Читать книгу: «Вызов», страница 3

– И что мне теперь с тобой делать? – выдохнул капитан после гневной тирады. – Как ты собираешься загладить свою вину?

– Отправлюсь в карцер. – Голос Роваджи звучал монотонно. – Буду молить Колласа простить меня за то, что вообще родился, и обещать впредь не позорить его светлое имя.

В этих словах не было даже тени раскаяния – только измождённая язвительность. Дерзость не всегда шипела в нём гадюкой – порой она дышала хладом, просачиваясь сквозь трещины давно истерзанного терпения.

– Это не обычная драка, Роваджи. – Капитан скрестил руки на груди. – Коллас наделил тебя острым умом, и мне категорически не нравится, как ты его используешь.

Он резко ткнул указательным пальцем в висок воспитанника, заставив того непроизвольно скривиться. Роваджи ненавидел, когда к нему прикасались. Другие слишком легко нарушали и без того призрачные границы его личного пространства, наглядно демонстрируя его бесправие. Слова могли ранить больнее кулаков, но существовала особая, изощрённая форма насилия – эта снисходительная жестокость, с которой наделённые властью постоянно подчёркивали своё превосходство. После драк Роваджи никогда не чувствовал себя таким униженным, как от «дружеских» подзатыльников и похлопываний по щеке.

– Вчера на занятиях ты устроил очередной балаган, сегодня подбил товарища прыгнуть с крыши. Что вытворишь завтра? – Капитан не убирал пальца от его виска, будто хотел вбить туда здравый смысл. – Это уже третий случай подстрекательства, но впервые всё могло закончиться смертью. Ваши жизни принадлежат не вам: они – собственность Колласа и Алуара! Вы не имеете права ставить их на кон в мальчишеских спорах!

– Моя вина в том, что Верину солнце напекло голову? – не выдержал Роваджи, дрожа от ярости. – Вот Коллас пусть и отвечает!

От хлёсткой пощёчины он едва удержался на ногах, но вместо покорности ощерился, как дикий зверь.

– Капрал! – Голос командира сотряс стены.

Дверь распахнулась, впуская бледного дежурного, который чётко отсалютовал знак верности ало-класси.

– Да, капитан!

– Немедленно препроводить этого паршивца в карцер, а через час – построение на плацу!

– Прикажете ротному высечь его? – с почтительной осторожностью уточнил капрал.

– Нет. Я сам им займусь, – ответил капитан и посмотрел на воспитанника с ожесточением. – У меня остался всего год, чтобы выбить из него дурь и сделать человеком.

Роваджи выдержал его взгляд без тени страха и молча последовал за конвоиром, демонстративно игнорируя горящую щёку. Он шёл, смотря себе под ноги и стараясь не видеть ненавистных зданий и знамён, будто от этого они могли раствориться в небытии вместе с окружающим миром, который с первого дня отвергал его.

Роваджи сам зашёл в карцер, со скрежетом задвинул решётку, растянулся на голых досках нар и уставился в потолок. Стоило вдоволь належаться на спине. Неважно, сколько ударов ему предстоит вынести, боль будет нестерпимой и бесконечно долгой: сначала – во время торжественной порки перед строем, потом – мучительными днями и ночами на животе, когда каждое движение превратится в пытку. Раны затянутся, но ещё долго будут зудеть, а шрамы останутся на всю жизнь.

Через всё это Роваджи уже проходил. В первый раз – в одиннадцать лет – он ещё верил в чудо, ждал, что вот-вот офицер с сияющими солнцами на нашивках выйдет вперёд и отменит жестокий приказ. Но его высекли, показательно и жестоко. Он кричал и изо всех сил старался не плакать, но никакое упрямство не могло вмиг сделать ребёнка взрослым.

Теперь иллюзий не осталось. Сначала разденут до пояса, затем привяжут руки к перекладине, чтобы не мог сойти с места, а после этого исполосуют на глазах у всей роты. Неделя в лазарете, ещё неделя лёгких работ, а дальше – будто ничего и не было: марш-броски, штурмовые полосы, многочасовые построения. Бегай, прыгай, ползай, сражайся, а на уроках – сиди смирно часами. Боль? Терпи и не ной – будь достоин лазурного котана!

