Читать книгу: «Золотой ларец. Повесть рыбака Маруфа», страница 2

Расскааз о ссоре с женой

VIII, 366—367

Господь великий да испортит ей жизнь!

 
Ведьмой прозвали её,
                  жену мою Фатиму.
Она хранила в себе
                  грехов и пороков тьму.
Ругались мы каждый день,
                  ругались мы каждый час,
И проклинала меня
                  смутьянка тысячу раз.
А я страшился её,
                  боялся её вреда.
Страшился за честь свою,
                   горел за неё от стыда.
 
 
С утра я к реке уходил.
                  Рыбачить – занятье моё.
И то, что за рыб выручал,
                  я тратил всё на неё.
А в день, когда рыба не шла,
                  беги хоть из дому прочь:
Она вымещала зло
                  на теле моём в ту же ночь.
А ночь та была черней
                  страницы её грехов,
И я с нетерпеньем ждал
                   глас утра – крик петухов.
Я много дней близ жены
                  в сквернейших муках провёл.
О, если бы яд мне взять
                  да отравить её!
 
 
Однажды, ссорясь с женой,
                  страдал я, не спал всю ночь.
А только забрезжил рассвет,
                  сказала мне ведьмина дочь:
«Маруф, я давно уже ем
                  одну пустую еду!..
Сегодня ты мне принесёшь
                  лепёшку в пчелином меду!»
А я ей сказал: «Клянусь,
                   мне нечем платить за неё.
Но, может, премудрый Бог
                  облегчит дело моё!»
«Не знаю, – сказала она, —
                  облегчит Он или нет,
Но без лепёшки в меду
                  не приходи ко мне!
Ты быстренько вспомнишь, Маруф,
                  каким ты в ту ночку стал,
Когда женился на мне
                  и в руки мои попал!»
 
 
Я тихо оставил дом,
                  меж вздохов шепча: «О мой Бог!»
И поспешил к реке,
                  взметая песок дорог.
Рыбачил я час, другой,
                  бросал и вытягивал сеть,
И, ничего не поймав,
                  решил отдохнуть, посидеть.
Потом я прилёг на песок,
                  издав тяжкий вздох, как стон.
И вот уже крепко сплю
                  и вижу ужасный сон.
 

Рассказ об ифрите

I, 37—42

 
Измотанный зряшным трудом,
Тяну я со злостью сеть
И громко в сердцах кричу,
И Бога зову и смерть:
«Так сотворил Творец!
Всегда будет мир таков:
Одним суждено ловить,
Другим – поедать улов.
О смерть, посети меня!
Поистине жизнь скверна,
Коль добрых она гнетёт,
А подлых возносит она.
Сколько раз в сетях лишь палки да трава!
Тьфу всей жизни (если будет такова)!
 
 
Только – стоп!
Кувшин тяжёлый сети рвёт!
Нет! Добыча эта в море не уйдёт!
Он заполнен, видно, златом, не свинцом.
Ах, каков я нынче! просто молодцом!»
Вынув нож, я быстро пробку раскрошил,
И потряс кувшин, и боком положил,
Но оттуда ничего не вышло вон,
Что немного б возместило мой урон.
 
 
И вдруг из кувшина дым
Стал изливаться струёй,
Пополз по лицу земли,
Поднялся смерчем-змеёй.
Я вижу в нём отблеск огня,
В дыму будто что-то горит.
Затем, как грома раскат,
И вместо дыма – ифрит!
 
 
         Ноги как мачты,
         Руки как вилы,
         Голова – котёл!
         Глаза словно лампы,
         Ноздри как трубы,
         И дым из них шёл!
         Рот как пещера,
         Зубы как камни,
         И страшен их щёлк!
 
 
От мрачных предчувствий меня
Сковало, бросило в пот,
Мелко зубами стучал
Мой онемевший рот.
Ифрит посмотрел на меня,
Всклокоченный, дикий, злой,
И загремел-загудел
Голос его надо мной:
 
 
«Готовься умереть, рыбак,
У тебя совсем мало времени:
Я тебя сейчас, червяк,
Щелчком по темени!
Тебе хочется бежать без оглядки?
Но, когда душа в носу,
Трудно показать пятки!
Я провёл в море тысячу лет,
А до этого был слугой Сулеймана.⁴
Он, великий, знал власти секрет,
Я пред ним был послушней барана!
Но я трижды срывался,
И вот – кувшин!
(Сулейман видом прост был,
Но властью как джинн!)
И тогда я сказал (ибо духом ослаб)
Что спасителю буду служить как раб!
 
