Читать книгу: «Когда никто не видел», страница 2

Д-р Мадлен Гидеон. 14 сентября 2018 года

У каждого врача есть свой неприятный, постыдный случай. Пациент, который занимает мысли, пока вы потягиваете утренний кофе, неотступно следует за вами на обходах и сидит за спиной на приеме. Прислоняется к вашему плечу в минуты отдыха, а ночью укладывается рядом и шепчет на ухо, что вы могли бы сделать больше. Постараться лучше.

У меня это случай с девочкой с железнодорожной станции. Она стала точкой отсчета времени «до» и «после».

Расстройство ведь нетрудно определить, верно ведь? Спутанность сознания. Нарушение, влияющее на работу психики или тела. Обсессивно-компульсивное расстройство, тревожность, СДВГ, расстройство пищевого поведения, расстройство аутистического спектра, шизофрения, расстройство настроения, ПТСР. И еще сотни разных расстройств.

Каждый день, сочетая разговорную, поведенческую и лекарственную терапию, я старалась использовать весь известный мне клинический опыт, чтобы оценивать состояние, ставить диагноз и лечить детей, подростков и их родственников.

За двадцать с лишним лет, что я топтала коридоры и кабинеты детской больницы Грейлинг – сначала студенткой-медиком, а затем дипломированным психиатром, – повидать пришлось немало. Мне попадались дети, которые с маниакальной страстью ели грязь, остатки краски или острые гвозди; истощенные шестнадцатилетние подростки, которые вообще отказывались есть. Я консультировала детей, которых выгоняли из дому, избивали и подвергали сексуальному насилию.

Если в моих словах слышна гордость, должна признать: да, именно ее я и испытываю. Психиатры, в конце концов, тоже ученые. Нас зачаровывает мозг и все его тонкости. И нередко – между нами, врачами, говоря, конечно – мы воспринимаем и помним не пациента, а его диагноз: «У меня в девять расстройство настроения, а в десять трихотилломания ¹».

Мы ведем себя так, словно все эти расстройства и нарушения – наши собственные. Иногда сложно сохранять отстраненность, подходить к каждому случаю беспристрастно, со строгой объективностью. Ведь мы работаем с детьми. Легко увлечься идеей поиграть в бога. Отчаявшиеся родители не знают, как помочь своему ребенку, который страдает от боли. Ведь душевная боль мучительна не меньше физической, если не больше.

Девочка со станции. По словам направляющего врача, случай был простой. Я припомнила две-три встречи с этой пациенткой. Выслушала ее историю. Конечно, страшную и травматичную, но не худшую из тех, с коими мне доводилось сталкиваться. Кивала во всех нужных местах и задавала вопросы о том, что произошло на железнодорожных путях. Но ни на чем особо не заостряла внимание, опасаясь, что ей станет неловко разговаривать со мной и она замкнется.

Потом объяснила родителям, чего ожидать от дочери в ближайшие недели: навязчивые мысли, избегание, плохое настроение, тревожность. И посоветовала обратиться к хорошему специалисту, если хоть один из этих симптомов останется.

Сама я при этом ничуть не волновалась. А была скорее заинтригована. Чем больше я узнавала, тем глубже погружалась в это дело, тем больше сил ему отдавала. На вокзал приходят три двенадцатилетние девочки, а невредимыми остаются две. Какой врач не увлекся бы?

Теперь же я часто спрашиваю себя, что было бы, позвони доктор Сото другому психиатру. Возможно, конечный результат был бы иным. Но трубку взяла я и неторопливо направилась в отделение скорой помощи.

Дело № 92–10945. Из дневника Коры Э. Лэндри

9 сентября 2017 года

Короче, волейбол продержался аж четыре дня. Я, конечно, знала, что игрок из меня отстойный, но полагала, что и другие будут не лучше и мы просто окажемся в команде глубоко запасных. Но не повезло. Такой команды нет, а играю я и в самом деле хуже всех.

Джордин, конечно, тоже в команде и очень хороша. Чертова девка то и дело подавала мяч прямо на меня, а я не смогла отбить ни одного. Восемь раз подряд. Сначала девочки из моей команды меня всячески подбадривали: «Все в порядке, Кора, ты сможешь!» и «Соберись!». Но через некоторое время стало совершенно ясно, что ничего у меня не выйдет, и они примолкли.

