Читать книгу: «Проверка моей невиновности», страница 2

Позднее в тот вечер за ужином ей выдалось понаблюдать за взаимоотношениями между ее отцом, матерью и материным другом.

Прим знала, что Джоанна знакома с Кристофером дольше, чем с мужем. Они вместе учились в Кембридже за несколько лет до того, как Джоанна познакомилась с Эндрю. В результате между двумя университетскими друзьями сохранялась некая особая давняя стойкая сокровенность, до причащения к которой отец Прим, очевидно, не был допущен. В разговоре Джоанна и Кристофер все возвращались и возвращались к своим кембриджским дням, Эндрю же, окончившему университет поскромнее, добавить было нечего. Как и Прим, ему оставалось лишь сидеть и слушать – и время от времени задавать уточняющие вопросы.

– Так вот, прочла я какое-то время назад мемуары Брайена, – говорила Джоанна, – и оно как накатило. Я столько всего забыла, оказывается.

Вид у Эндрю уже сделался растерянный.

– Кто такой Брайен?

– Брайен Углен. Мы о нем говорили при тебе уйму раз. Лучшими друзьями были мы втроем – с тех самых пор, как познакомились на первой же неделе.

– А, да… который умер в прошлом году.

– Точно. Ну, год пенсии он все-таки успел пожить в удовольствие, пока его рак не настиг, беднягу, тогда-то он свои небольшие мемуары и написал.

– Я бы глянул, – сказал Кристофер. – У тебя есть экземпляр? Может, почитаю, пока я здесь?

– Да, конечно. Джеки прислала мне экземпляр рукописи. Где-то у меня в кабинете лежит. На самом деле я его уже не первую неделю найти не могу, но он там, это точно.

– Джоанна, тебе необходимо быть более организованной… – проговорил Эндрю.

Она не обратила внимания на этот укор и продолжила:

– Я и забыла, что водила его на столько салонов к Эмерику. Они, очевидно, произвели на него большое впечатление.

– Погоди, а Эмерик – это кто?

– Ой, ну брось, милый, я тебе часто о нем рассказывала.

– Это дон-историк⁷, которого вы все побаивались?

– Дон-философ, – поправила его Джоанна, похлопывая по руке.

– Это который с роскошной дочерью, игравшей на клавесине… Вирджиния ее, кажется, звали, верно?

– Лавиния, – сказала Джоанна. – И не на клавесине, а на клавикорде. И не играла, а пела песни, а ей кто-нибудь на клавикорде подыгрывал.

– Ладно… неважно. Эмерик был знаменит своими литературными салонами, кажется, ты мне это говорила.

– Не вполне литературными, – возразил Кристофер. – Иногда он приглашал писателей, но ключевой темой всегда оставалась политика.

– Я тебе обо всем этом рассказывала, и не один десяток раз, – сказала Джоанна.

– На самом деле мы с Эмериком увидимся на следующей неделе, – поспешно продолжил Кристофер, покуда не разразилась семейная ссора. – Не думаю, что он как-то всерьез участвовал в организации этой конференции, но он собирается присутствовать как своего рода… дух направляющий.

– Батюшки… это ж сколько ему лет уже?

– Под девяносто, надо полагать. Более того, все это в целом будут вполне себе посиделки кембриджских выпускников. Вэгстафф тоже собирается, само собой.

На миг показалось, что Эндрю не намерен уточнять, кто такой Вэгстафф. Он, казалось, оставил попытки следовать за потоками воспоминаний. Но чувство долга все-таки взяло над ним верх, и он спросил:

– Тоже кто-то из ваших друзей?

– Едва ли друзей, – отозвалась Джоанна. – Ужасный человек. Даже я его терпеть не могла.

– Не очень-то по-христиански с твоей стороны, – с озорным ехидством заметил ее муж.

– Роджера Вэгстаффа не любил никто.

– Не считая Ребекки, – поставил ей на вид Кристофер.

– Ребекка! Господи, я вообще о ней забыла. Бедная же бедняжечка!

При этом упоминании еще одного неведомого персонажа из прошлого терпение у Эндрю наконец исчерпалось.