 
И проходили сотни лет надо мной,
Но запаздывало освобожденье.
В сильном гневе-отчаяньи, злой
Я изменил решенье.
И недавно, сто лет назад,
(Ты решенью будешь не рад!)
Я сказал: Чем я дольше подобен нулю,
Тем меньше к спасителю снисхождения.
Я господина-спасителя раздавлю,
Достигнув полного освобождения!
Мне решиться на это не трудно:
Несправедливость есть в каждом подспудно.
Её проявляет полный силы,
Её скрывает слабый, трусливый».
 
 
Поджилками я задрожал,
Прослушав ифрита бред.
И, руки воздев к небесам,
Я закричал в ответ:
«Ифрит, не губи меня!
Господь даст власть над тобой
Тому, кто погубит тебя!
Поплатишься ты головой!
Ведь всякий злодей с другим
Вскоре вступает в спор.
А над десницей любой
Творец наш свою простёр!
Как мог я спасти тебя
Раньше на сотню лет?
В то время рыбачил здесь
Не я, а мой пра-пра-дед!»
Ифрит загремел: «Пра-пра-…
Рыбачил здесь как раз!?
Сейчас я ему отомщу
За то, что меня он не спас!»
Он поднял ногу, и вот —
Грозит мне его пята.
Вой-крик исказил мой рот,
И – кончилась сна маята!
 
 
В себя приходила душа.
Теплела слеза в глазах.
И радость жить и дышать
Во мне заменяла страх.
С усмешкой я размышлял:
Чуть-чуть затянись мой сон,
И я испытал бы тотчас
В жизни последний урон!
Я вновь присел на песок,
Жизнь и судьбу кляня,
О горе! Даже во сне
Напасти терзают меня!
 

Рассказ о ссоре с женой
(окончание)

VIII, 366—367

 
Проснувшись, я долго сидел,
                  всю жизнь, явь и сны, кляня.
И вдруг, как огнём обожгло, —
                  жена ждёт с уловом меня!
Схватив, стал я сеть бросать.
                  Трудился в поту целый день,
Но ничего не поймал!
                  (Не в счёт ведь рогатый пень).
Меж тем закончился день,
                  и я поплёлся домой.
Жёг-угнетал меня
                  ужас перед женой.
Добыча ко мне не пришла
                  стечением тайных судеб.
Мне не за что было купить
                  даже насущный хлеб.
 
 
Смущённый делами дня,
                  по рынку я шёл, и вдруг
Знакомый торговец кричит:
                  «Чем ты расстроен, Маруф?»
О всех событиях дня
                  я рассказал ему —
Про рыбу, ужасный сон
                  и про свою Фатиму.
Он засмеялся в ответ:
                  «С тобой не будет беды!
Я в долг дам лепёшку тебе
                  и дам на ужин еды.
Только, Маруф, у меня
                  пчелиный кончился мёд.
Но есть тростниковый. На вкус
                  он за пчелиный сойдёт!»
И дал тот торговец сыр,
                  мёд и лепёшку мне,
И, подбодрив, он сказал:
                  «Ступай к своей жене.
Ты будешь мне должен, Маруф,
                  пятнадцать полушек за всё.
А эту полушку возьми,
                  на баню истратишь её.
И будет отсрочка тебе
                  день, два или несколько дней —
Я знаю, удачи редки
                  в работе нелёгкой твоей».
И я как мог горячо
                  торговца благодарил.
С залеченным сердцем я шёл
                  и повторял-говорил:
«Слава Тебе, Господь!
                  Великодушен Ты,
Коль наделяешь нас,
                  бывает, и сверх мечты!»
 