Но сегодня, по странной иронии, вместо отчаяния в груди разгорелось лихорадочное возбуждение. Это была надежда – преждевременное, но сладкое ликование. Капитан ошибался: у него не было года. Скоро «халасатец» вернётся домой.

Дрейф

Халасатская наглость могла поспорить с расчётливостью, но против жадности обе были бессильны.

– Три сардины, – протянул перекупщик, мужчина средних лет, будто делал милость.

– Сколько? – переспросил Роваджи. Ему хотелось расхохотаться, но ещё сильнее – заехать дельцу по мерзкой физиономии. – Это же золото!

– Ну да, червонное. И весом ничего так, – согласился перекупщик, приглаживая промасленную бородку. – А камушки фальшивые. Стекляшки, поди.

– Да хрен с камнями! Три сардины за золото? Это грабёж!

Обычно Роваджи вёл себя скромнее и не срывался на людях, но в эту паршивую лавчонку его привела нужда. Он уже второй день ничего не ел, не считая одной перезрелой груши, а тело болело так, что о работе и мечтать не приходилось. Расставаться с кулоном не хотелось, и он в ярости расшиб кулак о стену, осознав, что выбора нет. Нужно было выручить серебра, набить живот и отлежаться на постоялом дворе, а ещё лучше – убраться из Синебара хоть по реке, хоть в дилижансе. Но, Ликий подери, три сардины?!

– Это не грабёж, молодой человек, – спокойно и вкрадчиво произнёс перекупщик. – Грабёж – это то, каким способом ты получил эту вещицу, а я тебе предлагаю честную сделку. Не нравится моя цена – иди в другую лавку. Там, завидев твою разбитую рожу, торговаться не станут – сразу кликнут стражу. Ну так что? Три сардины?

– Катись в пекло! – осклабился Роваджи и вышел, громко захлопнув за собой дверь.

Его дерзкое «проживу сам» обещало продлиться недолго и закончиться через пару дней в помойной канаве. Города он не знал. Ему было четыре, когда они с матерью здесь жили, пока не перебрались в Ангру. Помнил только бесконечные крыши и вечную тесноту: окна в десяти футах друг напротив друга, отчего соседи всегда оказывались ближе, чем хотелось бы. Тогда Роваджи всего этого не понимал. Ему и самому было любопытно таращиться, высматривая, как живут люди, но мать прикрикивала, чтобы закрыл ставни, и плотнее запахивала халат под чьё-нибудь улюлюканье. В те годы они проводили много времени вместе, но стоило сыну подрасти, и его всё чаще выставляли на улицу, где он и провёл беспечное детство. Теперь же только улица у него и осталась.

Кулон в виде ножниц вёл себя тихо. Он больше не вертелся и не дрожал. Если в нём и оставалось волшебство, то не желало развлекать фокусами всяких невежд. Можно быть и приветливее к новому хозяину, а то променяет на горстку монет или, не ровен час, переплавит! Кусок золота сбыть легче, чем эту вычурную безделушку: кому нужны ножницы, которые не режут? Камни же, пусть и фальшивые, всё равно могли сойти за настоящие – блестели-то благородно. «Сам, дурак, поверил!» – со злостью подумал Роваджи.

Нацепив кулон и спрятав его за пазухой, он побрёл вдоль однообразных лавок, обходя глубокие лужи. Сдаваться не стоило. Везёт только тем, кто не опускает рук. Его взгляд искал возможности: широко разинутую сумку с ценностями, зазевавшегося торговца у ящика сочных слив, оброненную в грязь монету. Но наградой стала одна-единственная ржанка на дне деревянной миски у закутанной в выцветшее покрывало старухи – слепой, судя по мутным бельмам. Нет уж, грабить такую было ниже его достоинства!

Раздражённо свернув в проулок, Роваджи начал высматривать место, чтобы забраться на крышу. Хотелось погреться в лучах солнца, пока его не заволокли тучи. В Халасате не бывало безоблачных дней, но несколько часов тепла иногда выдавалось. Не потрескивающие жаровни таверны, но и это сгодится. Главное – дать отдых побитым бокам и немного успокоиться. Холодная голова всегда лучше горячей, если только не болтается в петле.

