Читать книгу: «Спаси и сохрани. В объятиях власти», страница 2

Они вышли в коридор, а там – на лестничную клетку и закурили. У Финникова были вьющиеся цыганские волосы без единой седины.

– Как это вам удалась? – поинтересовался Графов.

Тот заулыбался, пропуская кудри сквозь пальцы. Ответил, глядя на густую шевелюру Графова:

– Вам-то жаловаться грешно. У вас волос на три моих головы хватит. Если бы я не знал, сколько вам лет, ни за что не подумал, что вы старше меня. А седина мужчину лишь украшает как признак ума. Я всю жизнь мечтал иметь посеребренные волосы. Хоть подкрашивай, чтобы выглядеть умнее.

Они посмеялись, затем Графов поинтересовался:

– Вы видели человека, которого Федотов предложил на должность экономиста вместо меня?

– Видел, но он отказался. Сейчас ищем другого.

– Почему отказался?

– Из-за жены торгсоветника. Лучше, говорит, на Колыму, чем под ее начало.

– Вместо него есть кто на примете?

– Думаем оформить одного тоже упорно навязанного со стороны.

– Что из себя представляет?

– Тридцать два года. Кандидат экономических наук. Полгода работал у нас в кадрах, вернее стажировался для последующего направления в одну из командировок за границу. В целом парень не плохой. Вы его наверняка встречали, а может, и знаете. Ширинский Борис Сергеевич.

– Не слышал о таком. Как у него с языком?

– Сдал на четверку на наших курсах.

– Молодой, там быстро научится говорить. Я в Финляндии в конце шестидесятых шведский в объеме наших курсов выучил за год. – Графов помолчал, вспоминая, затем спросил. – Так как быть с просьбой Федотова о переносе вылета?

– Я ему сейчас подтвержу телексом, что вы вылетаете в воскресенье своим рейсом, и напомню о встрече вас в аэропорту. Так что спокойно вылетайте, как запланировано. И вот что. Попробуйте быть с ним погибче. Как-никак был замом главы правительства и работал в аппарате президента. Есть, кому на вас пожаловаться. А мы постараемся вас от него ограждать.

Он получил аттестат, загранпаспорта и пошел прощаться с сослуживцами уже окончательно. По дороге он встретил у лестничного пролета курившего своего начальника отдела Мухина. Выслушав о разговоре в кадрах, Мухин поддержал совет быть погибче с торгсоветником.

– Что это значит? – спросил сердито Графов. – Я еду работать, а не зад лизать.

– Зад лизать не надо, а возражать поменьше попробуй. Сказал сделать так, хорошо, мол, сделаю, как скажете. Не так, как ты обычно говоришь, а я думаю, надо так. Это ты мне можешь так сказать, а он, как- никак, государственный человек.

– Глупость я тоже должен делать?

– Сделай по-своему, но так, чтобы не обидеть его.

– А если спросит, почему сделал по-своему?

– Скажи, что не привык делать глупость, – улыбнулся Мухин. – Что ты ко мне пристал? Я откуда знаю?

– Может, отказаться? – вырвалось у Графова.

– Я буду только рад. Мне тебя очень будет не хватать. Сколько бы раз я ни возвращался в отдел перед концом работы и позже, ты всегда один сидел за своим столом. А с другой стороны, я понимаю, что эта командировка перед пенсией тебя поддержит материально. И потом на тебя это не похоже, я имею в виду отказаться. Кому-то другому можно, но не тебе с твоим характером. Что ты, собственно, теряешь? В любое время мы примем тебя с распростертыми объятиями, если, конечно, сохранимся. И все же, на всякий случай, будь с ним погибче.

– Что же ты из Франции уехал раньше несгибаемым, так и не сработавшись с генеральным директором фирмы?

Слегка смутившись, начальник ответил:

– Но он же был совсем придурок.

– А там будут два придурка: торгсоветник и его жена.

