Читать книгу: «Шепчущая», страница 2

– А ты, я погляжу, та ещё штучка, – говорит Амброуз Шипуэлл, оттягивая вниз свой ярко-синий галстук. Улыбка, играющая у него на губах, выводит меня из себя.

– Давит? – спрашиваю я.

Он искоса смотрит на меня.

– Нет, – говорит он, – просто сел немного.

– Возможно, тебе не стоит налегать на пироги с мясом, Амброуз, – говорю я, кивнув на его круглый живот, выпирающий из фланелевых брюк. В нашем дворике Амброуз выглядит как нечто чужеродное: весь такой плотный, округлый и румяный, в таких роскошных синих и вишнёвых одеждах – яркое, кричащее пятно среди бледных, тихих мазков серых каменных дорожек и заросших сорняками грядок, с которых давно-давно собрали урожай.

– Чего хочет мистер Блетчли? – спрашиваю я.

– Думаю, всё по стандарту, – отвечает Амброуз. – Чтобы тело заключённого привели в порядок для каких-нибудь учёных докторов, которые будут его изучать и резать. Тело, за которое не возьмётся ни одно приличное похоронное бюро.

Сжав кулаки, я налетаю на него:

– А мы, значит, неприличные, правильно я поняла?! Как ты…

– Пегги, перестань, я не это имел в виду! – Амброуз вскидывает руки и пятится. – Ты же знаешь, какие бывают городские. Бизнес пострадает, если клиенты узнают, что их любимые лежали на одном столе с преступниками, которых приговорили к повешению. У тебя семья скромная и благоразумная, а деньги хорошие. Я знаю, мистер Блетчли хорошо относится к твоей матери… Не дуйся, Пегги, он хочет вам помочь.

– Я всё равно не могу поверить, что он инвестирует в городское похоронное бюро. Он как будто всё делает нарочно для того, чтобы показать, насколько он лучше нас. Лучше папы.

– Он всего лишь владелец помещения, которое сдаёт им в аренду. Точно так же это могла бы быть кондитерская или парикмахерская. Не надо во всём видеть заговор, Пег. А после того случая в шахте стало очевидно, что он хочет вам помочь. Вы с ним одна семья, нравится тебе это или нет. Твоя мама ни за что не примет деньги просто так, и ему остаётся только это. – Он пожимает плечами и ухмыляется. – Знаешь, они думают, что могут определить, был ли человек злым от рождения, по его внутренностям или по числу наростов внутри черепа. Слышала когда-нибудь про такую гнилую теорию? Прости за каламбур, – он хихикает. – Как по мне, их всех надо бросать в глубокую яму. Кто в здравом уме станет копаться во внутренностях мёртвых преступников! Меня тошнит от одной мысли об этом.

Положа руку на сердце, не могу сказать, что виню его за это, хотя у меня другие причины согласиться с его точкой зрения. Если бы он только знал.

– Однако… – продолжает он, – труп – это всего лишь труп, согласна? – Он смотрит на меня, ожидая, как я отреагирую. – Я хочу сказать, они же не могут ничего сделать после того, как умерли, верно?

– Я не совсем понимаю, о чём ты, – говорю я.

Амброуз деловито поправляет шляпу:

– Я слышал, что иногда мёртвые говорят, когда поблизости есть уши, готовые их услышать.

– Звучит неправдоподобно, – отвечаю я, разглаживая юбку. Теперь в дополнение к пульсирующей боли в спине и животе у меня ноют ещё и ноги. Когда уже эти двое уйдут, чтобы я могла нагреть свой камень и снова забраться в постель вместе с ним! А ещё лучше было бы поменяться с Амброузом Шипуэллом местами, чтобы он мучился невыносимыми ежемесячными болями, выполнял мою работу, помогал с неблагодарными крысёнышами в школе и чтобы ему говорили, что в будущем ему только и остаётся, что пойти в услужение.

– Не будь такой скрытной, Пегги, – продолжает он. – В наше время нет ничего страшного в том, чтобы быть шепчущим. Людей вроде тебя в городе даже любят. Все знают, что у тебя есть дар. Готов поспорить, что именно поэтому Блетчли отправляет тебе интересные тела – на случай, если они захотят поболтать!

