Читать книгу: «Дьявол в поэзии», страница 3

Еще более аналогии можно усмотреть в Гадесе и подвластных ему адских богах.

У Гомера Гадес выступает преимущественно как владыка подземного царства и представитель безжалостной смерти, которая для влюбленного в жизнь оптимиста-грека являлась самым ужасным злом, тогда как пессимист-индус, почитающий бытие только за иллюзию, вздыхал по смерти, как по любовнице.

 
«… Гадес не внемлет мольбам и стенаниям,
Люди его больше всех прочих богов ненавидят». –
 

говорит в IX-й песне певец Илиады. В Одиссее же беседа Улисса с тенью Ахиллеса дает нам любопытный комментарий к воззрениям греков на загробную жизнь. Улисс говорит ему:

 
«… Живого тебя мы как бога бессмертного чтили;
Здесь же, над мертвыми царствуя, столь же велик ты, как в жизни
Некогда был; не ропщи же на смерть, Ахиллес богоравный.
Так говорил и так он ответствовал, тяжко вздыхая:
О, Одиссей, утешения в смерти мне дать не надейся;
Лучше б хотел я живой, как подёнщик, работая в поле,
Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный,
Нежели здесь над бездушными царствовать мёртвый».
 

Кроме теней умерших, в царстве Гадеса пребывали подвластные ему боги, среди которых для нас наибольший интерес представляют грозные Эриннии (Фурии), богини мести и кары.

По Гесиоду, их породила земля, оплодотворенная кровью Урана, пролитою предательскою рукою его же сына, Хроноса. Поэтому они более всего преследуют отце- и матереубийц. В таком характере эти божества выступают в великолепной трилогии Эсхила «Орестейя». В начале третьей части (Эвмениды) мы видим их спящими в храме Аполлона дельфийского, под защиту которого укрылся Орест, убивший по повелению бога свою мать, мужеубийцу Клитемнестру. Тень убитой пробуждает спящих мстительниц, которые горько жалуются на Аполлона за то, что он охраняет Ореста от их справедливой кары.

 
«Сын Зевса, ах, не правыми путями ты ходишь, –
Ты, молодой бог, топчешь нас, древних богинь.
Беглец, безбожник, проклятый сын у тебя в почете.
Ты – бог, а выкрал у нас матереубийцу».
 

Добиваясь выдачи убийцы, как своей собственности, эти «древние богини» защищают древний же матриархальный порядок, который был нарушен Орестом. Аполлон же, «молодой» наместник Зевса, представляет порядок новый, основанный на власти патриархальной, отеческой, и поэтому-то он и приказал сыну отомстить матери за смерть отца.

Значит, здесь нет спора ангела с дьяволом из-за человеческой души, а есть только, как в Антигоне Софокла, столкновение двух законов, оканчивающееся не вооруженной борьбой, но решением ареопага. Суд оправдывает Ореста половиною голосов, грозных же богинь умилостивляет обещанием вечного поклонения в городе Афины, которому они и дают свое благословение, уже как добрые «Эвмениды».

И снова, по греческому обычаю, из дисгармонии вытекает гармония.

Эвмениды отличаются прежде всего неумолимым характером исполнительниц правосудия. Их мстительный гнев оставляет в глубоком покое людей с чистым сердцем и чистою душой, но горе грешнику, горе убийце, он должен своею смертью ответить за пролитую кровь!

Как на земле палачи, несмотря на то, что они нужны, преследуются презрением людей, так и эти «суки Гадеса, затравливающие на смерть преступника», не пользовались симпатией богов и были обречены на вечное одиночество.

В позднейшие времена, когда вера греков ослабела, Эврипид низводит в своем Оресте этих «диких жриц ада, ужасающих чудовищ» до обыкновенного бреда воображения, до галлюцинаций, угнетающих измученный бессонницей мозг убийцы.

