Читать книгу: «За решёткой. Криминальный роман», страница 9

– Пахомов.

– Да, старшой.

– Какая хата?

– Девять-восемь.

– Касатонов.

– Да, старшой.

– Какая хата?

– Девять-девять.

– Выходим из стакана, идём по правой стене, руки держим за спиной.

Знакомые команды и Боря с Кастетом, попрощавшись с дедом, выдвинулись в свои общие хаты. По дороге к ним присоединились ещё человек пять, после чего Боря увидел ставший ему уже родным продол, и встал около двери в свою хату.

– Давай, Брюс, спишемся ночью.

– Да, давай, Кастет!

Интересно, что слово «давай» изначально означало в русском языке отдачу какого-либо имущества либо даром, либо за деньги. Однако, в конце двадцатого, в начале двадцать первого века, как-то незаметно у этого слова появилось новое значение. Теперь этим словом стали прощаться. Откуда это пошло? Из тюрьмы вырвалось на волю, или с воли зашло в тюрьму? Однако, именно этим словом попрощались друг с другом Кастет и Боря, перед тем как войти в свои хаты.

Спустя два дня после касатки, Боря отсыпался после очередной ночной движухи. Она была не очень удачная. Дело в том, что на улице сегодня дежурили сотрудники УФСИН, которые обрывают «кони». Поэтому всю ночь приходилось их плести заново, и по несколько раз настраиваться с одними и теми же хатами. Поэтому сейчас после такой напряжённой ночи, просыпаться не очень-то и хотелось. Но на крик из штифта «Пахомов!», он подняться всё же смог. Как выяснилось ему пришла передача. Причём не одна, а целых две. Мать прислала ему сумку, зимнюю куртку, двадцать пар носков и свитер. А также на Борю пришла квитанция, что ему открыли счёт, и теперь там уже лежало десять тысяч рублей. Как распоряжаться деньгами, Боря уже знал. Видел, как это делают другие. Две тысячи в месяц нужно выделять на общее, две тысячи на семейку, а всё остальное на себя. Но семейка Борина ни в чём не нуждалась, так как художнику Саше ежемесячно приходило с воли по девять-пятнадцать тысяч рублей, Дрон сидел уже больше года, и был упакован по самое не хочу, а Колсан был человеком скромным. Ему приходило две тысячи рублей в месяц, половину из которых он уделял на общее, а себе покупал только стиральный порошок, мыло и зубную пасту. Поэтому Боря решил, что на семейку ему можно и не выделять деньги, тем более никто из его семейников и не настаивал.

– Не считай цыплят, пока не вылупились, – посоветовал Боре Саша-художник. – Когда женщина-ларёк придёт принимать заказы, тогда сделаешь заказ, а пока я бы тебе советовал распустить свитер на дорогу, а всё что у тебя есть убрать в баул, раз уж тебе сумка пришла. Носки себе поменяй, оставь три пары, остальное кинь на общее. Хотя нет, одну пару носков себе на дорогу оставь, мульки передавать.

– Правильно тебе живописец советует. – Вмешался Бур в разговор. – Не всем дачки такие, как тебе заходят. Ты уже видел людей, у которых вообще никого нет, их тоже греть нужно. Так что, придёт тётя-магазин, тогда и закажем, а пока не думай, на что тратить, убери себе в баул квитанцию, да поспи перед дорогой.

Естественно Бур знал о происшедшем прошлой ночью, о том, как мешали настраиваться дорожникам уфсиновцы. На продоле об этом сегодня целый день галдели. Ждали, что скоро так называемый шмон будет. Вот так каждый день в Бутырке насыщен событиями, которые на воле умещаются разве что в пять дней, а то и в целую неделю. Правильно поётся в той же песне, которую Боря слышал в комитетовской газели «здесь день идёт за пять, седеет голова».

Когда события одной отдельно взятой ночи уже забылись, и Боря полез на решку настраиваться с девять-семь, неожиданно Барсук объявил «Красную поляну». Открылся глазок, и оттуда раздался голос продольного старшого:

– Пахомов.

– Да, старшой, – испуганно ответил Боря. Он уже было подумал, что его спалили за ночным занятием. Чего так сильно опасался Бур. Однако, голос старшого смягчился, и он дружелюбно произнёс:

– С утра будь готов. Поведут на свиданку в десять часов.

