Читать книгу: «Три года октября», страница 3

– Нет, – усмехнулся я. – Во-первых, я ни в ведьм, ни в духов не верю. Во-вторых, меня разбудил сосед снизу.

Пахомов задумчиво протянул «хм», и морщины на его лице углубились. Кот заёрзал у него на коленях, потоптался, покружился, затем вновь свернулся калачиком. Перед тем как прикрыть глаз, он посмотрел на меня пристально, будто оценивая.

– А что, если я скажу, что под вами никто не живёт?

– Отвечу, что вы ошибаетесь. Стук явно доносился снизу.

– В таком случае, друг мой… Вы не против, если я вас так назову?

– Почту за честь.

– В таком случае, друг мой, у меня есть два предположения. Либо у вас под полом завелись очень активные мыши, либо… это барабашка.

Я усмехнулся, но он говорил серьёзно.

– Квартира под вами давно заколочена, – продолжил Пахомов. – Там когда-то жили муж с женой, оба сильно пили, нигде не работали… Вот кто были настоящими шумными соседями.

– Вы ведёте к тому, что они оба померли от пьянки? – попробовал я угадать.

– Нет, – покачал головой старик. – Хотя пьянка в их случае сыграла ключевую роль. Муж забил жену молотком в пьяном угаре. Она умерла на месте, а его отправили в тюрьму на четырнадцать лет. Если не выпустят по амнистии, сидеть ему ещё четыре года. А до тех пор их квартира пустует.

По спине пробежал холодок.

– Чувствую себя мальчишкой, который слушает страшные истории у костра в пионерском лагере, – сказал я, стараясь побороть дрожь в плечах.

– Ха! С вашей новой работой таких историй будет столько, что хоть книжку пиши.

Чайник вскипел, оповестив нас протяжным свистом.

Пахомов молча передал мне кота, и я, так же молча, принял его, устроив на коленях. Тимофей жалобно мяукнул, бросил взгляд на хозяина, но вскоре опять свернулся калачиком.

– Как прошло знакомство с Александром Викторовичем?

– Не так, как я себе представлял, – признался я, наблюдая, как Пахомов разливает кипяток по чашкам. Приятный душистый аромат тут же расплылся по кухне.

Мой тёзка по отчеству вернул чайник на плиту, переставив его на другую конфорку – первая всё ещё горела, отбрасывая мягкий, колеблющийся свет.

– Он был пьян и груб. К тому же предложил мне помощь в оформлении бумаг на покойного за вознаграждение. Решил, что я родственник его пациента.

– Да… Безбородов не меняется, – вздохнул старик, медленно размешивая сахар. – Пьяница и грубиян. Хотя я застал времена, когда он был другим.

– Почему вы не рассказали мне заранее, какой он на самом деле? Может, я бы и не разочаровался.

Пахомов усмехнулся.

– Никогда не любил тех, кто рассказывает, чем закончится книга, тому, кто её ещё не читал. А может, просто не хотел, чтобы вы сбежали из посёлка, так и не составив своего мнения о Безбородове.

Мне пришлось согласиться с его опасениями. Если бы Пахомов сразу рассказал мне всю правду о старом патологоанатоме, то, когда я вернулся в Старые Вязы во второй раз, с Тимофеем на плече, направился бы не в больницу, а обратно на вокзал.

– Знаете, я даже рад, что меня разбудили мыши… или барабашка, – признался я, осторожно глотнув горячего чая. – Чувствую себя ребёнком, который не хочет утром идти в детский сад. День стал чуточку длиннее, а значит, вторая встреча с Безбородовым наступит чуть позже.

– Поверьте, Алексей Дмитриевич, Безбородов, или просто «Борода», как его здесь называют, – прекрасный специалист и не такой уж плохой человек. Надо просто узнать его поближе. Он многому вас научит.

– Если только будет трезв, – пробормотал я, поглаживая Тимофея.

– Будет, – заверил Пахомов. – По крайней мере, первое время. Сейчас он видит в вас соперника, а значит, захочет доказать главврачу, что ещё чего-то стоит. Как минимум месяц он будет «как стёклышко». Это ваш шанс: если сможете проявить себя, показать характер – он научит вас всему, что знает сам.