Они вместе прошли в отдел. Графов увидел в дальнем углу накрытый стол. Советы и пожелания ему были высказаны вчера, на этот раз в центре внимания оказалась Оля, произведшая на тех, кто ее увидел впервые, восторженное впечатление. Частично причиной этого был он сам, имевший идиотскую привычку называть на работе жену старухой, какой ее и представляли новички в отделе, судя по его возрасту. А увидев ее вчера, они просто онемели от возмущения им.

В начале шестидесятых годов понятие модели женской красоты лишь зарождалось, и шестнадцати – семнадцатилетнюю Олю местные фотографы нередко бесплатно снимали, вероятно, в надежде поместить ее фото в журнале мод. Но либо опыта у них не хватило или Олина красота не дотягивала до эталона, от этих попыток у нее сохранилось лишь несколько потускневших фотографий. Но они не совсем точно передавали ее красоту, которую кто-то назвал пронзительной. Графов, не встречавший такое определение, был с ним полностью согласен. Он женился на подходе двадцати восьми лет, когда его уже считали холостяком. Все его одноклассники и однокурсники уже имели детей, а он все еще искал свой идеал женской красоты, придуманный им еще в школе. Со временем этот идеал видоизменялся от одной увиденной красавицы до другой, но в целом оставался вполне сложившимся. До знакомства с Оленькой, как называл он ее всю жизнь, он лишь однажды после второго курса института встретил на пляже в Сочи юную грузинку, отвечавшую его идеалу, и за которой он пошел бы в огонь и воду, помани она его взглядом огромных темно-карих глаз. Но она была в окружении двух бдительных женщин, скорее всего матерей ее и стоявшего рядом болезненно ревнивого жениха или мужа. Обе женщины не отходили от нее ни на шаг, расположившись по обе стороны. Парень, кстати, совсем не видный и явно ей не пара, почему-то одетый, куда-то уходил, а возвратившись, стоял или прохаживал метрах в двух от загоравшей скорее всего невесты.

Лежа недалеко от них и не спуская с красавицы глаз, Федя отчаянно пытался придумать, как привлечь ее внимание, познакомиться с ней и получить адрес. Писать письма он умел, разбавляя их своими стихами. Один раз он встретил ее беглый взгляд, но не успел среагировать, пораженный темными зрачками на фоне свежей синевы, как у одной из одноклассниц, в которую он был влюблен в пятом классе. И вдруг через минуту она опять взглянула на него, на этот раз внимательно и с явным интересом, он даже успел пригласить ее глазами в море искупаться и начал приподниматься, и тут одна из женщин резко повернулась к нему, пронзила сердитым взглядом и что-то сказала девушке, после чего они стали одеваться и быстро ушли. Парень, возившийся с часами, спросил что-то одну из женщин и понес сумку, видно, так ничего не поняв. Обе женщины по очереди оборачивались на Федю, а красавица не рискнула. За ней он не пошел, поняв, что бесполезно, но ее образ засел в его сердце как эталон его будущей жены. Встречаясь с девушкой даже длительное время, он знал, что не женится на ней, так как она внешне не походила на ту грузинку. И вдруг он увидел на работе у автомата с газированной водой молоденькую девушку и в ту же секунду сказал другу, что на ней бы он женился.

– В чем дело? – ответил друг, – что тебе мешает?

Мешал очень представительный мужик лет сорока в бежевом костюме с модным галстуком, которому она мило улыбаясь.

– Не везет мне, – пожаловался Федя другу, вспомнив грузинку. – Как увижу, на ком женился бы, она либо уже замужем, либо занята.

– Откуда ты взял, что эта занята? Он ей в отцы годится, – возразил неуверенно друг, глядя паре вслед.