Время шло, и надо было что-то решать. Ещё один вызов Роваджи бросать не хотел. Не каждый же день дёргать богов, нужно и своей головой думать! Достать денег, поесть, убраться подальше. Придётся воровать. Лучше дождаться темноты и наведаться в чьё-нибудь окно. Жаль, ловкостью он не мог теперь похвастаться.

Убегая от расфуфыренного колдуна, Роваджи был слишком опьянён успехом, чтобы осознавать последствия ночных приключений. Наутро болело всё: тело расцвело огромными синяками, ссадина на губе покрылась грубой коркой, а под глазами темнели круги цвета не самого свежего трупа. Спустя день лучше не стало. С таким лицом вообще не стоило шляться по улицам – того и гляди, арестуют за бродяжничество. Выставят за ворота, ещё и пинка дадут на прощание.

Подтянув колени к груди, Роваджи подпирал дымоход. Стёртые сапоги наконец были ему впору, но он ещё помнил, как они болтались, если не заталкивал тряпки в носки. От кадетских пришлось избавиться: быстро стали малы. Ну и Ликий с ними! Он ненавидел натягивать ботфорты, да и лазать в них было неудобно.

Хотелось подремать, но мысли обступали со всех сторон, настойчиво напоминая о насущном. Они нашёптывали согласиться на три жалкие сардины, попытать счастья у других перекупщиков или обчистить последнего. Но вот пойти поискать работу они не предлагали.

Вряд ли Синебар чем-то отличался от Санси или Ранты. С первых же дней на улице Роваджи оказался в двойной ловушке: слишком рослый, чтобы вызывать жалость, но при этом достаточно жалкий на вид, чтобы никто не доверил ему честного дела. Выбор, совершённый в прошлом, лишил его многих вариантов будущего, но он предпочитал не отравлять голову ненужными сожалениями, а думать о том, как раздобыть хоть какой-то обед.

И всё же сон медленно пополз вместе с солнцем, увлекая Роваджи в обманчивое тепло и кратковременную безмятежность. Немного счастья боги отвели для каждого, пусть оно и таяло при пробуждении.

Треск черепицы под чьим-то весом и лёгкое жжение на груди враз вернули Роваджи к реальности. Он нащупал кулон, сжал его в ладони и ощутил покалывание вместе с неожиданным осознанием: кто-то стоял неподалёку, шагах в двадцати, за дымоходом. Близко.

– Ненавижу кр-р-рыши! – раздался хриплый рык, больше похожий на звериный.

– Не переживай, я котам не скажу, – ехидно отозвался второй голос. Кагмар. Колдун с серебряными ножницами. Это его почувствовал Роваджи вместе с пульсацией кулона.

– Он где-то здесь. На кр-р-рыше. Чую, – сообщил бист. Только существо с волчьей пастью могло произносить согласные с таким рокотом. – Запах свежий.

Роваджи криво усмехнулся, стараясь заглушить подступающую панику. Уж чем-чем, а свежестью он точно не пах – давно пора было помыться, если не ради здоровья, то хотя бы чтобы сбить со следа всяких псин. Прятаться больше не имело смысла: острый звериный нюх не обманешь.

Проклиная коварную Наминэрию, Роваджи резко вскочил на ноги, рванул вниз по скату и перепрыгнул на соседнюю крышу. От колдунов лучше держаться подальше. Вряд ли его разыскивали, чтобы снова угостить ликёром – скорее вздёрнут или четвертуют. А может, рыжий сид пожелает расправиться с ним лично.

– И́мпас! – выкрикнул Кагмар.

Черепица под ногами вздыбилась и разлетелась осколками. Роваджи не глядя перепрыгнул через пролом и помчался ещё стремительнее.

– Стой, мерзавец! Вернись, а не то пожалеешь! – неслось следом.

Но ветер удачно подгонял в спину, а ноги занялись любимым делом. И только грудная клетка отзывалась болью и грозилась сложиться капканом, если её не перестанут проверять на прочность.

Фехтовальщик из него вышел так себе, боец – и подавно, но в беге мало кто мог с ним сравниться. По плацу, через полосы препятствий, по шатким лестницам и узким перекладинам он носился с лихим безрассудством, падал, разбивался, но каждый раз вставал и бежал ещё быстрее. Эти навыки не раз спасали ему жизнь, и сейчас он вновь делал ставку на лёгкие ноги.

