Читать книгу: «Отбрось всё, что не ты», страница 2

Лёлька и сама страдала от бури эмоций других людей. Стоило оказаться в толпе, как ее оглушали чужие чувства и мысли: «а вдруг я не понравлюсь», «ненавижу свою работу!», «убить его готова», «вот дура, почему я тогда не сказала это?», «всему конец, больше не могу», «как я устала», «ничего не успеваю», «почему у него получилось, а у меня нет?!», «хочу сдохнуть»…

Предпочитала скрываться, правда, дома, в одиночестве, ее подстерегала новая опасность. Лёлька боялась узнать, что останется, если она не будет проживать чувства других людей. Что внутри у нее самой? Казалось, что там пустота, черная дыра, слишком страшно было заглянуть туда…

Осушив бутылку мартини наполовину, девушки переместились в комнату. Лёлька спросила, где все те красивые украшения и одежда? И Станислава достала две коробки с верхнего ящика шкафа. В них были платья с кожаными ремнями, легкие юбки, несколько футболок и кофт. И множество ярких шарфиков.

Затем она принесла небольшую шкатулку, с виду невзрачную, потертую, исписанную рунами. Открыла – и Лёлька ахнула. Внутри оказалось целое богатство! Стася высыпала на кровать десятки разноцветных колец, бус, сережек.

Лёлька попросила, чтобы художница надела что-нибудь из этого. И сама начала примерять переливающиеся колечки.

Настроение улучшалось.

А когда она увидела Стасю в легком платье по колено, с узким коричневым ремешком, темно-синем с белыми стрекозами, сверху – куртка из коричневой кожи с заклепками, а на ногах – высокие ботфорты со шнуровкой, руки увешаны браслетами и кольцами, – она словно перенеслась в прошлое! Именно такой была художница в первую их встречу.

– Слушай, Стася, а пошли тусить! Все равно ведь не уснем! Есть у вас тут какой-нибудь клуб?

– Ну… я слышала, что есть один. Но не староваты ли мы для таких дел?

– Да брось! Посмотри на себя! Тем более, я думаю так: сегодня нам можно все!

– Идет, только ты тоже приоденешься!

Лёлька начала было сопротивляться, но передумала, надо поддержать художницу, а, значит, сегодня они наряжаются и идут гулять!

Подобрали к джинсам кофту с открытой спиной, украсили шею множеством бус. На ноги – ковбойские сапожки. Лёлька даже понравилась себе в зеркале. Но с сомнением проговорила:

– Вот что значит – красивая обертка. Если б не твои наряды…

Стася обняла ее и, улыбаясь, возразила:

– Дурочка! Красота – вовсе не в обертке. Ее можно подчеркнуть, проявить, выделить, но не создать дешевыми фантиками. Внутренняя красота – либо есть, либо нет.

Лёлька, конечно, не поверила, но промолчала. И подруги отправились на поиски приключений, перед этим допив мартини для верности и храбрости.

Стася, к счастью, отлично умела пользоваться навигатором. И довольно быстро отыскала адрес ближайшего ночного клуба – всего полчаса пешком. Хотела вызвать такси, но Лёлька предложила прогуляться.

Ночной город по-своему прекрасен. Девушки шли, взявшись под ручку, вдыхали прохладный осенний воздух. Алкоголь разгорячил головы и зарумянил щеки. На улицах не было ни души. Карамельный свет фонарей освещал дорогу.

Охранник на входе в клуб снисходительно поглядел на них:

– Вы куда, дамочки?

– Решили повеселиться. А что, нельзя?

– Вход только по пригласительным.

– Но послушайте! Я известная художница, здесь недалеко в галерее моя выставка, мы как раз отмечаем ее… успешное открытие. А это – известная журналистка! Она приехала к нам из другого города!

– Ладно, ладно, уговорили. Проходите. Все равно, думаю, надолго вы там не задержитесь, – ухмыльнулся наглый охранник, мазнув оценивающим взглядом.