– Значит, все – идиоты, а ты в особенности! – Я вижу, как Амброуз ухмыляется из-за того, что я вспылила, и показываю ему язык.

Я знаю Амброуза целую вечность. У него нет родителей, но мистер Шипуэлл взял его к себе, и Амброуз вырос в большом доме с видом на реку. Когда мы были младше, то летом целыми днями плавали там и качались на верёвочных качелях над самым глубоким местом рядом с причалом. Странно, что тот, кого ты видел в трусах, теперь стал таким лощёным, напыщенным и строит из себя взрослого. Амброуз давно догадывался о моих способностях, но папа и так с ума сходил оттого, что Салли всё знает, поэтому я держала язык за зубами, и в конце концов Амброуз перестал спрашивать. К тому же он мальчик, причём надоедливый, и я не хотела с ним говорить об этом, но всё-таки очень тяжело держать свой дар втайне от него. А теперь, когда Амброуз работает на Блетчли, всё стало ещё хуже, но ради спокойствия папы я продолжаю изображать полнейшее неведение.

– Как идут дела в вашем заведении? – спрашиваю я. – Так и обводите вокруг пальца ничего не подозревающих людей, предлагая им свои тонко продуманные шарады?

– Твоё нежелание признаться, что у тебя есть дар – это одно, Пегги, но твоя уверенность в том, что все остальные – шарлатаны, это уже просто поразительное тщеславие, – он ухмыляется. – Даже для тебя.

– Я тебя умоляю! – отмахиваюсь я.

– Я серьёзно, Пегги! Я собственными глазами видел то, во что ни за что бы не поверил! – Его глаза горят идиотским восторгом. – Я видел, как духи мёртвых обретают материальную форму, слышал голоса из другого мира, видел, как призраки вселяются в живого человека и говорят его устами!

Я не перебиваю его. Не похоже, чтобы он пытался обмануть меня.

– В салоне? О чём это ты?

– Спиритуалистка, мисс Ричмонд – она может предоставлять своё тело тем, кто уже покинул этот мир, чтобы их близкие вновь ощутили их присутствие или услышали их голос.

– Звучит… странно. И ты своими глазами видел, как она обращалась в мёртвого человека?

Амброуз медлит:

– Ну… нет. Этого она не делает, иначе бы это точно были происки Дьявола.

– Логично.

– Она не обращается, нет – но самая сущность того человека говорит через неё.

– Да неужели!

– Очевидно, что ты ничего в этом не понимаешь, живя в своей захолустной деревушке, – огрызается он. – А мы понимаем. На идиотов мы не похожи, верно?

Я вскидываю бровь. Раньше я не обращала на это внимания, но если какое-то время молчать, то можно услышать дребезжание чужого возмущения. Амброуз – то ещё бессовестное трепло: ему только подавай новые сплетни. Неужели он и правда думает, что таким образом может заставить меня признаться, что у меня есть дар?

С другой стороны, ничто не мешает мне немного повеселиться.

– Амброуз, я когда-нибудь рассказывала тебе про один из первых трупов, который нам доставили из тюрьмы? – спрашиваю я.

– Нет. А что?

Я киваю на перевёрнутое ведро рядом с курятником.

– Садись, и я тебе расскажу, – предлагаю я, и Амброуз повинуется; он подтаскивает ведро поближе ко мне, пока я устраиваюсь на ящике из-под молока и расправляю юбку.

– Как на исповеди в церкви! – говорит Амброуз, усаживаясь на ведро.

Я морщусь при упоминании церкви, неприятная мысль о мистере Тейте невольно проскальзывает в мой разум. Я скорее доверю свою бессмертную душу крысам, которые бегают возле корыта для свиней, чем нашему викарию с неприятным лицом, но только это к делу не относится. Я театрально набираю в грудь воздуха и начинаю:

– Я знала, что нам доставят тело, – повозка проехала мимо, когда я возвращалась из деревни. Я купила ириски, которые так любит папа, и как раз собиралась взять себе одну, но при виде того ящика, подпрыгивающего на ухабах… в общем, меня затошнило от одной мысли о том, что болтается там, внутри. Я бы не очень удивилась, если бы труп вывалился на дорогу прямо передо мной.

– А они были от Бейлис?

– Что?