Синебар разительно отличался от прочих городов Юга. Здесь словно соревновались в высоте – здания вздымались на пятьдесят-шестьдесят футов, теснясь так плотно, что образовывали сплошную каменную стену, лишь изредка прерываемую узкими арками и проулками. Крыши перетекали одна в другую, становясь причудливыми мостами, вымощенными не булыжником, а черепицей и выцветшими досками. Но в этом таилась опасность: в любой момент можно было провалиться если не целиком, то хотя бы ногой. Роваджи выбирал путь осторожно, ступая лишь там, где предположительно проходили несущие балки. Жителям верхних этажей оставалось только сочувствовать: наверняка они слышали топот, а на их головы с потолка сыпалась пыль.

Казавшийся бескрайним простор для бегства обернулся ловушкой. Куда ни кинься, везде как на ладони. Нужно было только оторваться и юркнуть в какой-нибудь неприметный дворик. Но вокруг – лишь людные улицы, да и толпы́ недостаточно, чтобы в ней раствориться.

Перепрыгивая через очередной переулок, Роваджи переоценил свои силы, едва ухватился за карниз и повис над головами горожан. Раздались возгласы – кто-то ахнул, кто-то закричал. Внизу засуетились стражники. Выругавшись, Роваджи рывком подтянулся. Едва забравшись на крышу, он тут же понёсся дальше. Какая разница, кто за ним гонится – наёмники или стража? Пусть хоть поубивают друг друга из-за добычи! Хотя… Судя по тому, как легко он их обставил своими манёврами, погоня наверняка уже отстала. Или просто махнула на него рукой.

Роваджи обернулся на бегу… и едва не споткнулся от неожиданности: позади, неотступно преследуя его, мчался огромный бист с волчьей мордой, чья белоснежная шерсть уже покрылась серой пылью. Из оскаленной пасти свисал язык, а жёлтые глаза пылали яростью и страхом высоты.

«Ну и упрямая же псина!» – мысленно посетовал Роваджи, резко сворачивая к краю крыши. Там один за другим тянулись балконы, укрытые сетками, по которым вился пышный виноград. Хрупкие на вид прутья с бряцаньем выдерживали худощавое тело, но вот трёхсотфунтовая туша – совсем другое дело. Громкий скрежет, треск ломающихся досок и глухой удар… Роваджи даже не нужно было оглядываться, чтобы понять: преследователь провалился.

Не теряя ни секунды, он изменил направление. Ладони и подошвы сапог заскользили по отвесным стенам узкого переулка – так близко стояли здания. Два этажа вниз – и он ввалился в распахнутое окно, пронёсся через чью-то комнату, оставив за собой грохочущую занавеску из разноцветных бусин, перепрыгнул через низкий стол и гору подушек, взлетел по лестнице и вынырнул в окно прямо на шаткие строительные леса с другой стороны здания. Чем изобретательнее он петлял, тем меньше сил оставалось, но зато крепла уверенность, что сегодняшний день не последний в его жизни.

Роваджи остановился, чтобы перевести дух, облокотившись на перила узкого переходного мостика, соединявшего верхние ярусы пятиэтажных домов. В таких кварталах жили бедняки – семьями и группами, набиваясь по пятеро-семеро в одинаковые комнатушки. Некоторые ютились прямо в коридорах. Чужаки здесь были привычным делом – каждый день появлялись новые лица в поисках ночлега. И всё же белокурая голова неизменно привлекала любопытные взгляды. Дети таращились, не скрывая интереса, взрослые перешёптывались за спиной. Навряд ли в этих трущобах часто видели алорцев – они были редкими гостями в Халасате.

После бега ноги горели от усталости, но расслабляться было рано. Роваджи напряжённо озирался, когда в дальнем конце коридора заметил движение – высокий силуэт грубо расталкивал местных жителей. Даже в полумраке невозможно было не узнать всклокоченную белую шерсть и зловещий оскал.

– Ликий! – выругался Роваджи, срываясь с места.