Месяца два спустя на вечере, посвященном интернациональной дружбе молодежи, в организации которого член комитета комсомола НИИ Федя принимал активное участие, после торжественной части увидел ее, танцующей с ослепительно красивым латиноамериканцем. На этот раз, наплевав на все, в том числе на красавца, Федя уже не спускал с девушки глаз и на следующий танец первым пригласил ее, опередив двоих и в том числе красавца. Она бросила взгляд на них, словно извиняясь, и улыбнулась ему в знак согласия. От ее очаровательной улыбки он едва не лишился дара речи, но быстро сумел вернуть его, и дальше, как говорится, было делом техники, вернее, его умения заговаривать девушкам зубы, и домой провожал ее он. Она жила в полукилометре от работы. Что он ей говорил, после он не имел представления, но прекрасно запомнил, что упорно уговаривал ее взять брелок с ключом от его квартиры, не догадываясь, что ей было всего лишь шестнадцать лет. Об этом он узнал, заглянув в ее учетную карточку в комитете комсомола. Год и полмесяца ему пришлось ждать свадьбы до ее совершеннолетия.

Самое интересное, Оля нисколько не походила на миниатюрную, с длинной по пояс черной косой, черноглазую грузинку. Ростом она выделяясь среди подруг и на каблуках была чуть выше его, чей рост в то время немного не дотягивал до среднего мужского, а она, соответственно, была заметно выше среднего роста девушек военных и послевоенных лет рождения. И лицом она нисколько не походила на почти детское, почему-то бледное, несмотря на жгучее южное солнце, лицо той южанки, а была круглолицей, с не очень крупными светло – карими глазами, с короткими слегка завивавшимися темно-каштановыми волосами, иными словами, была обычной только что вышедшей из подросткового возраста красивой русской девушкой, каких вокруг Графова было полным – полно. Разве что фигурой, на его взгляд, она слегка отличалась от других стандартных девичьих фигур, либо слегка полноватых, либо худоватых. А у нее она была та, что ему нравилась: заметная грудь, плечи уже попы и тонкая в обхват пальцами рук талия. Но что-то в ней было такое, что заставило его моментально забыть свой идеал и сказать другу то, что он сказал. Потом, будучи ее мужем, он, как должное, воспринимал выделяющие ее среди других женщин взгляды не только мужчин, но и женщин, считая это подтверждением определения пронзительности ее красоты. Частично он приписывал это ее обворожительной улыбке, от которой просто невозможно было отвести глаз.

Еще одну особенность он заметил в ней. Как и многие мужчины, при взгляде или при знакомстве с девушкой, он вольно или невольно представлял ее в постели или, говоря современным языком, оценивал ее сексуальность. Ничего подобного у него не возникло при первом взгляде и при знакомстве с Олей. Она принадлежала к тому типу красавиц, о которых Сергей Есенин писал «Мне бы только смотреть на тебя, видеть глаз светло карий омут». Не удивительно, что поцеловал Графов Олю лишь через три месяца и совсем не как других, а лишь прикоснувшись к ее закрытым губам, и он сразу понял, что целоваться она не умела.

Она сразу захотела ребенка. Жили они в первые годы бедновато, и расцвела она по-настоящему, когда он перешел работать в Министерство внешней торговли и начал ездить в загранкомандировки. Секретарь отдела Ира, много раз разговаривавшая со «старухой», вчера не могла отвести от Оли восхищенного взгляда и прямо-таки зашипела от возмущения на него. Наперебой любезничали с Олей два новых зама начальника главка, намного моложе ее. Сам начальник главка знал ее двадцать лет и на этот раз лишь привычно заметил ей, что она все так же очаровательна. У него самого жена была значительно старше его, и Графов так ни разу ее не увидел, как и другие работники главка. Он с пониманием относился к амурным делам начальника, как и тот к его отказу присоединиться к нему, пояснив разведением рук: «Конечно, при такой жене».

И последними словами при прощании Графова с отделом были: «Большой привет Ольге Павловне. Не обижай и береги ее там».

Встретив его у двери, Оля сообщила, что звонил Козлов и интересовался, когда они вылетают:

– Я сказала, что послезавтра. Что я могла ответить?

– Правильно сделала. Тебе привет от отдела. Еле отпустили.

– Вижу. Удивляюсь, как тебя в метро пропустили.

– А что? Разве я похож на пьяного? Родьку привезли?

– Мультик смотрит в большой комнате.

