Роман в стихах «Золотой ларец» написан по мотивам «Книги тысячи и одной ночи» (восьмитомный перевод с арабского М. А. Салье, 1958 г.). После названия каждого раздела указывается место «Книги…», ставшее основой поэтического текста (номер тома и страницы). В качестве эпиграфов были использованы отдельные фразы или стихи «Книги…». Из неё же взяты почти все пояснительные сноски в тексте романа. (В противном случае они отмечены словом – Автор).

Илья Стефанов

Слово о повести Маруфа
(Предисловие)

VII, 5—12

Если бы душа моя была в моих руках,

и я отдал бы её тебе за эту повесть,

моё сердце на это бы согласилось.

Царь царей, властитель Хорасана,
Чтил среди придворных мудрецов
Знатоков Хадиса¹ и Корана,
А средь слуг – рассказчиков-чтецов.

Он любил старинные преданья
О царях и витязях лихих,
И рассказы, повести, сказанья
О делах великих и простых.

Каждый, у кого рассказ был строен,
В душу проникал, тоску леча,
Похвалой был царской удостоен
И халатом с царского плеча.

Если ж выходил рассказ прекрасным,
Царь дарил подарок дорогой:
Тысячу динаров хорасанских
И коня в исправе золотой!

Лучшими рассказами в те годы
Были те, что сочинил Синдбад:
Книга приключений Морехода —
Словно волшебства цветущий сад!

В ней, однако, правды маловато,
А придумке, вымыслу – простор.
Где Синдбад найти мог столько злата,
Никому не ясно до сих пор.

Но дошла до царственного уха,
Завладев державной головой,
Весть о дивной повести Маруфа,
Златоустом звался он молвой.

Говорили, что его рассказы —
Как из моря мудрости улов.
Говорили, что тесны там связи
Правды жизни с краской звучных слов.

Повесть ту читают не от скуки.
В ней – предупрежденье для чтецов:
Книга пусть не попадает в руки
Ни детей, ни сплетниц, ни глупцов.

Царь вскричал: «Найти мне повесть эту,
Записать, доставить в Хорасан!»
И, два года рыская по свету,
Разыскал её купец Хасан.

Царь назвал ту повесть сущим кладом,
А другие слушать не хотел!
Он купца осыпал чистым златом
И в одежды царские одел.

Дал коня. На нём была исправа
В злате вся, от стремя до удил.
Землю дал с селеньями и справа
От себя Хасана посадил!

Клад волшебный, утешенье в слове,
Царь велел в златом ларце замкнуть.
И с тех пор он слушал чудо-повесть
Всякий раз, когда стеснялась грудь.

Слово о Маруфе
(Вступление)

V, 263—268

Нет у меня порока кроме бедности.

Шёл по городу Багдаду человек
С ношей дров на поседевшей голове.

По тому, что он имел худую плоть,
Видно было, позабыл о нём Господь.

Гнёт-усталость и густой полдневный зной
Мир пред взором застилали пеленой.

Наш носильщик от таких злых дел размяк,
И в печали рассуждал примерно так:

«Неужели служит наша голова,
Чтоб носить на ней то пищу, то дрова?

Хорошо, конечно, что под ношей тень,
Но в такой тени не сладко в жаркий день!

А сегодня над Багдадом злющий зной,
На песок нельзя ступить босой ногой!

Я в жару под тяжким грузом изнемог,
Стал неверным шаг свинцом налитых ног.

Всё! Нет мочи! Отдохну. Да, решено!
Здесь как раз полито и подметено,

Воздух ровный – сам стремится влиться в рот.
И скамья зовёт на отдых у ворот!

Где ты, молодость, и где былая стать?
Нет, мне надо отдохнуть и подышать.

Ах, блаженство – шевелить ступнями ног,
Ощущая телом нежный ветерок!

Да к тому же здесь и музыка слышна.
О мой Бог, какая звучная струна!