 
И вот я пришёл домой,
                  а на пороге – жена.
«Принёс ты лепёшку мне?»
                  Подав, я сказал ей: «На!»
Фатима лепёшку взяла,
                  тут же сунула в рот
И закричала тотчас:
                  «Но здесь тростниковый мёд!
Я же сказала тебе:
                  пчелиного мёда хочу!
Ну, ты дождёшься, Маруф,
                  за всё я тебе отплачу!»
Чувствую, сердце в огне,
                  но я спокойно сказал:
«Эту лепёшку мне
                  в долг мой товарищ дал!»
Тут как взгневится она!
                  «Глупейший из подлецов!»
И вдруг, лепёшку схватив,
                  швырнула мне прямо в лицо.
И продолжала, крича:
                  «Иди другую добудь!»
Затем, взбесившись совсем,
                  схватила меня за грудь.
И я ощутил на себе
                  всю тяжесть её кулаков.
Она раскровила мне
                  губы о твердь зубов.
И у меня изо рта
                  кровь по груди потекла.
Тут понял я: в доме моём
                  кончились жизни дела.
В сильный гнев я пришёл,
                  сжалась в кулак рука…
Я, кажется, стукнул жену…
                  по голове… слегка.
 
 
Затем я покинул дом.
                  Бежать мне хотелось прочь!
Я вышел за город, хотя
                  уже наступала ночь.
Пусть ночь! Я домой не вернусь,
                  мосты к нему сожжены.
Отныне, увы! у меня
                  ни дома нет, ни жены.
А сердце теснилось в груди,
                  и слёзы текли из-под век.
Господь! – я взывал, – есть ли где
                  несчастней меня человек?
 
 
В развалинах старых домов,
                  вздремнув, переждал я тьму,
А утром дальше пошёл,
                  с тех пор я не видел Фатьму.
С тех пор моим домом был
                  полей и пустынь простор.
И стал я большим знатоком
                  слов ветра и говора гор.
Ходил я, бродил по земле,
                  и разных видел людей,
Я много узнал про жизнь
                  бродяг, купцов и царей.
И если рассказы мои
                  собрать, записать и сшить,
Они назиданиями
                  людям могли бы служить.
 

Рассказ о жене Ифрита

I, 111—115

 
Неприкаян в даль-дороге человек —
Не устроен его отдых и ночлег.
Солнце село, сумрак всё окутал вмиг.
Запинаясь, я шагаю напрямик.
Вдруг прозвякнуло-пропело под пятой.
Стоп! Кольцо! Быть может клад здесь золотой?
Вот и дверь, что открывается кольцом.
Наконец мне счастье послано Творцом!
Я, напрягшись из последних сил разок,
Опускную дверь отбросил на песок.
Вижу – лестница. Всхвалив, призвав Творца,
Я спускаюсь, и куда же? – в зал дворца!
 
 
В светлом зале – что за диво-сторона!
Восседала чудо-женщина – луна!
С томным взглядом, роковая ночь в очах,
С белым ликом, что без солнца весь в лучах!
Рост высокий, крепкогруда и нежна,
Благородный облик – чистая луна!
Лик светил в ночи мерцающих кудрей,
А уста цвели над мрамором грудей.
Соразмерность, стройность, втянутый живот.
Для смотрящих – храм страданий и забот!
Бёдра как холмы, как ветка ивы стан.
Всё в ней есть, что добавляет в сердце ран!
Я до скованности речи и лица
Потрясён был вдохновением Творца!
 
 
«Бог хранит тебя! – она мне говорит. —
Ты кто будешь? человек или ифрит?»
«Человек я, человек! – воскликнул я, —
Но печальна и судьба, и жизнь моя!
Может, звёзды привели меня сюда,
Чтоб прошла моя тоска, моя беда?»
И о всех в связи со мной делах Творца
Рассказал ей от начала до конца.
Мой рассказ был горький яд, а не бальзам,
Потому привёл он женщину к слезам.
А затем она, печалясь и скорбя,
С плачем вот что рассказала про себя:
 
 
«Я росла, и вот уж время под венец.
Свадьбу пышную справляет царь-отец.
И жених уже спешит ко мне, горит…
Вдруг схватил меня внук дьявола, ифрит!
Я летела с ним по небу под луной,
И очнулась в этом месте под землёй.
Он принёс мне всё, что нужно, мой злодей,
Но мне скучно жить с вещами без людей!
И с тех пор я всё грущу о белом дне.
Жить с ифритом под землёй – ох, тяжко мне!
 