– Ириски. Они были из лавки Бейлис – такие с коричневой полоской? Я считаю, это самые лучшие…

– Ты хочешь обсудить конфеты?! Серьезно, Амброуз? Это тебе интересно?

– Прошу прощения, мисс Девона. Пожалуйста, расскажите мне подробнее об этом негодяе.

Я цокаю языком на его сарказм.

– В ту ночь я не могла спать, зная, какой злодей лежит у нас в гостиной, менее чем в десяти футах подо мной. Я слышала, что говорили маме люди, которые его привезли. Они сказали, что это было бессердечное чудовище, что он смеялся, когда ему накинули петлю на шею. Ты только представь себе!

– Лучше не буду, – поморщился Амброуз, потирая собственную шею.

– Должно быть, я всё-таки задремала, потому что с криком проснулась. Я посмотрела на щель под дверью моей спальни и успокоилась, увидев тёплый свет от лампы. Но потом я заметила кое-что ещё. В центре жёлтого круга было маленькое чёрное пятно, и оно медленно разрасталось: сначала оно было размером со зрачок, потом с кулак… со ступню. Я хотела закричать, но из горла не вырывалось ни звука, и я беспомощно смотрела, как нечто скользнуло под мою дверь и… исчезло. Я затаила дыхание. Это был кошмар? Но потом я почувствовала какое-то движение. В ногах кровати. Под одеялом. Амброуз, оно было В МОЕЙ КРОВАТИ! – Я искоса поглядываю на Амброуза. Он закрывает лицо галстуком, глупый жирдяй. – Рассказать тебе, как я спаслась от этого отвратительного существа, Амброуз?

Он кивает, причём нижняя губа у него дрожит.

Я тихо постукиваю по ящику, и Волчица, услышав мой тайный сигнал, трётся боком о ногу Амброуза.

Амброуз взвизгивает Он заваливается назад и, растеряв всю свою напыщенность, кучей плюхается на землю; Волчица радостно скачет рядом, а я заливаюсь смехом.

– Волчица, ты так меня напугала! Мисс Девона, ну вы и горазды рассказывать истории! – Он смотрит на меня, развалившись на камнях, и, кажется, подобное положение его совсем не смущает, потому что он спокойно чешет пса под подбородком. Меня раздражает, что Волчица любит этого дурака. Я-то думала, что собаки хорошо разбираются в людях. – Ты решила подшутить надо мной, Пегги? – спрашивает Амброуз.

– Конечно нет! Как ты мог такое подумать?! – негодую я и, предоставив его самому себе, отворачиваюсь и только тогда улыбаюсь. На самом деле я ничего не имею против Амброуза, но, разумеется, не собираюсь ему об этом рассказывать. Очень приятно, когда у тебя есть человек, которого можно помучить, и он всему верит – вот дятел-то.

Но, если уж начистоту, я не до конца выдумала всю историю: это был не первый из наших покойников – но он был последним.

– Каждый имеет право на достойные похороны, – сказала мама после того случая, – но больше никаких тел из тюрьмы.

То же самое она без обиняков заявила мистеру Блетчли, поэтому мне очень любопытно, зачем он пожаловал сегодня. Без веской причины Блетчли не заявится – много лет назад отец ясно дал ему понять, что в нашем доме ему не рады.

На звон опрокидываемого ведра во двор вышли мама и мистер Блетчли, причём последний с нарочито бесстрастным лицом. Обычно он выглядит так, словно хочет всем угодить, поэтому видеть его таким раздражённым непривычно.

– Приятно, что вы, молодые люди, в кои-то веки решили зарыть топор войны. – Его взгляд останавливается на уличном туалете, и он похлопывает себя по животу. – Миссис Девона, не соблаговолите ли вы позволить мне воспользоваться вашими… кхм… удобствами?

– Конечно, – кивает мама. – Это такая честь для нас.

Услышав этот неприкрытый сарказм, я вскидываю бровь. Не знаю, о чём они говорили в доме, но ей явно было неприятно, о чём свидетельствует яркий румянец.

Коллективно устыдившись того, что такой человек, как мистер Блетчли, сейчас будет справлять нужду, мы втроём уходим обратно на кухню. Мама наливает нам с Амброузом по чашке молока, подталкивает к Амброузу бутерброд с салом и беззвучно, одними губами говорит мне: «Веди себя прилично».

