Читать книгу: «Рождение шедевра», страница 5

4.

Весь вечер я был там, где быть мне не хотелось. Но и портить настроение родителям, оживленно беседовавшим за столом с Я-выми, мне также не хотелось. Дочери господина Я-ва были немногим старше меня, но, что бывает свойственно всем девочкам, намеренно не оставляли взрослых, делая вид, что увлечены их беседой. Единственным желанием моим было поскорее вернуться домой, и если отец будет в настроении, то отпроситься поиграть еще немного перед сном. Но, как я и предполагал, родители засиделись, поэтому возвращались мы уже по темным улицам, освещаемым редкими фонарями.

Уже перед сном, когда я, как послушный сын, в назначенный час расположился в кровати, в комнату вошел отец.

– Арсений, с минуту назад заходил наш сосед, Альфред. Действительно, приятный юноша, и я не против твоего с ним общения, хотя он значительно старше тебя. Я даже решился пригласить его на чай, на что он вежливо отказался. Так вот, он заходил, что передать тебе это.

И отец положил возле окна какую-то вещь.

Встав с кровати я подошел и осмотрел ее под тусклым светом фонаря за окном. Это была деревянная катапульта, у которой поднимался ковш, куда загружаются ядра. Немыслимый подарок отбил у меня всякий сон. Ах, чего мне стоило тогда дождаться обеда и поскорее объявить своим воинам, что у генерала есть для них ключ к победе.

5.

Около недели я не встречался с Альфредом. Ежедневно слушая его скрипку, отчего баталии мои всё чаще и чаще прерывались на перемирие, я постепенно влюблялся в его мелодии. Был ли у него особый талант? Не знаю. Но однажды, когда Келлер вышел на площадку и привычным взглядом принялся оценивать мою стратегию, между нами состоялся разговор.

– Альфред, ты хорошо играешь. Очень красиво. Мне очень нравится. – решился сказать я.

– Wow, lügst du nicht an? Не врешь?

– Правда-правда нравится. Честно.

– Vielen Dank! Спасибо, милый Agseni. Я играйт на плошади. Иногда давайт концерты, но selten, не каждый месяц. Когда меня просить – я играйт. У меня немного есть мелодий. Я писайт их сам.

– Как здорово. Всем, должно быть, очень нравится слушать! – я заметил, как мой собеседник оживился, когда начал говорить о музыке. Но вдруг какая-то тень мелькнула у него на лице, и мне показалось, что он что-то припомнил неприятное.

– Nicht für alle, Agseni. Nicht всем. – покачал головой Альфред. – Aber das ist nichts. Wir leben, um zu schaffen. (Не страшно. Мы живем, чтобы творить.) Zu schaffen, Agseni, zu schaffen!

На этом наш разговор окончился, Альфред Келлер удалился к себе и сегодня скрипка уже не звучала из-за двери.

6.

Одним дождливым мартовским вечером по ступенькам, топая, взбежал Альфред Келлер. Очутившись на площадке, промокший и без шляпы-котелка, он застал меня за всегдашним моим занятием, уже нисколько меня не смущая. Я считал его своим другом, хотя решительно ничего про него не знал. Увидев его, возбужденного и сияющего, каким раньше он мне не попадался, я первым решился заговорить.

– У тебя день рождения?! – восторженно вырвалось у меня.

– Geburtstag? Warum? Oh, nein! Лутше! Много-много лутше! Я встречайт её впервые на нашей плошадь! Она… Она göttlich schön! Я узнайт, где она живет. У ней живет моя знакомая Frau, altemagd, служанка! Я всё узнайт! Всё узнайт и жду встречи!

– Альфред влюбился – усмехнулся я ребячески.

– Guter kleiner Junge… – качая головой отвечал мне Келлер.

Осторожно перешагивая через моих воинов, Альфред проследовал в свою квартиру.

Таким счастливым, таким легким и сияющим я видел его однажды и никогда больше.

Март сменил апрель, принеся с собой шумные и непрекращающиеся ливни, затмил своего брата. Всё было как раньше. Но что-то изо дня в день начинало меня заботить, несколько даже тревожить. В попытках осознать это, я почти находил причину волнения, но та каждый раз ускользала.

И в один из непогожих вечеров, отправляя армию под прикрытием орудий и кавалерии в бой, меня вдруг осенило. Перемирие! Каждый раз на поле боя воцарялось перемирие, когда «солдатам нужно отдыхайт» и всегда, всегда звучала скрипка! Именно она напоминала мне, что «солдатам нужно отдыхайт» и пора объявить перемирие!

Скрипки не было. Не было и мелодий. Не было уже месяц. Изредка попадавшийся мне на глаза Альфред выглядел всякий раз усталым, задумчивым. Говоря со мной, он старался улыбаться, я чувствовал это, как чувствовал и то, что он делает это от чистоты души своей, как не раз выражалась мама, говоря о ком-то очень добром.

7.