Искательницы приключений робко зашли в зал. Громко орала музыка, мигали яркие неоновые огни. В центре зала полуголая толпа конвульсивно дергалась под рваные ритмы.

Они приземлились у стойки.

– Вам чего? – спросил бармен.

Девушки переглянулись:

– Апельсиновый сок?

– С водкой?

– А… можно просто сок?

– Может, хоть текилы плеснуть?

– А, может, шампанского? – предложила Стася.

Бармен поставил перед ними два бокала:

– Коктейль «Мимоза» для дам.

Лёлька посмотрела с сомнением, но возражать не стала.

Сделав по глотку, они решили затесаться в толпу и потанцевать. Алкоголь кружил голову, и было все равно, подо что двигаться.

Им хватило сорока минут. После этого, потные и счастливые, они распрощались с барменом, а затем и с охранником, который буркнул напоследок «я же говорил». И отправились обратно к Станиславе.

Ночью Лёльку мучил дурной сон.

Ей казалось, что это она – художница, стоит в галерее и принимает гостей. А те несут и несут цветы и говорят пространные комплименты: «Все прекрасно, душечка, но вот только линии недостаточно четкие, а тут слишком яркие цвета. Но в целом ты молодец»!

Гости все заходят и заходят, и заваливают ее цветами. А глаза их пусты и безжизненны, улыбки застыли в оскале, лица начинают расплываться и превращаться в хищные злые морды.

Они, как зомби, надвигаются на нее, засыпая цветам и комплиментами.

Становится сложно дышать. Она задыхается, хочет вырваться, сделать вдох, но воздух не проникает в легкие. Открывает рот, пытается закричать, но крик застревает в горле.

Как султан в детской сказке про золотую антилопу, она закричала: «довольно!». И цветы превратились в черепки, погребая ее под собой.

А вокруг стояли люди со стеклянными пустыми глазами и оскалами на лицах. И молча смотрели, как она погибает.

«В целом, неплохо, только экспрессии не хватает, душечка».

С трудом вынырнула из черепков, сделала глубокий резкий вдох – и проснулась.

Она сидела на кровати в холодном поту, судорожно хватая ртом такой вкусный свежий холодный воздух.

Все, решила Лёлька, пришло время для тяжелой артиллерии.

Потихоньку соскользнула с кровати. Стася крепко спала, чуть приоткрыв рот и свесив руку.

Вышла в студию, прикрыла за собой дверь. Нашла не без труда сумку. Вытащила телефон. Набрала номер и зашептала:

– Маман, привет! Не разбудила? Извини! Ты сейчас в России? Можешь приехать?

Огорошив маму, женщину непреклонного возраста, великую и прекрасную художницу-авангардистку Элеонору Бенедиктовну Бродскую, просьбой, добавила: «Слушай, надо спасать человека, дело жизни и смерти».

Мама у Алевтины женщина занятая, каждый день расписан по минутам модными тусовками, выставками и приемами. Но с дочерью была рада лишний раз увидеться.

К тому же, она питала слабость к молодым художницам, любила им покровительствовать, давать советы, помогать деньгами и связями. Элен видела в этом свою миссию – увеличивать количество прекрасного в мире. «Кто же, если не я?» – томно вздыхала она.

– Конечно, деточка! Я как раз хотела передать тебе приглашение на закрытую вечеринку по случаю премьеры фильма одного известного режиссера! Запамятовала имя, но это не так важно. Главное, что я там присмотрела для тебя прекрасного кавалера!

– Ой, маман! Опять ты за свое?! – Лёльку передернуло. Она любила мать, но иногда хотела придушить.

– И не надо ойкать! Кто же позаботится о тебе, если не я?! Обо мне в свое время никто не позаботился, еще спасибо скажешь! К тому же, это еще не скоро, успеешь себя в порядок привести, может, на шейпинг походишь, в солярий. Давай, диктуй адрес.