Видимо, рыжий сид не поскупился на вознаграждение. Сложно сказать, что сильнее его обидело – украденный кулон, отвергнутое предложение или нанесённое оскорбление. Не стоило рассчитывать на снисхождение. Оставалось только бежать, и желательно убраться из города до наступления ночи. Вот только как отправляться в путь с пустыми карманами и без куска хлеба про запас?

Крыша… Доска… Прыжок… Новая крыша. Тело само находило ритм в этом безумном бегстве, хотя каждый поворот требовал молниеносных решений. Мысли ухватились за единственную цель: реку. Только вода могла сбить биста со следа. Всё остальное стало фоном, помехой, лишним шумом.

На очередном вираже кулон внезапно воспылал на груди, будто раскалённый уголь. Роваджи инстинктивно рванул в сторону, предчувствуя ловушку, и на полном ходу врезался в возникшего на пути Кагмара. Тот появился буквально из воздуха и был удивлён столкновению не меньше. Оба тотчас покатились по крутому скату, расшибая локти. Ножницы – изящные, почти фут длиной, с искусной чеканкой на массивных кольцах – выпали из рук халасатца и звякнули о черепицу. Роваджи успел разглядеть их в падении… и тут же ослеп. Тысячи жгучих оранжевых искр закопошились в глазницах. Мир превратился в калейдоскоп боли и вспышек.

– Убью-у-у! – донёсся пронзительный вопль Кагмара. – Бишак, лови его!

Крик словно окатил Роваджи ледяной водой – зрение вернулось в тот же миг. Он всё ещё катился по скату, неумолимо приближаясь к краю. Инстинкт сработал быстрее мысли – резкий толчок, и инерция бросила его в прыжок.

Мощная лапа биста рассекла воздух в дюйме от драного рукава, обдав его дуновением. Роваджи перемахнул через пропасть между домами, осознавая, что летит вниз головой. Сгруппировался, перекатился, ударился плечом – и через мгновение он был уже на ногах. И снова бежал.

«Видел бы это капитан!» – мелькнула ироничная мысль. Увы, о рекомендательном письме в воздушный флот дезертир и не мечтал. Единственное, на что он мог рассчитывать – приказ о повешении.

Черепица под ногами, шаткие мостки, резные балконы, узкие балки, крутые ступени – всё проносилось мимо, смутное и размытое. Сердце стучало, рёбра скулили, лёгкие нещадно сжигали воздух. Кулон на груди то затихал, то снова пульсировал, будто живое существо, рвущееся на волю. Глаза лихорадочно выискивали путь, но улицы Синебара не предлагали спасения. Тогда ноги создавали его сами – отталкиваясь, перепрыгивая, находя опору там, где её быть не могло.

Быстрее. Дальше. Выше.

Больше всего на свете Роваджи жалел, что не умеет летать. Нужно было невозможное – такое препятствие, где преимущество останется только за ним одним, где ни человек, ни бист не смогут состязаться. Силы таяли с каждым шагом. Оставался последний шанс: бросить вызов не преследователям, а самому себе.

Небо было слишком синим, а солнце – слишком ярким, чтобы больше никогда их не видеть. За свою жизнь Роваджи часто падал, но и немыслимое совершал не единожды. Впереди зиял проспект – шире провала между казармами, но заметно у́же пропасти между Алуаром и свободой. Правда, тогда Роваджи был моложе, легче и сильнее. Тогда у него не ныли кости и потроха, а желудок не сводило от голода. Тогда он ещё ничего не знал о настоящей жизни.

Дом кончился, и началась пустота. Подошва правого сапога оттолкнулась от черепицы, колени взлетели почти до груди. Ветер затрепал рукава с одобряющим свистом. Футы сгорали, как подожжённый фитиль. Край заветной крыши нёсся навстречу. Никакие законы природы не были способны препятствовать желанию выжить… правда, не всегда могли его утолить.

Не хватило совсем чуть-чуть, чтобы приземлиться на крепкое здание. Руки потянулись к карнизу, пальцы царапнули голую стену. Тело рухнуло вниз, задевая жёсткие подоконники. За вспышками резкой боли последовал беспощадный удар, и самый солнечный день поглотила кромешная тьма.

