Читать книгу: «Живые отражения: Цветные осколки», страница 3

Глава 5

Утром у меня было немного приватного времени во время утренних водных процедур, когда за мной никто не наблюдал. Медсестра терпеливо ждала снаружи. Дверь в санузел была открыта, так что она не нервничала и не особо за мной приглядывала. Да и стояла я к ней спиной, так что руки мои она видеть не могла. Спасенный вчера пузырек был заткнут за пояс больничной пижамы. Если избавиться от него, то только сейчас. Зачем он мне и что с ним делать? Если выйду в коридор, то медсестра наверняка его заметит. Он достаточно сильно торчал и бросался в глаза даже под пижамой. Если же оставлю в номере, спрятав под подушку или матрас, то его найдет уборщица или кто там еще заправлял мне кровать каждый раз, пока я сидела у доктора на приеме.

Пока я расслабленно рефлексировала, моя рука сама потянулась к струе воды и наполнила пузырек, а затем я неожиданно присела и засунула его за раковину, аккуратно поставив на сифон для слива воды. Заметить его теперь можно было только если лечь на пол под раковиной.

«Все страньше и страньше», как сказала бы Алиса. Я сама не понимала свой гениальный план, который, судя по многоходовости, действительно был крайне продуман. Вопрос только кем и зачем.

По пути в кабинет врача я отметила обугленную дыру в кресле для охранника. К вопросу о продуманности плана – один бросок окурка привел не только к тому, что я зачем-то подготовила пузырек для подмены лекарства, но и добилась того, что охранник теперь сидел в самом конце коридора, возле кабинета врача и намного дальше от моей палаты.

По пути к нему мне вдруг стало любопытно: как они так разруливают все визиты пациентов к врачу, что я ни разу по пути не встретила ни одного больного? Или тут я одна на весь этаж?

На этот раз на столе врача лежал допотопный катушечный магнитофон. Я такой только в старых фильмах до этого видела.

– С вашего позволения, я хотел бы записать наш сегодняшний разговор.

– А у меня есть выбор? – холодно поинтересовалась я.

Он развел руками. Тогда я спросила:

– Для кого?

– Что?

– Кому вы хотите прокрутить запись?

– А… это для себя, чтобы потом ничего не забыть.

Я ему не поверила. До этого, он вполне комфортно чувствовал себя со своими дурацкими записями ручкой в папке. Магнитофон нужен для второго гномика, перед которым врач отчитывается о моем состоянии. Дорого бы я заплатила, чтобы узнать кто обо мне так заботится. Или, наоборот, арестовал меня здесь, чтобы добиться… чего?

– Итак, вы подумали над нашей проблемой? – спросил он.

– Нашей?

– Конечно, мы же оба хотим, чтобы вы вылечились. Вы пробовали анализировать вопрос, на котором мы вчера остановились? Кого вы потеряли после ваших воображаемых перемещений?

– Если они воображаемые, то я никого не теряла! Нет. Если честно, то от ваших капельниц голова как не своя. Вся в тумане. Я ни о чем думать не могу. Что вы мне колите? Зачем?

– Препараты тормозят вашу психику и предотвращают дальнейший распад. Без них вы опять пойдете вразнос. Деградация личности продолжится, и вы очень скоро превратитесь в овощ. То, что вы сейчас чувствуете себя более-менее адекватно – заслуга этих лекарств. Но давайте начнем сеанс. Пожалуйста, перечислите всех ваших близких знакомых и родных по очереди.

Я пожала плечами:

– Папа, мама… ну те, кого я таковыми считала, потому что физиологических родителей не видела. Наста… то есть Анастасия – это ваша императрица в молодости. Мирра – ее начальница в Тресте, ставшая потом моей подругой и верной соратницей. Дальше сложнее – остальные персонажи есть не во всех реальностях. Часто встречался Том – жених Насти. Но не всегда. Еще я помню Ника – в некоторых воспоминаниях он учил меня премудростям ныряльщика. Вроде все, если не считать уж совсем далеких персон вроде девушки Ника и так далее.