Я пыталась, честное слово. Даже попыталась метнуться дельфинчиком к одной из подач Джордин и в итоге потянула лодыжку. Было не очень-то и больно, но я расплакалась. Зачем? Тренерша велела попить водички и посидеть, пока лодыжка не успокоится. Остаток тренировки я просидела в стороне. Потом, когда мы переобувались, все наперебой восхищались Джордин, какая она хорошенькая да ловкая. А мне никто не сказал ни словечка, даже не поинтересовались, как там моя злосчастная лодыжка.

Родителям я сообщила, что получила травму и, наверное, не смогу больше играть. Конечно, папа тут же заявил: «Не смей сдаваться! Лэндри не слабаки и никогда не пасуют. Все будет хорошо!», и на следующий день пришлось-таки пойти на тренировку. И на следующий. И на следующий.

Все словно ополчились на меня. Джордин стала не единственной, кто норовил подать мяч мне прямо в голову или хотя бы просто кинуть его в меня. Теперь меня доставали буквально все. Причем с какой-то очевидной злобой. Даже у Джеммы, которая обычно ведет себя мило, перед самой подачей на лице появилось этакое ехидное выражение. Клянусь, она смотрела прямо на меня и прицеливалась. А я даже увернуться не пыталась. Тупо стояла, и мяч угодил мне в плечо. И все засмеялись. Кроме тренерши – и то наверняка только потому, что ей по должности не положено смеяться над детьми.

В машине после тренировки мама спросила, как дела. Я сказала, что больше туда не пойду. «Нельзя же все бросить», – возразила она, а я расплакалась и не могла остановиться. Когда мы вернулись домой, мама пыталась меня разговорить и выяснить, что случилось, но я не смогла объяснить. Мне было слишком стыдно. В конце концов я соврала, что снова повредила лодыжку и, возможно, вывихнула ее или даже сломала.

Мама принесла мне пакет со льдом и пообещала записать к врачу. Врач ничего плохого не нашел, но предупредил, что несколько недель тренироваться не следует.

Сегодня в школе Джордин спросила, почему меня не было на тренировке, и я сказала, что доктор запретил мне играть, а она заявила, что это очень плохо. Причем заявила так искренне и так мило, что я подумала, будто она действительно сочувствует, и на секунду даже засомневалась, не попробовать ли снова начать тренировки.

С Гейбом мы не могли поговорить с самого начала занятий. За обедом он сидит со своими друзьями, и на уроках обществознания мы оказались не рядом, но в коридоре он со мной здоровается, и мой желудок всякий раз делает сальто.

Вот это да! Сегодня в школе появилась новенькая. Не могу вспомнить, когда в последний раз кто-то приезжал в Питч. Обычно люди отсюда уезжают. Или умирают от старости. Моя лучшая подруга с детского сада в прошлом году переехала в Иллинойс, когда ее отец нашел новую работу. Мама Элли сказала, что Питч – вымирающий город, и, по-моему, она права. После того, как закрылся упаковочный завод, уехало много семей с детьми, но больше всех я жалею именно об Элли.

Мы с ней какое-то время переписывались и по обычной, и по электронной почте, но потом, думаю, у Элли появились новые друзья, и на меня времени совсем не осталось. Я не слышала о ней с лета. И до того скучаю, что аж зубы сводит. Так сложно привыкнуть к тому, что сегодня тебе совершенно не с кем пообщаться, хотя еще вчера было с кем поговорить о чем угодно.

После того, как уехала Элли, вокруг внезапно стало очень тихо. День проходит за днем, а никто из однокашников со мной не заговаривает. Я сказала маме, что с мобильным телефоном поддерживать связь с Элли было бы намного проще, мы могли бы хоть переписываться. Но мама, конечно, тут же встала на дыбы. Родители считают меня слишком маленькой для мобильного.

– Вернемся к этому разговору, когда тебе стукнет пятнадцать, – заявил папа. Я ответила, что к тому времени все забудут о моем существовании, поэтому и париться незачем.