– Другими словами, мне стоит ждать от него подстав?

– Скорее, экзаменационных испытаний. Он захочет увидеть вас в деле. И если выдержите этот экзамен, работа будет в радость, а не в тягость.

– И что за испытания мне предстоят? – спросил я, не заметив, как осушил стакан.

– Это знает только Безбородов. Но я вас предупредил, а значит, вооружил. Этого, возможно, хватит, чтобы не ударить в грязь лицом.

– Судя по тому, как вы говорите о нём, вы хорошо его знаете.

– Я бы не стал преувеличивать… но да, мы с ним старые приятели. Познакомились ещё в Чернобыле. Я работал в группе ликвидаторов, а он уже три дня оказывал помощь пострадавшим. В те годы он был заядлым трезвенником – запах алкоголя на дух не переносил.

– Что же изменилось?

– Всё пошло наперекосяк, когда от него ушла жена. Это было в начале девяностых.

Мне хотелось спросить, почему она ушла, но воспитание не позволило. Пахомов тоже не стал вдаваться в подробности.

– Ликвидация аварии как-то повлияла на ваше здоровье? – вместо этого спросил я.

– Раз в два-три года прохожу полное обследование в диагностическом центре. Врачи говорят, что с моим иммунитетом могу дожить до ста лет, разве что сердце может подвести. А вот как чувствует себя Безбородов – не знаю. Он не из тех, кто жалуется.

Я кивнул и задумчиво посмотрел на чаинки, осевшие на дне стакана. Будь Каринэ Еприкян жива, наверняка предложила бы погадать.

– Спасибо за беседу и за чай.

– И вам, Алексей Дмитриевич. Если понадобится помощь – обращайтесь.

– Кстати, о помощи. Не подскажете, где можно купить крысиного яда или мышеловку?

– Зачем? – Пахомов кивнул на кота, который всё ещё дремал у меня на коленях. – Тимофей справится с грызунами лучше. Оставьте его у себя на пару дней – он избавит вас от мышей. К тому же запах кота распугает остальных незваных гостей.

– Что скажешь, Тимошка? Пойдёшь ко мне?

Кот лениво мяукнул и впился когтями в моё колено, будто разминаясь перед охотой.

– Спасибо, – сказал я, с улыбкой потрепав его по спине.

– Не за что.

Пахомов поднялся с табурета, забрал мою посуду, сполоснул её под краном, затем выключил плиту. В кухне мгновенно стало темно.

– Завтра купите молока и поставьте блюдце на подоконник, – его голос раздался из полумрака. – Угостите барабашку. Вдруг шумит всё-таки он, а не мыши…

3.

Меня разбудило урчание Тимофея. Кот устроился у меня на груди и смотрел единственным глазом с укором. В зубах он сжимал крупную дохлую мышь. «Пока ты спал, я трудился», – словно говорил он. Я одобрительно погладил его по пушистой голове, и урчание тут же стало вдвое громче.

Встав с кровати, я оделся, умылся, почистил зубы и отправился на работу. Утром нежелание встречаться с Безбородовым стало ещё сильнее, чем накануне ночью. Но я заставил себя перебороть неприятное чувство. В конце концов, я уже не мальчишка, который с букетом гвоздик идёт в первый класс.

Коридор больницы, как и вчера, был полон народу. Многие старались попасть на приём к терапевту, чтобы отсрочить визит к Безбородову. Среди пациентов я заметил вчерашнего хулигана, который представился как «Петя». Увидев меня, он поспешно отвёл взгляд. Рядом с ним сидела продавщица из местного магазина – та самая, с которой я тоже вчера познакомился. Оказалось, они мать и сын.

Проходя мимо, я услышал, как она строго сказала:

– А я ведь тебя предупреждала! Сколько раз говорила – мой руки перед едой. Вот и подхватил глистов!

– Мама! – прошипел он сквозь зубы, краснея.

Я не стал задерживаться и вскоре почувствовал на себе тяжёлый взгляд Магдалины Алексеевны Калинкиной, а попросту – Мады. Поздоровавшись, я не дождался ответа и поспешил дальше по коридору.

