Светить, любить и прощать

АРИНЕ. С БЕСКОНЕЧНОЙ ЛЮБОВЬЮ…

© Текст. И. Мартова. 2019

© Оформление. Ю. Леонов 2019

© Издательство «Художественная литература», 2019

 
Прощаю тех, кто добрые слова
Мне говорил, не веря в них нисколько.
И все-таки, как ни было мне горько,
Доверчивость моя была права…
 

Андрей Дементьев

Вместо предисловия

Он шел мне навстречу. Ссутулившийся, поседевший, погрузневший…. Он ступал медленно, внимательно глядя себе под ноги. Когда-то широкие и мужественные его плечи теперь опустились вниз, стали покатыми и узкими, загоревшее лицо выражало какую-то странную растерянность. Он шел мне навстречу. Руки, покачивающиеся в такт большим, тяжелым шагам, то сжимались, то разжимались, инстинктивно складываясь в потные кулаки. Глаза, окруженные белесыми ресницами, подергивались непрошенной слезой, набегающей то ли от волнения, то ли от накатившегося вдруг напряжения. Он шел мне навстречу. Он. Моя несбывшаяся любовь… Мое прошлое. Мое былое счастье.

Глава 1

Марта Михайловна сидела за своим видавшим виды столом на кафедре русской литературы и сосредоточенно глядела в ведомость, только что принесенную белобрысой Соней, новенькой лаборанткой, с понедельника приступившей к работе. Соня явно нервничала и от этого беспокойно переступала с ноги на ногу.

Марта, сдвинув изящные очки пониже, подняла на девушку удивленный взгляд:

– Что это с Вами, Соня? Чего Вы топчетесь, словно иноходец, готовящийся к старту на длинную дистанцию? А?

Вспыхнув ярким румянцем, Софья как-то потерянно оглянулась, словно надеясь, что это замечание к ней не относится, но, убедившись, что никого другого в этой большой комнате нет, глубоко вздохнула и, сделав робкий шаг вперед к столу заведующей кафедрой, проговорила, запинаясь:

– Там, Марта Михайловна, уже студенты пришли… Много…

Марта, нахмурившись, опять подняла на нее глаза:

– Какие еще студенты? Чьи?

Девушка, совсем растерявшись, залепетала чуть слышно:

– Ну, не знаю… Чьи-то… Может быть, Ваши? Говорят, что зачет по спецкурсу сдавать им назначено.

Марта Михайловна хмыкнула, неторопливо отложила ведомость, сняла очки и, устало потерев натруженные глаза, неторопливо проговорила:

– Так… Понятно. Соня, послушайте меня…

Заведующая кафедрой глубоко вздохнула и, помолчав, строго глянула на белобрысую лаборантку:

– Я понимаю, что на новом месте всегда нелегко, тем более в таком месте, как у нас, но если Вы и дальше будете так теряться, нервничать и смущаться, то наши троглодиты Вас быстренько съедят. Да, да, да…. Так и будет, вот увидите!

Девушка сдвинула брови и прошептала испуганно:

– Какие еще троглодиты?

Марта Михайловна поправила седые волосы, стриженные в когда-то модное «каре» и, вздохнув, ласково улыбнулась:

– Как какие? Наши. Наши любимые студенты.

Она помолчала и, подмигнув смущенной девушке, добавила:

– Да и преподаватели у нас, деточка, такие, что палец в рот не клади… Откусят! Не нужно расслабляться, милочка. Просто будьте всегда начеку, в форме. Всегда! Понимаете?

Соня расстроено шмыгнула носом и кивнула, опустив голову. Марта недоверчиво хмыкнула и решительно подытожила:

– И расстраиваться тут нечего. Я как заведующая кафедрой просто обязана Вас предупредить. Это в Ваших же интересах. Будьте смелее, настойчивее, веселее – и дело пойдет. Не теряйтесь, даже если и ошибетесь в чем-то – это не беда. Мы все ошибаемся и на ошибках же учимся. Падаем, потом поднимаемся, опять падаем и идем вперед. Это жизнь, а она бывает жестока и несправедлива. Не давайте ей поводов Вас обидеть. Слышите? Держите свою жизнь в черном теле, тогда Вы будете ею управлять, а не она Вами…. Вот так, милочка. Только так.