И слышны под лютню звуки голосов
В чтеньи, пеньи ли чарующих стихов.

А стихам (о, что творит кудесник чтец!)
Вторят птицы (научил их петь Творец!).

Ох ты, господи! да что ж за праздник там?
Подойду немного ближе к воротам.

Сад – из лучших, из ухоженных садов,
Между зеленью – зеркальный блеск прудов.

А из окон, с ароматом сада слит,
Запах кушаний дурманит и манит!

О мой Бог, наш Господин, творец всего!
Наделяешь Ты без счёта одного,

А другого – он хоть лоб себе разбей! —
Оставляешь Ты без милости своей!

Как же так? В грехах своих, о славный мой,
Я раскаивался сразу пред Тобой.

Правда, я сопротивлялся злой судьбе,
Но ведь я и не выигрывал в борьбе!

Я не лезу своевольно в Твой чертог,
Властен Ты во всякой вещи, о мой Бог.

Потрудился Ты! Одних обогатил,
А других забыл – на всех не стало сил!

Тех возвысил – ну и что? Ты так хотел,
А других унизил – много сделал дел!

Ты велик, Творец, и власть Твоя сильна.
Власть же делать, что ей хочется, вольна!

Ты судил жить в счастье-радости одним,
В унижении-усталости – другим.

На земле, о сколько их, других, живёт
Под палящим солнцем дня во мгле забот!

Я и сам – о годы-бремя, жизнь-беда! —
Так живу, клонясь под тяжестью труда.

Давит сердце ноша тяжкая моя,
А другой так не трудился даже дня!

В наслажденьях и веселье он живёт,
И во славе, и довольстве ест и пьёт.

Правда, странно, что из капли мы одной,
И подобны, и равны мы меж собой,

Только есть у нас различие, оно
Разнит строго нас, как уксус и вино.

Но поверь, мой Бог, всегда я говорил:
Мудрый Ты и справедливо поступил!»

Над Багдадом, между тем, спустилась ночь,
И носильщик уходить собрался прочь.

Но старик-слуга вдруг вышел из ворот.
Он сказал: «Мой господин тебя зовёт».

И носильщик, поразмыслив только миг,
Сделал то, о чём просил его старик.

Ношу бросив и вздохнув разок-другой,
Он пошёл, сопровождаемый слугой.

Дом приветливостью встретил от дверей,
И, казалось, он был создан для гостей.

Всё там было, чтоб мир-отдых ощущать,
И на всём была достоинства печать.

Наш носильщик проведён был в светлый зал,
Где гостей блестящий круг пестрел-сиял.

Зал просторен был, красив – предел мечты!
Меж колоннами кругом ковры, цветы,

А на скатертях стояло для гостей
Много кушаний роскошных и сластей.

И стояли там среди букетов роз
Чудо-вина из отборных красных лоз.

Всё там было, что бывает на пирах,
А средь всех сидел хозяин на коврах.

Он в годах был, но спина была ровна,
Щёк его едва коснулась седина.

Он красив был, как влюбившийся узрит,²
И имел как царь величественный вид.

Наш носильщик древним кратким словом «Мир»
Поприветствовал собравшихся на пир.

А хозяин попросил его присесть
И велел подать ему попить-поесть.

Наш носильщик съел цыплёнка, съел хурму,
Выпил что-то, и вернулся дух к нему.

Тут хозяин молвил: «Брось стесненья плен!
День прихода твоего благословен.

Кто ты, ставший провидения послом,
И скажи, каким ты занят ремеслом?»

«Я Маруф. Я здесь носильщиком служу.
Я за плату с рынка тяжести ношу».

А хозяин возразил: «А я Синдбад.
Я про жизнь твою услышать был бы рад.

Ты красиво говорил там, у ворот.
Но не жил я без труда. Наоборот!

Я семь раз прошёл края заморских стран,
Умирал от горя, ужаса и ран.