У двери с табличкой «Только для персонала» я свернул и спустился вниз по лестнице. Лифт здесь был, но использовался исключительно для транспортировки тел в морг.

Оказавшись в отделении, я прошёл мимо прозекторской и открыл дверь в кабинет патологоанатома.

Несмотря на то что до начала рабочего дня оставалось ещё полчаса, Безбородов уже сидел за столом, заполняя журналы. Он был гладко выбрит, от него резко пахло тройным одеколоном, а влажные седые волосы были зачесаны назад.

Увидев меня, он вздрогнул и выругался:

– Бляха-муха, невезуха!

От его резкого голоса рыбки в аквариуме, стоявшем у стола, метнулись в укрытие.

– И вам доброе утро, коллега.

– Какой я тебе, нахер, коллега, печень с кистой!

Как оказалось, трезвым он был ещё более недоброжелателен. Но я уже был морально готов к дуэли и успел хорошенько себя накрутить.

– Вчера я думал, что ты мне привиделся с бодуна. А ты, оказывается, реально существуешь! – продолжил он раздражённо. – Свою широкую улыбочку нацепил. Противно! Покинь отделение немедленно!

– Александр Викторович, я проделал долгий путь не для того, чтобы слушать оскорбления от асоциальной личности, коей вы являетесь, – ответил я, стараясь не выходить из себя. – Нравится вам или нет, но я буду здесь работать. Вы пожилой человек. Хотите вы того или нет, но рано или поздно вам придётся уйти, и тогда посёлок останется без патологоанатома. Что тогда прикажете делать?

– Вот когда почувствую, что устал, что у меня больше нет сил, или вовсе подохну на рабочем месте – вот тогда и приходи! А сейчас – вон! Не мешай работать!

К счастью, он не попытался вытолкать меня из кабинета. Только крепко сжал ручку, зависшую над страницей журнала.

– Вы действительно думаете, что больница вот так просто найдёт вам замену? Я не стану ждать, пока с вас сойдёт спесь.

– А мне плевать! Пусть после меня хоть сам Селин в кишках ковыряется!

– Возможно, вы злы на него, злы на меня, но жители Старых Вязов – ваши соседи, друзья и знакомые – не должны страдать из-за наших разногласий. Работа, особенно такая, как наша, должна продолжаться, несмотря ни на что.

Безбородов хмыкнул:

– Дипломат, значит… О людях печёшься, которых и знать не знаешь. Это, конечно, похвально. Но ты понятия не имеешь, что лучше для мёртвых. А именно они здесь – самые важные.

– Так научите меня.

– «Научите меня», – передразнил он, но уже без злости. – Думаешь, всё так просто?

– Нет. Но у нас впереди не один месяц, возможно, даже полгода. К этому времени вы успеете убедиться в моих способностях и оставить мёртвых в надёжных руках.

Он прищурился, потом кивнул в сторону шкафа со стеклянными дверцами, заставленного книгами.

– Видишь ту полку? – ткнул он ручкой за спину. – Чтобы хотя бы на десять процентов приблизиться к моему уровню, тебе придётся прочитать всю эту литературу.

– Готов начать хоть сейчас, – заверил я, не добавляя, что про «десять процентов» он явно загнул. – Практикой буду заниматься в рабочее время, а теорией – после работы.

Безбородов всё же поднялся со своего места – не для того, чтобы прогнать меня, но и не для того, чтобы пожать руку. Я отошёл в сторону, давая ему пройти.

– Пойдём, – хмуро произнёс он, махнув рукой.

Мы покинули кабинет и направились в прозекторскую. В холодном белом зале, помимо вчерашнего тела, на каталке лежал ещё один покойник. Безбородов остановился возле «новичка», пошарив в карманах халата.

– Вот тебе практическое занятие. Хочу понять, чего ты стоишь. Проведи вскрытие и поставь диагноз.

