основное здание на ужин.

Вестибюль вновь оказался запружен. Едва ли не тотчас определил Кристофер хозяина гостиницы – Рэндолфа Ведэрби, тот стоял в обществе шестерых или семерых гостей. Коренастый самоуверенный мужчина, чья копна темных вьющихся волос подозрительно походила на парик, Рэндолф (заставить себя считать его “лордом Ведэрби” Кристофер был решительно не в силах) вещал для этого кружка гостей, показывая на выразительные детали убранства и одновременно отвлекая их внимание от пятен сырости и осыпавшейся штукатурки. Судя по всему, происходила небольшая неофициальная экскурсия. Кристофер предположил, что участвовали в ней строго по приглашению. Тем не менее, топчась чуть поодаль от компании, он сумел незаметно к ней пристроиться, и когда все с Рэндолфом во главе отправились в Восточный коридор, Кристофер эдак невзначай проследовал за ними, а дополнительного участника похода никто вроде бы и не заметил.

Экскурсоводом Рэндолф оказался увлеченным. Он останавливался перед каждым семейным портретом и, просвещая гостей, предлагал развернутые биографии своих предков. Отыскался здесь, к примеру, Таркин, 7-й граф Ведэрби, в окружении потомства; все они, как впоследствии выяснилось, зачаты были конюшенным Джеймзом во время многочисленных отлучек графа в Индию, где он присматривал за своей чайной плантацией. Имелся и снимок Джолиона, 9-го графа Ведэрби, позирующего с двумя африканскими львами, которых он только что убил, – снимок этот был сделан за несколько секунд до того, как третий лев, таившийся в зарослях позади, выпрыгнул оттуда и откусил графу голову. Далее – Джульетта, 6-я графиня Ведэрби, позирует с попугаем, которому, согласно яростно оспаривавшемуся завещанию, ее полоумный супруг позднее оставил все имение. А вот стеклянная витрина с коллекцией японских кухонных ножей, стибренных у их законных хозяев Флорианом, 8-м графом Ведэрби, во время его пятнадцатилетнего пребывания в той стране, – красивый и вместе с тем смертоносный набор бритвенно-острых инструментов, предназначенных для шинковки, очистки и филетирования, и один из них оказался очень кстати, когда в 1893 году, после унизительного поражения на крокетной лужайке, граф решил совершить ритуальное харакири. Вкратце, по ходу экскурсии становилось все более очевидным, что история семейства Ведэрби в целом сводится к череде прискорбных эпизодов, в первую очередь характеризующихся насилием, душевным недугом и неукротимой страстью к эксплуатации всех и каждого, кто оказался слабее самих Ведэрби.

Однако оказалось, что нынешний граф вовсе не глух к современным тенденциям. Проходя мимо небольшой пустой витрины, у которой коридор резко поворачивал, он сказал:

– А вот в этой витрине когда-то размещался австралийский трофей, который 9-й граф привез с собой из Нового Южного Уэльса. Маленький бумеранг. Мы решили, что оставлять себе предмет, по праву принадлежавший аборигенному народу, неприемлемо. И поэтому в начале этого года мы его вернули.

Сколь великое ликование случилось в Ведэрби-холле, когда этот маленький предмет без всякой финансовой ценности был обнаружен в малоиспользуемом шкафу кем-то из персонала уборщиков, Рэндолф не заикнулся. Во времена, когда хозяева домов, подобных этому, за их сомнительные роли в колониальной истории Британии стали попадать в лучи все более пристального общественного внимания, сделать примирительный жест на публику, выгодно освещенный в СМИ, показалось замечательно удачным. Бумеранг отправили старейшинам народа вираджурай в обстоятельствах тщательно инсценированной фотосессии с участием самого Рэндолфа Ведэрби.

Возможно, граф и считал, что о том, на каком историческом счету его семейство, ему беспокоиться незачем, однако самодовольство его не пережило слегка нервного разговора с Кристофером ближе к концу экскурсии.