Но предписанное всё свершится в срок.
И не стоит нам роптать, судьба ведь – Бог!

Да, Маруф, я рос в богатстве. Мой отец
Знатный был и уважаемый купец.

Путь окончив, предначертанный судьбой,
Много злата он оставил за собой.

Годы шли. Я беззаботно, сладко жил,
Ни свой ум не напрягал, ни струны жил,

Разъезжал по чудным, сказочным краям
И пиры давал знакомым и друзьям.

Но однажды я, очнувшись, увидал,
Что ушёл, исчез, пропал мой капитал!

Не укрылся я от паники огня,
Ведь исчезло всё, что было у меня!

И навеки б стал беззвучен мой карман,
Но помог – мир с ним! – великий Сулейман.³

Помогли мне мысли чудо-мудреца.
Я впервые их услышал от отца.

Вот слова, мудрей которых в мире нет,
В них и предостереженье, и совет:

«Есть три вещи, те, что лучше трёх других.
Знай: день смерти лучше жизни дней пустых.

Лучше пёс живой, чем мёртвый царь зверей,
И могила лучше бедности – ей-ей!»

(Я уверился, объехав много стран, —
Трижды прав был сын Дауда, Сулейман!)

Понял я: грозит мне бедности беда,
Коль и дальше буду жить я без труда.

Труд – ограда нам от всех житейских бед.
Не сказать об этом лучше, чем поэт:

«Лишь трудом достигнуть можно гор высот.
Кто стремится вверх, не спит ночами тот.

Чтоб собрать жемчужин горсточку одну,
Утомляются нырять к морскому дну».

Я ходил купцом за море каждый год,
И за то меня прозвали «Мореход».

О Маруф, ты не из тех, кто глуп-ленив.
Ты трудом и утомленьем, видно, жив.

Хорошо ты говорил там, у ворот!
Складный слог тебе – от Господа щедрот.

В доме этом в вечеров спокойный час
Любим мы послушать чей-нибудь рассказ.

О Маруф! Поведай нам свой путь борьбы
За достоинство в превратностях судьбы».

«Да, мне есть, что рассказать, – сказал Маруф, —
В разных землях я испытывал свой дух.

Я родился близ Каира, у реки.
И отец, и дед мой были рыбаки,

Проявляя норов, ловкость в деле том,
Они часто приносили рыбу в дом.

Только трудно рыбаку разбогатеть!
Умерев, отец оставил мне лишь сеть.

Я усердно дело правил, сеть кидал,
Но удачи в рыбной ловле не видал:

То ли дело было в горе-рыбаке,
То ли рыбы поубавилось в реке.

Я тогда уже два года был женат,
Но жене, злодейке-ведьме, был не рад.

Я увидел, что черна моя стезя,
Что беднее и несчастней жить нельзя.

Только прежде, чем дать Господу ответ,
Я решил узнать получше белый свет.

Посетил я – Бог свидетель – много стран.
Перенёс – не счесть числа! – душевных ран.

Много в жизни я загадок разгадал.
Счастлив был, но чаще бедствовал, страдал.

О себе предстать с рассказом, о Синдбад,
Пред вниманьем добрых лиц я буду рад.

Только вижу я, устали господа,
Утомила их беседа и еда».

Но хозяин возразил: «Начни сейчас,
А в другие дни порадуй снова нас».

И Маруф стал сказы сказывать в стихах
У Синдбада на беседах-вечерах.

Сказы те и про добро, и про порок.
Всё в них – правда, истый жизненный урок!

Было так! А лучше знает лишь сам Бог.

КНИГА БРОДЯЖНИЧЕСТВА

Рассказ о встрече с царём

V, 242,272—275

Судьба в меня всё мечет униженья,

Чехлом из стрел душа моя покрыта.

И ныне, если стрелы поражают,

Ломаются концы их о другие.