– Нет. Не подходит никто из описанных. Вы говорите о них отстраненно, безэмоционально и спокойно. Мне нужен тот, кто вызывает яркие чувства. До дрожи в пальцах и озноба в позвоночнике. Тот, о ком вы очень не хотите говорить, и даже вспоминать его, так как с ним связаны травмирующие воспоминания. Я подозреваю, что те самые воспоминания, что привели к распаду вашей личности. Они вытеснились и заменились на фантазии о других мирах, а ощущение вины, связанной с этим человеком, привело к расщеплению вашего «я».

– Другие миры – это не фантазии! – крикнула я.

– Естественно, вы в этом сейчас уверены. Но не будем сейчас погружаться в дискуссии – нам важен главный вопрос: кого вы прячете от самой себя?

– Никого! Я больше никого не помню! А чтобы вы больше не трындели тут что я все фантазирую, то я вспомнила, как могу вам доказать кое-что. Проверьте-ка у меня пульс.

Я протянула ему руку. Врач недоуменно посмотрел на меня и взял за запястье. Некоторое время он молчал, отсчитывая про себя. Потом нахмурился, прислушиваясь к ощущениям в пальцах.

– Странно. Словно эхо какое-то.

– У меня двойной пульс. Потому что я не человек. И если вы обнаружили это только сейчас, у меня много вопросов к вашей квалификации. Вообще у вас странная больница. У человека в коме ни анализ крови не взяли, ни пульс не измеряли. У вас как, ЭКГ уже изобрели? – ехидно спросила я.

– Что?

– Электрокардиография. Ну исследование сердца…

– Я понял. Да, у нас есть такое оборудование.

– Ну вот сделайте мне кардиограмму и удивитесь. Я не человек. У меня нет группы крови, у меня двойной пульс от двух сердец, так что от ЭКГ у вас вообще волосы дыбом встанут. Причем второе сердце вы не найдете, даже если вскроете мне грудную клетку. Это тоже можно придумать? – с триумфом произнесла я и осеклась.

Во время моей пафосной речи врач вообще не проявил удивления. Он только сделал вид, приподняв брови, но актер из него был никакой. У меня было стойкое ощущение, что я не сказала для него ничего нового. Он все это знал. С самого начала знал. Все они сделали: и ЭКГ, и и анализ крови.

– Что за цирк тут вообще происходит? – сердито спросила я

– Вы о чем?

– Да вы издеваетесь надо мной! Твердите, что я все придумала, хотя прекрасно осведомлены и о ныряльщиках, и о моих особенностях! Зачем?

Он, не моргнув глазом, ответил:

– Для терапии. Да, естественно я в курсе, как и все наши граждане, что наша императрица умеет перемещаться между мирами, благодаря чему наша страна в развитии намного опережает всех соседей и занимает лидирующее положение в мире. Ваш рассказ о перемещениях для меня не новость, но мое сомнение должно было вывести вас из равновесия, потому что вся ваша история – это сложная смесь реального и вымышленного. Фантазией вы замещаете какую-то травму. Моя задача – понять какую именно. А также заставить вас усомниться в том, что вы помните, чтобы настоящие воспоминания всплыли на поверхность.

– А в чем вы еще мне врете?

– Ни в чем, – не моргнув глазом ответил он, – я предельно честен. Вы спросили, я ответил.

– С кем вы совещались у моей постели, пока я была в коме? – быстро выпалила я.

– С директором больницы. Он же ее владелец. Мы частное заведение.

– Как его зовут?

– Карл. Карл Финстернис. И что это вам дало? – ехидно спросил он.

– Ничего, – смущенно произнесла я.

В кабинете повисла долгая тяжелая пауза.

– Давайте поступим так, – он достал карандаш и листок из папки, – я хочу попросить вас нарисовать.

– Что именно?

– Что угодно из тех историй, что вы понарассказывали. Любое воспоминание. Но максимально подробно.

– Но я не художник. Я не умею рисовать. Ладно там домик, дерево, фантастическое животное, как меня просили на собеседовании на работу. Но картину…

– А я вас и не на выставку собираюсь отбирать. Мне важно не качество рисунка, а сюжет: что именно вы нарисуете. Если я что-то не пойму, то попрошу вас объяснить: что именно вы старались изобразить.

Я пожала плечами, взяла карандаш, твердую папку, которую он предложил в качестве планшета и листок бумаги.

Что же нарисовать? Хотелось что-то такое яркое, впечатляющее. Но даже приступить было страшно: выйдет то полная фигня.