– Кто, к чертям, такая эта Ребекка? – проговорил он. – И почему она бедняжечка?

– Совершенно незачем злиться, дорогой, – сказала Джоанна, глядя на него с уязвленным недоумением. – Эта девушка жила со мной на одной лестничной площадке, вот и все. Она была… ой, ну не знаю, как тебе ее описать.

– Такая, что ли, немного тихоня, – обтекаемо предложил Кристофер.

– Да, наверное, так. Ничего плохого в ней не было совсем, миленькая такая по-своему, но никакой сексуальной притягательности, а потому никто из мужчин на нее даже взгляда не бросит, пусть женщин в Кембридже в те дни было не то чтобы пруд пруди. Ну да все равно они бы с ней только зря теряли время, потому что ей только Роджера подавай и больше никого.

– Знаешь, меня всегда поражает, – сказал Кристофер, – что ты нашла свое призвание как своего рода пастырь душ человеческих, но при этом понимания человеческой природы в тебе, кажется, нет вообще никакого. Или же ты просто упрямо настроена видеть в людях лучшее. Никакого богатства воображения не хватит, чтобы описать Ребекку Вуд как “по-своему миленькую”. В ней был стержень из абсолютной стали, у женщины этой, и на Роджера она запала, потому что они были родня по духу. Гнусная она была штучка.

– Понятия не имею, откуда ты это берешь.

– Ты в курсе, что она по-прежнему работает его личной помощницей – все эти сорок лет? Какого пошиба человеком надо быть, чтобы сделать это жизненной задачей? Эта женщина ради Роджера Вэгстаффа готова на что угодно.

– Ой, да ради всего святого, – проговорила Джоанна теперь уже раздраженно. – Не станешь же ты опять обсуждать того несчастного молодого человека, а? Который упал с лестницы? Случайно.

– Ребекка находилась в том же здании в то же время. И никто так и не смог объяснить почему.

Блуждавшее внимание Эндрю, казалось, вновь сосредоточилось.

– Так, вот это уже вроде поинтересней. Оно тоже в Кембридже произошло?

– Нет, – ответил Кристофер. – Это случилось много лет спустя.

– Ничего так и не доказали, – напомнила ему Джоанна.

– Я знаю, что ничего не доказали. Но Роджеру совершенно точно ничем не повредило, что человека того убрали с дороги. Убрали того, кто мог стать серьезным препятствием его успехам. А они неостановимо умножаются, кстати говоря. Если верить моим источникам, всего через несколько месяцев он окажется в палате лордов.

Джоанна поцокала языком.

– Что ж, вот это как раз позорище. Хотя, полагаю, удивляться особо нечему.

– О да, этому суждено было случиться рано или поздно, – сказал Кристофер. – Возведенный во дворянство за деятельность, направленную на то, чтобы делать богатых еще богаче, а бедных еще беднее, и в целом старавшегося поднасрать стране изо всех доступных ему сил.

Джоанна нахмурилась из-за употребленного грубого слова и сказала:

– Интересно, что об успехах своего протеже думает Эмерик.

– Догадываюсь, что отношение у него неоднозначное. Вероятно, чувствует, что Роджер его изрядно использовал. В конце концов, в далекие 80-е именно к Эмерику вечно прислушивалась миссис Тэтчер. Я вполне уверен в том, что он был ее советником по внутренней политике. И еще, полагаю, Джон Мэйджор. Но в последние примерно десять лет у меня такое впечатление, что его выдавили. Теперь это у Вэгстаффа полкабинета министров на быстром вызове. Отсюда и приглашение к лордам. А когда тори продолжат свой крен вправо и в понедельник выберут себе нового вожака, сомнений никаких, что Вэгстафф сделается влиятельным как никогда.

Прим задумчиво слушала, потягивая вино, но тут вдруг выпрямилась и сказала:

– Простите, но как по мне, так это дичь какая-то, мы живем в современной развитой стране в 2022 году, а люди по-прежнему называют друг друга лордами, баронами и дамами и чем там еще и набирают себе этих дутых титулов за сослуженные службы, вообще никак этого не скрывая. В смысле, разве такое происходит где-то еще в мире или исключительно мы такие испорченные и чудны́е?