«А вот и испытание, о котором предупреждал Пахомов». Вытерев неожиданно вспотевшие ладони о штаны, я надел белый халат с вешалки у двери и неторопливо подошёл к каталке. Безбородов тем временем натянул перчатки и марлевую повязку, другой комплект он бросил мне. Я поймал его не слишком уверенно. Надев перчатки, взял папку, что лежала поверх укрытого простынёй тела. В ней должна была быть история болезни. Но не успел я прочесть даже имени усопшего, как Безбородов выхватил папку из моих рук и швырнул в сторону.

– Хочешь стать патологоанатомом – привыкай не читать «филькину грамоту» местных эскулапов. Они могут написать что угодно. Ты здесь, чтобы поставить окончательный диагноз и подтвердить или опровергнуть заключение врача. В этом и есть твоя работа.

– А в чём состоит вторая часть? – спросил я, чтобы немного отвлечься от предстоящего.

– Всему своё время. Может, и не потребуется никакого дальнейшего обучения. Сам дёру дашь из моего холодного королевства.

Старик ухватился за ручки каталки и подкатил её к металлическому столу. Бесцеремонно стянул простыню, обнажая тело пожилой женщины лет восьмидесяти с признаками избыточного веса. Взяв её за щиколотки, он сказал:

– Чего встал? Хватай за плечи, помогай перетащить.

Отогнав оцепенение, я поспешил на помощь. Тело оказалось тяжёлым. Я поразился, как Безбородов справлялся с этим в одиночку, и спросил об этом.

– Да это не только моя работа, – проворчал старик. – Переносить тела и делать прочие мелкие дела должен один никчёмный санитар. Толик, колит ему в… нолик! Видать, пациентка померла поздно ночью, вот он и спустил её на лифте, выкатил в коридор – и был таков. Если меня нет на месте, носа не кажет в прозекторскую. Не пойму, то ли лентяй, то ли трус, то ли всё сразу. Сочетание, скажу тебе, не лучшее. Сам-то ты как по этой части? – спросил он, накрывая белым полотенцем бёдра умершей.

Я заверил его, что не из робких, хотя и не был в этом уверен на все сто.

– Не будь тебя здесь, я бы дождался его прихода. Возможно, до второй половины дня пришлось бы ждать… Ну, чего уставился? Приступай. Вот стол, вот труп, вот инструменты. Покажи, на что способен.

Я не стал ждать повторного приглашения и переместился к другому краю стола, чтобы тело оказалось передо мной в горизонтальном положении. Всё ещё ощущая себя терапевтом, я решил осмотреть усопшую так, словно она была живым пациентом. Начал с головы: мертвенная бледность смешивалась с сыроватостью кожи, лицо одутловатое, и причиной тому явно были не жировые массы. Губы синие, на носу полопавшиеся сосуды – могло ли это быть следствием болезни или просто посмертными изменениями? Надо бы взглянуть на язык, но я решил повременить.

– Ты чё колдуешь над ней? Принимайся за работу! – поторопил меня нетерпеливый «Аид».

Я проигнорировал его слова и продолжил обследование. Обратил внимание на руки умершей. Осторожно, словно боясь побеспокоить её вечный сон, повернул ладонь, чтобы лучше рассмотреть ногти. Они были гладкими и выпуклыми. Будь пациентка жива, я бы поинтересовался, испытывает ли она боль в груди, нет ли приступов страха, нарушения дыхания, скачков давления, не страдает ли потливостью ладоней и ступней? А получив положительный ответ, отправил бы на электрокардиографию и анализ крови, чтобы проверить уровень тропонина. Но моя нынешняя «пациентка» предпочитала молчать, оставляя за мной право делать выводы самому.

– Итак, Лёшка, что будем делать с тобой? – Безбородов прошёл ко мне за спину и чуть ли не на ухо произнёс эти слова издевательским тоном. – Ты напоминаешь мне тех студентиков, которые очень хотели быть врачами, но падали в обморок при виде крови, не говоря уже о внутренностях трупа. Заканчивали они высшее медицинское образование на «отлично», а вот при проверке практических навыков "сыпались" и спешили сменить специальность. Возможно, они стали первоклассными педиатрами или терапевтами. Возможно, их кабинеты побольше моего, и их стены завешены по самое не могу грамотами и дипломами. Возможно, их тошнит от цветов, конфет и коньяка. Но мне стала неинтересна их дальнейшая судьба сразу же, как содержимое их желудка выплеснулось на плитку экзаменационного зала. Именно тогда они лишились моего уважения. Они стали никем, серой массой, недостойными носить белые халаты… А ты, Лёшка, из какого теста? Ты пока не облевал пол моей прозекторской, поэтому я всё ещё с тобой разговариваю. И всё же, я хочу видеть твои дальнейшие действия. А пока тишина…

– Мне нужно открыть ей рот, – только и произнёс я.