Девушка несмело улыбнулась и прошептала:

– Угу. Спасибо Вам, Марта Михайловна. Я обязательно исправлюсь. Вот только немного привыкну и все смогу. Я справлюсь. Вы не пожалеете, что меня взяли…

Седая женщина ласково кивнула:

– Вот, вот…. И отлично. Я тоже уверена, что у Вас все получится.

А потом указала на массивную дверь, за которой слышались смех и девичьи голоса, громко о чем-то спорящие:

– Ну, что ж… Позовите там кого-нибудь, выясним хотя бы для начала, к кому они все-таки пришли и какой зачет сдавать собираются.

Но не успела девушка сделать и двух шагов, как дверь распахнулась и на пороге кафедры появилась высокая, полногрудая, очень яркая женщина с короткой стрижкой. Ее черные волосы удивительно оттеняли прекрасную кожу цвета слоновой кости. А черные, чуть раскосые глаза придавали лицу выражение превосходства и глубокой уверенности. Она несла себя гордо и напористо, словно заранее сообщала всему миру: «Я всегда права».

Нина Сергеевна, переступив порог, приветливо кивнула Марте Михайловне, недоверчиво оглядела худенькую Софью и, с размаху опустившись на стул возле своего стола, шумно выдохнула:

– Фу… Как я устала сегодня! Добрый день, дамы!

Марта внимательно посмотрела на нее поверх своих изящных очечков и сложила губы в насмешливой улыбке:

– Нина, милочка, Вы что, вагоны разгружали?

Нина Сергеевна, обожавшая Марту и прекрасно знавшая ее характер, нисколько не обиделась на этот сакраментальный вопрос:

– Да вот если бы действительно разгружала – было бы не обидно! А то всего-навсего две лекции прочитала, а такое чувство, что поле вспахивала вместо комбайна.

Марта Михайловна захохотала, откинув голову чуть назад и, отсмеявшись, все-таки опять не сдержалась:

– Ну, во-первых, пашет не комбайн, а трактор, а во-вторых, мы тоже вспахиваем целину, сеем разумное, доброе, вечное….

Нина, прищурившись, подняла указательный палец:

– Вот! Точно! Сеем – посеваем… А какие всходы после этого взойдут – никому не известно!

Оглянувшись, она опять обратила внимание на девушку, все еще робко стоящую у стола справа:

– Если я не ошибаюсь – это Вы наша новая лаборантка?

Соня опасливо кивнула:

– Да.

Нина Сергеевна неожиданно приветливо улыбнулась:

– Ну и отлично. Как зовут-то тебя?

– Софья.

– Вот и давай, Сонь, действуй! А то настрадались мы тут с бывшей твоей предшественницей… Ты не дрейфь, у нас тут дружная команда. Вон… Марта Михайловна – наш вождь. Профессор, вся грудь в орденах!

Марта, ухмыльнувшись, поправила волосы и укоризненно покачала головой:

– Что ты выдумываешь, Ниночка?! Какие еще ордена…

Нина погрозила ей пальцем:

– Марта Михайловна, не скромничайте. Ну, ладно – ладно, не буду Вас смущать… Знаю – не любите Вы этого.

Нина расправила плечи, отошла к своему столу, поправила и без того безукоризненно уложенные волосы и вдруг опять оглянулась на заведующую кафедрой:

– А где же Кира? А? Там ее девчонки уже толпятся, галдят на весь этаж, говорят, что зачет явились сдавать!

Словно в ответ на этот вопрос, дверь кафедры опять распахнулась и на пороге появилась стройная женщина с волосами цвета меди. Раскрасневшись то ли от мороза, то ли от быстрой ходьбы, она приветливо улыбнулась всем присутствующим и пожала плечами:

– Вроде бы и не Новый год еще, а на дорогах такие заторы – не пройти, не проехать… Еле пробилась. Уже хотела где-нибудь у обочины свою старушку бросить, но, слава Богу, не пришлось этого делать, успела вовремя. Жуть… И куда это люди едут? Ведь сегодня рабочий день еще?

Оглянувшись, женщина вдруг спохватилась:

– Ой, даже не поздоровалась … Добрый всем день.

