Отзывы на книгу «Сиддхартха», страница 3

– Нагнись ко мне! – прошептал он на ухо Говинде. – Нагнись ко мне! Так, еще ближе! Совсем близко! Поцелуй меня в лоб, Говинда.

Но когда Говинда, изумленный и все же влекомый великой любовью и предчувствием, исполнил желание друга, в ту минуту, когда, низко склонившись, коснулся губами его чела, произошло нечто удивительное. В то время, как его мысль была все еще занята странными словами Сиддхартхи, в то время, как он тщетно и против воли пытался представить себе время несуществующим, а Сансару и Нирвану – как нечто единое, в то время, как в нем боролись некоторое презрение к словам друга с необъятной любовью и благоговением к его личности, с ним произошло следующее.

Лицо его друга, Сиддхартхи, куда-то стушевалось. Вместо него он увидел перед собой другие лица, множество лиц, длинный ряд, катящийся поток из сотен, тысяч лиц. Все они проходили и исчезали, и в то же время все, казалось, существовали одновременно, все непрерывно менялись и возобновлялись и тем не менее были Сиддхартхой. Он видел перед собой голову умирающей рыбы – карпа с бесконечно-страдальчески открытым ртом, с угасающим взглядом – он видел лицо новорожденного pебенка, красное и сморщенное, искривленное плачем – он видел лицо убийцы, видел, как последний вонзает нож в тело человека – и тут же видел этого преступника связанным и упавшим на колени, и рядом палача, отрубающего ему голову одним взмахом меча. Он видел тела мужчин и женщин, обнаженные, в позах и судорогах неистовой страсти – видел распростертые трупы, тихие, холодные, пустые – видел головы разных зверей: кабанов, крокодилов, слонов, быков, птиц – видел богов: Кришну, Агни. Все эти лица и фигуры он видел в тысячах сочетаний, то любящими и помогающими друг другу, то ненавидящими и уничтожающими друг друга, то вновь возрождающимися. Каждое было воплощенным стремлением к смерти, было страстным, мучительным признанием бренности, и ни одно, однако, не умирало; каждое только менялось, рождалось вновь, получало новое лицо, и все это без всякого промежутка во времени между тем и другим видом. Все эти образы и лица то находились в покое, то текли, рождали друг друга, плыли куда-то и сливались вместе, а над всем этим потоком постоянно лежало что-то тонкое, бесплотное и все-таки имеющее субстанцию, словно тонкое стекло или яйцо, словно прозрачная кожа, или скорлупа, или маска из воды, и эта маска улыбалась, и этой маской было улыбающееся лицо Сиддхартхи, которого он, Говинда, в эту самую минуту касался своими губами. И эта улыбка маски, эта улыбка единства над стремительным потоком образований, эта улыбка единовременности над тысячами рождений и смертей, эта улыбка Сиддхартхи была точь-в-точь такая же, как та тихая, тонкая, непроницаемая, не то благосклонная, не то насмешливая, мудрая, имеющая тысячу оттенков, улыбка Гаутамы Будды, которую он, Говинда, сотни раз созерцал с благоговением. Так, – сознавал Говинда, – могут улыбаться только Совершенные.