– Хорошо, старшой.

Опасения оказались напрасными. Его всего лишь предупредили, что с утра поведут на свиданку, то есть надо после дороги быть готовым «слегка» к выводу из хаты. «Там разговоры прослушиваются и записываются – предупредил Борю смотрящий. – Лишнего не говори. Во-первых: следаку могут передать запись разговора на свиданке, а во-вторых: если скажешь, где чего лежит у нас в хате, может сюда администрация зайти, отметут. Конечно, это всё не сразу узнается, но если узнается, что по твоей вине здесь что-то пропало, запреты какие-нибудь, будешь должен восстановить. Не восстановишь, поедешь в шерстяную хату, объявим тебя ломовым, до зоны можешь не доехать, в поезде грохнут». Наказ очень серьёзный. Да, вообще Боря уже начал привыкать следить за языком. Сказать что-либо не то в тюрьме так легко, а потом докажи, что ты имел в виду другое?

Например, однажды он сказал «А можно спросить у тебя Бур?». И вся хата напряглась. Он всего лишь хотел, чтобы тот ему совет дал полезный, но не знал, как это делается. Бур же в свою очередь уже не первый раз бывал в тюрьме, и раз его наградили таким важным занятием, как смотреть за положением в хате, значит нужно быть терпеливым. И в ответ на это он сделал ему короткое замечание: «Спросить нельзя. Поинтересоваться можно». Боря растерялся такому ответу, но его выручил Черепаха, который по ходу всё знал, и имел права совать свой нос в любой разговор: «Слово „спросить“ означает, что ты хочешь что-то предъявить. У тебя есть претензии к Буру? Нет. Значит и спросить у него ты ничего не можешь. А если ты хочешь Буру задать вопрос, чтобы он поделился с тобой советом, тогда употребляй слово поинтересоваться.» Вот так, потихоньку, Боря учился тюремному жаргону («фене»), и учился разговаривать как с администрацией, так и с волей.

Поэтому гоняя коней этой ночью, он не столько думал о дороге, и малявах, которые там передавались, сколько то, о чём надо будет говорить с матерью. «Скажи маман, чтобы тебе магазин не заказывала, а деньгами присылала лучше, она же не знает, что нам здесь надо, вдруг пришлёт то, что у нас и так есть» – посоветовал Митяй. Так же дельный совет дал Саша-художник: «Магазин пускай перед новым годом закажет, а то он не работает во время праздников.»

После дороги, когда уже все зеки разлеглись по шконкам, Боря обратился к Серёге:

– Серый, научи чифир готовить.

– Смотри как я готовлю, а потом сам пробуй. У тебя же филки появились, можешь себе в ларьке чаю заказать, специально для этого дела.

– Ну, засыпать чай, налить кипятку я и сам смогу, а почему у тебя чифир, а у меня купец получается?

– Потому, что чифир должен настояться. И заливать кипяток надо не абы как, а круговыми движениями, медленно, понимаешь? У тебя чифирок примерно раза с десятого получится.

– Ты ведь тоже первоход, да?

– Да. На воле я поваром в ресторане работал, а рецепт чифира мне в колледже рассказали, когда учился. Так что, как видишь, любое твое занятие по воле, или увлечение, может пригодиться здесь для общего дела.

– Руки, наверное, как гениколог, каждый час моешь?

– А то и чаще. Ты же видел, что прежде чем заняться приготовлением, я руки мою. Это профессиональная привычка. Ты на свиданку собрался?

– Да.

– Чифирни перед свиданкой, а то мать увидит синяки под глазами, подумает, что мы тут бьём тебя. А тебя хоть кто-нибудь раз тронул?

– Ни разу. Серёга, а ты когда осудишься, в баландёры пойдёшь? Я слышал, что администрация учитывает это при распределении.

– Ну, можешь и в кодексе почитать, там написано, что администрация колонии обязана предоставлять осужденным работу, связанную с профессиональной деятельностью оного. Или согласно его образованию. Но, несмотря на то, что я повар, как по профессии, так и по образованию, я в баландёры не хочу. Козлячая работа.