Элен постоянно доставала для дочери билеты на разные интересные, в том числе, закрытые мероприятия, где собирались представители творческих профессий. Но не для того, чтобы способствовать профессиональным успехам дочери, работу Лёльки она больше воспринимала как хобби, а чтобы, во-первых, приобщить дочь к своему миру, и, во-вторых, познакомить ее с каким-нибудь достойным мужчиной.

С мужем Элеонора Бенедиктовна разошлась давно, когда дочери исполнилось два года. С тех пор изредка заводила романы, которые никогда не длились долго. В основном, мужчин она подбирала, как аксессуары. Этот подойдет для поездки в Париж, с этим не стыдно появиться на ковровой дорожке, с этим можно пойти на молодежную тусу, а этот будет удачно подчеркивать новое изумрудное платье на балу.

Ей пришлось нелегко после развода, одной, с маленьким ребенком на руках. Она считала, что виновата сама – неправильно подошла к выбору объекта. И для Лёльки хотела найти достойного жениха: «Я желаю тебе счастья, не хочу, чтобы ты страдала, как я».

Обычно пригласительные сопровождались короткой запиской: «Там будет М., присмотрись, холост, богат, очень перспективный».

Лёлька кривилась, но шла.

Не то, чтобы она не хотела знакомиться с мужчинами. Хотела и верила, что где-то ждет ее прекрасный принц. Вернее, она согласна была и на не особо прекрасного, лишь бы любил, заботился, лишь бы ждал дома.

Но настойчивость маман в этом вопросе слегка раздражала. К тому же, вкусы у них были совершенно разные. Все эти богемные мужчины, изображающие тоску и усталость от жизни, влюбленные в себя, навевали скуку на Лёльку.

Она не представляла, как можно жить с этим каждый день! Тем более, из-за своей способности подстраиваться под настроение собеседника, чувствовать то же, что чувствует он, боялась сама увязнуть в этих ощущениях.

Воображение рисовало картину: сидят два таких уставших от жизни человека с утра пораньше, пьют горький чай, не менее горько вздыхают от мучительности того, что надо прожить еще один горький день… Бррр… Нет, это не для нее!

Лёлька задумалась. Не хотелось в очередной раз идти на поводу у маман. Опять ее будут ставить на стульчик, показывать товар лицом… Противно. Может, ну его?

Нет, Лёлька вспомнила, в каком виде застала Стасю в галерее. Тяжело вздохнула и решилась:

– Ладно. Записывай адрес.

Элеонора Бенедиктовна водила спортивный Порше Кайен томатного цвета и любила погонять, особенно по ночному городу. Так что, Лёлька ожидала ее прибытия не позже обеда.

Легла обратно в кровать, но ей не спалось. Задремать удалось только под утро.

Проснулась от грохота. Резко села в кровати, не сразу сообразив, где находится. Потом память окатила прохладной волной.

Увидела Стасю в пижаме с медвежатами, с виноватым видом поднимающую только что поверженный стул. Та робко улыбнулась:

– Прости, я хотела потихоньку выбраться и заказать нам завтрак. И сварить кофе, безумно хочется кофе! Ты сама-то как после вчерашнего?

– Полностью одобряю и поддерживаю! Кофе! Кофе и красота спасут мир! Но какая же красота без кофе?!

И они направились на кухню. Лёлька принесла из студии пледы. На ночь они оставили окна открытыми, и сейчас квартиру заполнял по-осеннему прохладный, густой, пряный воздух.

Станислава поставила турку на огонь. Аромат кофе, корицы, гвоздики и мускатного ореха защекотал ноздри. Разлила кофе по маленьким чашечкам, поставила на стол. И подруги, закутавшись в пледы, приступили к священнодействию – приветствию нового дня.

Заказали завтрак – вафли с бананом и шоколадом из соседнего кафе. Они уже выпили по две чашки кофе и перемазали руки и лица шоколадом, как вдруг у Лёльки зазвонил телефон:

– Деточка, кажется, я на месте, улица Пушкина, скоро буду.

Еще и одиннадцати нет. Во маман гоняет!