Вдруг мне в голову приходит ужасная мысль:

– Ой, мама!

– Что такое, дитя? – спрашивает она. – Ты так побледнела. Пей молоко и успокойся.

– Мои… мои… – я оглядываюсь на Амброуза, но он набивает рот хлебом так, как будто до самого Рождества другой еды не увидит. – Мои тряпки, мама!

– Ты замочила их в ведре и ничем не накрыла? – спрашивает она, и я беспомощно пожимаю плечами. Я действительно не могу вспомнить, а теперь у меня буквально голова кружится от стыда. Через несколько секунд на кухню влетает мистер Блетчли, щёки у него горят, и он с ненужной силой хватает Амброуза за круглое ухо:

– Идём, парень, хватить брюхо набивать. Скоро ты перестанешь помещаться в экипаж. Быстрее, быстрее, нечего рассиживаться. Доброго дня, миссис Девона, мисс Маргарет, – он приподнимает шляпу, даже не взглянув на нас.

– Да, до свидания, милые леди, – говорит Амброуз. – Надеюсь, мы скоро вновь увидимся, может быть…

Но Блетчли не даёт ему договорить, он хватает его за руку и тащит за собой по тропинке за калитку. Он так торопится уйти, что я уверена – будь он в лучшей физической форме, он бы просто перепрыгнул через забор.

– О мама, мне очень жаль, мне так стыдно! Что он подумал?!

Мама хватает меня за плечи, прикосновение её пальцев возвращает меня к реальности. Я ощущаю её дыхание на своей щеке и чувствую слабый, нежный запах фиалковой туалетной воды. Когда я успокаиваюсь, она отпускает мои плечи и обнимает.

– Ну вот, – говорит она, поглаживая меня по волосам. – Он бы всё равно не понял, для чего они. У него никогда не было миссис Блетчли, а если бы и была, ей бы не пришлось каждый месяц заготавливать тряпки. Не тревожься из-за этого.

– Обещаю, это больше не повторится. Я буду аккуратнее…

– Я не это имела в виду, – мама тщательно подбирает слова. – Я хочу сказать, Пегги, что мы не в последний раз доставляем неудобство мужчинам просто потому, что мы женщины.

3

После визита мистера Блетчли прошло несколько дней. От Салли тоже ничего не слышно, и, честно говоря, я места себе не нахожу. Мы никогда не ссорились так надолго. Если бы всё было как обычно, то к этому времени Салли бы уже поняла, что не права, извинилась, и всё бы было как раньше. Только сейчас я знаю, что она не виновата. Она почти никогда не виновата. Ну, изредка – но характер у неё отвратительный.

Прошлой ночью мама слышала, как я плачу. Она пришла ко мне в комнату, легла рядом и обняла меня, а я уткнулась лицом ей в щёку, как маленький ребёнок. Мамочка вкусно пахнет холодными сливками, пудрой и туалетной водой, которую продают в маленьких синих бутылочках – они стоят у неё на прикроватном столике и отражают свет, точно стёклышки в калейдоскопе. Мы лежали в темноте, мама гладила мои волосы, её ногти нежно касались моей головы, и приятные мурашки бежали у меня по спине; мама предложила написать Салли письмо.

Хорошая мысль. Надеюсь, это поможет.

Дорогая Салли,

Я и вправду кошмарный друг. Ты была права: ты ни в чём не виновата. Мистер Тейт – злой старый гоблин, у которого изо рта несёт, как у мясника из подмышки. Пожалуйста, можно мы обо всём забудем? Ты права (ещё раз!) – я повела себя совершенно несносно, и мне очень стыдно, что я испортила твою булочку, это было мерзко с моей стороны.

С наилучшими пожеланиями,

твой лучший (даже если иногда УЖАСНЫЙ) друг

Пегги Девона.

P.S. На прошлой неделе видела Амброуза. Он всё такой же вредный зазнайка.

Я складываю письмо вчетверо, аккуратно запечатываю конверт с надписью: «Салли Хаббард, особняк Клифтон, Бристоль» и убираю его подальше, зная, что я буду дёргаться, как лягушка на сковороде, пока не получу ответа.