Кристофер выдал горестную улыбку.

– Британия – страна исключительная во всех возможных смыслах.

– Что, вероятно, – сказала Джоанна, – и делает ее такой колоритной.

Несомненно, эта реплика задумывалась как беспечная, однако досадила она Прим мощно. Бездеятельность, успокоительный юмор, пожать плечами и согласиться – вот приемы, какие ее мать в эти дни применяла, казалось, чтобы вырулить из любого положения. Все это начинало действовать Прим на нервы.

Эндрю, судя по всему, этот разговор тоже надоел.

– Может, кино посмотрим? – предложил он.

После некоторого обсуждения выбор был сделан. Джоанна попросила чего-нибудь “посовременнее, чем обычно”, что, как оказалось, означает “цветной фильм” и желательно не старше шестидесяти лет. Прим наложила вето на “А теперь не смотри” (триллер о скорбящей супружеской чете, которая, находясь в Венеции, сталкивается со смертоносной фигурой, облаченной в красное)⁸ на том основании, что ее слишком много раз уже принуждали это смотреть. В итоге сошлись на “Влюбленных женщинах” в версии Кена Расселла⁹. К собственному удивлению, Прим осознала, что фильм ей, в общем, нравится – особенно сцена с гомоэротической борьбой нагишом, – но она вместе с тем очень устала от длинной рабочей смены и уснула на диване задолго до финала.

Назавтра она проснулась поздно и с удовольствием осознала, что у нее выходной. Спустилась примерно в одиннадцать и обнаружила Кристофера в кухне одного – он там пил чай и читал воскресные газеты. Сперва он не заметил ее, поскольку слушал музыку в шумоподавляющих наушниках. А когда осознал, что не один, и снял наушники, Прим удивилась, обнаружив, что Кристофер слушает джаз-фанк 1970-х, – подумать только.

Матери дома не было, она вела утреннюю службу, отец наверняка был в церкви с ней, обеспечивая моральную поддержку (вопреки своему атеизму). Прим заварила себе кофе и съела плошку кукурузных хлопьев. После чего Кристофер предложил прогуляться вместе.

Они пересекли унылый лоскут парковки между домом священника и центральной площадью и вскоре двинулись вдоль главной улицы Грайтёрна. Городок никогда не был обаятельным, а за то время, что Прим провела в университете, изменился к худшему. Оба паба, “Колокол” и “Белая лошадь”, стояли заколоченные. Лавка мясника Эйбелмена – неотъемлемая часть ее семейного мира почти два десятилетия – закрылась в этом году, как закрылись и почтовое отделение, и единственный банк на всей главной улице, и некогда процветавшая книжная лавка. Единственное предприятие, возникшее за последние несколько месяцев, – доставка пиццы, и обосновалась она там, где прежде была почта, витрины все еще завешены газетами, к фасаду приколочена временная вывеска. Впрочем, примерно в полутора милях отсюда, на окраине города, недавно возник новый торговый центр, а в нем два супермаркета, оптовый магазин домашней утвари, магазин со сниженными ценами и кофейня – все принадлежат большим британским сетям. Вот сюда-то жители Грайтёрна стекались каждый день, оставляя свои автомобили на бескрайних парковках этого торгового центра и прочесывая магазины в поисках доступных предметов, считая тем не менее пять фунтов малой ценой за чашку кофе, если это позволяло им бесплатно пользоваться вайфаем и укрываться в тепле сколь угодно долго. Тем временем главная улица оставалась безлюдной и заброшенной.

– Ты посмотри, как все изменилось, – сказал Кристофер. – Совсем не так было, когда я приезжал в последний раз. – Он остановился и сосредоточенно нахмурился, пытаясь вспомнить что-то. А затем продекламировал: – “Где вы, луга, цветущий рай? Где игры поселян, весельем оживленных?”¹⁰ – Глянул на Прим, очевидно ожидая, что та узнает цитату. – Ну же, – подбодрил ее он. – У тебя английский в универе был, верно? Должна знать, откуда это.

Она покачала головой.

– “Погибель той стране конечная готова, где злато множится и вянет цвет людей!” Нет? Вообще не откликается?

– Боюсь, нет.