– А вот Бур говорит, что баландёры не козлы, а быки.

– Бур-то говорит, а вот Черепаха уверен, что баландёры – козлы. Арестантский Уклад Един, но свои нюансы, как видишь, он всё же имеет. В любом случае, быки тоже с рогами. Так что ценятся они всё равно ниже, чем мужики. И от таких определений как «красный» или «активист» всё равно не отмажешься. Козлом не будешь, может быть, а красным быть не перестанешь. Так что, я в баланду всё равно не хочу.

– А правда, что если мама придёт в красном, я должен ей сказать: «Ты мне больше не мать!»?

– Неправда. Такой закон только на малолетке действует. Ты ведь в баню ходил? Мыло поднимал с полу! Никто тебя обиженным не объявил после этого? Как видишь, их детские законы здесь во взрослой тюрьме не работают. Каждый раз, когда малолетка, попадает на взрослую зону, ему предъявляют за эти перегибы. Я лично видел, как одного из таких Бур прессовал вот в этой хате. У пацана была вторая ходка, но первую он провёл на малолетке, в четырнадцать лет его закрыли.

Во время этого животрепещущего рассказа, Борю вызвали на продол, и он отправился на свиданку по пути общаясь, и знакомясь с зеками из других хат. Уфсиновец, который их вёл, потребовал соблюдать тишину, однако особо отслеживать («крепить») это не стал. Их завели в очень холодную камеру, где было разбито окно. В таком холоде обдумывать разговор на свиданке вряд ли представлялся возможным, но Боря всё же пытался настроить мысли в этом направлении. Большинство зеков молчали.

С Борей начал общаться какой-то зек, с которым он был прежде не знаком.

– Братишка, есть закурить?

На такие случаи в хате всегда выдавались сигареты. Понятно, что Боря не курит, но на продоле всегда могут пригодиться, вдруг у кого нужда есть, или голяк в хате.

– Держи, брат, – ответил в том же ключе Боря, – Я сам не курю, можешь всю пачуху забрать.

– С какой ты хаты?

– Девять-восемь.

– Ты что ли с Буром сидишь?

– Да, он у нас смотрящий за хатой. Я – дорожник. Брюс.

– Ааа! Слыхал про тебя. Ты кажется «Кей-Эф-Си» ограбил?

– Нет. «Макдоналдс».

– Какая разница? Я Саркис, из один-два-четыре, аппендицит.

– У нас, кажется, есть дорога с аппендицитом?

– Да, только через девять-девять мы с вами связываемся.

– У тебя, что за беда, Саркис?

– Два-два-восемь, часть вторая без прима. С пакетом героина меня поймали.

– И что ты думаешь?

– Ну а что тут думать? В сознанку думаю идти. Возьму особый порядок, получу ниже низшего, и на зону.

– А на Централе не думал оставаться?

– А я уже оставался один раз. Первая ходка у меня по народной сто пятьдесят восьмой статье была. Отвечаю, я боялся зоны – словом «Отвечаю» зеки обычно заменяют «клянусь». Боря этого не знал, но догадался с первого раза, ведь это сделать было нетрудно. – Подписал хозбанду, и остался здесь. Определили меня баландёром. Вот я замучился за бесплатно работать! Чтоб меня на зону отправили, специально накосячил, сел в карцер, и уехал по этапу. А там блаткомитет поспрашивал «Что, да как?», выяснили, что парень я нормальный, от баланды отмазали, провалялся до конца срока и вышел. Два года провёл на свободе. Когда взяли, оказалась судимость не погашена. Так что теперь ничего не остаётся, как всё признать.

– А что такое «особый порядок». – Хотя один конвоир уже Боре и объяснял это, тем не менее хотелось бы услышать арестантскую версию.

– Это такой судебный процесс, при котором ты всё признаёшь. В суд вызывают только тебя, твоего адвоката и больше никого. Ты отвечаешь судье, мол, да, совершал преступление, ну, дурак был, раскаиваюсь и всё в этом духе. Плюс суду, что они за одно заседание решают, сколько тебе дать. А плюс тебе, что выше двух третей от верхнего порога тебе точно не дадут. У меня два-два-восемь, часть вторая, от трёх до десяти. Вот и вычисли теперь мой максимум, если десять лет на две трети умножить.