– Решил ей зубы посчитать?

Я провёл ладонью над подносом с инструментами и выбрал топорик с крючком на конце. Молясь, чтобы трупное окоченение было не слишком сильным, я принялся за работу, просунув крючок между её губ. Металл коснулся эмали с тонким звяканьем. Крючок с трудом, но втиснулся, затем я осторожно его провернул. Рот приоткрылся слегка – этого оказалось достаточно, чтобы я разглядел кончик языка. Ожидания мои оправдались – он был темнее остальной поверхности. Я отложил топорик и попытался закрыть рот. После трёх неуспешных попыток придавить ей подбородок снизу, я оставил всё как есть.

– У нашей усопшей налицо все признаки инфаркта миокарда. Готов поставить подпись под этим диагнозом.

Я повернулся к Безбородову, желая насладиться своей победой. Но вместо поражения в его глазах читалось негодование.

– Даже если и так, ты решил, что работа патологоанатома ничем не отличается от терапевта? По-твоему, все эти инструменты лежат здесь для красоты или для того, чтобы в зубах ковыряться? Хватай в руки нож, топор, пилу – что угодно – и начинай вскрывать ей грудную клетку. И раз ты так уверен в своём диагнозе, доставай сердце. Я хочу видеть признаки озвученной болезни. И только тогда я позволю тебе поставить подпись.

Мы почти минуту смотрели друг на друга. У старика получалось даже не моргать всё это время. Затем я взял в руки секционный нож и принялся за дело.

Работал я молча. К счастью, и Безбородов всё это время, в отличие от усопшей, держал язык за зубами. Я произвёл У-образный надрез на её груди, отведя кожный покров в стороны. Затем сделал торакотомию, отложив в сторону часть грудной клетки, по форме напоминающую бабочку. Спустя полчаса с начала операции в моих окровавленных перчатках оказалась мышечная масса, размером с яблоко, что всё это время пряталась испуганным зверьком за мощной костяной решёткой. Во время вскрытия я подумал о том, как Безбородову приходится ой как нелегко заниматься этим в свои семьдесят с лишним лет. Разрезать аккуратно грудную клетку оказалось далеко не простой работой. Почти как дрова колоть. Правда, при рубке щепки летят, а не кровавые брызги и другие плохо пахнущие жидкости.

– На сердце видны три рубцовые раны, – спокойным, бесчувственным тоном произнёс я, – а также признаки некроза.

– Теперь бери нож и разрежь его на части. Я хочу, чтобы ты установил тип инфаркта, – не менее холодно изрёк патологоанатом.

Я проделал и эту процедуру, продолжая бороться с рвотным рефлексом и чёрными «мушками» перед глазами. Скорее всего, моё лицо было бледным, но Безбородов не стал отпускать колких шуточек по этому поводу. Мне пришлось разрезать сердце тонкими слоями, словно картофелину для чипсов, чтобы обнаружить искомое.

– Покойная пережила два субэндокардиальных инфаркта. Третий – интрамуральный – оказался фатальным. Этого достаточно? Или мне ещё пожонглировать нужно для вашей полной сатисфакции?

– Жонглировать не надо. Но и высший балл ты не заслужил.

– Разве я не поставил правильный диагноз? – возмутился я.

– Вот тебе мой первый урок, Лёшка, – Безбородов, продолжая держать руки в карманах, принялся наматывать круги вокруг стола, говоря с надменностью. – Некропсия всегда начинается со вскрытия черепной коробки. Затем вскрывается грудная клетка и извлекается органокомплекс – все органы изымаются в связке. Так легче производить исследование. И только после этой процедуры ты будешь знать наверняка, от чего скончался пациент. Ты же исследовал исключительно сердце. Да, она умерла от инфаркта, но где гарантия, что это была первопричина? Может, у неё был сахарный диабет, который и повлёк за собой осложнения на сердце? Мы этого не узнаем, а всё потому, что ты халатно отнёсся к своим обязанностям.