 
Но мой муж лишь раз приходит в десять дней.
Правда, он, Маруф, по прихоти моей
Появиться может здесь в момент любой,
Стоит мне слегка дотронуться рукой
До вот этих непонятных знаков-строк,
Что унизывают ниши уголок.
До его прихода есть ещё три дня.
Не хотел бы ты остаться у меня?»
«Хорошо! – ответил я, – прекрасный час!
(Видно, грёзы оправдаются как раз!)»
После стольких дней злосчастья и потерь
Я прошёл с ней через сводчатую дверь
В дом восторгов-пыток – в баню-красоту,
Путешественника дерзкую мечту!
Вот я снял с себя одежды, наконец!
(И она была, в чём создал нас Творец.)
Пар так жарил, как в день Страшного суда,
И ласкала тело нежная вода…
Мук блаженства, благ мучений – через край
В этом доме, где смешались ад и рай!
 
 
После бани я уселся на скамью,
Милой женщине вручив судьбу свою.
Принесла она мне сахарной воды,
Подала на блюдах всяческой еды.
Суетясь, она, веселье обретя,
Щебетала и смеялась, как дитя.
А потом сказала: «Ляг теперь, поспи,
Успокойся духом, тело укрепи».
Я прилёг, и тут же сон меня сморил.
Забываясь, я судьбу благодарил.
А проснулся я и слышу над собой
Речь негромкую с слезами и мольбой:
«Грудь моя от скучной жизни стеснена.
Под землёй я двадцать лет уже одна.
Сушь в груди моей никто не окропил,
И никто вина из рук моих не пил.
Как противна мне подземная страна!
Милый юноша, не хочешь ли вина?»
Я лежал и думал: Может это рай?
И сказал одно лишь слово: «Подавай!»
 
 
За беседой, сладким яством и вином
Отдыхали мы в том мире неземном.
А потом я с ней темь ночи коротал —
Никогда я о подобном не мечтал!
Просыпались мы и, чувствуя любовь,
Прибавляли радость к радости мы вновь.
От вина и от любви, двух сладких дел,
Дух воспрянул мой, а разум улетел.
Расхрабрившись, я кричал: «Вставай! Пошли!
Я тебя на землю враз! из-под земли!»
 
 
А красавица смеялась, говоря:
«Будь доволен! Не болтай ты много зря!
Я твоя ведь девять дней из десяти,
Мы один лишь день ифриту отдадим!».
«Что? Ифрит?» – Я вдруг от ревности сдурел.
Покорённый опьяненьем, загудел:
«Где та ниша? Не найду её никак!
Пусть придёт ифрит! Ну где же этот знак!
Пусть придёт! Он злой и сильный? Наплевать!
Я привык ифритов злобных убивать!»
 
 
Тут красавицу объял великий страх.
Закричав: «Тебя тотчас он втопчет в прах!» —
Продолжала: – «За меня ты порадей!
Ведь убьёт меня наверно мой злодей!
Умоляю, заклинаю – воздержись!
Ты загубишь этим жестом мою жизнь!»
Но я был в хмельном угаре сам не свой
И ударил в нишу пьяною ногой…
 
 
      Потемнело вдруг, загремело.
      Загремело вдруг, заблистало…
 
 
Я мгновенно понял всё и – отрезвел.
Я от страха как безумный заревел:
«Где тут выход?!» – и издал протяжный вой,
Больно стукнувшись о стену головой.
Но меня вперёд и вверх гнал жуткий страх,
И не помню, как я выбрался впотьмах.
Долго, долго в беге страх меня трепал.
Наконец, я обессилел и упал…
 
 
Да, стал думать я, нет доли хуже, злей.
Я бы мог расстаться с жизнью, дуралей!
Надо ж было строки те задеть ногой!
Можно было б отдохнуть денёк-другой.
Я опять ни при стенах, ни при деньгах,
В общем, снова я остался в дураках!
Да, с ифритом мне опять не повезло.
Я добра от них не вижу, только зло!
Не пустись я наутёк во весь опор,
Наш бы с ним не затянулся разговор!
Впрочем, это наш Господь (Он всё творит!)
Сделал так, что не догнал меня ифрит.
 

Рассказ о сорока невольницах

I, 87,148—153

Я сидел развалившись,

но болтливость мне навредила!

 
Под солнцем шагал я, мой путь был далёк.
Устал я как дьявол, но шёл, а не слёг.
Я жаждал, глотая слюну, а не сок,
Алкал, ощущая во рту лишь песок.
И вдруг впереди – о мой Бог, мой Творец! —
Я вижу светящийся чудо-дворец!
 
 
Огнём нетерпенья сжигая свой страх,
В прекрасный дворец я вбежал впопыхах.
И там – будто в сказке приснился мне сон! —
Толпою красавиц я был окружён,
Каких до сих пор не рождал человек,
Смотрящий на них не насытится ввек!
 