Графов заулыбался и кинулся к внуку. Видя его, он забывал все на свете. Что его действительно волновало, так это разлука с ним. Дочь ни под каким предлогом не согласилась расстаться с сыном хотя бы на полгода. Но поразил сам Родион.

– А ты бы от своей мамы уехала, если бы была такая маленькая, как я? – спросил он бабушку. – Разве ты бы по ней не скучала?

Оля прижала его к себе и ответила:

– Конечно, скучала бы очень и не уехала бы от своей мамы. Но ведь и мы будем по тебе скучать очень – очень.

– И я буду тоже скучать. Но как ты не понимаешь, она же моя мама. Я приеду, а она будет уже старенькая.

– Я тебя понимаю, мой зайчик. Ты правильно поступаешь, моя рыбка. Только ты нам пиши часто – часто.

– Я уже без ошибок пишу. Я буду писать вам часто – часто.

Труднее всего было прощаться с ним в аэропорту. До этого он держался стойко, словно они уезжали на дачу или в отпуск. И только, когда багаж был сдан, и он увидел, что бабушка целует маму, он забеспокоился, прижался к ней, и в глазах появились слезы.

– Зайчик мой, я должна идти. Давай поцелуемся, – сказала Оля, наклоняясь к внуку.

Он обнял ее за шею и ткнулся губами в ее щеку. Почувствовав его слезы, она прошептала ему в ушко:

– Не надо плакать, птенчик, а то и я заплачу.

Графов подошел к ним и тоже прижался к внуку.

– Родион, – сказал он строго, – ты остаешься здесь вместо нас, понял? Дачу и машину мы оставляем на тебя. Следи за ними, понял?

– Понял, – кивнул Родион. – А как следить?

– Приедешь на дачу, поздороваешься с ней, проверишь все ли в порядке и, что нужно, польешь.

– Как поздороваюсь?

– Так и поздороваешься. Скажи: «Здравствуй, дача».

Родька заулыбался.

– А машине сказать «Здравствуй, машина?

– Ага, ага, – заулыбался Графов.

К ним подошел зять Сергей, сказал:

– Федор Павлович, пора. Опоздаете.

Они оборачивались и отыскивали в толпе провожавших маленькую фигурку внука.

Глава вторая

В аэропорту Сиднея их встретил работник консульства, сказавший, что его попросил об этом Федотов и что за ними приедут через три дня. Он отвез их в гостиницу консульства, а уже через час Графова пригласил к себе в кабинет консул Блинов, довольно любезный человек лет пятидесяти. После недолгого разговора об обстановке в Москве и министерстве, консул основательно стал расспрашивать Графова о работе, странах, где бывал, зачем-то несколько раз переходил на английский язык. Графов, поняв, почему, упорно отвечал по-русски, а потом и сам задал пару вопросов.

Едва он вышел, как Блинов схватил телефонную трубку и слово в слово передал весь разговор Федотову.

– Какое впечатление в целом? – спросил тот, внимательно выслушав.

– Честно? – спросил консул. – Если бы я не знал, что ты торгсоветник, я бы подумал, что он им едет.

Услышав гудки, консул представил физиономию Федотова и, открыв рот, беззвучно засмеялся.

Хорошо, что они взяли с собой доллары, и голодать им не пришлось, тем более что в гостинице была кухня. Погода, как и говорил Козлов, была довольно теплая, безоблачная, около пятнадцати плюсовых градусов, несмотря на зиму, Два дня они много гуляли по городу, в котором Графов был двенадцать лет назад и смутно что-то помнил. Никто ему не звонил, и он тоже. Казалось, о нем забыли. Лишь на четвертый день, вернувшись вечером в гостиницу и поужинав, они услышали стук в дверь. В номер вошли прилично одетый высокий красивый парень, представившийся Володей, и… Козлов, который должен был приехать через шесть дней. Он был все в той же куртке без пуговиц и стоптанных полуботинках. Ольга Павловна попыталась усадить их за стол выпить кофе, но они, сославшись на то, что уже поужинали, быстро ушли, предупредив, что выезжают в Канберру завтра в восемь утра.