Новенькую зовут Вайолет, у нее красивые черные волосы, она из Нью-Мексико. Джордин сказала, что ее бабушка спасла Вайолет с мамой и братом, когда у их машины на подъезде к городу накрылся двигатель. Мол, бабушка ехала мимо на своем грузовике, а они застряли в темноте на обочине. Она, конечно, остановилась, попутчики закинули вещи в кузов, а сами погрузились в кабину, и миссис Петит отвезла их в город и высадила у гостиницы.

Не знаю, верить ли Джордин. Она и соврет – недорого возьмет. Но Вайолет, думаю, останется, потому что, по ее словам, мама устроилась работать в магазин на заправке, и они сняли дом на Хикори-стрит.

От такой новости мне взгрустнулось. Вайолет вроде милая, но в гости к ней мама меня никогда не отпустит. А моя сестра Кендалл и ее лучшая подруга Эмери говорят, что на Хикори живут одни наркоманы. Я спросила у Эмери, откуда такие сведения, и она посоветовала мне хорошенько рассмотреть зубы приезжих. Я попыталась – незаметно, конечно, – но у Вайолет зубы показались мне нормальными. А Эмери велела проверить еще раз через несколько месяцев. Чтобы эмаль превратилась в кашу, нужно время.

Не хвастаюсь, но мы живем в довольно хорошем доме. Из кирпича цвета сомон, как говорит мама. Мне он кажется скорее розоватым, но тем не менее. У меня есть собственная спальня, а в подвале имеется комната отдыха с настольным футболом и караоке-системой. На заднем дворе стоит огромный батут с сеткой вокруг, чтобы никто не вывалился и не сломал себе шею.

В прошлом году, после того как батут установили, многие мои одноклассники приходили попрыгать, но все прекратилось, как только в школе снова начались занятия и на улице похолодало. По мнению Кендалл, беда в том, что я странная, но, если бы я лучше старалась, у меня появились бы друзья. На уроках обществознания мы сидим группами, и мистер Довер вытащил из угла пустую парту и поставил ее в моей группе, чтобы Вайолет было где сесть. Говорит она мало, просто наблюдает за всеми.

Вчера мистер Довер сообщил, что завтра нам предстоит экзамен по общеобразовательной подготовке и что он очень важный; Министерство образования заставляет каждого ученика его сдавать, чтобы проверить, сможем ли мы поступить в колледж. Мне показалось, что Вайолет вот-вот заплачет. Она сказала, что последние пару месяцев почти не ходила в школу из-за сборов, переезда и всего прочего.

Я шепнула, чтобы она не беспокоилась, что на самом деле экзамен не так уж и важен, а учителя вечно бубнят про колледж и будущую карьеру. Я изобразила пальцами воздушные кавычки, и Вайолет улыбнулась. Я надеялась, что за обедом она сядет рядом со мной, но Джордин добралась до нее первой. Ну, может, завтра.

В итоге я оказалась рядом с Джой Уиллард, и это тоже неплохо. Вот что мне нравится у нас школе: каждый может садиться, куда захочет, и нет такого, чтобы кто-то заранее «забил» местечко или не разрешил тебе сесть рядом. Если миссис Моррис, заведующая нашей столовой, увидит, что тебе не с кем сесть, тут же вмешается. Клянусь, стоит выйти из очереди с подносом и начать отчаянно вертеть головой в поисках подходящего места, как у нее прямо какая-то суперсила срабатывает. Налетает коршуном и показывает пальцем на свободный стул. «И не спорь, Лэндри, – заявит непременно. – Садись и начинай есть. Тут тебе не ресторан». Ей не перечат даже отпетые придурки.

За обедом я вдруг почувствовал, как что-то шмякнулось мне в спину. Обернулась посмотреть, в чем дело, и увидела на полу позади себя крокет из картошки. Я снова повернулась к столу, но бросок повторили еще четыре раза. Шлеп, шлеп, шлеп, шлеп. Последний крокет попал в голову и прилип к волосам. Я вытащила его и опять обернулась, чтобы выяснить, кто их бросает. Позади за столом сидела Джордин и еще несколько девочек, едва сдерживая радостный хохот. Я знаю, что крокетами кидалась Джордин. Вайолет же просто смотрела на свой поднос с обедом, как будто не видела, что происходит. Но хотя бы не смеялась.