Признаюсь: последнее время я стала беспокойнее, чем обычно. Что-то тёмное таилось на самой границе моего ви́дения, пугало меня, тревожило, как будто играло со мной в какую-то жуткую версию «Море волнуется раз…». Размолвка с Салли расстроила меня, в этом нет никаких сомнений, но тут примешивалось что-то ещё. Может, всё дело в том странном визите мистера Блетчли? Или… в чём-то ещё? В чём-то глобальном. Что, если это связано с моим даром? Будь Салли рядом, она бы сказала мне не беспокоиться, пока оно само не найдёт меня, потому что беспокойство ничего не меняет, и громы небесные могут обрушиться на любого, не важно, улыбается он при этом во весь рот или ноет сутками напролёт, а это значит, что нужно радоваться, пока можешь. Из-за того, что теперь некому меня образумить, я скучаю по Салли ещё сильнее.

Но Салли здесь нет, а нечто, что бы это ни было, надвигается. Я должна справляться в одиночку. Нравится мне или нет, но я шепчущая, и я не могу сбежать от себя, да и не хочу, потому что на самом деле это замечательный дар, даже привилегия – быть рядом с духом, когда он уходит. Я не всегда их вижу. Иногда я слышу их, а иногда они не задерживаются в этом мире ни на секунду. Но стоит им пожелать – и я буду рядом, когда они будут сгорать.

Горение. Его шепчущие узнают в первую очередь. Когда человек оказывается на пороге смерти, его дух обретает наибольшую силу. Он сияет ярче, точно пламя только что зажжённой спички.

Вот это время и называется горением. Гори ярко, гори быстро, сгорай.

Сегодня учебный день, поэтому времени на мрачные мысли почти не остаётся. Я знаю, что уже слишком взрослая для школы. По закону учиться нужно лишь до одиннадцати лет, и я училась, хотя большинство местных жителей плевать хотели на это, ведь их больше заботило, когда добывать уголь и собирать урожай. Мы почти не обсуждали мою будущую профессию – за исключением того, что я точно не пойду работать на мистера Блетчли, – но если я вовремя не спохвачусь, то рискую пойти по стопам мамы. Я и так уже помогаю ей с младшими: учу читать, наполнять чернильницы и присматриваю за ними, когда они обедают или играют во дворе. Наверное, могло быть и хуже, но я точно знаю, что могло бы быть намного, намного лучше.

Школа находится на полпути до вершины Ботвик-Хилл, выше остальной деревни и в тени церкви Святой Марии. В ясные дни протекающая через Элдерли река очень красива, она сверкает, переливается, и жизнь в ней не останавливается ни на минуту – даже в сумерках рыбаки при свете фонарей ловят угрей, – а за пределами нашей деревни она, бурлящая, обмелевшая и грязная, впадает в устье реки Северн неподалёку от Чепстоу.

Здание школы – самое обычное: каменное, с пятью высокими окнами и соломенной крышей; выглядит красиво, но мама говорит, что это крайне непрактично и требует постоянных финансовых вложений. Школа такая маленькая, что детям всех возрастов приходится учиться в одном классе, а туалет вообще во дворе, и это просто деревянная кабинка с вонючей дырой посередине. И внутри всегда – всегда – холодно. Зимой нам разрешают не снимать варежки без пальцев и брать из дома одеяла, чтобы не попасться в ледяные, колючие сети Мороза.

Сейчас полпервого; кое-кто из детей уже ушёл домой, кто-то сидит со мной на школьном дворе, скрестив ноги и жуя бутерброд с маслом, чтобы восстановить силы и опять играть в догонялки, футбол или классики.

Я вытираю руки о передник, оставив на нём следы мела; в висках стучит тупая боль. Сегодня было долгое утро: мама конфисковала три рогатки, а помимо них ещё несколько мешочков с каштанами и – вот это уже необычно – одну белую мышь. Недовольный грызун теперь сидит на виду у всего класса в стеклянном аквариуме, где обычно разводят головастиков. Сверху он накрыт пледом в бело-синюю клетку, прижатым несколькими книгами, так что побег исключается.