После их ухода Оля долго не могла придти в себя.

– Ой, мамочки, – наконец проговорила она. – Когда ты рассказывал о нем, я представляла его некрасивым и неряшливым, но чтобы такое чудище. Кто же за него замуж вышел? Жена у него есть?

– Откуда знаю? Должна быть.

– Сама что ли такая? Что же она за ним не следит? Хотя бы одевала, как человека. Все не так бы бросался в глаза.

– Зато Володя приятный. Красавец парень.

– Мне тоже понравился. Хороший мальчик.

Они приехали чуть позже восьми на солидном малиновом пикапе «Мицубиси». Ожидавшие их на улице Графовы быстро погрузили два своих чемодана и две коробки в объемный багажник рядом с вещами Козлова. По дороге они заехали в несколько мелких продуктовых магазинов и лавок на окраине города с продавцами азиатского вида, что скрасило нудный и долгий выезд из города в разгар часа пик. Ничего особенного по сравнению с канадским Ванкувером пока они не увидели. Такие же низкие дома вдоль дороги, облепленные рекламой. Козлов и Володя купили по несколько коробок фруктов и прочих продуктов. Глядя на них, накупила разных фруктов и Ольга Павловна, обратив внимание на низкие цены в сравнении с ценами в центре города.

– Берите больше, – посоветовал Козлов. – В Канберре все в два раза дороже.

Кое-что они еще добавили не только из фруктов, а из сладостей, не переставая думать, что их там ожидает, судя по всему, мало хорошего. Частично подтверждали это и Козлов с Володей, громко разговаривавшие о своем, не обращая внимания на приезжих, словно не к ним на работу они приехали. Ну и, как говорится, хрен с ними, подумал Графов, а когда Сидней остался далеко позади, и вокруг стал появляться однообразный голый пегий пейзаж, омраченный непонятного серо-бурого цвета тучами, – хорошо, что хоть не было дождя, – стал рассказывать жене о своей поездке из Сиднея в Канберру во время командировки двенадцать лет назад.

– Насколько я помню, Леня Зимин вез меня в Канберру несколько часов, три – четыре, если не больше. Это было в декабре, здесь уже было в разгаре лето, и все по этой дороге цвело и благоухало. А сейчас у них зима, – словно оправдался он перед женой за ненастную погоду, видя, что ей не нравится вид. – Вот-вот должны появиться эвкалипты. А вот и они. Смотри, какие они огромные! Их даже огонь не берет. Помнишь, я тебе рассказывал про пожар, который был здесь накануне моего приезда? Леня Зима рассказывал, что все деревья вдоль этой дороги выгорели, даже дубы, а эвкалипты выстояли. Я сам их видел с обуглившими стволами и уже с маленькими листочками.

В одном месте, где дорога проходила по широкому мосту через глубокий, поросший деревьями и кустарниками овраг, склоны которого переходили в каменистые горы, тоже поросшие деревьями, неожиданно выглянуло солнце, моментально всё преобразив, словно улыбка мрачнее лицо. Оля схватила фотоаппарат и попросила Володю остановить машину.

– Здесь останавливаться нельзя, – бросил он, не сбавляя скорости. – Могу остановиться за мостом, если хотите.

– Ой, что вы, не нужно. Простите, я не знала, что здесь запрещена остановка.

Вскоре опять потемнело небо, и пошел мелкий дождь.

Машина остановилась, Козлов и Володя выскочили одновременно из машины и, перебежав перед ней дорогу, поменялись местами. Графов заключил из этого, что Козлов лучше водит машину. Но таксистом ему работать нельзя, подумал он, не всякий сядет в его машину.

Машина пошла после этого быстрее, несмотря на дождь. Графов взглянул на спидометр, обратив внимание, что скорость перешла стокилометровую отметку.

– Не большая скорость для дождя? – спросил он.

– Для такой машины нет, – ответил весело Козлов. – Но, если боитесь, можно и сбавить. Отвыкли от скорости на наших колымагах?