Группа собралась перед обширным полотном, на котором изображался галеон у причала в оживленной гавани. Картина таилась в затененном конце одной из угрюмых лестниц Ведэрби-холла. В свое время, должно быть, работа впечатляющая, однако века обошлись с ней немилосердно: краски поблекли, и небеса и море стали теперь едва ли не одинакового оттенка серого, а большинство мелких деталей уже и не разобрать. Впрочем, кое в чем Рэндолф не сомневался.

– Имя человека, стоящего вот здесь на полуюте, – сказал он, – Септимус Ведэрби, и назвали его так, потому что он был 5-м графом. (Познаниями ни в математике, ни в латыни семейство, судя по всему, не блистало.) Сомнений в этом никаких нет, потому что до сих пор можно разглядеть вышитый у него на жилете герб Ведэрби. Гавань определяется как Бристоль, а время – возможно, конец XVII века или же XVIII, ранние годы. Похоже, судно вскоре отправится в очередной вояж. Граф изображен смотрящим в телескоп в юго-западном направлении, а весь груз уже надежно убран в трюмы, и все готово к отплытию. К сожалению, название судна, когда-то различимое на носу, ныне прочесть трудно. Однако по оставшимся читаемым буквам можно довольно уверенно сделать вывод, что судно именовалось “Горацией”.

Тут Кристофер, в ком проснулось любопытство, выступил вперед и сказал:

– Не возражаете, если я взгляну поближе?

– Конечно, не возражаю, – ответил Рэндолф.

Кристофер вгляделся в название, выведенное на носу корабля, а затем извлек телефон и навел его фонарик на тот же самый участок полотна. Через несколько секунд пристального изучения он отступил от картины и сказал:

– Что ж, я могу ошибаться, однако это, на мой взгляд, на “Горацию” не похоже.

– Правда?

– Больше похоже на “Генриетту”.

Он вновь подсветил картину, чтобы и Рэндолф мог присмотреться поближе.

– Да, – согласился 11-й граф. – Да, возможно, “Генриетта”. Ну, невелика разница…

– Как раз таки велика, – сказал Кристофер. – Еще как велика. Позвольте? – И, уже не спрашивая дальнейших разрешений, он сделал несколько снимков картины, особенно сосредоточившись на носу корабля.

– В чем же эта разница состоит? – осведомился Рэндолф.

– Потому что “Генриетта”, – ответил Кристофер, продолжая отщелкивать один снимок за другим, – была одним из самых известных работорговых судов конца XVII века. – Он сделал еще три фотографии и выпрямился, обращаясь к Рэндолфу и не замечая, что лицо у того побелело. – Оно затонуло у берегов Ямайки в 1705 году, успев совершить едва ли не дюжину рейсов с живым товаром. До сего дня мы не знали, кто стоял за торговой компанией, владевшей этим кораблем. Что ж, похоже, тайну можно считать раскрытой.

Поначалу утратив дар речи, Рэндолф наконец вернул себе кое-какие речевые способности, однако не умение связывать слова в цельную фразу.

– Я… Но… но… Но я… Уверен, вы заблу… В смысле, вы, должно быть, ошиблись… Моя семья, Ведэрби, мы никогда… Мне кажется, у вас со зрением что-то…

Он еще раз всмотрелся в тот самый участок полотна, взбудораженно дрожа с головы до пят. Между тем кто-то из гостей выступил вперед и произнес:

– Позвольте-ка, Рэнди, а кто вообще такой этот малый? Когда мы встретились в вестибюле, нас было всего шестеро. Этот дружочек взялся словно из ниоткуда.

– Да, – подтвердил кто-то из друзей графа. – Он вроде как пристроился. Вот не было его, не было, и вдруг – взялся.

– Точно, – сказал Рэндолф, выпрямляясь и оборачиваясь. – Вы, к чертям, кто такой вообще?

– Меня зовут Кристофер. Кристофер Сванн. Участвую в конференции – как и вы все, надо полагать.

Обращаясь к небольшому кружку наблюдавших, Рэндолф сказал:

– Позвольте мне пару мгновений наедине с этим джентльменом? – И, когда все ушли, повернулся к Кристоферу и вымолвил: – Слушайте, скажу вам начистоту – по-моему, вы всё тут превратно поняли. Совершенно превратно.

Кристофер расплылся в мягчайшей улыбке.