Он вздохнул.

– Видимо, это показывает, до чего я стар. Я как бы по умолчанию считал, что стихотворения вроде “Опустевшей деревни” все еще есть в учебной программе. Оливер Голдсмит – слышала о таком? “Векфильдский священник”¹¹.

Прим не слышала.

– Я из-за вас чувствую себя ужасно невежественной, – сказала она.

– Ах, что ж. – Он улыбнулся. – С тех пор, как я сам был студентом, все изменилось, я отдаю себе в этом отчет. Вы теперь читаете всякую интересную всячину, какую в Кембридже в 1980-е и взглядом-то не удостоили. А все равно – хорошие стихи, если решишь-таки прикоснуться. Не сомневаюсь, у твоего отца экземпляр Голдсмита где-нибудь да завалялся. Они, по сути, о том, как капитализм разрушает общины.

– Отец никогда о нем не заикался, – сказала Прим. – Но отец вообще о книгах говорит мало. Как и о политике. Как и… да вообще о чем бы то ни было.

Они шли мимо цирюльни, маникюрной забегаловки и салона красоты, и Кристофер говорил:

– Надо полагать, это для тебя непросто – вернуться к родителям после трех лет в универе?

Прим пожала плечами.

– Сперва ничего было. А теперь начинает понемногу доставать.

– Работа у тебя есть все равно.

– О да, за полночь и на минималке. Делаю что могу, лишь бы машина капитализма тикала исправно.

Кристофер взял сказанное на заметку и задумался о разговоре за вчерашним ужином.

– Ты говорила довольно-таки циничные вещи, – сказал он.

– Да не особо. Просто у моего поколения нет иллюзий насчет положения, в котором нас бросили.

– Понимаю. – Они остановились возле бывшего банка, и Кристофер воззрился на брешь в стене, где прежде был банкомат. – Вопиющая стыдобища. Я писал об этом не раз и не два, между прочим.

– Ах да, – сказала Прим, когда они продолжили прогулку, – кажется, я парочку ваших постов читала.

– О! – отозвался Кристофер, не утруждаясь скрывать ни удивление, ни удовольствие. – Ты заходила в блог?

Досадуя на себя за то, что проговорилась, Прим сказала:

– Раз-другой.

На том и умолкла – пока. Возможно, получилось бы бестактно, скажи она ему, что написанное им, очевидно, продиктовано благими намерениями, однако нечто снисходительное сквозило в том, что человек, которому за шестьдесят, бравирует своим сочувствием к тяжкой доле молодежи, начинающей свой путь в большом мире. А затем она поспешно перескочила к его более недавним постам.

– Я видела, вы писали о конференции, которая на следующей неделе.

– А, да. “ИстКон”. Ну и странное же ожидается сборище.

– Собираетесь участвовать?

– Собираюсь. Обрадуются мне не больше, чем обострению триппера, конечно, однако мероприятие публичное. Я зарегистрировался и заплатил, как и все остальные. А потому возбранить мне участие у них не получится.

– Кто эти люди? – поинтересовалась Прим.

– Ну, смешанная компашка. Некоторые – относительно безобидные психи. Кто-то совершенно откровенный расист и садист. Лично мне меньше всех нравятся Роджер Вэгстафф и его последователи. Ты слышала, мы вчера вечером о нем говорили – мы с твоей матерью и с ним учились на одном курсе в Кембридже. Послушник Эмерика Куттса. Я уже какое-то время слежу за его траекторией. – Несмотря на то что вся главная улица была более или менее в их полном распоряжении, Кристофер заговорил тише: – Эти в самом деле опасны. И речь не только о том, что они вполне себе фанатики в политическом смысле и за последние несколько лет стали мейнстримом. Одно это уже тревожно. Я имею в виду то, что они… – Кристофер понизил громкость еще больше: – Они опасны буквально.

Прим не вполне понимала, к чему он клонит. Ей почему-то навязчиво захотелось хихикнуть, что она и сделала – к своему величайшему удивлению.

– В смысле?..

Он кивнул.

– Да, мне поступило немало угроз. А пару месяцев назад меня чуть не переехали на улице. Мотоцикл.