Дома, когда я сняла рубашку, на спине было четыре жирных пятна. Словно четыре темных пулевых отверстия. Не знаю, почему Джордин так зла на меня. Я никогда ничего плохого ей не делала. Ни единого разочка.

Зато почти на всех уроках я сижу с Вайолет. На всех, кроме математики и классного часа. Моя мама – секретарь в начальной школе, куда я ходила в прошлом году. Немного странно быть с ней теперь в разных зданиях, но я даже рада. Правда, никогда не скажу об этом маме. Она-то постоянно задает вопросы вроде: «А ты, Кора, разве не скучаешь по тем временам, когда мы виделись в школе каждый день?»

Вот уж точно не скучаю. Ведь на самом деле мне было очень неловко постоянно находиться рядом с мамой. Она видела каждое мое движение. К тому же, позвольте напомнить, школьный секретарь знает всё. То есть вообще всё.

Так, в прошлом году мне стало известно, что у моей учительницы второго класса роман с физкультурницей. Конечно, мама не объявила об этом именно мне: она говорила отцу, а я услышала. А еще выяснилось, что у мистера Саймона, школьного сторожа, рак мозга, а у Даррена Моэра, моего одноклассника, в третий раз появились вши. Понятное дело, когда твоя мама – секретарь, это дает определенные преимущества, зато сейчас я дышу гораздо свободнее, зная, что она в нескольких милях от меня (а не на расстоянии двух кабинетов) и не может посреди бела дня в любой момент заглянуть в класс, просто чтобы проверить, как я там.

Прозвенел последний звонок, и я стала открывать кодовый замок на шкафчике: 56 влево, 13 вправо, 2 влево. И тут вдруг ко мне сзади подскочила Табита, протянула руку, повернула замок не в ту сторону и все испортила. Пришлось крутить по новой, но тут меня подставила Шарлотта, тоже крутанув диск. Мама ждала снаружи, и я знала, что она рассердится на меня за задержку. Я пошла на третий заход, но явилась Джордин и снова сбила программу.

Я прислонилась головой к дверце шкафчика и попыталась не заплакать, а потом услышала, как Гейб говорит:

– Ну что за детский сад, Джордин.

И в животе у меня опять запорхали бабочки, как всегда, когда я вижу Гейба. Он заступился за меня!

– Мы же просто шутим, – улыбнулась Джордин и поинтересовалась этаким фальшиво-ласковым голоском: – Ты ведь на нас не злишься, Кора?

Я покачала головой, хотя мне до ужаса хотелось наподдать как следует по этой лживой физии.

– Вот видишь? – сказала Джордин, с абсолютно невинным видом глядя на Гейба.

– Дай помогу. – Гейб подошел ближе. – Какой у тебя шифр?

Меньше всего мне нужно было, чтобы Джордин знала код моего шкафчика, поэтому я дождалась, пока она уйдет, и только потом назвала ему цифры. Гейб открыл дверцу и сказал:

– Просто не обращай на нее внимания. Джордин бывает жуткой стервой. Увидимся завтра.

Я покраснела как мак, щеки у меня горели. Может, Джордин и некоторые другие девочки меня терпеть не могут, но Гейбу я точно нравлюсь. Я схватила ранец, закрыла шкафчик и тут заметила, что за мной из дверей своего класса наблюдает мистер Довер. Желудок у меня снова скрутило, но уже в нехорошем смысле.

Бет Кроу. 16 апреля 2018 года, понедельник

Нас запихивают на заднее сиденье полицейской машины, уверяя, что быстрее сами доберутся до больницы, чем приедет другая скорая. Я прижимаю Вайолет к себе, изо всех сил стараясь, чтобы она не подпрыгивала на сиденье, пока мы мчимся по сельским колдобинам. Ближайшее отделение неотложной помощи находится в двадцати пяти милях от Грейлинга, и сотрудник полиции полон решимости доставить нас туда в рекордно короткие сроки, а мне боязно, как бы ухабистая дорога не травмировала дочку еще больше.

Я оставила попытки найти, откуда у нее по груди растекалась кровь, но совершенно уверена, что рана больше не кровоточит. Сейчас мне важнее, чтобы моя девочка не закрывала глаза и смотрела на меня.