Однако, тот же самый поэт, не отличающийся, как большинство скептиков, последовательностью, но притом любящий сценические эффекты, вводит в своего «Неистового Геракла» оригинальную адскую фигуру, а именно ведьму безумия, дочь Урана и Ночи, Лиссу, которая по приказанию Геры должна помутить рассудок сына Алкмены. При этом она так жалуется на судьбу и критикует своих повелителей: «Среди богов судьба моя не завидна, и я неохотно нападаю на милых мне людей… Гелиос мне свидетель: дело это я делаю против воли, ибо во что бы то ни стало должна служить Гере»…

Говоря об адских владыках, нельзя не упомянуть об одном божестве прежней династии, царице ночи и руководительнице чародейских сил природы, трехликой Гекате, которой были подвластны все призраки мрака (Эмпузы у греков, Маны и Лемуры у римлян), и которой поклонялись знаменитые и прекрасные чародейки древности – несчастная Медея, изменчивая Цирцея, а также омерзительная некромантка, Эрихто из «Фарсалы» Лукана.

К числу зловредных существ нужно прибавить также и предательскую, до сих пор еще не выясненную Атэ.

Она смущает и ссорит людей друг с другом; это она не только посеяла смуту между Агамемноном и Ахиллом, но обошла и самого Зевса в вопросе первородства Геракла. Зевс разгневался и изгнал ее навсегда с Олимпа.

В этом существе, сеющем зло без всякой цели, из одного только удовольствия докучать людям и богам, кроется, действительно, что-то сатанинское, а самый факт свержения её с небес дланью наивысшего бога еще более увеличивает эту аналогию.

Эта интересная фигура только у одного Гомера носит мефистофелевский характер. Позднейшие поэты не только не развили, но даже и совсем подавили его, обращая Атэ в какую-то богиню проклятия, подобную Немезиде или суровым, но справедливым Эвменидам.

Здесь нет ничего удивительного: фигура, представляющая какое-то абсолютное зло, лишенная всех положительных элементов, не могла долго удержаться в гармоническом греческом мире, где самые ужасающие чудовища давали жизнь благороднейшим существам: так, из крови отвратительной Медузы вышел крылатый Пегас, который помог Беллерофону победить Химеру.

Римская поэзия, как отражение поэзии греческой, не заключает в себе новых демонических элементов¹⁸.

Мы встречаем здесь те же самые фигуры, только с более грубыми, суровыми и плебейскими чертами.

Угрюмые «суки справедливости», Эвмениды, у римских поэтов утратили свой благородный характер охранительниц «старого закона» от «молодых» богов и снизошли до уровня обыкновенных, грубых палачей, которые мучат грешников в аду. Вергилий в VI книге Энеиды рассказывает так: «Мстительница Тизифона берет бич и ударами его истязает тела грешников»… Овидий же в «Ибисе» рисует во сто раз более ужасный образ деятельности фурий: «Одна из них крепким бичом рассекает тебе бок, чтобы ты сознался во всех твоих грехах, а другая отдает твое рассеченное тело в жертву змеям и медяницам, что живут в глубине Тартара; третья приставит к огню твое дымящееся лицо»…

Отсюда недалеко уже и до мучений Дантовского ада!

В аде Гомера подобных картин мы не встречаем. Вообще, наказаниям там подвергаются, кажется, только великие безбожники: Сизиф, который сковал смерть; Тантал, который искушал могущество и всеведение богов; Иксион, который возжелал любви Юноны, Данаиды и т. д. И их в аду мучают не фурии, а они сами мучатся исполнением какой-нибудь бесцельной работы (скатывание каменьев на вершину горы, наполнение вечно порожних бочек), либо невозможностью удовлетворить голод и жажду.

Правда, между Гомером и Вергилием и Овидием лежат окрашенные восточным мистицизмом доктрины Платона о бессмертии, трансмиграции, совершенствовании и падении человеческих душ. Автор Энеиды ясно высказывается за доктрину метемпсихоза, влагая в уста Анхиза рассказ о духах, которые пьют воду Леты, чтоб, «утратив память того, что было, явиться на свет, одевшись в новое тело».

Кроме истязаний грешников, фурии исполняли разные поручения мстительных богов, в особенности же богинь. Юнона высылает Тизифону из глубины бездны помешать разум Фиванского царя, Атамаса, и жены его, Иноны, за распространение культа Бахуса. Другая, Алекто, тоже по приказанию супруги Юпитера, является на землю, чтобы сеять раздор между людьми.

Обе исполняют приказание охотно, летя в мир «точно отравленные стрелы, наносящие неизлечимые удары» («Энеида», III). Ни одна из них не жалуется, как Лисса Эврипида, на свою ужасную должность, и это необыкновенно приближает их к нашему сатане, хотя послушное исполнение воли богов и низменность положения сводит эту аналогию до очень малых размеров.