– Почему отвык? На своей «Волге» я и больше выжимаю, – возразил Графов и почувствовал, как жена сдавила ему руку. – И никакая она не колымага. Надежная машина для наших дорог и сервиса.

– А на других, я имею в виду иностранные марки, вам приходилось ездить?

– Приходилось, но это не отразилось на моей любви к «Волге».

Пальцы жены опять зашевелились в его руке.

– На каких машинах?

– Не помню. Они для меня все одинаковые, а «Волга» одна.

– В каких странах вы ездили на машинах?

– В Финляндии и в Канаде, где я работал в длительных командировках, приходилось водить и во временных поездках в Европу. А в Африке, Южной Америке и тем более в Юго-Восточных странах водить не рисковал, там без местного опыта сразу попал бы в аварию.

Больше Козлов не спрашивал, чем очень обрадовал Олю. Обычно муж не распространялся о своих командировках в другие страны, которых она как-то насчитала около тридцати, А тут зачем-то решил о них рассказать. Графов, конечно, помнил машины, на которых приходилось ездить. Среди них были и очень понравившиеся, например, Додж Кадиллак, Малибу и особенно Мазда, но ему не хотелось давать в обиду свою «Волгу», сколько раз выручавшую его дома в бездорожье.

И вдруг после долгого молчания Козлов запел, сначала совсем тихо, что даже слов не было слышно, затем чуть громче. Голос у него был чистый, ближе к тенору, довольно приятный. Пел он русскую народную песню, которую Графов не слышал целую вечность, про доброго молодца, которому во сне привиделось, что ему отрубили буйную голову, покатившуюся по траве. Песня была тянучая, с завываниями, повторами, и под нее хорошо думалось и дремалось. Оля прижалась к мужу и притихла. А сам он мысленно подпевал и представлял этого красивого, как Володя, молодца на резвящемся коне, и страшного, как Козлов, есаула, вспомнил вдруг свою первую и последнюю езду верхом на лошади в деревне у деда. Ему было лет одиннадцать, а может, и того меньше. В компании с мальчишками он купался до темноты, а потом они побежали на выгон к лошадям. Ему помогли взобраться на одну из них, – он и сейчас помнит ее тугой вздрагивающий живот, – кто-то шлепнул по ней рукой, а может, она сама поскакала вслед за другими лошадьми. Он помнит только, как подпрыгивал на ее широкой спине, чудом удерживаясь, пока не догадался лечь ей на шею, вцепившись в гриву. И тут она поскакала галопом, и его уже не бросало с бока на бок, и он попытался гордо выпрямиться, крепко держась за гриву, как другие, не держась за нее и даже подняв обе руки. Ему удалось лишь приподнять голову, и чувство радости, что он, городской мальчишка, побаивавшийся до сих пор лошадей, скачет наряду со всеми, охватило его, и он закричал от восторга, влившись в крик других. Чтобы убедиться, что он не последний, так как ему страсть как не хотелось быть последним, он обернулся и увидел, что за ним гонится есаул с высоко поднятой шашкой, быстро нагоняя. Есаул был в белой рубашке с галстуком, огромный, лысый, как тыква. «Это я, Графов, – хотелось крикнуть Графову, – я еду к вам работать», – но слова застряли у него в горле. Когда есаул был совсем близко, Графов с ужасом увидел, что в руке у него не шашка, а извивавшаяся змея с длинным жалом. Лучше уж шашка, мелькнуло у него, и в этот момент змея метнулась к нему. Он успел выбросить навстречу ей руку и схватить за голову. Но то ли она была слишком тяжелая и сильная, то ли он потерял равновесие, держась за гриву лошади одной рукой, он не удержался, скатился с лошади на землю и в тот же самый момент почувствовал укус на щеке. Он вскрикнул, увидел лицо жены, отчего ему стало невыносимо хорошо.

– Ой, я тебя не оцарапала? – испугалась она.

– Так это ты? – обрадовался он.

– Перекур! – сказал Козлов, остановив машину. Он и Володя вышли из нее.