***

Чёрная пелена, вязкая и удушающая, обволакивала сознание. Первым пробудилось чувство холода. Влажный и ледяной, он просачивался сквозь одежду, пробирая до костей. Что-то твёрдое упиралось в висок. Боль пульсировала в черепе, разливаясь резкими волнами по всему телу.

Когда тьму наконец пронзил свет, Роваджи пожалел, что очнулся. Из груди вырвался стон, громкий и неожиданный. Запах врывался в ноздри едкой смесью рвоты, запёкшейся крови и чего-то ещё, куда более зловонного. Тошнота сводила желудок, заставляя его судорожно сжиматься.

Роваджи боялся пошевелиться. Внутренний голос подсказывал: дела его плохи. Пальцы, онемевшие и непослушные, нащупали под собой каменный пол, стылый, как сталь на морозе.

Света было мало – лишь жёлтые расплывчатые пятна, пляшущие на стене от одинокой лампы где-то вдалеке. Вокруг – только серый камень под ворохом пыльных теней.

И вдруг послышались звуки, резкие, как удары кнута. Они вонзались в разум, точно ржавые гвозди. Шаги… Звон ключей… Скрежет решётки… Голоса.

– Я разве велел его убивать? – В вопросе звучало раздражение. Роваджи сразу узнал Рамифа и пожалел, что ещё дышит.

– Так ведь живой! Был… Чтоб мне провалиться, я проверял! – оправдывался Кагмар с обидой и возмущением.

– Ещё и живого места на нём не оставили…

– Светочем клянусь, я его и пальцем не тронул! Он сам с крыши прыгнул! Дурной какой-то!

– Дурной, – согласился сид.

– Еле угнались за ним, – продолжил объясняться Кагмар. – Если он без нача́ров так скачет, боюсь представить, что будет…

– Что будет?! – перебил Рамиф, и что-то с лязгом ударило по решётке. – Ты мне почти что труп притащил!

– Так… это… я его поймать успел, – уже с меньшей уверенностью выдал наёмник. – Ну то есть замедлить… Это всё ваш кулон…

– Ну ты, конечно, молодец, но много ли мне теперь радости его избивать?

– Так и дышит же! Вон, гляди.

– Вот как ни увижу тебя – кольцевой, а как ни посмотрю – идиот беспросветный! Исчезни, пока не оказался на его месте!

Судя по торопливым шагам, Кагмар предпочитал пожить подольше и о собственном здравии пёкся сильнее прочего. Сапоги звонко застучали подошвами.

Каждый звук отдавался в голове Роваджи глухим гулом, будто внутри гигантского колокола. Хотелось умереть или снова провалиться в черноту забытья. Даже этот тусклый, рассеянный свет резал глаза, причиняя боль и без того изломанному телу.

Роваджи осторожно пошевелился. Он лежал на спине, но перекошенно, завалившись на левое плечо. Комната медленно вращалась перед глазами, то уплывая в сторону, то возвращаясь обратно, пока наконец не замерла в зыбком равновесии. Морщась, он оторвал щёку от пола и с тихим стоном опустил затылок на камень.

Носок чужого сапога коснулся бока. Это был не удар, а лишь лёгкий тычок – брезгливая попытка привлечь внимание.

Превозмогая агонию в каждом суставе, Роваджи подтянул ноги и, стиснув зубы, приподнялся на локтях. Отползти не удалось: спина упёрлась в стену. Комнатушка оказалась не больше десяти футов в длину и не имела ни окон, ни мебели. Повсюду – жёсткий камень и грязные тени. Оставалось лишь забиться в угол и сожалеть, что не расшибся насмерть. Редкая сука – удача!

– Знаешь, а ты везучий ушлёпок! – подбодрил его Рамиф, глядя сверху вниз и невесело ухмыляясь. Партия выдалась долгой и утомительной, и теперь он наслаждался победой. – Ещё вчера я хотел тебя выпотрошить, но сегодня уже передумал. Так легко ты не отделаешься.

Волшебный кулон висел у него на груди, поблёскивая фальшивыми янтарями – такими же рыжими, как волосы сида и его чудовищные глаза. Как у самого Ликого, не иначе! Шёлк и парча, золотая вышивка и перстни – у таких людей всегда есть время, чтобы отнимать его у других. Почему бы не медлить, великодушно подарив несколько давящих мгновений?