 
         Они сказали: «Здесь приют
         Тем, кто из наших уст попьют.
         Прими букетом сладких струй
         Наш многократный поцелуй!
         Отныне ты наш господин,
         Владыка наш, судья над нами,
         А мы – невольницы твои,
         Прислужницы твоих желаний.
         Сошлись мы, дочери царей,
         Сюда, чтоб утешать людей».
 
 
         Они покрыли пол коврами,
         Ковры – природными дарами,
         Кругом расставили цветы,
         Закуски, сладости, плоды
         (Айву, гранаты, апельсины),
         Вина высокие кувшины.
         Одни под лютню стали петь,
         Другие сели пить и есть.
 
 
         И между нами заходили
         И чаша-хмель, и блюда-сладость,
         И в сердце бедном породили
         Покой и мир, любовь и радость.
         Заботы все забыл я вдруг,
         Я с каждой девой был сам-друг!
 
 
         Затем искали мы утех.
         И вот уж крики, шутки, смех.
         Взыграло в нас хмельное зелье,
         Мы впали в бурное веселье:
         Возня и беготня под хохот,
         Свалившейся посуды грохот.
         Поддавшись будто бы испугу,
         Кидались в лоно мы друг другу.
         При том я в нежности их тел
         Удостовериться хотел.
         Они ж кокетливо ворчали,
         На шутку шуткой отвечали:
         Одна прижмётся шаловливо,
         Другая оттолкнёт игриво,
         Та вдруг ударит-взгреет грубо,
         Та пожалеет нежно-любо,
         Одна до боли ущипнёт,
          Другая чашу поднесёт.
 
 
         К ночи́ – веселье через край
         В смеси с любовным мёдом-ядом.
         Они сказали: «Выбирай,
         Которой спать с тобою рядом».
         Я взял светлейшую лицом.
         Она была, черна глазами,
         Для страсти создана Творцом
         С слегка раскрытыми устами.
         Огонь и блеск на розах лика!
         Смущала ум, ошеломляла!
         Верней, чем стебель базилика,
          Она красою покоряла.
         Я пережил с ней ночь-мечту.
         Я эту ночь за сто зачту.
         Взволнованный вином и новью,
         Любил язычества любовью…
 
 
         А поутру они меня
         Помыли в бане, приодели.
         Потом мы вкусно пили, ели…
         И вот прошло уж время дня.
         И взял одну из них я вновь.
         Она была газель глазами,
         Ягнёнок нежными боками.
         Всё было в ней, что пенит кровь.
         И только перси огорчали:
         Они хоть мёд и источали,
         Но так над грудью возвышались,
         Что обниматься нам мешали.
         Дни, ночи шли в свой ряд-черёд,
         Числом составив целый год.
 
 
         И вот в отъезд на сорок дней
         Собрались дочери царей.
         Целуя их по сорок раз,
         От них я выслушал наказ:
         «Живи, не гневая Творца,
         Во многих комнатах дворца.
         Не жить красавцу в тесноте ведь!
         Так что открой хоть тридцать девять,
         В них отдыхай, наш дорогой,
         Но избегай сороковой!
         Беда придёт к тебе, поверь,
         Коль ты откроешь эту дверь».
         Объятый непонятным страхом,
         Я рьяно клялся предков прахом
         Не открывать ту дверь дворца,
         Терпеть и не терять лица.
 
 
Без дня сорок дней я провёл во дворце.
Пил, ел, отдыхал, округляясь в лице.
А в комнатах тех настоящий был рай!
Еда и напитки – бери-выбирай!
Гулял я, вдыхал ароматы цветов,
Наевшись, дремал под напевы дроздов.⁵
 
 
Но занят был ум у меня, дурака,
Последнею комнатой из сорока.
И вот – как о том я жалею теперь! —
Открыта, открыта запретная дверь!
Я с замершим сердцем шагнул за порог…
И – сказке осталось двенадцать лишь строк:
 
 
Конь вороной там стоял под седлом,
Фыркал, бил в пол с нетерпеньем и злом.
Раз конь осёдлан и взнуздан стоит,
В стремя нога заступить норовит!
Не задержалась раздумьем нога,
Разом в седло я, за повод рука!
Гром вдруг ударил, свет заблестел.
Кажется, конь не бежал, а летел!
Только вдруг стал он, упёршись в песок,
Я же на землю слетел, как мешок!
Встал, огляделся… О Боже-Творец! —
Место, откуда я видел дворец!
 