– Он так неожиданно свернул с дороги, – сказала Оля, – что твоя голова соскользнула с моего плеча, и я, чтобы поддержать ее, царапнула нечаянно твою щеку ногтем. Не больно?

– Совсем нет. Во сне меня змея укусила.

– Господи, страсть – то какая.

Дождя не было. Светило солнце, чем-то не похожее на наше московское. Козлов и Володя исчезли в кустах.

– Ты не пойдешь? – спросил он, собираясь выйти.

– К ним? – засмеялась она. – Сколько еще ехать?

– Думаю, не меньше часа.

– Потерплю.

– Пора уже перестать стесняться.

– И, правда, что это я?

Он направился к ребятам, она в противоположную сторону.

После перекура без курения они доехали довольно скоро. Пейзаж мало изменился, его украсили горные вершины, кое-где со снегом. Наконец показались среди деревьев первые одноэтажные дома, в основном виллы. Затем появилось несколько высотных зданий.

– Смотрите и запоминайте, – вдруг проговорил Володя. Он опять сидел за рулем. – Это центр, называется Сивик. Больше высотных зданий не увидите. Их в столице не больше десятка.

И действительно, после моста через озеро опять поползли мимо виллы. Во двор одной из них Володя свернул и сказал:

– Приехали.

Выйдя из машины, Графов внимательно осмотрел фасад дома и не вспомнил его. А ведь был когда-то.

Володя провел их в переговорную комнату, а сам пошел докладывать об их прибытии Федотову. Вернулся он минут через двадцать, ожидать они уже привыкли в Сиднее и восприняли это с безразличием. Графов просматривал книги в шкафу, Оля – интерьер переговорной комнаты. Володя молча провел их в обитую по-русски черным дерматином дверь. Навстречу им вышел из-за стола одетый в белую рубашку с галстуком очень представительный высокий широкоплечий мужчина примерно одного с Графовым возраста. У него было довольно приятное крупное лицо, не плохо сохранившиеся темно-русые разбавленные сединой волосы были зачесаны полукругом вверх, виски заметно побелели. Задержав на Оле взгляд и лишь бегло взглянув на Графова, он басовито поприветствовал их и, предложив сесть, сказал:

– Сейчас подойдет народ, и я вас представлю друг другу.

Первым вошел Козлов. Из того, что он уселся, не здороваясь с торгсоветником, Графов заключил, что они уже поговорили. Затем появился полный лет сорока мужчина среднего роста и, ни на кого не глядя, уселся в углу. Графов догадался, что это экономист, на должность которого его начинали оформлять. Вслед за ним влетел Володя, и, едва за ним закрылась дверь, как в ней появилась молодая женщина с миловидным грустным лицом.

Минуты две все сидели молча, мужчины украдкой разглядывали лишь одну Ольгу Павловну, словно Графова и не было. А он смотрел на них, составляя о них представление. В молодости он увлекался литературным творчеством, и на всю жизнь сохранил привычку искать в человеке отличительную изюминку во внешности и в характере. С Козловым ему было все ясно: холуй любого начальства. В его о взгляде на Олю не было ничего мужского, лишь желание узнать о произведенном ею впечатлении на торгсоветника, поэтому он больше наблюдал за ним. Графова это тоже интересовало. Видно, догадываясь об этом, Федотов больше поглядывал на дверь, очевидно, ожидая зама, а на Олю лишь изредка, явно с трудом отрываясь. Зато Володя не скрывал свое любопытство, смешанное с удивлением, которое Графов не мог разгадать. Во взгляде экономиста на Олю явно читалось: «Повезло мужику, мне бы такую».

Наконец, когда Федотов поднялся и направился к двери, она открылась, и в кабинет не вошла, а вплыла еще одна женщина. Она была довольно крупная, упитанная, ярко накрашенная, блондинистые волосы были распушены наверху, белая кофта, явно не была рассчитана, возможно, умышленно, на большую грудь, черные брюки плотно облегали солидный круглый зад. По тому, как мужчины вскочили, Графов сразу догадался, что пришла сама хозяйка. Он попытался мгновенно оценить, соответствует ли она всему тому, что о ней слышал, и не пришел ни к какому выводу.