Вайолет пугающе, мертвенно бледна и пребывает, похоже, в каком-то плавающем состоянии. Она не теряет сознание – проблема не в этом, – но каждые несколько мгновений свет в ее глазах гаснет и она исчезает в каком-то тайном укромном уголке.

– Вайолет, доченька, – я слегка встряхиваю ее, – все будет хорошо, обещаю. Скажи, где болит? – Молчит. – Не отключайся. Смотри на меня.

Ее темные ресницы трепещут, отбрасывая на щеки веерообразные тени. Я убираю ей волосы со лба и прошу полицейского ехать еще быстрее. Голова пухнет от вопросов. Кто мог это сделать? Что за больной монстр напал на двух невинных девочек? Травмы Коры ужасны. Она хотя бы жива? Добралась до реанимации? А ее родителям сообщили? С этими двумя девочками должна ведь была ночевать еще и третья, Джордин Петит. Куда она-то делась? На нее тоже напали?

Воздух наполнен насыщенным влажным ароматом свежевспаханного поля. Прежде плотно утрамбованная, земля теперь стала рыхлой и бархатистой на ощупь. Сильно отличается от красной почвы тех мест, где мы жили прежде. Подъезжаем к городу Грейлингу, полицейский выруливает на шоссе, и остальные машины поспешно забирают вправо, пропуская автомобиль с мигалкой. Вывески местной университетской клиники сообщают, что мы почти на месте. Чем ближе мы к больнице, тем больше пробок, и, несмотря на сирену, они не рассасываются целую вечность.

Наконец, миновав несколько ресторанов, университетских полей для софтбола и целый ряд учебных корпусов, мы прибываем в недавно отстроенную детскую больницу: красивое сооружение из стали и стекла, возвышающееся над остальными. Полицейский минует главный вход и направляется прямо к приемному покою.

– Нас уже ждут, – отрывисто бросает он, резко тормозя.

К нам бегут трое санитаров, и дочку осторожно, но решительно вынимают из моих объятий и укладывают на носилки, которые втягивают внутрь, а я остаюсь снаружи. Полицейский прикасается к моей руке:

– Я Кит Грейди. Скоро вернусь. Пожалуйста, постарайтесь узнать от нее хоть что-нибудь о происшедшем.

Я киваю и бросаюсь к дверям, озираясь по сторонам и стараясь понять, куда увезли мою дочь. Вайолет исчезла.

– Вы мать этой девочки? – Из-за стойки поднимается грузная женщина.

– Да, – отвечаю я. – Где она? – Голос у меня дрожит, я прижимаю руку к горлу, словно пытаясь удержать рвущиеся слова. – Меня пустят к ней?

– Прямо сейчас ее осматривает врач. Мне нужно вас кое о чем расспросить, а потом вас отведут к дочери.

Я как можно быстрее отвечаю на ее вопросы, а затем сажусь заполнять стопки бумаг. Дойдя до графы, где нужно перечислить членов семьи, вспоминаю о Максе.

Напрочь о нем забыла. Вытаскиваю из кармана телефон. Сын по-прежнему не отвечает, и я отправляю ему еще одно сообщение с просьбой немедленно позвонить мне.

– Убью паршивца, – бормочу сквозь зубы, тут же пожалев о сказанном. Разве можно так говорить после того, что случилось с Вайолет и Корой?

– Миссис Кроу. – Ко мне подходит регистраторша. – Я могу отвести вас к дочери.

Она ведет меня по коридору в квадратную комнату, где на смотровом столе, отвернув лицо от двери, лежит Вайолет. Окровавленную одежду с нее срезали и бросили на пол. На ней только трусики и спортивный лифчик, который на самом-то деле ей и не нужен. И то и другое в красных разводах. Кисти выглядят так, будто их окунули в красную краску, что резко контрастирует с бледными предплечьями. Я обшариваю ее взглядом в поисках каких-либо ран, но ничего не нахожу. Смотрю на доктора, высокого мужчину, который ободряюще мне кивает:

– Похоже, всего несколько шишек и синяков, но мы ее тщательно осмотрим. – Он поворачивается к одной из медсестер: – Давайте-ка укроем ее одеялом с подогревом, а вымоем потом.