Марта Михайловна ласково посмотрела на нее поверх своих стильных очечков:

– Здравствуйте, Кира. Все Вы правильно сказали, кроме одного… Насчет «вовремя» я все же не совсем уверена, – там Ваши студенты уже полчаса нам дверь выносят.

Кира усмехнулась:

– Нет, Марта Михайловна, я-то как раз вовремя! Это ведь мои отличницы там стоят, а они, как известно, приходят всегда заранее – очередь занимают… Ну, а те, кто послабее – еще, наверное, дома книжки долистывают.

Нина прищурила свои потрясающие черные глаза и развела руками:

– Ведь говорят же, что перед смертью не надышишься… Не понимаю, чего уж в последнюю минуту за книги хвататься?

Кира хитро взглянула на нее:

– Перестань, Нина! Вспомни, как сами учились… До последней секундочки лекции из рук не выпускали!

Соня, стоя у своего стола, как завороженная глядела на них. Она и раньше слышала, что на филфаке работают необыкновенные женщины: умные, ироничные, красивые, но теперь, попав на кафедру русской литературы XIX века, она, забыв обо все на свете, восторженно любовалась этими удивительными дамами.

Ее размышления, однако, скоро прервались нетерпеливым девичьим голосом, раздавшимся из приоткрывшейся на мгновение двери:

– Кира Ивановна, а в какой аудитории мы будем зачет сдавать?

Кира, оглянувшись, легко кивнула:

– Подождите, Марусь, минутку… Сейчас разберемся. Немножко еще потерпите…

Марта Михайловна подняла голову:

– Кира, там двадцать пятая аудитория свободна. Можете туда отправляться.

Красивая дама, оказавшаяся Кирой Ивановной, обрадовано улыбнулась:

– Отлично! Спасибо.

Сняв пальто, она пошла с ним за книжные шкафы.

Там стояли длинные, местами облупленные от времени вешалки и висело старое круглое зеркало. Его, конечно же, уже давно можно было поменять на новое, современное, большое. Но никто из преподавателей кафедры никогда даже не заикался об этом. Как можно? Ведь это круглое, чуть потемневшее зеркало, висевшее за древними книжными шкафами, видело лучших из лучших, отцов-основателей кафедры, авторов монографий и многих учебников, по которым учились нынешние студенты.

Быстренько поправив роскошные рыже-медные волосы Кира Ивановна весело подмигнула своему отражению и, подхватив сумку, поспешила к волнующимся за порогом девчонкам. Уже выходя она обернулась к Нине Сергеевне, с которой дружила с незапамятных времен:

– Нинуль, ты уже все? Уходишь?

Нина подняла на нее свои удивительный глаза:

– Наверное, еще нет. Я лучше тебя подожду, – она кивнула на стопку папок, лежавших на ее столе, – вон сколько сразу навалилось… Тут уж не до дома, пожалуй. Курсовые работы пока посмотрю.

Кира, услышав это, довольно улыбнулась:

– Хорошо. Я пошла.

Марта лукаво бросила ей вслед:

– Терпения Вам.

Нина не удержалась и, смеясь, тоже добавила:

– И снисходительности. Не порть детям приближающийся праздник.

День плавно катился к вечеру.

Зимой ведь так и бывает.

До обеда вроде день в разгаре, а после полудня стремительно наступает вечер: воздух словно сгущается, сереет, потом синеет и ранние сумерки проворно берут в плен огромный город.

Короткий день догорает быстро, нехотя погружаясь в долгую зимнюю ночь.

Глава 2

Будильник звонил долго и требовательно.

Кира, приоткрыв один глаз, протянула руку и, сонно морщась, наугад с размаху хлопнула по кнопке. В мгновенно наступившей глубокой тишине она поспешно перевернулась на бок и, натянув одеяло до подбородка, крепко зажмурила глаза. Ужасно хотелось спать.

Устроившись поудобнее, Кира затихла, надеясь досмотреть прерванный сон. Однако он, испуганный противным треском вредного будильника, улетучился куда-то, оставив лишь привкус горькой досады.

Минуты бежали…

Женщина полежала еще и, наконец, сердито вздохнув, опять открыла глаза, скосив их на светящийся рядом настырный циферблат.