– Выходит, я провалил вашу проверку? – устало спросил я, борясь с желанием почесать нос.

– Я сказал, что ты не заслужил высшего балла. Это не значит, что ты получил от меня неуд. Красный диплом тебе пока не светит, но в качестве награды я позволю тебе прочесть медкарту покойницы.

Старик поднял с пола папку и чуть ли не торжественно вручил её мне, дождавшись, когда я сниму перчатки и обработаю руки спиртом. Открыв её, я быстро просмотрел диагноз (хирург не ошибся), но больше меня заинтересовал другой пункт в листе.

– Здесь стоит подпись родственников, которые отказались от некропсии.

Мои слова не возымели никакого эффекта на старого сумасброда. Он только громко чихнул в марлевую повязку, после чего пожелал себе здоровья.

– Мы ведь им ничего не расскажем. Пусть это останется нашим маленьким секретиком.

Старик явно оттаял, и даже в его глазах появились искорки уважения ко мне, но моему негодованию не было предела.

– Да разве так можно?! А вдруг им религия не позволяет делать вскрытие?! Вы понимаете, что они могут подать на нас в суд?!

– Не на нас, а на тебя. Формально ты провёл вскрытие, не изучив сопроводительных листов.

Злость забурлила во мне, и я пошёл на старика, сжав кулаки.

– Притормози-притормози! – закричал он, выставив вперёд руки. – Я просто пошутил. Согласен, виноват. Виноват даже больше твоего. Но, поверь мне, даже если про религию – правда, родственники Галины Фёдоровны Савченко никогда не узнают о том, что мы провели вскрытие. К счастью, для новичка ты аккуратно поработал с её грудной клеткой. Мы ей вернём первоначальный вид. И сейчас я тебе покажу другую сторону нашей работы, после которой Фёдоровна будет выглядеть как после дорогого салона красоты. Можем покрасить ей волосы в фиолетовый цвет… шучу я, шучу.

Ушёл я с работы к семи вечера. От усталости я с трудом стоял на ногах, и всё же, прежде чем отправиться домой, заглянул в магазин. Продавщица была другой. Я купил пакетик молока, стараясь не смотреть на мясной отдел холодильника. Лишь от одного вида свежего мяса мне становилось дурно.

Тимофей ждал меня у двери. Во рту он держал очередного грызуна, в этот раз размером поменьше. Его жёлто-зелёный глаз довольно блестел. Я откупорил пакет и налил ему молока в блюдце. Заслужил. Затем я поставил на подоконник небольшую тарелочку и налил молока и в неё. На всякий случай.

Мне же совсем не хотелось есть, несмотря на то, что позавтракал я более чем двенадцать часов назад. Я решил, что один день без обеда и ужина никак не повлияет на моё здоровье и бодрость. Тогда я даже не подозревал, что пройдёт целых три дня, прежде чем я смогу заставить себя что-нибудь съесть, и то – это будут три солёных сухаря да зелёное яблоко.

Глава 2

Кошмар в поселке Старые Вязы

1.

День, когда пропала Марина Федосеева, я запомню на всю оставшуюся жизнь. И не только потому, что для шестнадцатилетней девочки все закончилось ужасно, но и потому, что в тот день я впервые услышал о «Вязовском душителе».

Утром, едва я пришел на работу, как в коридоре столкнулся с Анатолием Красновым – широкоплечим и круглолицым санитаром, который вел каталку в секционный зал. На ней лежало тело, укрытое простыней.

– О, здорово, Лёха! – воскликнул он, вытирая пот со лба рукавом халата.