Теперь наступал неловкий момент: как объяснить Стасе, что сейчас к ним придет совершенно незнакомая женщина.

От раздумий Лёльку пробудил звонок в дверь. Что ж, пусть все само решится. Станислава, отставив чашку и удивленно бормоча «странно, кто это может быть?», побрела к двери.

Реакция художницы оказалась неожиданной.

Она на шаг отступила от двери, положив руки на сердце и широко раскрыв глаза, как будто призрака увидела.

Лёлька насторожилась, выглянула из-за плеча, – нет, все нормально, это всего лишь маман, в легком пальто с короткими рукавами нежно-розового цвета, замшевых голубых сапожках, высоких кожаных бежевых перчатках, на шее – яркий платок, на голове шляпка, на носу очки от Шанель в красной оправе.

Не то, чтобы у нее, действительно, было плохое зрение, но ей нравилась такая шикарная деталь в образе. «Стиль создается деталями», – говаривала она.

Увидев дочь, дама решительно шагнула вперед:

– Так, ну и где тут у нас юное дарование? Должно быть, это ты, милочка? Бонжур, дитя мое!

– Вы… Вы же… Это она… Сама Элен Бродская? Моя любимая художница! Но… как? Я что, сошла с ума и у меня галлюцинации?

– Уж как-как, а галлюцинацией меня еще никто не называл! – рассмеялась Элен.

Элеонора Бенедиктовна, художница-авангардистка, работала, в основном, в технике абстрактный экспрессионизм, обожала большие полотна, на которые наносила яркие краски разными предметами, в том числе, и собственным телом. Не сомневалась в своей гениальности и неповторимости и сумела в этом убедить почитателей.

– Э… Стася… Это моя мама…

– Мама?!

– Ага… Я позвала ее посмотреть на твои картины. Как я понимаю, ты о ней наслышана. Тогда ты, наверное, знаешь, что она помогает молодым художницам… – забормотала Лёлька.

Но молодая художница вряд ли ее слышала. Она с восторгом, удивлением и недоверием смотрела на саму Элен!

Элеонора же поздоровалась с девушками на французский манер, слегка прикоснувшись к их щекам, левой, правой и снова левой, а Лёльку еще обняла и погладила по макушке. А затем решительно приступила к делу.

Подошла к картинам и начала их рассматривать.

– А вот это неплохо, очень неплохо! Лёлечка, подойди, подержи, я не могу понять, что за грязь тут.

– А это, маман, чужое мнение!

– Ах, вот оно что!

Какое-то время Элен вчитывалась в надписи, а потом снова рассматривала картины, держа их на вытянутых руках, отходя на расстояние и наклоняя голову в разные стороны, бормоча себе под нос что-то неразборчивое, с обрывками иностранных слов.

Потом решительно направилась к Станиславе, которая все еще благоговейно взирала на своего кумира, не веря глазам.

– Шарман, расслабься, присядь. Давай поболтаем, как коллега с коллегой, – она пресекла робкие возражения, отвела девушку на кухню, усадила на стул, сама села напротив.

– Лёлечка, завари мне, пожалуйста, чаю. А теперь скажи, милый ребенок, с чего ты взяла, что они лучше знают тебя? С какой стати ты им поверила?

– Но… при чем тут я? Надо же, чтобы картины нравились общественности…

– Почему ты так решила? Думаешь, мои работы нравятся всей общественности?

– Ну… – Стася замялась, а Лёлька вспомнила критические статьи по поводу работ Элен Бродской. Завистников и критиканов хватало.

– Конечно, я нравлюсь далеко не всем, и мои работы не всем заходят. Но ты должна понять, что это нормально! Слышишь? В своих работах я выражаю себя, свой мир, свою жизнь. Да, там узнаваемые сюжеты, но они пропущены через мое восприятие и слегка размыты, чтобы дать волю воображению людей. Вот на одной из картин у тебя написано «замысел автора не ясен», – но в этом и смысл! Скажи, тебе интересно читать детектив, где с первой же страницы понятно, кто убийца? Или когда автор дает ответы на все вопросы, разжевывает за читателя информацию и кладет ему в рот? Нет смысла рисовать очевидное, то, что все знают, это неинтересно! Надо рисовать то, что знаешь ты. Потому что это – уникально, неповторимо, и этого ни у кого нет. И еще оставлять людям возможность увидеть свое через тебя. Возможность задуматься и найти свои ответы.