Полвека минуло, а я помню тот день до сих пор. Отец ночевал у Я-во, у супруги которого обострилась горячка и, как сказал отец уходя: «Господь спаси её душу». Мама же, привычно проведя домашние ритуалы, оставила мне ужин и отправилась в школу. Посмотрев в окно и убедившись в том, что она вышла из подъезда и семенит ногами по тротуару, я оделся и выбежал на площадку нашего этажа. Расставляя фигурки в том порядке, в каком я привык их видеть, я на носочках подошел к двери Альфреда Келлера. Тихо. В квартире слышались какие-то движения, шаги, шелест бумаги, но того, отчего мой слух, к большому моему огорчению, уже начинал отвыкать, слышно не было. Скрипка молчала больше месяца.

Как бы ни хотел я придаться размышлениям, догадкам и разрешению этой странности – я был ребенком. Немного постояв у двери Келлера и пожав плечами, я вернулся за игрушки.

Фронт гремел. Генералы, по каждую сторону от моей армии, сидя у себя в штабах, склонились над картами в негодовании: «какой у нас ловкий и талантливый противник! Как же нам его одолеть?!» Кавалерия, так умно припасенная мною за перевалом (ступеньки лестницы), ожидала приказа обнажить шашки и решительно вступить в бой. Пехота же, второй час испытывая на себе всю мощь армии противника, одного за другим теряла воинов. Ситуация вырисовывалась критическая.

Мысль! Генеральская мысль! С одного фланга, из-за холма, я пускаю в ход неудержимую кавалерию, а с другого фланга на противника неожиданно выкатываются дальнобойные орудия! Но где же они? Я осмотрелся по сторонам, прошелся от окна к лестнице. Катапульты не было. Кажется, я забыл ее в комнате у окна. И я проследовал домой, оставив дверь квартиры открытой.

В то время, как я вошел в свою комнату и пропажа моя нашлась на том же месте, куда я по-привычке клал её перед сном, на площадке нашего этажа послышался шум, хлопнула дверь, по лестнице застучали быстро удаляющиеся шаги. «Альфред!» – радостно подумал я и стремглав бросился к выходу.

Никого не было. Я опустил глаза. Вся моя армия оказалась разбита. Кавалерия рассыпалась по всем ступенькам, генеральский штаб мой был разломан, а некоторых пехотинцев я еще долго искал, спускаясь ниже с этажа на этаж. На третьем этаже я нашел некоторых из них. Вернее то, что от них осталось.

Слезы мои текли ручьем. Совсем один, на темной вечерней площадке четвертого этажа, я кое-как восстанавливал своё войско, по крупицам собирая тех, кто не сломался и не исчез бесследно в темноте подъезда.

Окончив этот нелегкий труд, я вовсе расхотел играть и ждал, когда вернуться родители и мама пожалеет меня. Я не хотел больше быть генералом. Опустив голову на колени, я сел ждать, когда придет мама.

Раздались шаги. Я прислушался. Кто-то поднимался. Кто-то бежал наверх. Летел вверх по лестнице. «Альфред!» – словно луч надежды осветил моё мокрое от слез лицо.

Альфред взбежал, ничего не видя перед собой, он нёсся к своей двери, но увидев меня, сидящего и с надеждой смотревшего на него ребенка, он замер. Стены подъезда еще звучали эхом его топота.

Я никогда не забуду его взгляда. Он представлял собой невообразимую гармонию страха, обреченности и величия. Мне, мальчишке десяти лет, стало не по себе. Я лишь успел прошептать «Альфред», когда Келлер тотчас же бросился в свою квартиру и захлопнул дверь.

8.

Не понимая и не принимая происходящего, я оставался неподвижным. Смятение, с новой силой охватившее меня, грозило разразиться горькими слезами обиды. Мой мир, хрупкий и неустойчивый, рушился в мрачном подъезде старого немецкого дома. Я заплакал.

И вдруг услышал ее.

Скрипка, зазвучавшая впервые за долгое время, оказалась моим спасением. Я прильнул ухом к двери Альфреда, закрыл глаза и начал слушать раздававшееся на весь дом пение смычка.

Эту мелодию мне довелось услышать лишь дважды. Тогда, на лестничной площадке в городе Моншау, и спустя пятьдесят лет, в Петербурге.

Проходит время, но один вопрос меня не оставляет по сей день. С какой силой могло воздействовать подобное искусство, способное вырвать сердце и насытиться его кровью, на неокрепшую душу ребенка?

9.

Мама нашла меня, сидящего на ступеньках и безразлично глядевшего на катапульту, и проводила домой. Отец уже суетился на кухне в поисках лекарств. У меня был жар.

– Беда за бедой. Госпожа Я-ва сегодня скончалась. Горячка её прибрала. – кричал он матери из кухни.

– Сыночек, как ты, Арсюша? – гладя меня по волосам шептала мама.

Я снова закрыл глаза и проспал до самого утра.

10.

Проснулся я, уже безболезненным, от многочисленных разговоров и суеты, раздававшихся в нашей квартире. Выйдя в гостиную, я успел заметить двоих людей в форме и погонах, с которыми общался отец, сидя за столом. Они составляли какие-то бумаги и общались на немецком. Мама, едва я вышел, тотчас подбежала ко мне, взяла за плечи и вернула в комнату.

– Арсений, как ты, милый? Как ты себя чувствуешь?