Резюмируя всё, что мы сказали о сатанических элементах античной литературы, мы приходим к убеждению, что сумма всех сторон классического дьявола настолько же не равносильна угрюмой фигуре библейского сатаны, насколько сумма всех владык Олимпа, подчиненных неизбежности и вместе с тем ограниченных пространством и временем, не дает возможности составить понятия о предвечном, свободном и бесконечном Иегове.

В свою очередь, однако, с минуты, когда восторжествовала новая вера, а религия римлян и греков была признана за дело ада, боги же её за дьяволов, много, очень много мифологических понятий внедрилось в воображение поэтов и народов, чтобы ожить там вновь в качестве атрибутов сатаны.

Половина описания ада Данте и Тассо основана уже на модифицированных воспоминаниях классической мифологии.

II
Сатана в литературе народов монотеистических

Книги Ветхого и Нового Завета. – Апокрифы. – Талмуд и Каббала. – Коран. – Арабские повести.

«Да не будут тебе Бози, инии разве меня», так звучала первая и самая важная заповедь религии древних евреев.

Мы нарочно говорим «древних», потому что впоследствии, в особенности после вавилонского пленения, а также персидского и македонского правления, израильский народ усвоил себе множество новых элементов, которые, не изменяя вконец религии предков, замутили однако её первобытную чистоту и положили начало различным умозрениям ученых и раввинов. Из этих умозрений мало-помалу выросли системы Талмуда и Каббалы, до сих дней оказывающие преимущественное влияние на религию и характер различных еврейских сект.

Для истинного поклонника Моисея и Пророков существовал только один Бог, Егова, или, как это имя читается современными филологами, Ягве, который не только один сотворил мир из ничего, но также один награждал и карал своих поклонников, по мере их деяний, добром или злом, наслаждением или страданием. Таким образом, беспристрастный и суровый монотеизм не допускал других самостоятельных сил, враждебных наивысшему Богу.

Вследствие этого в книгах Ветхого Завета сатана играет роль весьма второстепенную. Там находится достаточно намеков о духах неправды, но дьявол, как индивидуум, выступает редко. И если критик-теолог найдет для себя в Библии достаточно эстетического материала, то критик-литератор, оставляющий в стороне религиозный элемент зла, исследующий только его психолого-эстетические проявления, необильную жатву соберет со страниц этой книги.

Показавшись в третьей главе Бытия, как прославленный змей-искуситель, сатана на долгое время исчезает с библейского горизонта.

Так как текст говорит про искусителя, что «змей был хитрей всех полевых зверей, которых создал Господь Бог», то множество сектантов и теологов утверждали, что между ним и силами зла нет ни малейшей связи. То же самое мнение выразил Байрон в предисловии к «Каину» и Словацкий в «Письме к Рембовскому». Принимая в соображение, однако-ж, хитрость слов искусителя и плачевные последствия его злостных советов, нужно допустить, что книга Бытия считает его чем-то большим, чем обыкновенного змея.

В «Книге премудрости Соломона», написанной значительно позднее, мы находим первый намек, ясно отожествляющий райского змея с сатаною: «Бог создал человека для нетления и создал его образом вечного бытия Своего; но завистию диавола вошла, в мир смерть, и испытывают ее принадлежащие к уделу его» (II, 23, 24).

Наконец, отвратительный вид змея придавали демонам почти все народы, таковы: Вритра и Ахи в Индии, Аши-дагака-у персов, Апеп – у египтян, змей Мидгарду – у скандинавов, и т. д.

Загадочный Азазел (Лев. XVI, 7-11; 20–22) обитающий, как египетский Сеть, в пустыне и получающий из года в год живого козла, обремененного грехами народа, недостаточно объяснен текстом. Одни видят в нём какого-то старого народного божка, другие же – демона, родственного тем, о которых вспоминает Исаия (XIII, 21 и XXXIV, 14), рисующий картину разрушения Вавилона и Эдома: «Но будут обитать в нём звери пустыни, и дома их наполнятся филинами, и страусы поселятся, и косматые будут скакать там». «И звери пустыни будут встречаться с дикими кошками, и лешие будут перекликаться один с другим; там будет отдыхать ночное привидение (Лилит) и находить себе покой».