Краснов всегда сильно потел, даже в прохладных помещениях. Причиной тому была расшатанная нервная система. Он, как и я, познал все прелести развода. Правда, в отличие от меня, он судился со своей бывшей женой вот уже два года. Делили они не детей, а совместно нажитое имущество. Уж не знаю, сколько они накопили за пятилетний брак, но ни он, ни она не хотели уступать ни копейки. На этом фоне у него часто случались приступы необоснованной агрессии, и в такие моменты лучше было не попадаться ему под руку. А кулаки у него были огромные, запястья – крепкие. Такими руками нетрудно было вскрывать черепные коробки и грудные клетки. Но в морге его работа заключалась лишь в «подай-принеси». Из-за его буйного нрава никто из врачей не хотел иметь с ним дело. Однажды дошло до рукоприкладства с другим санитаром, и Селин был решительно настроен уволить дебошира. Тогда Краснов пошел к главврачу с повинной, выпросив себе испытательный срок и любую самую грязную работу. Так он и попал в морг в качестве помощника патологоанатома, где работал уже второй год. Безбородов не был в восторге от подчиненного, но наверняка принял его менее враждебно, чем меня. Оно и понятно: Краснов точно не метил на его место, и не из-за отсутствия амбиций, а из-за скромного умственного развития.

– Я вам с Бородой покушать принес.

Юмор у него был, кстати, довольно «черный» и не слишком остроумный.

Я взял историю болезни, что лежала поверх простыни у ног покойного, и быстро пробежался по ней. Пол – мужской, 51 год, третья группа крови. Причина смерти – почечная недостаточность, уремия.

– Нинка сказала, что провозилась с ним до трех ночи, – продолжил Краснов, завозя каталку в прозекторскую.

Нинкой звали сорокалетнюю медсестру, которая работала в ночную смену. Не замужем, растила двух четырнадцатилетних близнецов. Со слов Безбородова, у нее с Красновым был продолжительный роман, который длился практически вдвое дольше, чем его брак.

– Селин в последний раз осмотрел его часов в девять, после чего ушел домой, сказав, чтоб проверяла его каждые полчаса. Она так и делала, но после часу ночи началась веселуха. Пациент попросил ее подойти и, стоило Нинке это сделать, как он зажал ее запястье и давай травить анекдоты.

– Душевный подъем и веселое настроение характерны для больных уремией.

– Уре… чего?

– Уремия. Это болезнь почек.

– Аааа, ну не повезло мужику, что тут сказать. Так вот, рассказывает он анекдоты, а Нина его слушает: вроде и работа идет, и время убивает. Правда, говорит, у него изо рта мочой несло. Но это только цветочки, ягодки потом пошли. Мужик начал блевать. Не успела Нинка принести тазик с водой и тряпку, чтоб вытереть ему рот, как у него начался понос. Пришлось бежать за другой тряпкой.

Во время рассказа Анатолий начал хохотать. Мне же смеяться не хотелось, учитывая, что человек, о котором шла речь, сейчас лежал передо мной на каталке.

– Представляю надпись на его надгробии: «Он был Цезарем нашего времени. Мог делать три вещи сразу: рассказывать анекдоты, блевать и сра…»

– Помоги мне перекинуть его на стол, – перебил я, сбросив простыню и обнажив иссохшее тело с желтым оттенком кожи.

Труп был совсем легким. Болезнь съела больше половины его прежнего веса. Краснов бросил тело на стол так, словно разгружал мешки с картошкой. Я же осторожно уложил ноги на холодный металл.

– Слушай, Леха, тут такое дело,… – начал Краснов, почесывая затылок.

Я уже знал, что он хочет сказать, прежде чем эти слова сорвались с его губ.

– Мне через час надо встретиться с адвокатом. Может, ты сам после вскрытия приберешься? К тому же Борода уже должен скоро прийти. Вдвоем вы справитесь и без меня, а?

За месяц работы в морге Краснов уже третий раз просил меня выполнить за него работу, всегда мотивируя это необходимостью встречи с адвокатом. В первый раз я согласился, войдя в положение товарища по несчастью. Во второй раз – решил, что дополнительная практика пойдет мне только на пользу. А в третий раз я твердо решил отказать, поскольку Краснов явно пользовался моей добротой, расценив ее за слабость.