И тут моя рука самопроизвольно слегка дрогнула и поставила на бумаге штрих.

– Ой, а ластик у вас есть? – спросила я.

– Если ошибетесь – не страшно, – улыбнулся он, но все-таки достал из ящика стола ластик и протянул мне.

Я потянулась за ним левой рукой, отвлекшись от карандаша в правой и она чуть задрожала как будто от напряжения и неудобной позы. Когда я взглянула на листок, там уже мелкими ровными штрихами был начат непонятный мне рисунок: на бумаге проявился угол какого-то предмета.

Моей рукой кто-то управлял. Когда я отвлекалась, этот кто-то получал больший контроль над конечностями и явно пытался что-то сказать.

Что ж. Если со мной врач зашел в тупик, то может позволить общаться с доктором моему альтер эго? Я постаралась максимально расслабить руку. Отпустить и не мешать.

И на листке бумаги начало появляться отчетливое изображение. Угол, как оказалось, принадлежал помосту для казни. Неизвестный художник, управлявший карандашом, очень неплохо изобразил и палача, и зрителей, и даже мою собственную испуганную физиономию. На бумаге был изображен момент, когда мне на голову накинули петлю и собирались уже открыть люк в помосте.

Я с удивлением уставилась на готовую картинку. Да, безусловно, я помню этот момент. Одна из неудачных ветвей моей судьбы. Ту меня схватили в империи как шпионку и все-таки повесили.

– А вы говорили, что рисовать не умеете. Никогда бы не заподозрил за вами подобной скромности, – с удовольствием и удивлением произнес врач. – Вы позволите? – он протянул руку, и я отдала ему листок.

Минуту он разглядывал изображение.

– Очень хорошо! Мне кажется, мы нашли нужный метод, – с удовольствием сказал он, подошел к шкафу и достал оттуда плоскую коробочку, которую положил передо мной на стол.

– Цветные карандаши? – удивилась я. – Как в детском садике?

– Да. Вот вам альбом, – он достал из стола склейку белой бумаги размером примерно с лист А3, – и домашнее задание: рисуйте. Рисуйте все, что вспомните, что взбредет в голову. Не задумывайтесь, отпустите себя. Действуйте интуитивно. На этом мы сегодня закончим. Не хочу сломать тот тоненький мостик к вам настоящей, что мы нащупали. Завтра покажите мне не менее пяти рисунков.

Я встала и подошла к выходу, но у двери обернулась, заставив занервничать сестру-конвоира.

– Если вы частная клиника, то кто оплачивает мое пребывание у вас?

Врач развел руками:

– Финансы не моя забота. Я просто не знаю. Вам нужно будет спросить это у директора, когда вы с ним увидитесь.

По пути в палату у меня прихватило мочевой пузырь и мне снова удалось уговорить медсестру проводить меня в туалет в коридоре. Пока я мыла руки, то совершенно неосознанно сунула под резинку пижамы небольшой обмылок с раковины: так, чтобы никто не заметил.

Происходившее со мной и пугало, и интриговало одновременно. Периодически мое тело начинало действовать против моей воли, и это точно были разумные действия с далеком просчетом. Даже в трезвом уме я бы никогда не смогла придумать тот план, который реализовывал неизвестный в моей голове.

Оставшись ненадолго в своей палате в одиночестве, я легла на кровать, расслабилась и таинственный гость в моем теле тут же начал действовать, захватив полный контроль над телом. Отстраненно, словно находясь в трансе, я смотрела за его приготовлениями: моя рука сунула один из карандашей в щель у ножки кровати, так, чтобы он изрядно торчал наружу. Затем я положила обмылок на пол, раздавила ногой и размазала по кафелю так, чтобы не было заметно. Отмерив ровно два шага, я положила на пол ластик, а затем забежала в туалет, вынула из-за сифона желтый пузырек и вместе с ним прыгнула в кровать. Успела ровно за секунду до того, как распахнулась дверь и в комнату вошли две медсестры – конвоир и та, что ставила капельницы.