– Но вся эта кровь… – начинаю я.

– Она чужая. – Врач решительно взмахивает рукой, и от облегчения я едва не теряю сознание. – Меня зовут доктор Сото. Вы можете подойти к ней, – приглашает он, и я подхожу к дочери.

Наклоняюсь и кладу ладонь ей на щеку. Кожа холодная на ощупь.

– Вайолет, милая, – шепчу я, – что случилось?

Она моргает, глядя на меня, но я не вижу в ее глазах узнавания. Открывает рот, но из него не вырывается ни слова, только слабый хрип. Мелькает мысль о травмах головы, наркотиках и всяких чудовищных действиях, которые могут лишить ребенка дара речи. В панике смотрю на доктора Сото, который стаскивает с рук окровавленные перчатки и швыряет их в контейнер для опасных отходов.

– У нее шок, – объясняет он, словно читая мои мысли. – Ее согреют, напоят, прокапают ей физраствор и проверят все жизненно важные органы. Если не будет никаких осложнений, уже сегодня вечером девочку, скорее всего, можно будет забрать домой.

– Но пока я остаюсь с ней, – напруживаюсь я, готовясь к схватке. Ни за что не оставлю ее.

– Конечно-конечно, – легко соглашается доктор Сото, вытаскивает из угла комнаты стул и ставит рядом со смотровым столом. – Джуди о вас позаботится. А я скоро вернусь. – Ободряюще похлопывает меня по плечу и выходит из комнаты.

Я сажусь рядом с Вайолет, которая, кажется, до сих пор не замечает моего присутствия. Джуди, примерно моя ровесница, в уголках рта которой жизнь прочертила две глубокие запятые, тихим успокаивающим голосом разговаривает с моей дочерью.

– Сейчас тебя, Вайолет, комарик укусит, – произносит она, втыкая иглу в сгиб руки Вайолет, и я вздрагиваю, а моя девочка даже не дергается. Джуди набирает несколько пробирок с кровью, а затем ставит капельницу с прозрачной жидкостью. Потом складывает разрезанную одежду Вайолет, причем не в мусорную корзину, как я думала, а в пластиковый пакет, запечатывает его и спереди прикрепляет этикетку. Тянется к телефону, лежащему на металлическом подносе, опускает его в другой пакет и тоже запечатывает.

– А теперь, Вайолет, мы приведем тебя в порядок. Как считаешь, это подойдет? – спрашивает медсестра. Дочь никак не показывает, что слышит вопрос.

– Почему она не отвечает? – едва не плачу я. – Что с ней?

– Как и сказал доктор Сото, у нее, скорее всего, шок. Так иногда случается после травмы или сильнейшего потрясения. Но ты ведь придешь в себя, правда, Вайолет? – Медсестра улыбается моей дочери. – Ты у нас быстренько и сядешь сама, и заговоришь. А пока мы тебя согреем, помоем и в порядок приведем. – В руках у медсестры появляется голубой больничный халатик. – И первым делом наденем на тебя этот чудесный наряд. – Джуди проворно одевает Вайолет, ловко переворачивая ее, чтобы застегнуть халатик. Девочка в нем почти утонула.

– Вы не знаете, как там Кора? – спрашиваю я Джуди, которая ставит рядом с кроватью Вайолет металлическую тележку с бумажными конвертами, банками разных размеров, большим пинцетом, камерой и еще несколькими предметами, совершенно незнакомыми мне.

– Кора? – переспрашивает сестра, а я смотрю на Вайолет, проверяя, не отреагирует ли она на имя подруги. Никакого отклика. – А кто это?

– Другая девочка, которую сюда привезли перед нами на скорой помощи, – объясняю я. – У нее были ужасные раны.

– Мне о ней ничего не известно. Давайте сейчас сосредоточимся на Вайолет, – отвечает Джуди, держа в руках небольшой шпатель. – Видишь это, Вайолет? Я собираюсь вот этой лопаточкой хорошенько почистить тебе ноготки, хорошо? Это не больно. – И она шпателем выскребает из-под ногтей комочки засохшей крови и складывает в один из бумажных конвертов.