– Во-первых, мое имя не «Лёха», а Алексей Дмитриевич. Во-вторых, не «Борода», а Александр Викторович. В-третьих, у нас с Александром Викторовичем много работы. У него три гистологических исследования, у меня – заполнение журналов и подготовка отчета для главврача. Времени и сил на сторонние обязанности у нас нет. А потому, Анатолий Иванович, будьте так добры подготовить инструменты, дезинфицирующее средство и формалин.

Лицо санитара обильно покрылось красными пятнами. Брови нахмурились, лоб прочертили три глубокие складки. Он сделал шаг в мою сторону. Я, проявив стойкость, устоял на месте, размышляя о том, что если случится стычка, мне потребуется нанести удар первым. Быстрый, точный, в солнечное сплетение. Иначе он мне сломает нос или выбьет зубы.

– Отлично сказано, Алексей Дмитриевич! – раздался за спиной Краснова голос Безбородова.

Лоб бугая слегка разгладился, и он сделал шаг назад. Напряжение между нами быстро сошло на нет.

– За одним исключением: он не Анатолий Иванович, а просто Толик. Имени-отчества он пока не достоин.

Безбородов был гладко выбрит и трезв как стеклышко. С тех пор, как мы стали работать вместе, я ни разу не видел его пьяным и даже запаха алкоголя не чувствовал. У старого профессора была феноменальная сила воли.

– Я бы попросил вас, Александр Викторович, вести себя уважительно по отношению ко мне, – словно обиженный ребенок, произнес Краснов, не рискнув взглянуть в глаза Безбородову. Уж не знаю почему, но мне всегда казалось, что здоровенный детина побаивался своего непосредственного начальника или же стыдился. Каковы были тому причины, я тогда не знал.

– Не дорос ты до таких требований, и вряд ли дорастешь.

Патанатом встал между нами, окруженный терпким запахом одеколона «Сашка», и погладил по голове усопшего.

– Привет, Дениска, – обратился он к трупу. – Год не виделись. Я помню тебя еще мальчишкой, с криком проносящегося мимо на велике в компании таких же сорванцов. И вот теперь ты на этом столе. А я, хоть и старик, все еще живой. Помнишь Толика? – Безбородов кивнул в сторону смущенного санитара, продолжая обращаться к умершему. – И не говори, ничего путного из него так и не вышло. А ведь когда-то был главарем местной шпаны. В его оправдание могу сказать, что никто из их банды не выбился в люди. Этот хоть не спился, не сел по статье. Ну да ладно, много чести о нем судачить… А вот познакомься – это Алексей Родионов.

Что я, что Краснов – молча смотрели на этот странный монолог и хлопали глазами. За этот месяц я более-менее узнал Безбородова, а потому начал привыкать к его эксцентричности. Хотя данная сцена меня смутила. На миг я даже решил, что он просто сошел с ума.

– Это мой новый помощник… Да, сам знаю, что приемник, просто я еще не свыкся с тем, что скоро расстанусь с любимой работой и буду целыми днями затворником сидеть в квартире. Одна радость: человек он вроде хороший, и специалист из него выйдет отличный. А потому могу со спокойным сердцем уходить через пару месяцев. Ну да ладно, отдыхай. Отцу с мамкой передавай привет и скажи им, чтоб приберегли и мне местечко получше, если таковое там найдется.

Безбородов снова погладил по голове мертвеца, затем взглянул на меня. В глазах читалась печаль и смирение. Слез не было. Так же как и безумия.

– Это сын моего старого друга. Именно в такие мгновения понимаешь, что время не стоит на месте, и ты ничего не можешь с этим поделать.

Я молчал, боясь пошевелиться. Краснов тоже не издавал ни звука, нависая над старовязовским Аидом, словно Цербер на задних лапах.

– Я опоздал немного, – продолжил он, пользуясь нашим смиренным молчанием. – Встретил местного участкового и разговорился с ним. Говорит, Марина Федосеева пропала. Уже сутки не приходит домой. Она живет с родителями в том же общежитии, что и ты.

Марина Федосеева – юная «блондинка», которая в первый день моего приезда подсказала мне, как найти квартиру Каринэ Еприкян. На тот момент ее имя мне ни о чем не говорило, но к концу дня я увидел ее на фотографии, которую держала в руках мать, стоя перед участниками добровольной поисковой группы.