Фигуры эти, имена которых Вульгата переводит словами Daemonia и Lamia, а Лютер Wald – и Feldteufel, также и Kobold, напоминают наших божков, ведьм и домовых. Собственно, это не черти, а лишь обыкновенные видения и страшилища, пляшущие ночью среди развалин и запустения. Подобные остатки анимистического воззрения сохраняются всегда и везде среди низших классов каждого народа, хотя бы он исповедовал самую возвышенную религию: доказательством этого служить богатая демонология народа у нас, в Британии, в Германии, и т. д. Исаия, обращающийся к простому народу, черпал свои сравнения из сокровищницы народного же воображения и его понятий.

Однако вообще как он, так и другие пророки, распространяли такие суровые и безотносительные понятия о Ягве-Вседержителе, что сатана в их книгах принял самые ничтожные размеры. Всё, как зло, так и добро, в конце концов приводило к наивысшей причине причин: был только один бог, и он, Ягве, сам или при помощи своих ангелов, принимал участие в жизни и развитии избранного племени. Это он наслал огненный дождь на Содом и Гоморру, а его посланцы убивают и карают грешников.

В Третьей книге Царств мы видим (XXII, 19–24):

«Я видел Господа, сидящего на престоле Своем, и всё воинство небесное стояло при Нём, по правую и по левую руку Его. И сказал Господь: кто склонил бы Ахава, чтоб он пошел и пал в Рамофе Галадском?» И один говорил так, другой говорил иначе:

И выступил один дух, стал пред лицом Господа и сказал: я склоню его. И сказал ему Господь: Чем?

Он сказал: я выйду и сделаюсь духом лживым в устах всех пророков его.

Господь сказал: ты склонишь его и выполнишь это, поди и сделай так».

Тут мы видим одного из небесных духов, видим, как он, по воле и желанию Творца, губит грешного царя Ахава, обольщая его, устами ложных пророков, надеждою на победу над ассириянами.

В знаменитой и прекрасной книге Иова, где проблема существования зла в мире является как будто бы главным мотивом драмы, истинным деятелем представляется всё же «Тот, который велик и кого мы познать не можем», Ягве, неиспытанный в своих судьбах и неизследимый в мудрости. Сатана же здесь играет только роль официального обвинителя и вместе с тем охочего исполнителя суровых поручений Бога (1, 6-15):

«И был день, когда пришли сыны Божий предстать пред Господа; между ними пришел и сатана.

И сказал Господь сатане: откуда ты пришел? И отвечал сатана Господу: я ходил по земле и обошел ее.

И сказал Господь сатане: обратил ли ты внимание на раба моего Иова? Ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла.

И отвечал сатана Господу: разве даром богобоязнен Иов?

Не ты ли кругом оградил его дом и всё, что есть у него? Дело его рук ты благословил и стада его распространяются по земле.

Но простри руку Твою и коснись всего, что у него, – благословит ли он Тебя?

И сказал Господь сатане: вот, всё, что у него, в руке твоей, только на него не простирай руки твоей, и отошел сатана от лица Господня».

А когда Иов победоносно выдержал испытание, и Ягве в упрек сатане говорить: «ты возбуждал Меня против него, чтобы погубить его безвинно», хитрый дух отвечает: «кожа за кожу, а за жизнь человек отдаст всё, что есть у него. Но простри руку Твою и коснись кости его и плоти его, – благословить ли он Тебя?

И, по попущению Ягве, сатана «поразил Иова проказою лютою от подошвы ноги его по самое темя его».

Сатана, – слово это обозначает «противника», – в таком же характере выступает и в III главе пророка Захарии, где обвиняет, и так же несправедливо, великого иерея, Иосию, пред Богом, за что получает суровый выговор:

«Господь да запретит тебе, сатана, да запретит тебе Господь, избравший Иерусалим».

Эта неосновательность обвинений, это желание вредить людям благочестивым и добрым, является почти единственным демоническим признаком характера библейского сатаны; во всём остальном эта фигура не отличается ничем выдающимся и не возвышается над уровнем палача, который влюблен в свое ремесло и у которого чувствуется полнейший недостаток самодеятельности и силы.