– Ужас какой, – проговорила Прим. Но удержаться не смогла: – Хотя, может, это неудачное совпадение…

Кристофер покачал головой.

– Не думаю. То, что они собираются сделать с НСЗ¹², они планировали много лет. И есть заинтересованность у очень крупных американских коммерческих структур – они выжидают, чтобы это провернуть. На кону большие деньги. Громадные деньги.

– Но все-таки убийство? – все еще недоверчиво проговорила Прим. – Не слишком ли это… преувеличенно?

Кристофер сперва помолчал. Остановился перед какой-то лавкой. Встал спиной к витрине, прищурился на свет и, казалось, настороженно вглядывается вдаль, словно высматривая там потенциальных убийц. Прим вновь вспомнила, как описал его отец – “своего рода фантазер”.

Но сказал он через несколько мгновений вот что:

– Убийство… – а затем, помолчав для пущего эффекта, – глубоко укоренено в британском образе жизни.

С этими словами он обернулся и показал на содержимое витрины. Они стояли перед благотворительной лавкой – еще одним местом из тех, что вроде бы до сих пор процветали на главной улице Грайтёрна. Среди настольных игр, DVD, безвкусных побрякушек и обшарпанной кухонной утвари кто-то обустроил книжную выкладку. Примерно с десяток книг, все в мягких обложках, все со слегка замятыми уголками, явно читанные, – и все примечательно связанные единой темой. По подсказке Кристофера Прим всмотрелась в названия: “Отравления в доме пастора”, “Убийства на сельском выпасе”, “Смерть у восемнадцатой лунки”, “Убийство в клубе боулинга”, “Варенец-убивец” (последняя, как сообщала ее обложка, была “седьмой книгой в Девонширской детективной серии” и “уютным детективом для долгих зимних вечеров”).

– Понимаю, о чем вы, – промолвила она, зачарованная этой книжной подборкой.

– Странно, согласись? – сказал Кристофер. – Феномен “уютного убийства”. Не думаю, что есть в мире другая такая страна, где предмет лютого изуверства можно взять и переименовать в “уютный”. Это очень по-британски, неким неопределимым манером.

– А народ это читает? – спросила Прим, приглядываясь к книгам попристальнее.

– Могу себе такое вообразить. Рынок ими прямо-таки завален.

У Прим промелькнула мысль. Уж такую-то книжку она б наверняка смогла написать? Если пока не вполне готова (а у нее было чувство, что не вполне она готова) оголять душу на печатной странице – писать нечто серьезное, нечто такое, что по-настоящему отражало бы ее взгляды на жизнь, – что мешает ей выдать что-то подобное и сшибить быстрых денег? Всяко лучше, чем весь день лепить суси, да и насколько это вообще трудно? Взять идиллические провинциальные декорации, “квинтэссенцию английскости”, что бы это ни значило, набросать персонажей – каких-нибудь священников, помещиков, рассиживающих в пабах, да заядлых крикетистов, – придумать какой-никакой сценарий убийства. Положено там, наверное, быть и сыщику, человеку чудаковатому и необычному – возможно, с деревянной ногой или с диковинным хобби вроде коллекционирования бабочек или езды на “пенни-фартинге”¹³. Все равно что студенческое сочинение: проследить за тем, чтобы все выстроилось хорошенько и следовало определенной формуле, и получится приличный 2:1¹⁴. Оно же того стоит, верно?

– Что ж, – сказала она, когда они двинулись дальше. – Судя по тем книжкам, у вас все будет хорошо, главное – не приближайтесь к пасторским домам, садоводческим супермаркетам и “Старым английским чайным”.

– Ты вот так запросто говоришь, – произнес Кристофер, – а я подозреваю, что декорации для этой конференции будут в точности такими, в каких могло бы произойти подобное убийство.

Позднее тем же вечером Прим застала мать коленопреклоненной в кладовке, но в данном случае – не за молитвой: Джоанна перекладывала белье из стиральной машины в сушилку.

– Где все? – спросила Прим.

– Твой отец ушел в супермаркет. Крис – в Хитроу, встречает дочь.

– Кого встречает?

Джоанна встала, в руке непарный носок.