Крупная встала у двери, а маленькая, как обычно, вскрыла пузырьки, а затем покатила тележку к моей кровати. Переднее колесико наехало на ластик и намертво застопорилось. Медсестра подергала тележку взад-вперед, чертыхнулась, обошла ее, встала ко мне спиной, приподняла колесики возле себя, чтобы переехать невидимое препятствие. Когда она сделала шаг назад, ее нога наткнулась на карандаш. Женщина потеряла равновесие, сделала еще один неуклюжий рефлекторный шаг назад, взмахнув руками, и попала пяткой ровно на невидимое мыльное пятно. Белый тапочек заскользил, как на катке, нога подлетела в воздух, и медсестра со всей дури грохнулась на пол, здорово приложившись затылком о кафель.

Она застонала и перевернулась на бок, схватившись за голову. Мой конвоир зыркнула на меня, но я лежала в кроватке паинькой и делала вид, что совсем не причем и вообще очень испугана происходящим шоу. Карандаш от удара скользнул под кровать и его уже не было видно. А скользкий пол? Что ж, я не при чем – все вопросы к уборщице.

Крупная медсестра подбежала, подняла под мышки маленькую и потащила ее в коридор. Как только она скрылась за дверью, мои пальцы мгновенно выхватили из-под кровати желтый пузырек с водой и подменили его на также де вскрытый, что лежал на тележке.

Крупная медсестра тут же заглянула ко мне через пару секунд, но я уже снова спокойно лежала под одеялом.

Вскоре в палату заявилась еще одна сестра – длинная и худая, как жердь. Она смешала оба пузырька в физрастворе и повесила капельницу на подставку. Конвоир все это время внимательно следила за мной, а худая сидела рядом пока последняя капля лекарства не ушла мне в вену. Все это время я гадала: что будет с человеком, если закачать ему в кровь обычную водопроводную воду?

Странно, но голова кружилась и шумела после процедуры даже сильнее, чем обычно. Я даже заволновалась, но через полчаса меня отпустило, и я почувствовала себя лучше. Тогда я все-таки взяла в руки карандаши и альбом, закрыла глаза и отпустила руки, позволив неизвестному художнику, живущему в моем голове, вовсю проявить себя.

Глава 6

– Вот, – я бросила пачку листов на стол врачу, – столько хватит?

Он с удивлением взял рисунки в руки и начал разглядывать их по очереди.

– Вы что, вообще не спали? Тут же целая дюжина. Да еще каких!

– Я быстро рисую. А ваши сатрапы в белых халатах выключают свет после отбоя, так что чертить ночью я бы точно не смогла.

Он продолжил перебирать листки.

– Вы где-то учились рисунку?

Я помотала головой.

– Тогда у вас явно талант. Подумайте о карьере художника. Я серьезно. Все сцены очень выразительны, да и манера рисования очень необычна. Я нигде не встречал такого стиля. Удивительное сочетание импрессионизма и очень реалистичного изображения людей. Что-то есть от Моне, но у вас точно есть ярко выраженная индивидуальная техника.

– Вы дали мне карандаши чтобы оценить художественные навыки? – ехидно спросила я.

Все его комплименты у меня в одно ухо влетели, из другого вылетели. Рисовала то не я, а тот, кто водил моей рукой. Еще лежа в кровати в палате, я пыталась покопаться в памяти и вспомнить кто из красных королев, чьи жизни я теперь помнила так хорошо, что не могла найти в этой массе свою собственную, брал уроки живописи или рисунка. Нет не было таких. Более того, все в школе на уроках ИЗО малевали по бумаге как курица лапой. Так что я была без понятия что за личность теперь периодически управляет моим телом.

Я уже поняла, как этому сопротивляться – если я напрягалась, то могла перехватить управление у таинственного гостя в моей голове – но не знала стоит ли. Если же я, наоборот, расслаблялась и как бы выключала конечность или даже все тело, то этот неизвестный мог действовать вместо меня.

– Нет. Просто я не смог удержаться. Когда видишь хорошую картину, грех не похвалить. Но результат превосходный. Вот, смотрите, – он разложил передо мной рисунки, включая самый первый, в графике, нарисованный при нем, – Ничего общего не видите?

– Все нарисованы карандашами, – фыркнула я.

Врач внимательно на меня смотрел, ожидая другого ответа.

– Я не понимаю, чего вы хотите. На всех картинах я главный герой. Я изображала сцены из своей памяти, – вспылила я.