– Мне так не кажется. Более того, если взглянуть на это фото… – он протянул Рэндолфу телефон, – название можно прочесть еще отчетливее. Я понимаю, вам от этого неловко. Никому не понравится напоминание, что богатства его семьи имеют в своей основе нечто подобное. Если это вас как-то утешит, скажу, что вы вовсе не единственный. Полагаю, множество людей постепенно прозревает насчет того, что роскошные музеи-усадьбы наши²¹ в большинстве своем возведены на спинах рабов.

– Вот именно! – воскликнул Рэндолф, пытаясь нащупать свойский тон человека бывалого и с этим слегка недотягивая. – Ну что ж… слушайте, будьте славным малым и сотрите уж эти снимки у себя из телефона, а?

Кристофер минуту-другую обдумывал это.

– С чего бы?

– Да просто… Между нами, я сейчас подаю заявки на финансирование, чтобы немного привести это место в порядок, и… Ну, вы же понимаете, каков сейчас климат. Все с недавних пор такие чертовски пробуднутые. Им стоит только унюхать что-нибудь подобное – что угодно, связанное с работорговлей, – так они сразу все равно что твой умирающий лебедь.

– Хм-м. – Кристофер вновь улыбнулся. – Я, конечно, очень сочувствую. Но… Как-то вот все не идет из головы, что моим читателям эти снимки покажутся очень интересными.

Рэндолф сделался, если такое вообще возможно, еще белее белого.

– Читатели? Вы не журналист ли часом?

Кристофер кивнул.

– Теперь в основном онлайн. И тем не менее, с учетом пары сотен тысяч просмотров в месяц, я, похоже, занимаюсь чем-то правильным. – Он сунул телефон в карман пиджака. – За экскурсию в любом случае спасибо. Чрезвычайно познавательно. Не хотелось бы, чтоб те японские ножи оказались в каких попало руках, согласитесь?

Как раз за ужином в тот вечер Кристофер впервые мельком и увидел Эмерика Куттса и Роджера Вэгстаффа. Они сидели за главным столом, между ними – лорд Ведэрби, и, примерно когда подали основное блюдо, судя по их заговорщицкой близости, а также по взглядам, которые они время от времени бросали в его сторону, Кристофер уверился: он – предмет их разговора. Несомненно, они все сочли его источником неприятностей, каждый по-своему.

Наутро, после завтрака, его ждал сюрприз. Он шел мимо стойки портье на первое заседание конференции (которое предполагалось в зале, обустроенном в конюшне), и тут его окликнули:

– О, мистер Сванн?

Он обернулся и увидел, что его подзывает к себе администраторша.

– Да?

– Просто хотела сказать, что ваш новый номер готов к заселению.

Она протянула ему ключ, приделанный к тяжелому медному грузу с кистями.

Кристофер приблизился и неуверенно принял ключ.

– Мой… новый номер?

– Да. Девятый. На первом этаже. Можете вселяться хоть сейчас, если желаете.

– Но… что-то не так с тем моим номером?

– Нет. Просто лорд Ведэрби сказал…

Тут объявился сам лорд Ведэрби – ловко возник из кабинета где-то позади стойки портье.

– Доброе утро, мистер Сванн. Я счел, что вы предпочли бы располагаться в главном здании. В гуще событий, так сказать. Девятый номер – прекрасные старинные покои. Вам там будет очень удобно. А поскольку у нас случился неожиданный отказ от участия…

– Что ж… – Кристофер осознал, что опешил. – Это очень любезно, однако я вполне устроился во флигеле.

– Ваши вещи уже перенесли, – сказал граф.

– Правда?

– Да. Пока вы завтракали, я позволил себе отправить к вам человека с этой целью.

Кристофер промолчал, не понимая, что обо всем этом думать.

– Ключ от номера во флигеле можете не возвращать, – сказал лорд Ведэрби. – Он уже заблокирован.

Тон у него был безупречно учтивый, даже услужливый. Но когда он собрался вернуться в кабинет и на прощанье кивнул Кристоферу, взгляд его читался иначе. В нем была холодная непроницаемость с оттенком не учтивости, а чего-то совсем иного. Чего-то гораздо более опасного. Чего-то убийственного.