– Мы тебе разве не сказали? Рашида ее зовут. Приезжает на пару дней. – И далее, заметив, что дочь вроде бы расстроена этой новостью, добавила: – Я думала, ты обрадуешься.

– С чего это мне радоваться?

– Не знаю… она твоего возраста, мы думали, вы поладите.

– Мам, – сказала Прим, – когда мне было лет семь, знакомить меня с другой семилеткой на какой-нибудь тусовке и представлять меня ей текстом “Вы обалденно подружитесь – вам обеим по семь” было уместно. А вот когда человеку слегка за двадцать – уже не очень. Людям нужно чуточку больше общего.

– Она ему не настоящая дочь, она приемная, – сказала Джоанна, словно это что-то меняло. – Своих они с Элспет завести не смогли. – И следом, что не менее странно, добавила: – Она из Эфиопии, – так, будто это уникальное торговое предложение.

Впрочем, подразумевавшееся допущение Прим поняла более чем отчетливо: уж это-то, считала ее мать, для человека ее поколения с этим их пылким стремлением к мультикультурализму точно должно все решить. Но, вместо того чтобы клюнуть на эту наживку, Прим просто сказала:

– Ну, могла бы предупредить меня пораньше.

Мать, выходя из терпения, отозвалась:

– Не понимаю я тебя. Вечно жалуешься, до чего тебе одиноко тут, у нас с отцом.

– Да, но мне нравится одиночество. Для меня социализация – стресс. Ты в самом деле до сих пор этого не заметила?

Она убрела в гостиную в скверном настроении и провела несколько минут со своим телефоном, играя в карточную игру под названием “Пирамида”, пока ее не отвлек шум Кристоферова автомобиля, с гравийным хрустом подкатившего по дорожке к дому. Прим убралась в эркер и наблюдала, как с пассажирского сиденья выбралась высокая изящная женщина ее возраста, но с совершенно другими повадками, куда более невозмутимая и уверенная, и извлекла из багажника малиновую сумку. Она слышала, как женщина громко жалуется на что-то своему отцу, входя в незапертую парадную дверь, а затем с некоторой тревогой осознала, что голоса надвигаются все ближе. Через несколько секунд отец с дочерью вошли в гостиную, а Рашида при этом продолжала говорить:

– Короче, суть в том, что на кнопку жать не надо, потому что лифты автоматические. Там даже табличка была, и на ней написано, что они автоматические.

Прим с удивлением отметила, что у Рашиды явный американский выговор. Голос у нее был глубокий и музыкальный.

– Верно, верно, – говорил Кристофер. Он, казалось, толком и не слушал. Он смотрел на что-то у себя в телефоне. – Но этот мужик не обратил внимания, ты это хочешь сказать?

– Вообще никакого внимания, – сказала она – и тут заметила Прим у окна. – Привет. – Губы у нее расплылись в уверенной полуулыбке. – Я не видела, что ты там прячешься.

– Ну… Привет. Я Прим, – сказала Прим, выступая вперед и неловко помахивая рукой.

– Я знаю, кто ты, – сказала Рашида, маша в ответ. – А я…

– Я знаю, кто ты, – сказала Прим, теперь уже способная полуулыбнуться в ответ. И затем: – Ты говоришь о том, о чем, как мне кажется, ты говоришь?

– Не знаю… А о чем, тебе кажется, я говорю?

– О лифтах в пятом терминале.

Глаза у Рашиды распахнулись шире, и она улыбнулась, энергично соглашаясь.

– Да, – сказала она с мощным ударением. – Да. Именно.

– Они автоматические, – сказала Прим Кристоферу – тот уже отвлекся от телефона и переводил взгляд с Прим на Рашиду и обратно, пытаясь понять разделяемое ими недовольство. – Кнопки при них есть, но жмешь ты на них или нет, разницы никакой. Однако вечно найдется мужчина… – Она глянула на Рашиду. – Мужик же какой-то был, верно?

– Конечно.

– Вечно какой-нибудь мужик припрется в последнюю минуту.

– Припрется в последнюю минуту и нажмет на кнопку, и двери откроются, и он такой, нахер, весь довольный собой. – Рашида взглянула на Прим. – И с тобой, значит, то же самое было, верно?