Еще вчера Стася рассказывала, что именно так чувствовала искусство, именно это пыталась передать на холсте. Элен спросила:

– Все, что они говорят обо мне, моих картинах, о тебе, да и вообще о ком бы то ни было, – как думаешь, о ком они говорят в действительности?

Стася робко высказала догадку:

– О себе?

– Ну конечно! Все люди говорят о себе! По сути, больше им никто неинтересен. Да и что они могут знать? С чего ты взяла, что они лучше тебя знают о четкости линий, яркости красок… Более того, вот сказала некая дама, что четкости линий не хватает. А ты поинтересуйся на досуге ее жизнью. Уверена, обнаружишь, что ей самой не хватает четкости линий, все зыбко и размыто. Твои картины просто напомнили об этом и открыли смутное желание расставить все по местам, навести порядок в жизни. Понимаешь? И это прекрасно! Несоответствие желаемого с действительным, ощущение похожести с ее собственной жизнью порождает неудовлетворенность, которую она и высказывает тебе. Истинные ценители и думающие люди через искусство познают себя, себе задают эти вопросы. Ну а некоторым слишком страшно посмотреть на собственную жизнь и признаться в том, что она не удалась, поэтому они идут критиковать других. Так им спокойнее живется. Но это никакого отношения не имеет к тебе! Ферштейн, майне либе?

Станислава увлеченно кивала, в глазах появился блеск понимания.

Лёлька утонула в ее ощущениях, какое-то новое чувство захлестнуло ее, бежало по венам, вырывалось наружу, заполняло комнату, студию, дом, улицу, весь мир вокруг. Это было разрешение быть собой в своем творчестве. Разрешение жить. Лёльке хотелось плакать, танцевать, кричать, смеяться, как будто вдруг слетели внутренние оковы.

– Ответь мне, только честно: для чего ты рисуешь, зачем тебе это?

– В этом… в этом я живу, в этом я настоящая. В этом моя связь с миром, моя дань миру и мое благословение. Без этого меня нет.

– Тогда, деточка, ты просто не имеешь права, ни перед собой, ни перед миром выпускать кисть из рук. Как бы тебе ни было плохо, ты выбрала свой путь. Ты выбрала его еще до своего рождения. Я думаю, ты чувствуешь это. Поэтому – рисуй!

Она встала, взяла девушку двумя руками за голову, поцеловала в лоб.

Лёлька смахнула слезу. Она в очередной раз восхищалась, как ловко и изящно маман выражалась, как ухватывала самую суть. Порой не замечала элементарных бытовых вещей и жутко раздражала, но в глобальных вопросах смыслила куда больше современных философов. Эх, никогда ей не стать такой.

– Спасибо! – прошептала она.

Элеонора Бенедиктовна обняла дочь:

– Тебе спасибо! Это настоящий талант, девочка далеко пойдет. Ты ей потом оставь мои контакты, когда она успокоится и придет в себя. Пусть заскочит ко мне в мастерскую. Дам ей пару уроков. Нет, не рисования, тут как раз и мне есть, чему у нее поучиться. А как относиться к почтеннейшей публике и ее ценнейшему мнению обо всем на свете.

Сунув в руки ошалевшей Станиславе чашку с чаем, к которой так и не притронулась Элен, Лёлька проводила родительницу.

Напоследок та еще раз осмотрела работы художницы, то одобрительно кивала, то сокрушенно качала головой, глядя на неаккуратные черные кляксы.