Роваджи запрокинул голову. Сверху над ним нависал низкий потолок, немногим выше человеческого роста. Смотреть было некуда, кроме как на колдуна, потешавшегося над пойманным вором.

– Ничего не хочешь мне сказать? – Жестокая улыбка изуродовала холёное лицо сида.

Возможно, он ждал извинений или хотел, чтобы его умоляли. Быть может, это позабавило бы его или даже удовлетворило. Увы, сегодня его тоже поджидало разочарование. Роваджи не собирался унижаться. Проиграл – значит, проиграл. Любые последствия и удары судьбы он встречал с вызовом и вздёрнутым подбородком.

– Знаешь, нормальный вор стащил бы кошель, – заметил Рамиф, самодовольно скалясь. – Сейчас бы плыл в столицу, загорая на палубе. Но ты не лукавил, что не особо хорош в этом деле. – Он зажал между пальцами кулон и в задумчивости потёр его. – Вор всегда знает, чего хочет. А ты?

Обычно Роваджи хотел есть, спать или сняться с места и пуститься в путь. Сейчас он согласился бы просто ничего не чувствовать и не думать. Но вот чего он точно не хотел, так это отвечать на дурацкие вопросы.

– Янтарь не знает покоя, – продолжил свой неспешный монолог сид. – Ты прогоришь раньше, чем это осознаешь. Да и откуда тебе знать? Кровь истинных сильна, даже малая капля. Скажи спасибо тому, от кого унаследовал дар. Люди не способны вынести этого жара, даже алорцы.

Прежде Роваджи не связывался с душевнобольными и предпочёл помалкивать. Может, выговорившись, колдун остынет и решит избавиться от него на скорую руку?

– Сложно винить тебя в том, что от тебя не зависит. Но ликёр в лицо?! Знаешь, что я делаю даже с теми, кто просто косо на меня посмотрит?

Потянулась тишина, требовавшая ответа.

– Наверное, убиваешь? – предположил Роваджи.

– Я что, по-твоему, сумасшедший?! – возмутился Рамиф и даже отступил на полшага. – Нет, конечно! Но на место я таких выскочек ставлю. А ты даже не выскочка. Выбрось тебя на улицу – подохнешь сам. Твоя жизнь – худшее для тебя наказание.

Ярость поборола усталость и боль. Роваджи далеко не всегда нравилась его жизнь, но другой у него не было. Ошибок он совершил немало, но точно не хотел обратно в Алуар или на порог притона какой-нибудь банды.

– Да пошёл ты! – сорвалось с губ само собой. – Делай, что хочешь, только заткнись.

Обычно за такое давали по роже. В гневе богатые ничем не отличались от бедных и готовы были марать руки, вымещая злость. Но Рамиф и бровью не повёл. От колдуна стоило ожидать чего угодно, но точно не того, что последовало.

– Вставай и иди за мной, – приказал он и вышел, оставив решётчатую дверь распахнутой. – И не отставай. Терпеть не могу, когда меня задерживают!

В смятении Роваджи предпочёл бы, чтобы его побили, чем заставили шевелиться. Но путь на свободу был один, и начинался он точно не на полу глухой темницы.

Опасаясь развалиться на части, он, опираясь на стену, приподнялся и сделал несколько осторожных шагов. Левую ногу пронзила острая боль. Тут же накатило головокружение. Но Роваджи решил: пусть на нём едва ли осталось живое место, для упавшего с большой высоты он сохранился до неприличия целым. И он заковылял, подтаскивая ногу. Бедро кололо судорогой, колено еле сгибалось. Больше по крышам ему не побегать. Лишь горячее упрямство не позволяло рухнуть и наконец издохнуть.

Рамиф не торопился, шёл размеренным шагом и молчал, лишь изредка бросал любопытные взгляды через плечо, всякий раз убеждаясь, что пленник следует за ним. Роваджи то и дело хватался за решётки пустых темниц, а когда они кончилось, стиснул зубы и пошёл без опоры. С каждым футом он убеждался, что эта отсрочка хуже наказания.