– Нет, не верно. Если бы вы рисовали просто воспоминания, то показывали бы события своими глазами, но вы нарисовали их со стороны. Как будто были зрителем, наблюдавшим за самой собой, – терпеливо сказал он.

– И что? Это тревожный знак для психиатра?

– Не без этого. Но я сейчас веду к другому. Кто этот ваш зритель?

– В смысле?

– Все картины сделаны с точки зрения одного и того же человека. Вот этого, – от ткнул в темный размытый силуэт на переднем фоне моего первого рисунка простым карандашом. – И вот он же тут, и тут, и тут, – он продолжил тыкать пальцем в остальные рисунки. Внизу каждой была не прорисованная темная фигура.

Я действительно раньше не замечала его или не обращала внимания. На всех сценах присутствовали зрители на переднем фоне, но эту фигуру я сознательно не выделяла.

– Смотрите, вы даже специально не прорисовываете его. Он всегда размыт. Темное пятно. Намек на человека. Потому что вы боитесь его, или вам больно думать о нем, – продолжил настаивать врач.

– Ну это же просто импрессионизм. Концентрация на главном, а фон обобщается. Центральные действующие лица изображены максимально реально, а зрители просто пятнами. То, что для контраста я ввожу темную фигуру – не более, чем художественный прием! – непонятно почему, но я разозлилась.

– Нет. Эта фигура всегда в центре. Вы рисуете ее глазами. Думаете о том, как этот человек воспринял бы то, что происходит с вами. Причем везде у вас изображено что-то значительное и даже трагическое, касающееся непосредственно вас. Смерть, триумф, коронация, казнь. Словно вы все это демонстрируете данному таинственному зрителю, чье мнение для вас чрезвычайно важно. Именно его или ее вы вытесняете из своего сознания. Вам настолько больно думать о нем, что вы изображаете его просто как тьму. Все остальные зрители обобщены, но остаются людьми, а тут просто размытая тень. Это тот, кого вы боитесь. Тот, кого вы теряли в своих перемещениях и приключениях, и переживали из-за этого так сильно, что теперь стараетесь вытеснить эти травмирующие воспоминания. Кто эта тень?

Услышанное было для меня шоком. Я, конечно, как заядлый спорщик могла бы сопротивляться и увиливать дальше, но и сама уже видела, что действительно этот человек присутствовал везде. Тень. Что-то знакомое мелькало в памяти. Тень. Я уже слышала это имя.

В одной из своих жизней я противостояла ныряльщицу, которую так называли. Верная слуга императора, обеспечившая империи технологическое преимущество над королевством. Тень сдала меня контрразведке и в результате меня чуть не казнили, а до этого еще пытали электрошоком и отбили способность нырять в отражения. Может ли на рисунках быть именно эта тень?

С другой стороны, я и была той самой Тенью. И тоже хорошо помнила эту жизнь. Тогда я скиталась по мирам, пока не оказалась в Империи. Там говорили по-русски и вообще она была похожа на мою родину, только столетней давности. Романтика, балы, аксельбанты и все такое. Я, то есть она обзавелась там друзьями, потом влюбилась в молодого офицера и решила там осесть надолго. А потом на нас напало королевство и буквально раздавило за счет технологического преимущества и нового невиданного оружия. Мой жених погиб на фронте. Тогда я нырнула в красный замок и воспользовалась машиной времени. Перенеслась на несколько лет назад и решила спасти империю. Только в новой реальности мой любимый меня не узнал и не полюбил. Я увлеклась карьерой: притащила к императору лучших инженеров из других миров и чертежи более совершенного оружия, чем имелось у королевства. А вскоре увидела в газете портрет новой королевы врага. Свой портрет. Тогда я начала копаться в истории, узнала про красную королеву, и поняла, что дело нечисто. Я не разбиралась в физике, но точно помнила из фантастических книг и фильмов, что встретить саму себя при перемещении во времени невозможно или чревато огромными проблемами, за одним только исключением: если ты перемещаешься не в свою реальность. Воспользовавшись машиной, я попала в другой мир, где такая же как я уже жила, но возглавляла армию противника. А потом кое кто сказал мне, что видел меня на приеме графа Оболенского, тогда, когда я никогда с ним напрямую не общалась, и я поняла, что мое альтер-эго инкогнито заявилось в империю. Меня взяла такая злость, что я решила уничтожить двойника.