1
В один из дней
С корзиною в руке
Пошёл я по обычаю к реке.
Я вышел, встав
До первых петухов,
Чуть раньше самых шустрых рыбаков.
Мне уж давно в рыбалке не было удачи,
Но вот теперь, я думал, будет всё иначе.

2
Придя к реке,
Я пояс подтянул,
Рукав приподнял, полы подоткнул
И, развернув,
Забросил сеть свою
В вод сонных ещё тёмную струю.
Помедлив, вытянул, воззвав к судьбе-надежде.
Но сеть была пуста, как много раз и прежде.

3
Однако, свет
Надежды не погас,
И сеть ещё бросал я много раз.
Но хоть бы раз
Что с сетью поднялось!
То ль с рыбой, то ль с рекою что стряслось…
Вот так всегда: как будто делаешь как надо,
Но лишь напасти ждут тебя, а не награда.

4
От дел таких,
Взболев, стеснилась грудь.
В горячей голове сгустилась муть.
И я вскричал:
О Tот, кто над судьбой!
Ну в чём, скажи, я грешен пред Тобой?»
Увы, увы! Но так устроено на свете,
Что перед Богом мы всегда в долгу-ответе!

5
Но говорят,
В несчастье отведи
Терпению всю ширь своей груди:
Творец миров
(В веках Он не умрёт!)
За горем облегчение даёт.
Терпи и горечь дней, коль мог терпеть их сладость,
И знай, что Бог есть всё – и бедствие и радость.

6
Я посидел
Немного у реки,
Уткнувшись головою в кулаки.
Ведь как нарыв
Нас горе жжёт порой,
Болит нарыв, пока не выйдет гной.
Так и превратности, стесненье и морока
Уходят прочь от нас, помучив нас жестоко.

7
Подумал я,
Напастям вышел срок!
А ну заброшу сеть ещё разок!
И, бросив сеть,
Я долго-долго ждал.
Но Бог мне ни рыбёшки вновь не дал.
А день прошёл! (В трудах он кажется короче) —
И мрак в душе соединился с тьмою ночи.

8
А поутру
С корзиною в руке
Я снова, рано встав, пошёл к реке.
Призвав Творца,
Вздохнув, я бросил сеть,
Тяну, и вдруг, о радость! – что-то есть!
И я старался, сеть тянул с большим уловом,
Творца Вселенной поминая добрым словом.

9
Дрожа, светясь,
Я вынес на базар
Трепещущий серебряный товар.
Давал я всем
Сверх платы. Я – хитрец!
А как же! чтоб и впредь был щедр Творец!
Бог видел всё, и слал, и слал он мне удачи!
А я опять ему давал немножко сдачи.

10
В мешочек мой
К динару шёл динар.
А прятал я в халат небесный дар.
И вот я вновь,
В корзину бросив сеть,
Пошёл к реке с уловом попотеть.
Мой шаг был твёрд, я был богач! Походкой быстрой
Я подошёл к реке тропинкою росистой.

11
Забросив сеть,
Не ждал, а на авось
Я тут же поднял. Рыб не поднялось.
Я бросил вновь,
Немного подождал,
Но вновь мне ни рыбёшки Бог не дал.
Сменил я место, и закинул сеть я снова.
И снова Бог меня оставил без улова.

12
Переменил
С утра я много мест.
Излазил-исходил я всё окрест.
И всё кидал,
Кидал, тянул, кидал,
Добычи ж – кот наплакал-нарыдал!
Да, мой улов не скажешь даже, что был жалок:
Ведь вместо рыб я наловил травы и палок!

13
И я вскричал:
«Хвала Тебе, Творец!
Ты спрятал рыб, и – всем делам конец!
Ты поработал
Ловко под водой:
Ну надо ж! Нет там рыбки ни одной!
Денёк воистину по милости Господней
Как ночь мучений в самом пекле преисподней!»