Рассказ о старухе

V, 5—7

 
1
Я предгорьем пустынным шагал.
Вдруг исчезла, пропала дорога.
Но, пройдя нервным шагом немного,
Я палатку увидел средь скал.
У палатки сидела старуха
И собаку ласкала рукой.
Но была та собака не злой:
Лишь вниманием дрогнуло ухо.
 
 
2
Я сказал: «Славен Тот, кто Един!»
И старуха привет возвратила.
А на просьбу поесть возразила:
«Бог накормит нас, наш Господин.
Ты не очень дорогой натружен?
Ну, тогда в той долине сумей
Изловить палкой нескольких змей,
Я сготовлю из них сытный ужин».
 
 
3
Я вскричал: «О старуха! Не смей
Предлагать мне отпробовать жало!»
Но старуха по-своему решала:
«Я тебе отловлю пару змей».
То легко было ловкой старухе.
Я от ужаса мелко дрожал.
Угощения ж не избежал —
Что не станешь глотать с голодухи!
 
 
4
А когда аппетит мой ослаб,
Я спросил у старухи водицы.
«В том ручье очень можно напиться,
Если выгнать лягушек и жаб».
И я пил ту вонючую воду
Из того ли ручья-не-ручья.
В страшной жажде, но чувствовал я:
Худшей гадости не пил я сроду.
 
 
5
И сказал той старухе худой:
«Я дивлюсь на тебя, о старуха!
Как ты можешь питать своё брюхо
Гадкой пищей и тухлой водой?»
«Хорошо, каковы ж ваши страны?»
«В наших странах довольно еды,
Много чистой и вкусной воды,
Мясо жирное: куры, бараны,
 
 
6
Чудо-фрукты: гранаты, бананы.
Можно всякую редкую снедь
В наших странах чудесных иметь
(Если златом набиты карманы).
Хоть житьё лишь купцам и вельможам,
Все за деньги привязаны к ним.
Мы всегда, когда есть захотим,
Увеличить привязанность можем.
 
 
7
В наших странах есть множество благ».
Тут старуха сказала: «Довольно!
Ты хвались предо мной, да не больно!
Жалко мне вас, бедняг-бедолаг.
Ну скажи, – горячилась старуха, —
Какова тонких кушаний сласть,
Если вас раздавить может власть,
Не оставив о вас даже слуха?
 
 
8
Ведь бывает такое у вас:
Вас ограбив, султанская свора
Судит вас же, как злостного вора?
Если ж вы согрешите хоть раз,
Вас и ваших родных избивает,
Сочиняя подложный приказ.
Ведь бывает такое у вас?»
И промолвил я: «Это бывает!»
 
 
9
А она: «Ведь не зря говорят:
Коль на свете живёшь безопасно,
Блюда горькие – это лекарство.
Блюда ж сласть – проникающий яд,
Если жгут притеснителя плети.
А без страха живёшь и – здоров,
Представляешь весь мир как свой кров!
Есть ли благостней что-то на свете?
 
 
10
Это благо бывает тогда,
Когда правит султан справедливый,
От большого ума горделивый.
И к тому ж должен он обладать
Совершенством в делах управленья,
Ибо в нынешние времена
В людях злости лихой семена,
Чёрной зависти и вожделенья.
 
 
11
Вами правит, я знаю, султан,
Не внушающий людям почтенья, —
Слаб в костях и делах управленья,
В зле-разврате погрязший чурбан.
С вас теперь ваши местные власти
Могут шкуру иль голову снять.
Разрешил он всем всех притеснять,
И умножились злые напасти.
 
 
12
Истомились и дух ваш и плоть.
Нет! Уж лучше терпеть от султана,
Чем от правящих низкого сана,
То всё так! Лучше ж знает Господь».
Отдохнув за беседою странной,
Я решился продолжить свой путь,
Потому что расправилась грудь
(Хоть тошнило от пищи поганой).
 
 
13
Шёл и думал: старуха права,
Да, всё так. Но, мой Бог, почему же
Мудрым посох отшельника нужен,
Чтобы лес поглощал их слова?
Их бы всех на престол нашей власти.
Больше было б там мудрых людей.
Не ужился б средь них лиходей,
Нас не мучили б злые напасти…