Не могу сказать, что это было забавно – видеть одни и те же события с двух точек зрения. Скорее болезненно. Потому что обе те девушки ненавидели друг друга, а теперь сожительствовали в моей голове.

Могла ли я изобразить на картинах именно эту тень? Как свое альтер-эго, как ту, что ненавидела меня, или наоборот, ту, которую ненавидела я. Этот внутренний конфликт же не мог быть разрешен, и я точно от этого могла поехать крышей.

Врач все это время наблюдал за моим лицом, на котором, наверное, отражалась целая гамма чувств.

– Я не знаю. Я не знаю кто это может быть, – прошептала я.

– Хорошо, что вы согласны со мной, что эта фигура для вас очень важна. Теперь наша с вами задача вспомнить кто это. Давайте вы продолжите рисовать, но теперь делайте это более осознанно. Задумываетесь почему вы рисуете именно эту сцену и для кого. Кому бы вы хотели показать ее. Кто может быть зрителем.

– А… вы можете дать мне краски и холст? – неожиданно спросила я.

Это было что-то новое. Гость в моей голове теперь показал умение управлять и голосом тоже.

– Думаете, что живопись сработает лучше? – врач на секунду задумался, – возможно, возможно. Она более эмоциональна, чем рисунок карандашом. Хорошо, я не против. Вам принесут краски и холсты в палату.

– Там не хватит места и света. Я хочу нарисовать большую картину, – тут же ответила я, – а тут очень важен хороший свет, а не тусклая лампочка над кроватью.

На сей раз он думал намного дольше.

– Хорошо. Я чувствую, что мы на грани прорыва, поэтому пойду на уступки. Тут есть подходящее помещение. Старая столовая. Она сейчас не функционирует, так что вы никому там не помешаете. Может напишите шедевр, который потом купят музеи, – улыбнулся он.

– И последнее. Я не смогу сконцентрироваться и рисовать, если за моей спиной постоянно будет стоять этот цербер, который сопровождает меня везде за пределами палаты, – это я уже добавила от себя.

– Да, такой надзор, наверное, уже излишен. В начале у меня были опасения, что вы будете оказывать активное сопротивление лечению, но я вижу, что теперь вы заинтересованы в результате. Мы с вами нашли общий путь к выздоровлению и такой контроль может только помешать. Отныне вы можете перемещаться по коридору свободно между палатой, своей гм… мастерской и моим кабинетом. Я распоряжусь.

Я ликовала. Это была маленькая, но победа.

Мне действительно позволили вернуться в палату самостоятельно. Оказавшись там, я закрыла глаза и максимально расслабилась. Естественно, мой тайный покровитель тут же начал действовать. С некоторым растущим удивлением я наблюдала, как моя рука вытащила заранее спрятанный запечатанный желтый пузырек с лекарством, зубами аккуратно открыла так, чтобы не повредить защитную оболочку, опять заменила содержимое на воду и запечатала так, чтобы он был похож на новый. Затем я вышла в коридор и безошибочно выбрала среди кучи дверей именно процедурную, где уже стояла подготовленная тележка для моей капельницы, и заменила пузырек. Тот, что с настоящим лекарством я опять отнесла в палату и снова спрятала за раковину, поставив на сифон. Кто бы там ни жил в моей голове, он точно не хотел, чтобы я получала этот препарат. Причем с каждым днем эта неизвестная мне личность действовала все увереннее.

Я сумасшедшая? Определенно. Кто-то слышит чужие голоса, а как насчет того, что некто управляет моим телом, причем так хорошо, что моей рукой даже шедевральные картины создает. И не надо меня от этого лечить.

Спустя минут пятнадцать опять пришла дылда и поставила мне капельницу. Я даже поинтересовалась у нее, все ли в порядке с той медсестрой, что поскользнулась и упала вчера, и она вполне нейтрально ответила, что у той небольшое сотрясение и через пару дней она сможет вернуться к работе.

Ну а потом мне принесли краски и показали дверь бывшей столовой.