– Сложно очень. – Сказал Боря, хотя арестантская версия не сильно отличалась от ментовской.

– Ничего сложного. Шесть лет и восемь месяцев. Видишь, насколько ниже сразу становится максимальное наказание. Плюс, я ещё заключил сделку со следствием, а это вообще помогает ещё снизить. Может даже рецидив не зачтётся.

В фильмах Боря неоднократно слышал фразу «Чистосердечное признание смягчает ответственность». Или какие-то схожие с ним фразы. Однако, как теперь из разговора с собеседником из сто двадцать четвёртой хаты выясняется, в реальной жизни эта фраза звучит иначе. Примерно так: «Вступить в сделку со следствием и взять особый порядок». Ничего более умного в такой ситуации, чем задать следующий вопрос, Боря не нашёл:

– Это что-то типа «чистосердечного признания» что ли?

Но собеседник Бори оказался человеком грамотным и ответил чётко:

– Такого юридического акта, как «Чистосердечное признание» не существует. Поменьше смотри фильмов, побольше – живи реальной жизнью. Есть, конечно, такой акт «Явка с повинной». Но он так и называется, а не чистосердечное… Явка с повинной – это когда ты совершил преступление, тебя ищут, но ты приходишь сам в ментовку и говоришь: «Не ищите никого. Я совершил преступление» и сдаёшься.

Когда «юридическая консультация» Бори закончилась, «тормоза» открылись и в камеру вошёл младший инспектор тюрьмы с лычкой старшего сержанта на погоне. Он назвал фамилии и велел выстраиваться именно в том порядке, который называл. Услышав свою фамилию, Боря встал туда, куда было велено уфсиновцем. Сотрудник тюрьмы вывел их на продол, провёл в комнату, где стояло множество кабинок, каждому зеку он указывал на свою кабинку. Боря прошёл в кабинку, которую указал сотрудник, и увидел за стеклом рыдающую мать. Чтобы услышать, что она говорит, нужно было взять трубку и начать разговор. Первое, что услышал в трубе Боря было:

– Тебя здесь бьют, да?

– Нет, мам. Здесь всё в порядке. Я сижу в нормальной людской хате, где по беспределу никого не бьют.

– А откуда ты знаешь, есть за что тебя бить или нет? Ты ведь никогда с урками не общался. Да и что это за жаргон такой – «хата». Говори нормально: «Камера».

– А здесь все так говорят. Когда говорят «камера» имеют ввиду видео-камеру, которые здесь установлены для слежки.

– И, тем не менее, зря ты заразился этим блатным жаргоном. Мы тебе тут одёжку прислали…

– Ну да, носки, я на общее уделил. Мне трёх пар достаточно. А вот есть такие зеки тут, которым вообще ничего не приходит. У них никого нет, ни родных, ни друзей. Так что лучше им отдать.

– Ну, это правильно. Делиться нужно. Сколько вас человек в камере?

– Камера рассчитана на двадцать три человека. Но нас бывает как минимум семнадцать, а максимум было двадцать один человек неделю назад. Полностью мы не заполняемся.

– А куда деваются люди?

– Ну, кто на этап уходит, отсудился уже. Кого в другую тюрьму переводят, когда дело в суд передают. Кто в «Кошкин дом» на психолого-психиатрическую экспертизу.

– Что такое «Кошкин дом»?

– Это психиатрический корпус. Там два отделения: одно для эспертизы подследственных, второе для отбывания наказания в виде принудлечения.

– Как ты быстро тюрьму изучил. – Констатировала мать уже спокойным неплачущим голосом. Разговор длился около получаса. Темы были разные: как топят в камере. Если нет отопления, то как же греетесь? Про способ согревания Боря сказал, что не может рассказывать, поскольку разговоры на свиданках прослушиваются. Вдруг заберут машинку. Когда уже Боря начал рассказывать какие-то смешные ситуации, и мама его, позабыв про слёзы начала смеяться, голос старшого объявил: «Три минуты осталось, прощаемся!», и начал расхаживать от первой кабинки до последней. Когда прощание затянулось, вспомнились слова, недосказанные в отведённое время, как вдруг связь отключили, Боря поднялся, помахал маме рукой, и заложил обе руки за спину, в ожидании когда его поведут.