Не только дети не могут усидеть на месте: даже если не брать в расчёт мою личную тревогу, у нас дома стало как-то неуютно после последнего визита мистера Блетчли. Всё как будто не на своём месте, словно накренившаяся картина, которую вечно хочется поправить. Мама непривычно тиха, а папа, обычно такой сдержанный и спокойный, то и дело хлопает дверями и стучит по столу, как будто его схватили и трясут как снежный шар. От этого мама лишь сильнее погружается в безмолвное смятение.

Мимо с головокружительной скоростью пробегают Брайди и Берти Фишер.

– Хотитепоигратьвпятнашкимисс? – выпаливает Берти и, не дожидаясь ответа, проносится мимо – краснолицый, улыбающийся и с ямочками на щеках.

Мама говорит, что у меня не должно быть любимчиков, но я ничего не могу поделать. В Берти Фишере есть что-то такое, отчего мне хочется задушить его в объятиях. Этот ребёнок так и сияет: когда он входит в комнату, то озаряет её своим присутствием, как будто зажгли ещё одну лампу. Белую мышь извлекли именно из стола Берти – наряду с рогаткой и кучкой маленьких коричневых шариков в качестве снарядов. Мышиное дерьмо, кто бы мог подумать! Мальчики отвратительны.

Берти оглядывается через плечо и вопит:

– Брайди, давай! Будем играть в шахту! Я найду самые большие залежи угля во всём мир-р-ре, и мы будем самыми богатыми!

Он с ума сходит по шахтам, глупый мальчик.

Как раз в этот момент вдалеке дважды свистит свисток, звук разносится по всей долине, от шахт до детской площадки. Шахта находится в глубине долины, в рощице за излучиной реки, примерно в двадцати минутах ходьбы от берега и в тридцати – от центра деревни.

Мальчики бросают игру и прислушиваются, отвлекшись на сигнал для шахтёров. Он будет звать их вплоть до того дня, когда они отложат перья, возьмут кирки и вслед за отцами скроются в чёрной дыре.

Несчастные, обречённые бедняки.

Я поплотнее запахиваю кофту и обхватываю себя руками: мне вдруг стало холодно.

По своей воле я никогда не приближаюсь к шахте: слишком много наваливается на меня в том месте. Я не знаю, в чём причина – в моём даре или во мне самой, – но груз печали после того происшествия так тяжёл, что даже с такого расстояния давит на меня, словно огромное тёмное облако.

На небольшой медной табличке высечены имена тех, кто сгинул. Шесть душ погребены под завалами, шестеро отцов уже никогда не сядут за обеденный стол. На табличке нет ни слова о бесконечной эмоциональной пытке тех, кто стал свидетелем несчастного случая. Они видят его вновь, вновь и вновь – и каждый раз спрашивают себя, могли ли они сделать ещё что-нибудь, прийти на помощь быстрее, спасти кого-нибудь. До чего со временем могут довести подобные терзания?

Мой отец был одним из тех, кого смогли вытащить. Он спускался в шахту, чтобы просто помочь с тележками и перевозкой – лишняя пара рук. Когда свод обрушился, он был на уровень выше, в безопасности, но кабина соскользнула и застряла в шахте, намертво зацепившись за выступ, и папа решил подвинуть её, а для этого нужно было запрыгнуть внутрь через запасной люк наверху. Под грудой чёрной осыпи был динамитный детонатор, прочный, тяжёлый и металлический, и папа приземлился прямо на него. В тот же миг его ногу пронзила боль: он чувствовал, как ломались кости и рвалась плоть. Но прежде чем потерять сознание, он успел сдвинуть кабину с выступа. Чтобы его спасти, пришлось ампутировать ногу.

Я смотрю на Берти, на нимб его светлых волос и безоблачную, радостную, невинную улыбку, и представляю его там, внизу – дитя вечной ночи, лёгкие полны угольной пыли, из глаз текут чёрные слёзы, – и мне кажется, что моё сердце сейчас в самом деле разорвётся.

– И это заняло всего одну неделю, Пегги? – спрашивает крошечный хрупкий мальчик с искривлёнными ногами и большими печальными глазами. Мы не каждый день видим Джорджа. Точнее, может пройти несколько недель, прежде чем мама зайдёт к ним в гости и напомнит, что Джорджа очень ждут в школе.