Гораздо более оригинальным типом представляется Асмодей из любопытного, но гораздо более позднего повествования о Товии. Жаль только, что автор не включает этого демона в число действующих лиц, а предоставляет узнавать его характер из рассказа третьих лиц, и вот, мы узнаем, что Асмодей «любит Сару, дочь Рагуила и никому не вредит, кроме приближающихся к ней». У Сары было уже семь мужей, но «злой дух умерщвлял их прежде, нежели они были с нею, как с женою». Молодой Товий, по совету ангела Рафаила, «взял курильницу, и положил сердце и печень рыбы и курил. Демон, ощутив этот запах, убежал в верхние страны Египта, и связал его ангел».

Суммирования этих немногих намеков достаточно для того, чтобы понять, что инкуб¹⁹, Асмодей, гораздо ближе к нашему средневековому дьяволу, который брал с него пример, чем упоминаемый раньше сатана.

Прежде всего, убивая мужей прекрасной Сары, он действует не только по собственному побуждению и для собственной пользы, но и не спрашивает ни у кого позволения, потому что он не слуга, допускаемый пред лицо Божие, а враг небес, за что его и связывает Рафаил, один из семи ангелов, «приносящих молитвы святых к престолу Предвечного».

Это первый ясный след условного, ограниченного дуализма, который должен был, как логическая неизбежность, увенчать со-временен взгляды и верования лишенных национальности евреев и который еще ярче выразился в так называемых апокрифических книгах, возникших на почве ориентально-эллинистического эклектизма и не включенных никакою церковью, за исключением второстепенных сект, в число канонических книг Священного Писания.

То, что в истории о Товии разыгрывалось на фоне частной и семейной жизни, приняло в апокрифическом апокалипсисе Еноха²⁰ форму великолепной эпопеи доисторической, которую Байрон впоследствии поэтически обработал в «Небе и земле».

Останавливаясь на знаменитом отрывке книги Бытия (VI, 1–4), касающемся любви и брачного союза сынов божиих с дочерьми человеческими, неизвестный автор повествует, как ангел Семьяза, по другому тексту Азазел, – подговорив двести товарищей к бунту, покидает небо:

«И спустились они на землю, соединились с прекрасными дщерями земли, и научали людей колдовствам и заклинаниям и как обрабатывать корни и деревья.

«Азазел же научил людей делать мечи, ножи и щиты и научил их смотреть на то, что было раньше их; и также научил их разным искусствам, как делать нараменники, разные украшения, как употреблять белила и чернить брови, как пользоваться выкопанными каменьями, красками и металлами земли.

«А другие вожди ангелов объяснили течение звезд и луны.

«И настало великое безбожие и разврат на земле и искривились пути человеческие».

Автор, не обладает уже глубокою верою пророков и Иова, которым достаточно было убеждения, что решения Ягве должны быть хороши, хотя они и неизведанны, он сам хочет разрешить загадку существования зла на свете, примиряя персидский дуализм с еврейским монотеизмом.

Действительно, только в индийском пантеизме, опирающемся на систему эманации, где божество представлялось отожествленным с природой, можно было избегать этического раздвоения. Творец, стоящий вне и над природой, которую он актом своей воли создал из ничего, Бог личный, наимудрейший и найсовершенный, не мог быть одновременно причиною зла.

Беспристрастный же и суровый персидский дуализм, признающий независимое существование двух предвечных, враждебных и равных друг другу сил, не считался с воображением тех, предки которых прославляли единого Господа Господ, Ягве, который «над всеми богами Египетскими производил суд» (Исход XII, 12).

Из дилеммы этой евреи вышли победоносно, поучая, что зло сотворено не было, но появилось само по себе, как следствие добровольного упадка и вырождения добра.

Ангелы и люди были не только добры, но и свободны, но, употребляя во зло свою свободу, пали, нарушили первобытную гармонию и вместе с тем порвали единство творения. Союз павших ангелов с дочерями земли породил на свет гигантов, которые поглощали не только все дела рук человеческих, но в конце начали пожирать и самих людей.

Тогда Господь приказал Рафаилу:

«на руки и ноги Азазела наложить оковы и ввергнуть его во мрак, и завалить острыми и твердыми каменьями, и покрыть его мраком, дабы он остался там навеки и не видал света до дня великого суда, когда он будет ввергнут в горящую бездну».