В формальной логике существует закон об обратном соотношении объема и содержания понятия, т.е. чем более общее определение мы дадим, тем меньше информации из него получим. Частные модели, путь и не охватывающие рассматриваемый объект целиком, оказываются гораздо продуктивнее обобщенной точки зрения. Озвученный выше принцип универсален и не ограничивается только областью логики. Применив его к рецензиям, можно сделать вывод, что, говоря о том или ином произведении в целом, мы часто опускаем какие-то важные моменты, видимые только под определенным углом зрения. Все это сказано к тому, что многомерность и необычность небольшого романа Германа Гессе «Сиддхартха» сразу предопределили выбор в пользу срезов реальности. *** Срез первый – источники. Родители Гессе были миссионерами, и дом был наполнен воспоминаниями об индийском периоде их жизни. Эти детские впечатления проходят через все творчество писателя и даже побудили его в 1911 году совершить поездку в Индию. Второй источник, точнее, побудительный мотив – работы Карла Густава Юнга, сеансы которого Гессе посещал с мая по июнь 1921 года. Именно они подвигли завершить начатый в 1919 году роман. В своей работе «Psychological Commentary on «The Tibetan Book of the Great Liberation» Юнг пишет: «Религиозная точка зрения всегда выражает и формулирует существенную психологическую установку и ее специфические предубеждения, даже когда дело идет о людях, которые забыли или никогда и не слышали о своей религии. Несмотря ни на что, Запад остается целиком и полностью христианским в том, что касается его психологии. Милосердие берет начало где-то в другом месте; во всяком случае, прощение приходит извне. Любая другая точка зрения — сущая ересь. … Боязнью, раскаянием, обещаниями, повиновением, самоуничижением, добрыми поступками и хвалой он (западный человек) пытается умилостивить великую силу, которой оказывается не он сам, a totaliter aliter, Полностью Иной, совершенно безупречный и «внешний». Восток же, напротив, проявляет сочувственную терпимость к тем «низшим» духовным стадиям, когда человек в своем полном неведении кармы еще беспокоится о грехе и муках собственного воображения, веря в абсолютных богов, которые оказываются всего лишь пеленой иллюзии, сотканной его собственным непросветленным умом. Таким образом, душа приобретает абсолютную важность: она — это все наполняющее собой Дыхание, сущность Будды; она есть Дух Будды, Единое. Все существующее происходит из нее и все отдельные формы растворяются в ней обратно. Это и есть основное психологическое предубеждение, которое пропитывает все существо восточного человека, просачивается во все его мысли, чувства и действия, независимо от того, какую веру он исповедует». Эта большая цитата полностью раскрывает «идеологическую» подоплеку «Сиддхартхы». Третий источник – это, собственно, история Гаутамы Будды. Но Гессе придерживается классической версии только в первой части своего повествования. Вторая делает неожиданный поворот - одновременно в наш мир являются множество Будд. И хотя реальный Гаутама также присутствует на страницах романа и главный герой даже слушает его проповедь, освобождения достигает именно Сиддхартха. Родившемуся в семье брахмана, юноше была уготована учесть служения богам. Однако, достигнув совершеннолетия, он неожиданно принимает решение уйти к лесным аскетам-саманам. Он научился управлять своим телом, вселяться во множество я – летящую цаплю, лежащий камень и даже в гниющий труп шакала, но не видел цели своего нового служения. После встречи с Буддой Сиддхартха принимает решение вселиться в самого себя и познать природу собственного «я». *** Срез второй – отношение к бизнесу.

Дальше...

Вначале несколько цитат из романа, касающиеся периода возвращения Сиддхартхы в мир людей и поступления на службу к купцу. «Много нового узнавал Сиддхартха, - он много слушал и говорил мало. И, помня совет Камалы, никогда не держал себя с купцом, как подчиненный, и вынуждал его обращаться с ним, как с равным, даже более чем с равным. Камасвами занимался своими делами с усердием, часто даже со страстным увлечением. Сиддхартха же смотрел на дела, как на игру, старался как можно лучше изучить ее правила, но к самой игре оставался совершенно равнодушен.» «Этот брахман, - сказал он (купец) однажды одному из своих друзей, - не настоящий купец и никогда таковым, не будет, он не в состоянии увлечься делами. Но он принадлежит к числу тех людей, которые владеют тайной успеха - оттого ли, что родился под счастливой звездой, оттого ли, что он обладает какими-то чарами. А может быть, этой тайне он научился у саман. Для него дела - точно игра. Они не овладевают им целиком, не подчиняют его себе. Он никогда не боится неудачи, не огорчается потерей». Друг посоветовал купцу: «Дай ему в делах, которые он ведет для тебя, долю. Пусть получает третью часть барыша, но пусть в такой же степени участвует и в убытках, если таковые будут. Тогда он иначе будет относиться к делам». Камасвами последовал этому совету. Но Сиддхартха оставался беззаботным по-прежнему. Если получался барыш, он равнодушно принимал его; если же терпел убыток, то смеялся и говорил: «Вот как! Это дело, значит, не выгорело». В конечном итоге однажды утром он ушел из своего дома, чтобы больше никогда не вернуться назад. *** А теперь перенесемся в 60-е годы прошлого столетия. Основу идеологии хиппи и битников составлял как раз буддизм и его более поздние разновидности. Но рождение детей, необходимость заботиться не только о себе заставило их идти в бизнес. И они были вынуждены как-то совместить свои воззрения с новыми реалиями. Результатом этого симбиоза стал переход от индустриальной экономики (когда во главу угла ставилось материальное производство) к постиндустриальной (главными стали услуги и удовлетворение потребностей людей). Именно хиппи удалось в какой-то мере совместить несовместимое – два противоположных образа мышления. Конечно, это было половинчатое решение, но заслуживает уважения, что такая попытка хотя бы была предпринята. Например, в бизнесе это вылилось в появлении у компании на определенном этапе развития миссии. Цели, которая лежит вне фирмы и является социально значимой. Иными словами, стремление просто заработать кучу денег стало, как бы, неприличным. Но миссии, социальные цели – это элементы отрешенности от бизнеса, которые вполне вписываются в буддистский канон. *** «Сиддхартха» имеет еще множество срезов, и каждый найдет в этом романе свою пищу для размышлений. Даже индийцы увидели в нем нечто свое, переведя на двенадцать местных языков и наречий. В этих девяноста страницах текста находят художественно удавшуюся попытку как бы свести воедино индуизм, буддизм, христианство, даосизм и конфуцианство.