14
И я сказал
(В душе): «Уйду тотчас,
Как только брошу сеть ещё лишь раз.
Лихой судьбе
Короткий мой ответ:
Последний раз, будь рыба или нет!»
Я сам не свой вдруг стал от гнева, огорченья
И сеть схватил в сердцах с отчаяньем смятенья.

15
И вот размах
На всю длину руки,
И сеть летит на быстрину реки!
А это что?..
Мешочек! О мой Бог!
Он выпал! О проклятье, чтоб я сдох!
Мои динары трудовые, мой мешочек!
Ах, я несчастный! Ну и выдался денёчек!

16
Я простонал.
Но, полный сил, надежд,
Легко освободился от одежд
И, бросив их,
Проворно в воду скок!
Нырнул и стал искать я свой мешок.
Нырял, выныривал, был весь я из движенья,
Пока не вверг себя во тьму изнеможенья.

17
Я в горе, зле
Готов был зареветь.
А выйдя из воды, нашёл лишь сеть!
Своих одежд
Не мог найти следа!
Да, верно, что беду зовёт беда.
И верно сказано: паломник только чудом
Домой вернётся без любви в пути с верблюдом!

18
Да, в жизни я
Поел от горьких блюд!
В тот день от них я был, как тот верблюд,
Что распалён
Несётся топоча.
Я дико бегал с сетью на плечах.
Так, взбунтовавшись, лихо носятся ифриты
Коль в тьме кувшина были долгий срок закрыты.

19
И тут ко мне
Подъехал всадник. Он,
Сказав привет, издал короткий стон
И произнёс:
«Скажи, где здесь река?»
Ответ как плеть сорвался с языка:
«Ты что слепой или смеёшься, гад ползучий?
Вон там река, болван, она за этой кручей!»

20
А всадник вновь
Спросил. В вопросе – спесь:
«Скажи ты мне, зачем стоишь ты здесь?
И каково
Твоё, брат, ремесло?»
А я в ответ: «Ты разумом в ослов!
Глаза имеешь, так смотри, смотри прилежно!
Ведь на плечах моих занятий принадлежность!»

21
А он сказал:
«Как будто ты рыбак».
А я: «Ты угадал. Да, это так!»
«А где же твой, —
Спросил он вдруг, – халат,
Повязка, пояс…» О! Открылся клад!
Да это ж то, что из вещей моих пропало!
Все – за одной одну, одну к одной назвал он!

22
Я был тогда
От злобы сам не свой —
Как стрелы мы, коль гнев нам тетивой.
Я за узду
Коня сейчас же – хвать!
«Отдай мои одежды, брось играть!»
А всадник крикнул, обозвав меня невеждой:
«Поди ты к дьяволу, рыбак, с своей одеждой!»

23
Я посмотрел
На пышность его щёк,
И это зла подбавило ещё.
«Отдай халат!» —
Я всё кричал, грубил
И толстой палкой чуть ли не побил.
Я говорил: «Дружок, ты у меня дождёшься!
Я буду бить тебя, пока не обольёшься!»

24
Он снял с себя
Атласный свой кафтан,
Широкий, как его широкий стан.
Я взял его
И повертел в руках —
Здесь как бы не остаться в дураках!
И говорю ему: «На что это похоже?!
Моя одежда в десять раз твоей дороже!»

25
А он сказал:
«Пока его надень,
А завтра – завтра славный будет день! —
Сведу расчёт
Я полностью с тобой!
Приди-ка, брат, полуденной порой
К дворцу царя. Я при дворе служу флейтистом».
И скрыл улыбку на лице своём мясистом.

26
Затем флейтист
Коня направил прочь,
А я не мог смущенья превозмочь.
Я думал: Да!
Всё это не к добру.
Ну, я – хорош! Затеял злу игру!
Поди ж! На царского слугу я злом сорвался…
А, показалось мне, он очень испугался!

27
Бежал я вдаль
От царского дворца.
Но жизнь в руках не наших, а Творца.
Он сделал так,
Что злой доносчик, пёс,
На мой кафтан с златым шитьём донёс.
И вот уж стражники с мечами у порога.
Но – убегу! была бы людною дорога.