Затем повернулась к Лёльке, вытащила из сумочки крокодиловой кожи большой конверт и вручила дочери. Не слушая возражений, заговорила:

– Вот, деточка, ознакомься, там же и досье на объект, зовут Павел, актер, молодое дарование, далеко пойдет. И отец его приятнейший джентльмен, – по загадочному тону Лёлька поняла, что это ее очередная пассия. – Обязательно надень что-нибудь приличное на вечеринку. А не эти вот… джинсы, свитера непонятные. Не подведи меня!

Лёлька фыркнула, но после того, что маман сделала для Стаси, воевать не хотелось. Поэтому она лишь чмокнула мать в щечку.

Элеонора Бенедиктовна села в машину и умчалась по своим многочисленным делам, оставив после себя шлейф дорогих духов, надежды и странных предчувствий.

Лёлька же вернулась на кухню, у нее появилась идея.

– Знаешь что? Собирай-ка в сумку краски и кисти и пошли прогуляемся в галерею.

– А зачем? Она ведь еще закрыта для посещений, открывается только в шесть.

– Вот и отлично! Как раз успеем.

– Что успеем?

– Увидишь! Давай, давай, пошли, умываться, одеваться, собираться…

Она взяла Стасю за плечи и подтолкнула в сторону комнаты. А сама отправилась собирать краски и кое-что еще для воплощения задуманного.

Через час девушки были свежи и прекрасны, нарядно одеты и готовы прогнуть этот изменчивый мир под себя, как поется в известной песне.

Бодро дошагали до галереи, шурша листьями и улыбаясь друг другу и своим мыслям.

Лёлька потребовала два рабочих халата, расставила банки с красками, открыла, взяла кисточку и, затаив дыхание, – не знала, как художница отреагирует на такое святотатство – подошла к картине и сделала несколько мазков.

Испуганно обернулась.

На лице Станиславы сначала отразилось удивление. А потом она озорно улыбнулась. Взяла две широкие кисти в руки, окунула в разные банки и смачно брызнула на одну из картин.

Краски стекали, смешивались, образуя странные узоры.

А Стася вдруг звонко рассмеялась. Лёлька подхватила ее смех.

Девушки не понимали, что их так развеселило, но не могли остановиться. Они хватали друг друга руками, сгибались пополам и смеялись, смеялись до слез!

А потом увлеченно размахивали кистями, бегая, как ненормальные, по всей студии. Руки и халаты перепачкались. На всех картинах было буйство ярких красок, выходящее за пределы холста, капли попали на стены и пол.

Ближе к шести девушки навели какое-то подобие порядка. Наскоро отмыли руки, переоделись в нарядную одежду.

Тогда Лёлька достала из сумки припасенный сюрприз. Картину. Поверх ярких красок чернели кляксы с критикой. Девушки переглянулись. А затем повесили картину в центре экспозиции и соорудили табличку, на которой написали: «Чужое мнение».

В начале седьмого пришли первые гости. И остолбенели.

Уж чего-чего, а равнодушия точно не было на их лицах.

Они переходили от картины к картине. Последний шедевр произвел наибольшее впечатление. Одна дама вытащила телефон: «Приезжай, ты должен это увидеть, захвати фото и видео аппаратуру. И Марата позови».

К семи часам зал был полон. Лёлька посмотрела на художницу. Та, раскрасневшаяся и растерянная, стояла около столика с закусками, смущенно выслушивала комплименты.

На руках позвякивали браслеты, в ушах были длинные сережки. На шее – несколько разноцветных бус.

Лёлька подумала: «Как же она прекрасна! Хотелось бы и мне хоть чуть-чуть быть похожей на нее! Хоть чуточку быть такой же талантливой и необычной».

Она поймала свое отражение в оконном стекле и смиренно вздохнула. Видно, судьба ее такая – быть посредственностью, серой мышкой, обычной девочкой на побегушках в общей массе ничем непримечательных людей, с неидеальной фигурой и неказистой внешностью.

Она вынула из сумки фотоаппарат. Теперь можно приступать к работе. Засняла ценителей искусства, некоторые картины и, конечно, саму виновницу торжества, сияющую, еще до конца не осознавшую, что произошло.