Хозяйка села рядом с Ольгой Павловной, и, наверное, не одному Графову бросилась в глаза разница между ними, как между аляповатой картиной модерниста и утонченным искусством Микеланджело. Федотов вернулся к столу, опустился в кресло и объявил:

– Разрешите вам представить Графова Федора Павловича и его супругу Ольгу Павловну. Федор Павлович направлен на работу в наш торгдом.

Только сейчас все открыто и с нескрываемым любопытством уставились на Графова: вместо кого? Он тоже встретился взглядом с каждым, обратив внимание, что никто не улыбался, как обычно бывало в таких случаях.

– Двоих вы уже знаете, – продолжал Федотов, обращаясь к Графову. – Козлова Анатолия Григорьевича и Голубева Владимира Алексеевича. В углу сидит старший экономист Громов Вадим Львович. Рядом с ним секретарь Светлана Васильевна Петрова, жена моего зама, который занимается делами. А у двери сидит, – Федотов заулыбался, показывая два золотых зуба по бокам рта, – моя жена Эльвира Николаевна.

Так и думалось, что он добавит «моя цыпочка», или «лапочка» или что-то в этом роде.

Мужчины, как по команде, тоже заулыбались, заворочались в креслах.

– Как долетели? – спросила хозяйка у Ольги Павловны. Голос у нее был высоковат для такого большого тела.

– Хорошо, – коротко ответила Ольга Павловна.

– Вы свою квартиру сдали жильцам или в ней кто-то остался?

Графов был уверен, что жена спросит удивленно: «А причем тут наша квартира?» – но она только внимательно взглянула на хозяйку и ответила:

– В нее переехала дочь с семьей.

– Квартира у вас большая?

– Обычная малогабаритная трехкомнатная.

– А у нас с Владиком двести четыре квадратных метра. Я даже не могу сказать, сколько у нас комнат: пять или шесть. – На ее лице, переливавшемся всеми цветами радуги, было столько превосходства над всеми, что все невольно притихли, потому что никто не мог представить такое количество комнат в квартире. – Это нам Борис Николаевич лично подарил за то, что мы с ним храбро защищали Белый дом от гэкачепистов.

Увидев, что Федотов с укоризной и обожанием глядит на жену, как на расшалившегося ребенка, Графов спросил, свернув трубочкой губы:

– А что, разве был штурм Белого дома? Я в то время работал на Смоленской площади и не помню, чтобы там стреляли.

Наступила мертвая тишина. От возмущения хозяйка приподнялась на стуле, но сдержала себя и не ушла. Сквозь румяна на щеках выступили темные пятна. Потемнели и сузились большие серые глаза, почти слившись с тушью на ресницах и краской на веках. Тишину прервал ее задыхающийся от злости голос:

– Но мы были уверены, что живыми оттуда не выйдем, и приготовились умереть, но не сдаться.

Федотов метнул на Графова злобный взгляд.

Графов ничего больше не сказал.

– На этом, пожалуй, закончим, – сказал Федотов. – А вы, Владимир Алексеевич, отвезите приезжих в гостиницу посольства.

Когда они шли к машине, Оля сердито упрекнула мужа:

– Кто тебя тянул за язык? Что ты этим доказал? Он уже сегодня пошлет в Москву, что ты из себя представляешь.

– Хер с ним, пусть шлет. Но не пошлет, потому что набрехала она, а не я. «Готовилась умереть». А я из себя представляю такого, какой я есть, и это ты знаешь.

Володя что-то долго не появлялся, наверное, получал инструкцию. Отошедшая Оля поделилась:

– Эта Эльвира Николаевна – еще та штучка. Дура, но не простая. Кажется, я ей не понравилась. Она не хорошо на меня смотрела.

– Он тебе как показался?

– Я бы сказала, даже приятный. Прямая ей противоположность.

Дай бог, чтобы это было так, подумал Графов, вспомнив их разговор по телефону и полный злобы взгляд Федотова, и постарался успокоить себя: поживем, увидим.