28
А стражи те
Сумели задержать,
Сумели и не дать мне убежать.
Шли позади,
По ходу, по бокам.
Не мог я волю дать своим ногам!
Хвала и слава нашей крепкой царской власти!
Она спасает от свободы злых напастей.

29
Вот позади
Возвышенность крыльца
И семь проходов царского дворца.
Вдруг кровь в виски,
И я огнём горю —
Меня подводят стражники к царю.
А царь (Творец скрывал, молчал, держал то втуне)
Был всадник тот, кому грубил я накануне!

30
Наш царь ведёт
С везирем разговор.
Я слышу, дело важное, не вздор.
Нет, не про рыб,
Про женщин речь ведут
(Здесь тоже нужно мужество и труд!).
Пресыщенный любовью, царь средь чернооких
Предпочитал строптивых, взбалмошных, жестоких.

31
Я б спорить мог
О яде сладких дел!
Но царь меня вдруг быстро оглядел,
И стал везирю
Громко говорить:
«Не знаю, как с беднягой поступить.
Кнутом или огнём, чтоб знал он в ад дорогу?
Но предоставим мы судить об этом Богу!»

32
И разорвав
На множество кусков
Бумаги белой несколько листов,
Он написать
Велел на части их
Двенадцать сумм и малых, и больших,
Затем двенадцать же отметить пыток разных
От наказания кнутом до смертной казни.

33
Он скрыл листки
Одни среди других
И приказал мне взять один из них.
Тут я вскричал:
«Вам тесно что ли жить?
Меня вы собираетесь убить!»
Везирь в ответ: «Вчера ты сам судил нас строго!
Проси решенья у всевидящего Бога!»

34
Дрожа рукой,
Я, взяв, затрепетал:
О пытке сотней палок прочитал!
Я закричал,
Не выдержав, в сердцах:
«Не дай вам Бог ни радостей, ни благ!
О мой Господь! Зачем Ты создал нас из праха,
Коль нам готовишь столько ужасов и страха!»

35
И пытку ту,
В сто палок, принял я.
И мир стал тесен, пресен для меня.
Казалось мне,
Уж лучше умереть,
Чем это пережить-перетерпеть.
И я сказал царю: «О, дай мне позволенье
Взять вновь, награду или лучше – убиенье!»

36
Везирь сказал:
«А что? Пускай берёт!
Умрёт, бедняга, – только отдохнёт!»
Схватив, я взял.
И – вот он, божий дар:
В бумажке было – «Дать ему динар»!
Динар за сто ударов – миленькое дело!
Да, счастью есть предел, напастям – нет предела!

37
Схватив динар,
Я вышел из дворца.
Там евнух ждал сходящего с крыльца.
Он шёл мне встречь,
Пискливо говоря:
«Пожалуй нам от щедрости царя!»
Он чёрен кожей был, а телом жирен, пышен.
Швырнув ему динар, на улицу я вышел.

38
Опять я был
В бессилии сердит,
И злобен в униженьи, как ифрит.
О жизнь, мне нет
Везения ни в чём!
А слёзы мыли, жгли поверхность щёк.
Куда я брёл – соображал я очень плохо,
Тряслось всё тело от побоев и от вздохов.

39
Ну и денёк!
Я силы все сгубил,
И что же? – Лишь динары утопил.
А вместо рыб —
Ох, то я сделал зря! —
Поймал, глупец, гулявшего царя.
И надо ж, царь попался мне какой-то странный:
Гуляет-ездит он без свиты и охраны.

40
О Ты, мой Бог!
Зачем моя судьба
Точь-в-точь судьба последнего раба?
И думал я,
Быть может, жив пока,
Мне бросить что ли дело рыбака?
Хотя – нигде трудом нельзя разжиться очень,
И вряд ли в чём другом к удаче путь короче…