До самого закрытия выставки Лёлька помогала художнице угощать посетителей, встречать и провожать именитых гостей.

Под конец прибыли репортеры новостных каналов и изданий. Лёлька познакомилась с коллегами, вдруг пригодится.

Когда стемнело, шампанское было выпито, канапе съедены, а галерея опустела, девушки молча брели по пустынным улицам рука об руку.

Моросил легкий дождик. Стася подняла голову и ловила капли ртом, будто вновь ощутила вкус жизни.

Дома они выпили душистого травяного чая и поужинали спелой дыней с сыром. Устав от переживаний, девушки клевали носами, глаза слипались. Они быстро облачились в пижамы и отправились спать.

Лёльке в пять утра надо было выдвигаться на поезд.

Когда сработал будильник, Стаси в кровати не оказалось. Лёлька услышала приглушенную музыку. Тихонько пробралась в студию и увидела художницу за работой.

На мольберте перед ней располагался большой холст. Вокруг – банки с красками, листы, на которых она смешивала цвета, посудины с грязной водой, груды кисточек разных форм и размеров.

Стася, в пижаме, уже изрядно покрытой разноцветными пятнами, перелетала от одной банки к другой, брала то одну, то другую кисть и наносила широкие смелые мазки на холст. Это было похоже на прекрасный танец.

Лёлька решила не мешать процессу. Приняла душ, перекусила остатками дыни. И тихонько, на цыпочках, прокралась мимо увлеченной художницы, у которой теперь краска была даже на носу.

Оставила новой подруге записку с номером телефона. Лёлька была уверена, что это не последняя встреча. И чувствовала, что все было не зря. Даже конверт от маман, с трудом поместившийся в сумку, не портил настроения.

Улыбаясь, она шагала она по улицам просыпающегося города. Сначала дорогу освещали фонари, и их желтовато-оранжевый свет смешивался с молочным светом нового дня. Потом фонари погасли.

А когда она подходила к вокзалу, показались первые лучи солнца.

Купила билет у сонной кассирши. Через двадцать минут колеса поезда мерно отстукивали пробегавшие мимо километры.

Лёлька достала блокнот. Никанор Иванович ждет от нее материалы сегодня. Взяла карандаш и начала писать, сначала медленно и неуверенно, потом все быстрее.

«Посетители молча разглядывали картины талантливой художницы Станиславы Мореходовой. Что-то смутно знакомое виделось им в мазках краски, постоянно ускользало и манило за собой. И они часами не могли оторваться от созерцания, потому что, быть может, впервые за свою долгую жизнь, встретились с главным человеком своей жизни, – с собой».

Лёлька подозревала, что практичный редактор вырежет лирические измышления, но очень уж хотелось выразить чувства, теснившиеся в душе.

Закрыла блокнот, убрала в сумку. Удовлетворенно вздохнула и прислонилась виском к окну.

Да, быть может, она не все сделала правильно. Но кто определяет это правильно? Она не училась писать статьи, зато у нее есть свои мысли. И она хочет ими делиться.

Было спокойно и хорошо, как каждый раз после очередного выполненного задания. И где-то в глубине души зарождалось предвкушение нового приключения.

Вышла из вагона, вызывала такси. Подумала: «Вот было бы здорово, если бы дома меня кто-то ждал!».

Потом вспомнила масляные глазки работодателя, внезапно воспылавшего нежными чувствами после одного из таких посылов во вселенную, поморщилась и быстренько прогнала ненужные мысли.

Доехала быстро, вышла из машины и увидела в окнах свет – дома ее, действительно, кто-то ждал.

Сердце замерло в недобрых предчувствиях. Быстро взлетела на свой этаж, открыла дверь…

И сразу расслабилась. Услышала знакомый смех – подруги Олеся и Флёр решили встретить ее из командировки.

У ног уже терся верный друг Василий.

Потрепав его по загривку, Лёлька улыбнулась, стянула кроссовки и поспешила в тепло и свет своей маленькой кухни.