– О Боже, шесть утра! – она даже застонала от бессилия. – Вот растяпа! Как же я забыла вчера отключить этого тикающего варвара… Ну, почему именно сегодня? Ведь выходной день…

Нахмурившись Кира расстроено перевернулась на спину и взглянула за окно.

Шесть утра. Еще, конечно, не светало.

Зимние рассветы наступают поздно.

Там, за окном, искусно разрисованном затейливым морозом, густо темнела ночь, слабо разбавленная желтоватым светом городских фонарей. Тишина царствовала в спящем городе.

Зима бушевала.

– Ой, – огорченно вздохнула Кира, – это только со мной такое может быть! Ну, кто еще просыпается в свой законный выходной день в шесть утра? Только такие дурехи, как я!

Она полежала еще минут десять, отчаянно зажмурившись, но сон все-таки не шел.

Тогда Кира решительно откинула теплое одеяло и села на кровати, проговорив вполголоса:

– Все понятно. Продолжения, значит, уже не будет.

Женщина посмотрела по сторонам и пробормотала:

– Надо вставать… Чего лежать, бока пролеживать?

Она накинула легкий халатик на плечи, сунула ноги в старенькие, стоптанные, но очень любимые тапочки и, осторожно ступая в темноте, вышла из своей комнаты.

В квартире хозяйничала предутренняя тишина.

Было тепло и как-то по-зимнему уютно.

Громко тикали еще бабушкины ходики на стене, где-то капала вода из плохо прикрытого крана, на диване сопела всеобщая рыжая любимица Марфа.

Утренняя тишина завораживала и вызывала странное спокойствие и умиротворение.

На цыпочках, стараясь ничего не задеть в утреннем сумраке, Кира тихонько прошла по гостиной в сторону кухни. Но как только она собралась прошмыгнуть в дверь, как из маминой комнаты послышалось беспокойное:

– Кирочка? Что такое? Что случилось?

Недовольно покачав головой, женщина резко остановилась, обернулась и негромко ответила, стараясь не разрушить предутреннего очарования повисшей в квартире гармонии тишины и покоя:

– Тише, тише… Все в порядке. Спи, мамочка. Еще очень-очень рано! Отдыхай.

Мама, видно успокоившись, все же сонно проворчала:

– И ты бы полежала. Ишь, неугомонная! И чего бродишь ни свет ни заря?

Кира только улыбнулась ей в густом полумраке:

– Спи, спи… Я почитаю.

Плотно прикрыв за собой дверь, она включила на кухне свет, поставила чайник и, забравшись с ногами на старенький диванчик, стоящий в углу, задумчиво поглядела в окно.

Зима…. Ах, какая зима!

Сквозь тонкий тюль проступала свинцовая зимняя сумрачность. Озлобленно подвывал ветер, то бросая в замерзшие окна горсти резных снежинок, то сердито налетая на спящие деревья, то нервно стуча в двери подъездов и магазинов.

Свою ледяную песню пела бесчувственная метель, щедро засыпая дворы рыхлыми сугробами.

Начинался новый день.

Новый, зимний, холодный…

И уже стучали по рельсам неторопливые трамваи.

Как бежит время, – уныло покачала головой Кира, – как бежит… Вот уже и декабрь. И Новый год на пороге. И снег все валит и валит. Прямо как тогда, двадцать лет назад…

Женщина задумчиво прикрыла глаза, невольно вернувшись в тот давний-давний декабрь, когда ей едва исполнилось двадцать лет.

Тогда, много лет тому назад, все было точно также…

Зима хозяйничала вовсю. Декабрь сердито вьюжил и старательно морозил громадный город.

Так же мело по ночам, радуя детвору огромными сугробами. И точно также суетились люди в ожидании любимого праздника.

Все, кроме нее. Киры.

Она дохаживала девятый месяц своей трудной беременности. Непомерный живот уродовал ее чудную точеную фигуру. Лицо уже оплыло и как-то странно посерело. И только ее роскошные волосы не утратили природной солнечной яркости. Эти долгие девять бесконечных месяцев стали для нее, неопытной, молоденькой и романтичной девушки большим жизненным экзаменом.