Их отвели в ту же камеру, где они дожидались вывода в свиданочные кабинки. И Боря первым делом подошёл к Саркису с вопросом:

– Маман, про телефон спрашивала. «Ты ведь звонил?» – говорит. Тут же разговоры прослушиваются. Как думаешь, не отметут «тэшку» из-за этого?

– Ну, чтобы эта прослушка дала результаты, нужно переслушать абсолютно все разговоры во всех кабинках. А прикинь, сколько нужно времени? Если разговор где-то полчаса, а свиданок в день примерно сто-двести. Пять-десять часов прослушки, как думаешь, кто этим будет заниматься? Просто курсани смотрящего, что ты сам не говорил про трубу, маман спросила.

– Я ответил, что у нас нет трубы в хате, и что я не звонил. И глазами стал мигать, чтобы не стала спорить. Может быть прокатит.

– Всё равно Бура предупреди. Чтоб на тебя не подумали. И маман отзвонись, чтобы в следующую свиданку темы для разговоров выбирала. Я своей сразу сказал, чтоб ни о каких «запретах» на свиданке не поднимала темы.

После такой консультации, опять открылись «тормоза» и старшой назвал фамилии зеков, которые сидели на общем корпусе. Попрощавшись с Саркисом, Боря направился в свою девяносто восьмую камеру.

Глава 9. Опознание

Каждую пятницу на продоле предбанная суета. Боря сидел уже больше месяца и привык по пятницам собирать рыльно-мыльные принадлежности, а также сменную одежду. Постельное бельё Боря брал с собой только, чтоб постирать, а сушить и менять его предпочитал в хате. К тому же у него была вольная простыня, комфортная в отличие от хозовской, которая годилась разве что на то, чтобы коней плести.

Для дорожника баня – это разгрузка. По ночам перед баней передаются только малявы, да и то редко. Никаких серьёзных грузов типа сиграет, карт, бульбуляторов (так называлось самодельное устройство для согрева хаты), кипятильников, спичек. А зачем, если в соседнюю хату можно передать груз и так – в бане. Как раз девяносто седьмая заявила о том, что у них полностью в хате сигареты кончились, неделю ни к кому не приходят передачки, и каждую ночь пришлось по пачухе высылать. Почти всю неделю одну-две пачки Боря отправлял в «девять-семь». А что делать? Воровские, арестантские законы. Надо поддерживать («греть») порядочную хату. А в четверг Бур объявил в девять-семь по продолу: «Ребят, можете до бани потерпеть? Пару блоков сигарет вам подкинем».

Боря потихоньку научился разбираться в сигаретах. На ежедневный «грев» других хат уделялись дешёвые сигареты: «Прима», «Винстон», «Ява», «Балканская звезда» и тому подобное. А вот дорогие «Кент», «Мальборо» – это была валюта. На такие сигареты можно было что-либо купить. И однажды, когда во время проверки забрали трос («конь»), собрали весь «Мальборо», что был в хате, и купили у банщика пару простыней.

Баней называлась на самом деле душевая комната, в которую можно было одновременно разместить до ста зеков. Две раздевалки, рассчитанные на тридцать человек. Когда девяносто восьмая хата заходила в свою раздевалку, чтобы приготовиться к бане, «девять-девять» уже вовсю принимали душ. Под радостные крики знакомые зеки из соседних хат здоровались, начались передачки. Кто книги кому-то передавал, кто машинку подстригальную, кто сигареты, кто ещё что-нибудь. Боря подошёл к смотрящему за девяносто девятой хатой Каро, и сказал ему:

– Шумел я на работу, узнавал. Нет. Не даём мы кредиты в таких ситуациях. – До этого армянин интересовался у Бори, о возможности взять кредит в «Сбербанке». Упомянул такие тонкости, в которых мог разбираться только Боря, как сотрудник оного банка.

– Точно!? – Осведомился Карапет (именно так пишется полное имя смотрящего за «девять-девять»).

– Абсолютно.

– Ну ладно тогда. Попробуем другой банк. Душа за то, что курсанул.