Именно в этот момент я понимаю, что медсестра не просто лечит мою дочь от шока или обезвоживания, а и собирает улики. Вот почему окровавленную одежду и мобильный телефон Вайолет упаковали в специальные пакеты. Вот для чего здесь камера, и мысль, что другие увидят фотографии моей дочери, полуодетой и залитой кровью ее лучшей подруги, не умещается у меня в голове.

Желудок сжимается, и я вскакиваю со стула, не в силах выдавить ни слова. Выбегаю в коридор в поисках туалета. Правильно истолковав выражение моего лица, женщина, везущая тележку с чистящими средствами, указывает мне нужное направление. Я успеваю в туалет как раз вовремя, пока меня еще не вырвало. Горло наполняется кислым вкусом цыпленка в вине, которого мы с Сэмом ели в ресторане.

Кто мог это сделать? Моя дочь почти в ступоре, а в нее втыкают иголки и что-то у нее выискивают, собирая улики. Снова думаю о Коре, которую где-то в этой же больнице лечат от ужасных травм. Мне нужно знать, что происходит, и в то же время я не хочу ничего знать. А хочу только одного: побыстрее забрать Вайолет домой и постараться больше ни о чем таком не думать.

С минуту сижу на полу на коленях, переводя дыхание, потом с трудом поднимаюсь и спускаю воду в унитазе. Пытаюсь под краном прополоскать рот и смыть скопившуюся там горечь. Провожу пальцами по волосам и делаю несколько глубоких вдохов, прежде чем снова выйти в коридор. Я все еще не готова вернуться в палату Вайолет. Боже, какая же я трусиха.

Доктор Сото стоит возле дверей палаты и разговаривает с полицейским, который вез нас в больницу. Доктор смотрит в мою сторону с мрачным выражением лица. Моя первая мысль: наверное, Вайолет стало хуже, и я хватаюсь рукой за стену, чтобы устоять на ногах. Полицейский оборачивается, и я замечаю тревогу в его глазах, напряженно стиснутые губы. Пытаюсь переставлять ноги, но при этом не хочу слышать, что они собираются мне сказать. Меня не было всего несколько минут. Что могло произойти?

Доктор Сото и полицейский приближаются, и на мгновение мне хочется убежать. Если они меня не догонят, то не смогут и сообщить новости. А мысли уже промчались по всем известным мне тяжелым последствиям травм: коллапс легких, кровоизлияние в мозг, разрыв селезенки, внутренние повреждения, которые могли остаться незамеченными. Я не могу отдышаться и по мере того, как эти двое приближаются, все сильнее прижимаюсь к стене, словно стараясь слиться с ней, раствориться, исчезнуть.

– Миссис Кроу, – медленно начинает полицейский. Я смотрю на доктора Сото, который, должно быть, понимает мой ужас и успокаивающе кладет руку мне на плечо. – С Вайолет все хорошо, – говорит он.

У меня в горле ком, на глаза наворачиваются слезы. Они так меня напугали, что я готова наброситься на них.

– В чем дело? – возмущаюсь я, не в силах сдержать гнев, но тут же сожалею об этом. – Значит, Кора? Как она?

Грейди мой вопрос игнорирует.

– Мне необходимо допросить Вайолет, – говорит он. – Нам нужно как можно больше информации о том, что произошло.

– Я объяснил, что сначала нужно поговорить с вами, а уж потом с ней, – пытается извиниться доктор Сото.

– Не знаю, – колеблюсь я. – Дочь в шоке. Вряд ли она вообще в состоянии отвечать на вопросы. Она пыталась что-то сказать еще там, на станции, но я не расслышала. Может быть, другие копы поняли, что она сказала.

Грейди переминается с ноги на ногу, проводит большим пальцем по губам, но ничего не говорит.

– Так что? – вскидываюсь я. – Вы что-то знаете? Она сказала, кто это сделал?

– Мне просто очень нужно расспросить вашу дочь. Чем больше времени пройдет, тем сложнее будет разобраться в случившемся. Так вы разрешаете поговорить с Вайолет?

– Нет, – отрезаю я. – Никто не будет разговаривать с Вайолет. Никто, пока вы не скажете мне, что вам известно. Кто он? – И опять в голове вертятся самые черные мысли. Банда секс-торговцев, сумасшедший бродяга, серийный убийца. – Если вы не знаете, я хочу поговорить с тем, кто знает.