– Да вот на днях буквально.

– А со мной вот только что. Мужик-то один и тот же не мог быть, а?

– У меня был высокий блондин в шортах.

– Ой. А у меня мелкий, с темными волосами и в джинсах в обтяжку.

– Мужик другой, манера та же.

– То-то и оно. В смысле, я понимаю, заморачиваться не стоит, это ж совсем мелочь, но бесит страшно, я про это думаю последние полчаса. Эта спесь, это самомнение…

– Мама твоя дома? – вклиниваясь, спросил Кристофер у Прим. – Хотел узнать, какую комнату выделили Раш.

– Ой, не беспокойтесь, – сказала Прим, подхватывая малиновую сумку. – Я знаю, где ты будешь. Давай, пошли со мной.

И они вместе отправились наверх.

Прим не вполне понимала, почему у нее в телефоне включены уведомления о новостях “Би-би-си”. Свои сюжеты они выкидывали в Сеть чересчур часто, а докучливая музычка теленовостей довольно скоро начала сводить с ума. Однако именно благодаря им она узнала, что члены Консервативной партии выбрали Лиз Трасс своим лидером – а тем самым, по определению, выбрали и нового премьер-министра. Объявление сделали примерно в полдень понедельника 5 сентября во время двадцатиминутного перерыва в ее девятичасовом марафоне рубки овощей и шинковки рыбы. Она поделилась этими сведениями с парой своих сослуживцев, но никого из них, судя по всему, толком это не заинтересовало. Для Прим новость ничем не отличалась от дурных новостей, просачивающихся из ее телефона что ни день – мелочи вроде вот этой толкались у нее в уме, все эти сюжеты про Палестину, войну в Украине, недавний потоп в Пакистане, глобальное изменение климата… Все это добавлялось, кирпичик на кирпичик, неуклонно воздвигалась стена отчаяния, застившая, казалось, любые проблески пригодного для жизни будущего.

Уж конечно, с поправкой на все это, перспектива чуть более правого премьер-министра – невелика важность? Может быть. Но то был еще один кирпичик в ту же стену, и он не давал ей покоя вплоть до самого конца долгого и сложного пути домой. Кристофер с дочерью и мать Прим разговаривали в гостиной, но Прим поспешила мимо, не здороваясь, чувствуя странную обиду на присутствие в доме гостей. Наверху она села на кровать, откинулась к стене, ткнула в телефоне во вкладку “Нетфликс” (всегда открытую) и стала смотреть наобум выбранную серию “Друзей”. Выпала третья серия из третьего сезона. Прим как раз добралась до той сцены, где Росс объясняет Чендлеру, как выпростаться из вечерних постельных объятий подруги, и вдруг осознала, что в дверях стоит Рашида. Прим виновато замерла и отложила телефон, словно ее застукали за просмотром порнухи. Но Рашида лишь сказала дружелюбно:

– “Которая с вареньем”, да?

Прим кивнула. Поразительно, до чего некоторые – иногда самые неожиданные некоторые – знают все эти серии наизусть.

– Точно.

– Мало чего помню оттуда, если честно.

– Эта не из лучших. Но Джоуи в ней прямо-таки огонь.

– А. – Рашида уселась на кровать рядом с ней. – Ну, не мне судить.

– Не твой типаж?

Рашида улыбнулась.

– У меня, в общем-то, нет типажа.

Произнеся эту несколько загадочную реплику, Рашида откинулась на постели, опершись на локти. То, с какой уверенностью она заняла эту томную позу в спальне у малознакомого человека, поразило Прим, и она вдруг со всей остротой осознала, до чего близко они сейчас друг от дружки.

– И часто смотришь их? – спросила Рашида. – Насколько крепко подсела?

– Пару серий в день, – сказала Прим. – Бывает, по три-четыре, если у меня какой-нибудь жесткач.

– Ну, не волнуйся. Я не из тех, кто судит. Да и хорошо, что от них иногда приходит что-то приятное – поверх всего ужаса, какой они к нам впускают, а?

– В смысле?

Рашида воздела свой телефон.

– Эти. Великое благо нашего поколения. И величайшее проклятие.