Словом «Душа», или выражением «От души», а иногда оно ещё приобретало форму «Душевно», было принято благодарить в тюрьме. Боря предпочитал использовать «Спасибо», и никто ему за это не предъявлял претензий. Бур сказал так однажды: «Сам не заметишь, как начнёшь говорить „душа“ или „Душевно“. Это естественный процесс для арестанта.» А вот слово «шуметь» Боря употребил уже в тюремном значении. Он имел ввиду, что по телефону («тэшке») отзванивался на работу и уточнял подробности кредита, который интересовал Каро.

Когда девяносто девятая переоделась, забрала постиранные вещи и передачки, которые для них оставила девяносто восьмая, а также оставили то, что собирались передать в девяносто восьмую и в девяносто седьмую хату, в душевой остались только зеки из «девять-восемь». Начался привычный для Бори процесс помывки, намыливания и стирки вещей. Именно здесь в бане Боря научился стирать себе вещи. «Теперь-то точно я готов жить один без предков» – подумал он.

В самый разгар душа, зашла хата «девять-семь». Их радостно встретили тёплыми рукопожатиями. Боря поприветствовал Мишеля вопросом «как сам?». Убедившись, что всё в порядке, но вот только уже неделю никому из них не заходят передачки, полный голяк с сигаретами, приправами для баланды и прочими: ни майонеза, ни сгущёнки, ни колбасы, Боря ответил, что «Бур для них приготовил хороший грев».

После обмена передачками, и после переодевания, отжима постиранных вещей, девяносто восьмая хата покидала «баню», оставив «девять-семь» в одиночестве ждать появления хаты «девять-шесть». Предстояли скучные выходные. Хорошо, что в хате, где сидел Боря смотрели футбол, можно хоть поболеть за компанию за какую-нибудь команду. Ярым фанатом Боря никогда не был, одинаково любил и «Спартак», и «ЦСКА», и «Зенит», ему нравился сам процесс игры в футбол. Когда-то в детстве он тоже любил гонять мяч во дворе, подражая любимым звёздам: Зидану, Дель Пьёрро, Баджо, Вьерри, Роналдо. Поэтому с тоской вспоминая детство и полученный за стадионом автограф Андрея Тихонова, Боря любил наблюдать любую игру отечественного, зарубежного Чемпионата, а то и Лиги Чемпионов УЕФА.

Часов в шесть вечера в пятницу пришла на Борю бумага с кассационным определением («законка»). Решение оставить его под стражей в первой инстанции осталось без изменений. Вот и всё, теперь оно вступило в законную силу. До самого Нового года, Боре предстояло находиться здесь: в девяносто восьмой хате в Бутырском Централе.

Выходные проходили вяло текущей струёй. «Спартак» проиграл «ЦСКА» с крупным счётом. «Манчестер Юнайтед» обыграл «Челси», Уэйн Руни забил решающий гол на последней минуте. Жаль, что по центральному телевиденью не показывали Чемпионат Италии, а то Боря бы узнал как «Ювентус» сыграл на выходных. В воскресенье он разговорился с «Черепахой» о своём уголовном деле («своей делюге»).

– Вот зря ты пошёл грабить «Мак» в Центре Москвы. – Критиковал его Черепаха. – Во-первых: ты пошёл один. Во-вторых: пошёл грабить на следующий день, не продумав план своих действий. В-третьих: выбрал «Макдак» в Центре. Надо было уделить примерно месяц на подготовку и скооперироваться со своим другом-нефором, который тебя надоумил грабить. Выбрали бы с ним несколько «Макдоналдсов» на окраинных районах. Пригляделись бы, какие из них плохо охраняются. И совершили бы не один, а несколько налётов. Он же тебе предлагал сто тыщ урвать? Так и урвали бы с ним по сотне на каждого. А так, что получается. Пошёл один, с другом делиться не захотел. Ещё и ментам сказал, что это он грабил. Хорошо, что он на тебя не похож, и что менты тебе не поверили, а то тебя бы ссученным в хате объявили. Здесь, в Бутырке, не любят тех, кто топит своих подельников.

– Я слыхал, что «суки» на БС сидят?