– Один из полицейских слышал, как Вайолет называла имена, – нехотя, через силу сообщает полицейский.

– Имена? – Желудок снова сжимается. – Этот выродок был не один? – Мысль, что на Вайолет и Кору напал маньяк, ужасна, но если чудовищ было двое, это уже слишком.

– Да, Вайолет называла два имени. Джозеф Уизер и что-то похожее на Джорджа или Джордана.

– Господи. – Я прислоняюсь к стене, чтобы не упасть. – Джордин Петит. Подруга Вайолет. Значит, она тоже была там. Вы нашли ее? Она не пострадала?

– Я ничего не знаю о других жертвах, но в Питче остался наш человек, который все проверит.

– Дочь говорила о Джордин Петит. Я точно знаю. Вы должны послать кого-нибудь узнать, все ли у нее хорошо.

– Не волнуйтесь, мы этим занимаемся, – успокаивает полицейский, а мне хочется кричать. Как тут не волноваться? Я уже готова накинуться на парня с упреками, когда до меня доходит, что он упомянул другое имя.

– Подождите, – говорю я. – Вы же называли еще одного человека – Джозеф…

– Уизер, – заканчивает за меня Грейди.

Я уже слышала это имя. Кажется, речь шла о школьным проекте. В последнее время я столько работаю. И действительно уделяю детям слишком мало внимания.

– Кто он? – спрашиваю. – Это он сделал? Его ищут?

Грейди вздыхает и вдруг с подозрительным спокойствием заявляет:

– Нет никакого Джозефа Уизера.

Вовсе не такого ответа я ожидала.

– Что вы имеете в виду? – спрашиваю в замешательстве. – Он тут ни при чем?

Кит Грейди качает головой.

– Нет. Он не существует. Во всяком случае, больше не существует. Джозеф Уизер, даже окажись он жив, был бы сегодня глубоким стариком. С какой стати ему нападать на девочек? – Полицейский видит, что мои мысли все еще сосредоточены на этом человеке, Джозефе Уизере, и поднимает руку, предупреждая дальнейшие вопросы: – Поверьте мне, Джозефа Уизера не существует. Зато с каждой минутой мы теряем драгоценное время, необходимое для поисков Джордин и того, кто это сделал. – В его голосе звенит нетерпение, поэтому я пока откладываю Джозефа Уизера в сторонку.

– Им всего двенадцать, – размышляю я. – Представить не могу, кто хотел бы причинить им вред. Нет таких. Как по-вашему, может, их пытались похитить? – И желудок опять скручивается узлом, когда мысли о сексуальных преступлениях, торговле людьми и других темных и мерзких делишках вновь поселяются в мозгу.

– Не сомневайтесь, у нас есть кому проверить эту версию. А сами девочки? – спрашивает Грейди. – Какие у них были взаимоотношения?

Я не сразу понимаю вопрос. Неужели он полагает, будто на Кору напала Джордин? Открываю рот, собираясь сказать, что он свихнулся и зря тратит время, и тут же закрываю. Я всего несколько раз видела Джордин, и хотя со мной она всегда вежлива, чувствуется, что в группе она королева и заводила. А Вайолет с Корой внимательно за ней наблюдают, оценивая ее реакцию на их слова, поступки, наряды. Но жестокость? Ни за что.

– Миссис Кроу? – Грейди поднимает брови, ожидая моего ответа.

– Нет, – решительно заявляю я. – Джордин прекрасно ладит с и Вайолет, и с Корой. Представить не могу, чтобы она кому-то причинила боль.

– А как насчет Вайолет? – многозначительно спрашивает он. – У нее были стычки с кем-нибудь? С одноклассниками? Друзьями?

– Что? Нет! – возмущаюсь я. – Вайолет никогда ни с кем не дралась. Вы же не думаете, что она имеет к этому хоть какое-то отношение?

– Я должен спросить, – настаивает Грейди. – А не мог ли кто-нибудь целенаправленно отомстить девочкам? – И он даже подается вперед. Ему вроде и неловко, но идея родилась, и родилась у него в голове. Значит, Грейди считает, что за нападением могут стоять Вайолет и Джордин.