Прим не ответила. Она в самом деле не понимала, что тут сказать.

Рашида взглянула на свой телефон и тихонько произнесла:

– Тебя никогда не тянет просто взять да избавиться от него, а? В смысле, пойти на озеро или на канал или еще куда и просто зашвырнуть в воду? Может, так и стоит сделать. Может, нам стоит сговориться. В смысле, мне иногда муторно думать о том, что я там обнаружу.

Услышав это, Прим почувствовала, как в ней облегчается некое странное бремя. Невесть сколько раз о том же самом думала и она, однако никогда не находила в себе сил сказать это.

– Когда ты это почувствовала? – спросила она.

– Не знаю… Не первый год уже так, мне кажется. – Рашида уставилась в пространство, размышляя. – Одно время все было прям плохо. Мне начало падать в почту, чтоб я прослушала голосовое сообщение, и я слушала, а они… ух какие же они стремные были. Я так и не выяснила, кто это. Наверное, какой-нибудь парень из колледжа.

– А ты на них в итоге не пожаловалась или как-то?

– Может, стоило бы. Но я просто перестала те письма открывать. Да и где-то год уже не было ни одного. Хотя некоторое время, знаешь… у меня все внутри сжималось, когда очередное падало в ящик.

Обе помолчали. Затем Прим сказала:

– У них их нету, конечно.

– У кого?

– У персонажей в “Друзьях”. Я читала в чьей-то статье, почему людям нашего возраста так нравится этот сериал. Ностальгия по временам до нашего рождения.

– У них нету мобильных телефонов?

– Нет смартфонов. Есть только эти штуки, похожие на кирпичи, и антенны из них торчат. По-моему, никто ни одной эсэмэски не отправил. За все десять сезонов.

– Да ладно? Ну, Крис наверняка знает. Могу у него спросить.

– У отца твоего?

– Я не зову его отцом, – сказала Рашида, садясь и выпрямляясь. – Только Крисом. Но да, у него. Он об этом сериале знает все. Неожиданно, да?

– Ага, довольно-таки. С чего вдруг?

Прежде чем ответить, Рашида на миг задумалась.

– Ну, во-первых, у него поразительная память. Очень цепкая. Он, по сути, помнит все, что когда-либо узнал. Но вот насчет “Друзей”… Наверное, это еще с тех пор, как мне было одиннадцать или двенадцать. Родители расстались, и Крис вернулся жить в Британию. Меня отправили сюда к нему на лето, и все было очень неловко. Видимо, с тех пор как он меня последний раз видел, я из ребенка превратилась в подростка, и мы теперь не понимали толком, как друг с другом обращаться. Ну и в итоге почти все время смотрели вместе “Друзей”. И даже теперь, когда едем в машине или еще как-то, а у нас исчерпались темы для разговора – что происходит очень часто, – мы играем в такую игру, соревнуемся, кто лучше помнит тех или иных мелких персонажей, названия серий и всякое такое.

Рашида, похоже, была расположена общаться, а потому Прим решила воспользоваться этим и выяснить о ней побольше.

– А чем ты сейчас тут занимаешься? – спросила она.

– Я на середине магистратуры, – ответила Рашида. – Скоро начнется второй курс.

– В Лондоне?

– Да. Крис решил, что мои горизонты расширятся, если я поживу некоторое время здесь. И это хороший повод слинять от Элспет. Мы только что провели вместе лето, и сложилось оно… не очень. Мы уже много лет толком не ладим. В некотором смысле жаль, что так, потому что она живет вполне себе идиллически, врать не буду. В провинции штата Нью-Йорк.

– Ты там выросла?

– Да. Я там провела почти всю жизнь. А родилась я в месте под названием Мекеле, это на севере Эфиопии, но ничего о той поре не помню. Оба мои родителя погибли, когда эритрейцы их бомбили во время войны. Меня отдали в приют, и Крис с Элспет меня удочерили, когда мне было два. Такое в ту пору делали многие добрые американские либералы.

Прим кивнула, но больше на эту тему вопросов не задавала, опасаясь, что они прозвучат глупо и попросту станут проверкой ее неискушенности. Она решила сместить разговор на почву более удобную.