– Да, на седьмом корпусе полно всяких насильников, крыс, сук, трансвиститов, шерстяных и прочих. Там есть и порядочные, но они в отдельном крыле сидят, и с нами дорогу держат. А так, ссученные, крысы, и шерсть – все на централе останутся, будут, как эти козлы нам передачки давать, да продол мыть.

– А чем отличается «козёл» от «быка»? – Боря решил разобраться с тюремным жаргоном полностью.

– Когда я был первоходом, всех красных объявляли козлами. Потом выяснилось, что от многих из красных есть польза. И получалось, что козлы – это те, кто совершает что-то «блядско-гадское». Например, водит зеков под конвоем, открывает локалки, хату своим ключом открывает, к телефону подходит ментовскому и тому подобное. А если ты носишь баланду, а по баланде ещё и передачки делаешь, там малявы передаёшь кому-либо. Тогда ты получается просто «красный», но уже не «козёл». Для таких и придумали слово «быки». Но рога-то у всех есть и у козлов, и у быков. Так что одеть рога можно, став баландёром, дневальным, завхозом, нарядчиком, или просто «хозбандитом».

– Короче, я не зря отказался подписывать «хозбанду»?

– А тебе предлагали?

– На карантине.

– Правильно отказался. Лучше в лагерь поехать, и там на промку устроиться, или на швейку. Будешь мужиком. А то, что на Централе был дорожником, там тебе обязательно зачтётся.

После этого разговора начался вечерний просмотр футбола. Английская Премьер-Лига. «Арсенал» против «Лестера». А после футбола Боря и Снайпер пошли по своим окнам с решётками настраивать дорогу. Митяй же лег на шконку. В понедельник его забирали на этап – уже пришла бумага с распоряжением «с вещами» именно в понедельник – и предстояло длительное прощание с остальными арестантами девяносто восьмой камеры. Он даже за свой счёт поставил чифир, чтобы за день до этапа его выпить. Вот так проходят проводы в тюрьме. Главную миссию свою тюремную Митяй выполнил. Научил настраивать дорогу двух новеньких арестантов.

Утром Боря заснул перед проверкой. Разбудил его голос с продола:

– Пахомов!

Боря еле разлепил глаза, чтобы ответить:

– Да, старшой. – Получилось как-то вяло, как с похмелья: «Д-та, стршй».

– Чё, такой голос? – спросил уфсиновец с явным подозрением на Борю. – Брагу пил, что ли ночью?

– Нет, старшой. Футбол смотрел.

– Понятно. По сезону!

Боря впервые в жизни слышал такую команду, и стал суетливо собираться. Ему помогли одеться, а Митяй сказал: «Уж не забирают ли тебя, как меня в другую тюрьму?». Но команда «по сезону» означала не окончательный выезд из хаты, а временный в город. То есть после выезда, он должен был ближе к вечеру вернуться. «А ведь ночью ещё надо на дорогу выходить. – Подумал Боря. – Митяю хорошо, он хотя бы одну ночь спал. А я-то не знал, что сегодня выезд».

Из хаты вывели обоих и Митяя, и Борю. Повели на первый этаж, и завели на ту же сборку, в которой Боря был в первый раз, когда только что оказался в Бутырке. Вместе с ним сидел человек, чьё лицо Боре показалось знакомым. Но где его он видел, вспомнить не мог.

– Есть сигареты? – К Боре подошёл какой-то старый арестант, весь в наколках. Судя по внешности, он настолько не первый раз сидит, что бывал в тюрьмах даже при Советской власти.

– Конечно, есть. – Ответил Боря, повторяя знакому процедуру, что уже была на свиданке. – Держи пачуху, я сам не курю. Смотрящий дал на случай, если у кого нужда в дороге будет.

– Душа. – Поблагодарил его зек, не ожидавший такого подарка. – В какой хате сидишь?

– Девять-восемь. – Отчеканил Боря свой заранее приготовленный ответ.

– У вас там Бур за хатой смотрит?

– Да. А ты откуда знаешь?

– Так, у меня номер тэшки есть его. Вечерком шуманю, поблагодарствую. А ты тоже, красавчик, сам не куришь, для других берёшь. Обязательно зачтётся. Что за беда у тебя?

– Сто шестьдесят первая, первая.

– Кого-то грабанул, что ли?