То же самое делает Михаил архангел с другим бунтовщиком, Семьязой; Гавриил же злобных незаконнорожденных детей неба и земли, гигантов, привел к смертельному междоусобию.

В дальнейшем повествовании Енох, который, как Данте, всё видел собственными глазами, рассказывает, что заточенные ангелы, скорбя о своих грехах, слагали в его руки просьбы о помиловании, но тем не менее получили отрицательный ответ: «Ибо кто был создан для жизни духовной, тот не должен был осквернять себя плотским соединением с женщиной».

В равной степени прокляты их дети, гиганты, духи которых ходят по земле и мучат людей.

Наконец третий класс демонов у Еноха составляют ангелы суда и кары, или дьяволы в истинном смысле. Они-то и помогают заключать в оковы Азазела и Семьязу; они связывают и мучат грешников.

Позже все эти категории слились в одно понятие сатаны, бунтовщика, искусителя, а вместе с тем исполнителя приговоров небесной справедливости.

Тогда-то старый, могучий гимн презрения и торжества, воспевающий падение гордого царя народов, Вавилона, и был приспособлен раввинами к князю демонов, Люциферу, сверженному с неба за гордость и бунт:

«В преисподнюю низвержена гордыня твоя со всем шумом твоим; под тобою подстилается червь, и черви – покров твой.

«Как упал ты с неба, денница, сын зари (Люцифер?)! Разбился о землю попиравший народы.

«А говорил в сердце своем: взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему».

«Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней». (Исаия, XIV 11–15).

К этой песне, гремящей точно звуки трубы последнего суда, со временем прибавили, как бы для освящения правила: Summum jus, summa injuria, [ «Высшее право – высшая несправедливость»] страшное слово на веки, создавая таким образом угрюмый пролог к великолепной и потрясающей трагедии, которой древние века не знали и которая лишь спустя много, много столетий, под пером Кедмона, Марло, Мильтона, Вонделя и Байрона, достигла такой духовной глубины, что нашла сочувственный отзвук в человеческом сердце.

Мы обходим молчанием апокрифы века, предшествующего Рождеству Христову. Среди них заслуживает внимание теперь найденная книга о вознесении Моисея (Assumptio Mosis), где, по редакции Оригена, по всей вероятности находился рассказ о борьбе сатаны с Михаилом архангелом за душу великого законодателя израильтян.

С течением времени борьба мечами и копьями сменилась борьбою духовною, результат которой зависел не от физической силы, а от этической ценности противников. И когда мятежный слуга Божий, дрожа за свою власть над грешным миром, возжелал погубить Избавителя, то приблизился к нему не с оружием в руках, а со сладкими словами и соблазнял Его, стараясь отвлечь мысли Мессии от великих целей к целям низшим, мирским.

Иисус однако же рассеял намерения злого духа, бросив ему в ответ возвышенное: «Не о хлебе едином жив будет человек»..:

Это уж не борьба светлого творца, Ормузда, с мрачным уничтожителем Ариманом, не единоборство двух ангелов между собою, но столкновение земли с небом, материи с духом, инстинктов низких, животных, с идеальными стремлениями.

С тех пор, в течение всех Средних Веков, дьявол выступает как представитель бренных наслаждений и интересов, как господин презренного мира и смертного тела, которое должно быть подавлено для обеспечения бессмертной душе вечного существования.

Древний персидский дуализм, рассекая мир, так сказать, в вертикальном направлении, делил его на две части: благодетельную и вредную для жизни и развития; новый дуализм разделяет всё на два царства, лежащие одно под другим: нижнее, телесное-сатанинское и высшее, духовное-божеское. «Я сам, – говорит святой Павел, – умом служу закону Божию, а телом закону греха».

Родиться на свет – это значило подпасть под власть сатаны, который «ходит вокруг нас, словно лев рыкающий, ищущий, кого бы поглотить» (Пос. ап. Петра). Умереть без греха, – это равняется освобождению от уз тела, мира и дьявола.

Кроме морального вреда, сатана старался наносить людям и физический вред. Доказательством этого служат многочисленные фигуры безумных, устами которых бесы возносили хулу на Христа, а принужденные Его повелением оставить тела несчастных, вступали, как нечистые духи, в тела свиней и тонули в море.