Помещение было довольно просторным – вероятно тут полагалось обедать как минимум десятку три пациентов. Окна были достаточно большими, но с матовыми стеклами. Выглянуть наружу я не могла – все рамы были глухими и без ручек, а снаружи угадывались очертания решетки. Сбежать через столовую было невозможно. Подсмотреть что там снаружи – тоже. Я ожидала услышать шум волн – все-таки море было рядом – но то ли звукоизоляция была слишком хорошей, то ли на море был сейчас полный штиль.

В центре столовой стоял мольберт и к нему были прислонены пять холстов разного размера. От полуметровых до настоящего гиганта – примерно полтора на два метра.

Я не совсем понимала, что с ними делать. Замахиваться сразу на монументальные размеры было страшновато, так что я взяла холст среднего размера, поставила на мольберт и замерла. А дальше то что? Кисточки есть, масляные краски тоже в тюбиках лежат. Палитра прилагается, но ведь я даже не знаю, как ее держать. А еще есть какая-то бутылочка и баночка. Типа растворителя что-то. Только в живописи я полный лох.

Закрыла глаза и постаралась отдаться таинственному художнику в моем теле, но он, как на зло, решил взять обеденный перерыв на это время.

Пришлось самой выдавить с десяток разных красок на палитру, взять кисточку и подумать, что бы я хотела нарисовать.

Сделать что ли подарок императрице? Она, конечно, не может помнить это мое воспоминание, но картину ей точно покажут. Тот момент, когда мы стоим с ней спина к спине с обнаженными клинками, защищаясь от трех подосланных убийц, подловивших нас в темной подворотне. Образ того, что я хочу нарисовать, у меня перед глазами был, только вот умения то нет. Пришлось пробовать самостоятельно. Начинать нужно было с темного фона. Я помазюкала кистью по палитре, набрав темно-коричневую краску, поднесла кисть к белому холсту и замерла. Рука дрогнула и сделала широкий уверенный мазок. Потом еще один.

Вскоре я отстраненно наблюдала, как неистовый художник ляпает совершенно неожиданные цвета на холст, но эти пятна удивительным образом выстраиваются в атмосферу темных подворотен Праги, в три едва обозначенные смутные фигуры с ножами в руках и двух девушек – блондинку и рыжую, стоящих спиной друг к другу. Лица моя рука прописала наиболее детально. Не опознать там Настю и меня было невозможно.

Нетерпеливо я отстранилась от готовой картины и, даже не разглядывая ее, пододвинула стул к прислоненному к стене огромному холсту. Мольберт для него был маловат.

Здесь жесты моего внутреннего художника были еще размашистей, а краски расходовались без жалости. Тюбик с надписью «Умбра» вообще был уже полностью выжат. Я с удивлением следила, как из цветовых пятен проявляется каменная арка. Потом я широкой кистью накидала огромное красное пятно. И только когда моя рука провела быстрые линии прядей рыжих волос, я отошла на пару метров я поняла, что у меня получилось. Это был тот самый парадный портрет Красной королевы, что висел в главной зале красного замка, где изображен момент, когда меня вытолкнули на площадь, ветераны опустились передо мной на одно колено, узнав свою повелительницу, а я растерянно начала оборачиваться…

К кому?

Кто вывел меня к войскам?

В памяти была черная дыра.

Чьи это были войска? Как они назывались?

В голове вертелось что-то про темноту, тень… мрак. Точно! Войска мрака. А кто стоял за моей спиной?

По спине бегали холодные мурашки, сердце трепетало как крылья колибри, на лбу выступила испарина, но я не могла вспомнить. Это было что-то очень важное, болезненное, невероятное…

Я подбежала к мольберту, сорвала с него картину с Настей и поставила новый холст, даже не понимая кто это делает – я, или художник внутри.

Кисть быстро набросала брусчатку, и начала вырисовывать какое-то темное пятно на ней. Мне почему-то стало страшно, и я зажмурилась, но тому, кто писал картину, похоже, зрение было вовсе не нужно. Моя рука металась от палитры к холсту сама по себе.

Наконец кисть упала на пол. Я глубоко вдохнула, стараясь унять дрожь от предчувствия чего-то страшного и открыла глаза.

Темные латы, из-под которых по брусчатке расплывается кровь, темноволосая голова, бледное лицо.

Я закричала от боли и отчаяния.

А затем выдохнула:

– Марко!