Коридор внезапно оборвался – ни дверей, ни арок, будто следующий зал был естественным продолжением тюрьмы. Двое стражников – крепкие лбы с бандитскими рожами – вытянулись по струнке при виде сида. Формой им служили разномастные кожаные доспехи и синие шерстяные плащи, почти как у Кагмара. Это и казалось странным, ведь в Халасате предпочитали совершенно другие красители: красный, жёлтый, оранжевый. Жизнерадостными цветами жители Страны Гроз компенсировали пасмурную погоду.

Рамиф прошёл мимо стражников, даже не взглянув на них. Те озадаченно посмотрели на пленника, еле переставляющего ноги, но вопросов задавать не стали.

Сид направлялся к следующему проходу-провалу. Такие высокие потолки могли быть только в каких-нибудь замках. Стены из гладкого камня казались сплошными, словно то не полированные плиты, а цельная скала, внутри которой высекли залы – один, второй, третий. Коридор, широкая винтовая лестница… Изощрённая пытка даже для здоровых ног.

На новом пролёте начинались длинные окна с прозрачными стёклами толщиной в кулак. За ними кружилась густая метель, швыряя огромные хлопья и пытаясь залепить ими обзор. Роваджи застыл на площадке, не веря своим глазам. Какой в Халасате может быть снег? Он и в Алуаре-то выпадет не раньше, чем через два месяца. И то будет лёгкий мороз со скудным инеем, а не пурга, способная хоронить города.

– Пошевеливайся! – прикрикнул Рамиф.

Злить его хотелось всё меньше. Куда отсюда бежать? И зачем? Чтобы замёрзнуть насмерть и тело никогда не нашли? Не стоило связываться с колдунами!

Стопа, голень, бедро, рёбра, локти, плечи, голова – каждая часть тела ныла и протестовала. Боль заглушала любые другие чувства, но не могла сломить упрямство. Упасть означало сдаться. Только идущий находит выход. А если его нет? Что ж, не попробуешь – не узнаешь. Жаль только, что лестнице не было конца.

Навстречу спустились два алорца – осанистые, беловолосые, в непривычных синих котанах. Поравнявшись, они почтительно склонили головы перед сидом, а потом уставились на сородича в немом недоумении. Роваджи готов был провалиться сквозь землю, но сделал вид, будто не замечает их, и постарался хромать как можно меньше.

Через два пролёта лестница наконец кончилась. Снова коридоры, залы с огромными окнами, за которыми кружился всё тот же снег, а вдалеке белели горные вершины.

– Где это мы? – решился спросить Роваджи.

– На острове Мглад, – непринуждённо ответил Рамиф. – Вряд ли ты о таком слышал.

И правда, не слышал. Уж точно запомнил бы. Погода пугала, но здание изумляло не меньше: ни ставень, ни щеколд, ни даже дверей; если попадался проход, то стена просто прерывалась, будто вырубленной в скале дырой. Вряд ли так экономили на рамах – всё остальное выглядело безупречно. А по масштабам это была даже не крепость, а целый город!

– И как долго я был без сознания? – пробормотал Роваджи.

– Недолго, – хмыкнул Рамиф. – Но сюда ты попал не обычным путём.

«Кто бы сомневался!» Дирижабли сюда вряд ли летали. Наверняка не обошлось без колдовства, как в тот раз с Синебаром. «Вот бы так уметь: щёлкнуть пальцами и очутиться в Небаде… или хотя бы подальше отсюда».

– Что, больше вопросов не будет? – усмехнулся сид, удивлённый внезапной тишиной.

– Надоем – ничего не узнаю.

– Умно, – одобрил Рамиф. – И то, что ты не ноешь, мне тоже нравится.

Роваджи воспринял комплименты с мрачным равнодушием. Портить отношения глупо, но и угождать не в его правилах. Разве эта прогулка что-то меняла? Сид всего лишь демонстрировал своё могущество, чтобы вор прочувствовал собственное ничтожество. Не впечатлило. Красота дворцов – заслуга каменотёсов, а не королей. Остров так остров, пусть хоть вулкан! Где умирать, разницы нет. Здесь хотя бы не дуло – только холодный, затхлый воздух. Отличное место для хранения трупов. А их здесь наверняка немало, если учесть увлечения одного расфуфыренного павлина.