– Да. «Макдоналдс».

– И что? Много взял?

– Около сотни.

– Так больше сотни или меньше.

– Меньше.

– Если меньше, то понятно почему первая. Потому что если бы ты больше сотни взял, то была бы вторая часть. Сотня – грань в твоей статье, которая переводит её в другую часть, более суровую. Я думаю, тебе года два дадут, не больше.

– А следак говорил, что грань – сто двадцать тысяч.

– Может быть. Не буду спорить. Наверное, инфляция. Изменилось всё. На продлёнку едешь?

– А я не знаю даже. Не сказали.

– Скорей всего на продлёнку. Ща тебе дадут ещё два месяца, чтобы перед новым годом не выпускать, а после праздников делюгу закроют и в суд передадут.

– Так я же ещё не отсидел два месяца.

– А какая разница? Они заранее продляют обычно.

– А ты из какой хаты?

– Я на строгом корпусе сижу. У меня особо опасный рецидив, на этот раз скорей всего пожизненный дадут. Делюга моя уже два года длится и никак в суд дело не передадут.

– Много ходок уже?

– Сбился со счёту после десятой. Так всё по мелочи было. Да никак больше двух лет на воле побыть не получалось. И по сто шестьдесят первой тоже сидел, отбывал на химии.

– А что такое химия?

– Колония-поселение. Самый мягкий режим. Там все работают. Все мужики, и ты толком не отбываешь наказание, а я бы сказал деревенской жизнью живёшь.

Тормоза открылись. Зашёл старшой с карточками и объявил:

– Так! (пауза). Пахомов и Климов.

Оба отозвались. Причём на «Климова» отозвался тот самый зек, которого, как показалось Боре, он где-то уже видел. Оба вышли за дверь на продол, чтобы поднять руки для обыска.

– А что, сухой паёк нам не полагается? – Спросил Климов.

– Судовые весь сухпай забрали – отозвался старшой. – Ничего не осталось. Так что придётся потерпеть до хаты. – Он оторвался от них и крикнул другому старшому: – Выводи их на улицу, машина ждёт же.

На них обоих надели наручники. Всего один комплект. И повели на улицу. Перед выходом, надо было в окно отчитаться куда поехал. Первым подошёл Климов.

– Докладывай – раздался голос из окна.

– Подследственный Климов Александр Вячеславович. Статья сто пятая через тридцатую.

– Куда поехал?

– К следаку.

– Понятно. Следующий.

– Пахомов Борислав Григорьевич. – Отозвался Боря.

– Ты подследственный или подсудимый?

– Подследственный.

– Так и говори, что ты подследственный. Или обвиняемый. Тоже к следаку едешь?

– А я не знаю, мне не сказали.

– Скорей всего к следаку, раз вас вдвоём в одну машину садят.

Их передали каким-то другим сотрудникам. Те, не особо церемонясь, обоих пихнули в газельку.

– Одного туда, другого в боксик – скомандовал один из них.

– Старшой, я со всеми еду! – Возмутился Боря, который знал, что в боксиках едет только всякая арестантская нечисть: козлы, педерасты, стукачи и им подобные.

– Слышишь меня, я тебе не старшой! – В грубой форме ответил ему «командир» с тремя звёздами, как у старшего прапорщика. – Ты здесь будешь делать только то, что я тебе сказал. И если я говорю едешь в боксике, значит поедешь в боксике!! Понял?

– Да, ладно тебе! – Вступился за Борю другой мент. – Если хотят пускай едут вместе в задней хате. Там на три человека рассчитано.

Полицейский отступил. А Боря впервые услышал разницу в разговоре между уфсиновцем и обычным ментом. Как было приятно разговаривать с одними, и как мерзко с другими. Боря поехал в одном «стакане» с Сашей Климовым, которого он всё-таки где-то уже видел. Мысль об этом не покидала Борю.

Арестант Климов достал сигарету, засунул её между зубов, и тут оказалось, что спичек у него нет. Он попросил у Бори спичек, но тот ответил: «Извини, не взял». Тогда он громко крикнул:

– Старшой. Дай закурить!

– Не кури в машине. – Это был второй полицейский, который не против был зваться «старшой». – Доедем, на улице покуришь.