«И когда вышел Он из лодки, тотчас же встретил Его вышедший из гробов человек, одержимый нечистым духом…

«Увидев же Иисуса издалека, прибежал и поклонился Ему.

«И вскричав громким голосом, сказал: – что Тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего? Заклинаю Тебя Богом, не мучь меня!

«Ибо Иисус сказал ему: – выйди дух нечистый из сего человека.

«И спросил его: как тебе имя? И он сказал в ответ: – легион имя мне, потому что нас много.

«И много просили Его, чтоб не высылал их вон из страны той.

«Паслось же там при горе большое стадо свиней.

«И просили Его все бесы, говоря: – пошли нас в свиней, чтоб нам войти в них.

«Иисус тотчас позволил им. И нечистые духи вышедши вошли в свиней; и устремилось стадо с крутизны в море, а их было около двух тысяч; и потонули в море». (Ев. aп. Марка, V, 2-13).

Как мы видим, способ изгнания демонов значительно облагородился со времен Асмодея. Место каждения рыбьею печенью теперь заняли слово и воля.

Кроме множества причин, о которых мы упомянем в надлежащем месте, на это повлияли также понятия евреев, заключающиеся в Талмуде и Каббале. Раввины, познакомившись с вавилонской и персидской демонологией, истолковали библейские намеки на злых духов тенденциозным образом и создали целое царство талмудистических дьяволов, среди которых инкуб, Асмодей, и суккуб, Лилит – будто бы первая жена Адама, играли главную роль.

Целостная каббалистическая философия стоить значительно выше талмудического эклектизма и доходит до заключений, настолько чуждых еврейскому духу, что известный знаток Каббалы, профессор Франк²¹, не сомневается вывести её начало из древнеиндийских источников. Это законченная и последовательная система спиритуалистического пантеизма, в которой всё, что есть, восстало из одной бесконечности (Ensof), причины причин, посредством эманации.

Чем далее волны творчества разбегались от центра, тем более они становились материалистическими и вместе с тем менее чистыми. Демон Самаэль (Ядовитый зверь), собственно говоря, сама материя, последняя, отдаленнейшая и грубейшая эманация бесконечности, с которой, однако же, после очищения, сольется вновь (Франк, стр. 211, 217, 379).

Точно также, как индийский пантеизм, Каббала признает множество демонов второстепенных, которыми человек в известных случаях может располагать по своему произволу. Это убеждение приохотило людей к различным чародейственным занятиям, на которые мы находим множество намеков в средневековой литературе. Большинство алхимиков также признавало каббалистические доктрины.

Кто хорошо понял эволюцию воплощений зла в произведениях израильской литературы, тот легко может ориентироваться в священной книге мусульман, представляющей собою в сущности не что иное, как смесь христианских и еврейских доктрин, пропитанных родовыми традициями арабов. И по Магомету элемент зла, не будучи равным элементу добра, ни во времени, ни в пространстве, не вытекает, однако же, из его существа, но возродился сам собою вследствие добровольного падения одного из высших существ. Причина падения было непослушание и гордость.

«Когда Аллах сотворил человека, – говорит Коран (Сура, XV, 30–43), – то сказал ангелам: поклонитесь ему и отдайте ему честь.

«И ангелы поклонились все, за исключением Эблиса (diavolos?): он не хотел принадлежать к числу тех, которые, кланялись.

«Аллах сказал ему тогда: О, Эблис, почему ты не с теми, которые кланяются?

«Я не буду кланяться человеку, которого ты сотворил из грязи, из той глины, которая поддается обработке.

«Аллах сказал ему тогда: Уйди отсюда, ты побит каменьями²². Проклятие будет тяготеть над тобою до дня суда.

«Эблис ответил: О, Господь, дай мне отсрочку до того дня, когда воскреснут люди.

«Аллах сказал: Я даю тебе отсрочку, но до дня с заранее определенным сроком.

«Господь, – сказал Эблис, – так как ты обманул меня, то я буду вредить людям на земле и буду их стараться обманывать… за исключением верных слуг твоих.

«Бог ответил: Эта твоя настоящая дорога. Ибо ты не будешь иметь власти над моими слугами, а только над теми, которые пойдут за тобою и заблудятся. Ад – место, обреченное для всех».