Все сплелось в тугой узел бытия, доверху заполненный мыслями о посланном испытании, о грядущем наказании, о совершенных ошибках, о своей глупости и ужасном легкомыслии…

Кира и сама не могла понять тогда, как попала в такую воронку жизни, когда все, кроме мамы и верной Нинки – вечной подруги, отвернулись от нее и без того страдающей от безысходности сложившейся ситуации. Как случилось, что у ее еще не родившегося ребенка уже не было никого: ни отца, ни друзей, ни родственников?

Никого…

А ведь все начиналось так замечательно. Так легко и просто… Так естественно и искренне!

Кира училась уже на втором курсе.

Стройная, с редким рыже-медным цветом волос, порывистая, она всегда привлекала внимание молодых людей. Понятно, что на их филфаке мужчин постоянно не хватало, но зато студенты других факультетов проходу юной красавице не давали: и встречали, и провожали, и писали записки, и назначали свидания. Кира их обожанием и вниманием, конечно, наслаждалась, но сердце ее билось спокойно и безмятежно. Никому из навязчивых ухажеров не удавалось разбудить ее истинную женскую натуру. Она никуда не торопилась. Замуж не собиралась, жила в свое удовольствие: хорошо училась, полностью погружаясь в любимую литературу и легкие девичьи развлечения.

Но ведь, как говорится, ничего нельзя загадывать…

Все изменилось в одночасье.

Любовь так закружила неопытную девушку, что та, всецело отдавшись внезапно нахлынувшему чувству, пришла в себя лишь только тогда, когда осознала, что ждет ребенка.

И сразу все перевернулось в ее размеренной девичьей жизни.

Рухнуло и посыпалось, как песочный замок, безоблачное счастье Киры. Безжалостная судьба, насмешница и завистница, жестоко проучила ее…

Взрослый самостоятельный мужчина, известный театральный художник, вскруживший девушке голову и еще вчера клявшийся в вечной любви, сразу исчез, оставив коротенькую записку, в которой всего лишь смиренно просил прощения. Родственники, не стесняясь в выражениях, пели в один голос, дружно осуждая и коря за легкомыслие. Мать, сраженная этой новостью, слегла с высоченным давлением. Кира, зареванная и опухшая, сначала безвылазно сидела дома, часами лежала на диване, глядя в стену, долго молчала, собираясь с духом, а потом…

Потом умылась, поговорила с верной Нинкой, сходила в церковь и спокойно пошла в университет. Приняла решение и стала просто жить, морально готовясь к грядущему материнству.

Все как-то незаметно успокоилось, устаканилось, перекипело, улеглось…

Зимнюю сессию на третьем курсе Кира сдавала досрочно.

Ходить стало тяжело, ноги сильно отекали, безумно ныла спина, все время жутко хотелось есть и бездумно лежать.

Одинокая, оглушенная страшным предательством, обманутая в лучших надеждах, она все же упрямо улыбалась всем встречным, глубоко пряча боль и обиду.

Теперь она понимала, ради чего терпела… Она ждала девочку. Дочку.

Гладила живот, в котором беспокойно ворочался ее долгожданный ребенок, разговаривала с ним, пела колыбельные песни. Плакала и смеялась, уже страстно любя еще не родившуюся малышку.

Кира тихо радовалась вдруг наступившему спокойствию, умиротворению и неожиданной гармонии, поселившейся в ее душе.

«Скорая» увезла девушку поздним вечером двадцать пятого декабря.

А утром двадцать седьмого она вышла из роддома. Одна.

Оглушенная. Раздавленная. Ошеломленная.

Закрыв за собой двери родильного дома, девушка долго стояла, прислонившись спиной к холодной кирпичной стене, собираясь с силами и глотая слезы. Потом взяла под руки подбежавших к ней – маму и Нинку и пошла домой, безразлично и отрешенно глядя себе под ноги.

Все закончилось так и не начавшись.

И покатилась другая жизнь.

Не хуже и не лучше прежней… Просто совсем другая.

Жизнь взрослой женщины.

Матери без ребенка.

…Кира тяжело вздохнула, вернувшись в день нынешний.

Заварила чай, достала любимое вишневое варенье и, налив ароматный напиток в большую синюю чашку, тряхнула головой, отгоняя грустные мысли.

Что ж… Теперь, став намного старше, она уже понимала, что все проходит.