Джордж Хаббард – младший брат Салли, и в те дни, когда мальчик не грызёт гранит науки, его за скудное вознаграждение запихивают в дымоходы, где он дышит чёрной пылью, затыкает щели, смотрит, не свили ли там птицы гнёзда, и вытаскивает застрявшие щётки. Официально это уже незаконно – отправлять на работы такого маленького ребёнка, – но столько людей закрывают на это глаза, что я удивляюсь, как они не натыкаются друг на друга, пока игнорируют всё то зло, что творят.

Хаббарды живут в двух комнатах, спят где потеплее и едят всё, что удаётся достать: мучнистый суп с кусочками сала или мясо белок, воробьёв и голубей в те дни, когда мистер Хаббард не слишком пьян и в состоянии поставить ловушки. Мистер Хаббард работал в шахте до того происшествия. После несчастного случая выпивка стала для него важнее всего на свете, и его семья скатилась в нищету быстрее, чем камешек скатывается по склону горы.

Салли, конечно же, работает у леди Стэнтон. И это неплохо, хотя трудиться приходится весь день, а работа тяжёлая, и от неё грубеют руки. Я смотрю на свои ладони, гладкие и белые, и прячу их под передником. По дороге в школу я отправила Салли письмо, а сейчас спросила Джорджа, не получал ли он от неё весточки. Ему ничего такого не передавали, и его мама грустит оттого, что редко видит единственную дочь, которая теперь работает в большом доме. Вчера после школы мама как раз заглядывала к Хаббардам, и когда я спросила у неё, как они там, она посмотрела на меня своим фирменным взглядом, пресекающим любые расспросы, и у меня внутри всё сжалось от беспокойства.

– Извини, Джордж, – говорю я, вернувшись в настоящее, – что заняло всего одну неделю?

– Сотворение. Оно правда заняло всего неделю?

Я думаю, как ему ответить. Для меня это непростой вопрос, хоть и очень любопытный; мама говорит, что нужно учиться грамотно сопоставлять то, что ты хочешь сказать, с тем, что другие люди способны воспринять.

– Ну знаете, мисс, когда Бог создал весь мир, людей и животных, как сказано в Писании.

– Я знаю, что такое Сотворение, Джордж, – говорю я и сажусь на корточки перед ним. К тому же на классной доске всё подробно расписано. Должно быть, сегодня мама хотела, чтобы они заскучали и присмирели во время урока чистописания.

– Семь дней – кажется, что это очень мало по сравнению со всей той работой, которую нужно было выполнить, да? Представь: создать всё и вся за семь дней! Это похоже на…

– …магию? – договаривает Джордж, широко распахнув глаза.

– Как в волшебной сказке? – спрашивает Берти с заднего ряда.

Я закрываю глаза, поднимаюсь и перекатываюсь с пятки на носок и обратно.

– Ну…

– Значит, это не совсем правда, – авторитетно заявляет Берти.

– Неправда?! – кричит Джордж. – По-твоему, Библия – это ложь?!

– Нет-нет, конечно нет! – говорю я. О чём я только думала! Все смотрят на меня, вопрос Джорджа всех заинтересовал. – Я неправильно выразилась, Джордж. Извини. Конечно же это правда – только правда.

– Вы просто придумали это, Пегги? – спрашивает он, с надеждой глядя на меня. Белки его больших глаз отдают в желтизну.

– Да, извини, я перемудрила на свою голову. Прости меня, Джордж.

– Да, мисс, конечно. Просто в Библии сказано: «Блаженны кроткие», и мама говорит, что мы кроткие, и что Небеса будут к нам очень добры, и что всё будет хорошо, когда мы уйдём туда. А если это неправда, то значит… – он всхлипывает и вытирает нос истрёпанным рукавом.

Я такая дура.

– Тебе не о чем беспокоиться, Джордж. Конечно, это всё правда. Мне жаль, что из-за меня ты усомнился в этом.

Джордж улыбается, и мне становится легче, я даже немного горжусь тем, что так хорошо сгладила неловкую ситуацию.

– Можно спросить у шепчущего, мисс Пегги, – говорит Берти.

У меня внутри всё холодеет:

– Ч-что?