Все течет, все изменяется.

Молодость, доверчивая и неопытная, давно прошла, оставив после себя привкус скоротечности и незавершенности. Уже наступившее сорокалетие пока, правда, не огорчало, и когда-то туманное грядущее, сейчас ставшее реальностью, кажется, обещало ей абсолютно все.

Все, что угодно душе. Кроме одного…

Кира горько усмехнулась в ответ на свои мысли: а чего ж я хотела? Сорок лет – не шутка! Понятно, что время любви давно ушло. Какая уж в сорок лет любовь-то? Только курам на смех…

Дверь на кухню неожиданно распахнулась, прервав невеселые житейские размышления, и в нее осторожно вошла пожилая полная дама с седым пучком на голове.

– Мама, – Кира встревожено вскинулась, – ты чего? Ты-то почему не спишь?

Раиса Федоровна, тяжело припадая на больную ногу, шагнула к столу:

– Ой, перестань! Какой сон в моем-то возрасте? Не спится, доченька, а просто лежать сил нету. А вот ты чего, Кирочка? Вскочила ни свет ни заря… Не даешь покоя своей душеньке, все хлопочешь, мечешься, тревожишься… И чего тебе не спится-то? А?

Мать глянула на дочь:

– Чайку хоть попила?

Кира ласково улыбнулась:

– Нет, еще не пила… Не успела. Но уже заварила, хочешь свежего чаю? Составишь мне компанию?

– Ну, а почему бы и нет? Налей-ка чашечку.

Заметив на столе одинокую вазочку с вареньем, мать нахмурилась:

– А ты опять за свое… Кира! Сколько раз говорила тебе – не пей пустой чай, хотя бы бутерброды себе сделай. Масло, сыр возьми… Посмотри, дочка, какая ты худющая! Просто светишься вся!

– Что ты, – насмешливо сморщилась Кира, – я так рано есть не могу. Ты посмотри, какая рань… Нормальные-то люди еще спят в теплых постелях. Да и теперь, мама, говорят совсем по-другому: не худющая, а стройная!

Мать, скептически оглядев дочку с ног до головы, недовольно хмыкнула:

– Ох, уж мне эта твоя стройность… Глупости все это, детка. По мне – так просто кожа да кости, смотреть не на что!

Кира, отмахнувшись, сделала глоток ароматного напитка и досадливо развела руками:

– Нет, вот ты мне скажи, что за наказание такое, а? Выходной день… Все отсыпаются, а мы с тобой – бестолковые ранние птахи.

Раиса Федоровна удивленно подняла брови:

– Ну, ну, ну… – она погрозила пальцем, – насчет бестолковых ты переборщила, конечно, но…

Старушка взглянула на окно и продолжила:

– Что ранние – это точно. Еще какие ранние! Ты посмотри, как на улице темно! Вот уж точно – зима поблажек никому не дает: и морозит, и заметает, и ночь продлевает… Все как положено.

Мать перевела беспокойный взгляд на дочь:

– А, все-таки, Кира… Ты что такая хмурая с утра? Случилось чего? Ты от меня не скрывай, не таись, слышишь?

Кира пожала плечами.

– Нет, нет… Не волнуйся. Все хорошо.

Она помолчала, а потом внезапно шепотом спросила:

– Мам, а ты помнишь тот декабрь?

Ну, тот… Двадцать лет назад?

Раиса Федоровна сразу поняла, о чем идет речь, помрачнела, потемнела лицом, посуровела. Через мгновение, вздохнув, неспешно кивнула:

– А как же… Разве такое забудешь? Помню. Все помню.

Она опасливо взглянула на притихшую дочь:

– А с чего это ты об этом спрашиваешь? Что такое?

Кира задумчиво пожала плечами:

– Не знаю. Так… Вдруг вспомнилось отчего-то.

Мать провела ладонью по лицу, будто хотела стереть печальные воспоминания:

– Да, милая, страшный был декабрь… Тяжелый.

– Да, – словно эхо повторила ее дочь, – тяжелый.

Они посмотрели друг на друга и улыбнулись, понимая все без лишних слов.

Так бывает…

Мать и дочь… Два родных сердца.

Одна боль на двоих. Одно воспоминание….