– Спросить у шепчущего. Про Бога и прочее. Они точно знают, они собаку на всём таком съели, – он поспешно крестится и смотрит вверх. – Прости, Господи, я не имел в виду, что ты собака. Покойся с миром. Аминь.

В моей голове что-то свистит, и в следующую секунду я как будто смотрю на саму себя сверху вниз, с потолка.

– Я… я не уверена, что шепчущие на это способны.

– Разве? Почему, мисс? – спрашивает Берти.

Действительно, почему? Честно говоря, раньше я никогда не задавалась этим вопросом. От внутреннего напряжения у меня начинает болеть затылок. У меня были бы ответы на все эти вопросы, если бы я только могла заполучить одну вещь: Книгу рода Девона. Это скорее дневник, собрание заметок, который передаётся из поколения в поколение, точно фамильная драгоценность, причём более ценная, чем нитка жемчуга или карманные часы. Каждая женщина из рода Девона оставляет в этой книге свою запись, чтобы передать свои знания тем, кто придёт после. Папа держит её под замком, он говорит, что я ещё слишком маленькая, что надо подождать, когда я стану старше. Папа говорит, что делает это, чтобы защитить меня. Пф! Папа не прав, ох как не прав! Кроме меня, здесь нет других шепчущих, мне очень одиноко, и мне необходимо прочитать эту книгу: я столько всего не понимаю.

Я никогда не говорю об этом папе, но было бы намного проще, если бы из рода Девона происходила мама, а не он. Папе главное, чтобы я была в безопасности, – конечно, это замечательно и благородно, но, думаю, мама понимает, что защищать и ограждать от правды совсем не одно и то же. «Знание – это сила, Пегги», – часто говорит она, и я уверена, что эти слова предназначены папе в той же степени, что и мне, потому что в эти моменты она всегда переводит взгляд туда, где сидит он. Но мама никогда не станет противоречить папе, особенно сейчас. Эти двое меня с ума сведут, честное слово.

– Я не знаю, Берти… Я хотела сказать, что, насколько мне известно, такие темы обычно не обсуждают. Возможно, есть какие-то правила на этот счёт.

– Вы думаете, что Бог станет говорить с шепчущим? – хмыкает преподобный Отто Тейт.

Мне сразу же открывается зловещий смысл сегодняшних упражнений на доске.

– Ну разумеется! Только вы, мисс Девона, могли изречь подобное богохульство, – его ледяной взгляд останавливается на мне. – Библия – вот единственная истина, юная леди. Печально, что с возрастом вы не избавились от детских выдумок и фантазий. Вам следует быть осторожнее. – Он тычет скрюченным пальцем мне в лицо, на кончике его орлиного носа поблёскивают очки-половинки. – Вы же не хотите, чтобы вас сочли прислужницей Дьявола, верно?

– Я бы вообще не хотела быть ничьей прислужницей, честно говоря. – Я вытираю со своей шеи брызги его слюны. – Чарльз Дарвин точно согласился бы со мной насчёт Сотворения, – шепчу я в пол, потому что не могу сдержаться.

Его гадкое лицо скривилось от гнева и непонимания: так морщится кошка, которая пытается ухватить лапой солнечный зайчик.

– Не знаю, что за игру вы затеяли на этот раз, дитя…

– Мистер Тейт, какой приятный сюрприз, – вмешивается моя мама. Она входит в класс и протягивает руку, которую викарий быстро пожимает. Женщине того социального положения, которое занимает моя мама, полагается сделать реверанс или хотя бы склонить голову. Мама не делает ни того ни другого, за это я её и люблю.

– Так вот чему вы учите этих детей, миссис Девона? Богохульству? Мне определённо следует не спускать с вас глаз. Плохое образование – это ужасное бремя для ребёнка, – говорит он, бросив на меня косой взгляд.

Мерзкий лицемер. Ему это только на руку – чтобы дети не ходили в школу и вместо этого заправляли ему постель, готовили еду и мыли ночной горшок. Салли какое-то время прислуживала викарию, прежде чем поступить к леди Стэнтон. Она ненавидела эту работу, говорила, что он «капризный вредный хозяин», а одна из его служанок – просто злобная мегера, которая не упускала случая поиздеваться над ней. Салли с радостью приняла другое предложение, хотя ради этого ей и пришлось уехать из деревни.