«После знакомства с «Дао дэ цзин» я не читал ничего более значительного… Создать Будду, превосходящего Будду общепризнанного, - это же неслыханное дело, особенно для немца. Для меня «Сиддхартха» более действенное лекарство, чем Новый завет». Генри Миллер.

Бралась за книгу с опаской. Религия, философия, самокопание - это все не моё. Книги на тему "как надо жить" обхожу дальней дорогой.

На удивление, "Сиддхартха" произвел очень приятное впечатление. Возможно, потому, что один из основных посылов - как раз избегать всяческих учителей и учений. Живи своим умом, сказала мне книга, смотри на других, но иди своей собственной дорогой. Не грех поучиться чему-то у мудрого человека, но вряд ли его жизненная мудрость поможет кому-то, кроме него самого. Каждый должен наступить на свои собственные грабли.

О сюжете рассказать нечего, это история жизни, исканий, ошибок и успехов, радостей и печалей. В общем, история становления главного героя. Сиддхартха жил, по-разному жил, многое попробовал, много шишек набил и в течение жизни нашел то, что искал. Ему противопоставляется друг его, который искал того же, но пользовался всегда торными путями чьей-то мудрости, чужими учениями. Он искал всю жизнь, но чужой опыт не смог помочь ему, не возместил отсутствие собственного опыта.

Философски-религиозной части касаться не буду, мне не очень близки все эти сансары, нирваны, единство всего и вся и существование всего вне времени. Но читать об этом было интересно и общую идею я уловила.

Книга довольно увлекательна, легко читается. В самом начале было скучно, но недолго. Правда, быстро прочитать эту малышку у меня не получилось. Это надо осмысливать, пропускать сквозь себя, а иначе зачем читать? Вот я и обдумывала, сравнивала со своим мировоззрением, соглашалась, уточняла, спорила.

Хорошая книга. Ничуть не жалею, что прочла. Хотя и впредь подобные произведения буду обходить. Просто это бесполезно, это все скатывается с меня. У меня есть свое мнение обо всем, оно меняется с течением моей жизни, а чужие поучения у меня не задерживаются.

А вот всем, кто любит такие книги, всем, кто в поиске, рекомендую однозначно.

Когда в аннотации пишут слова «притча», часто бывает, что никакая это не притча, а размышления автора и навязывание убеждений. Притча, в моем понимании, эта сама история, которая чему-то да учит, без повелительных предложений, без простых ответов, где там правда, а где – нет. Короткий роман Гессе – это идеальная притча, потому что все, что вкладывал в свой роман Гессе, вам придется искать самому.

Сюжет рассказывает о молодом человеке, Сиддхартхе, который должен быть спокойным и умиротворенным, но таким он себя не чувствует. В надежде найди покой и ответы, он отправляется к аскетам, туда, где он думает, получит желаемое.

Все это, конечно, голый каркас, за которым скрывается много смыслов и символизма и об этом куда лучше писали многие в своих рецензиях.

Для себя лично, наверное, я вынесла урок, что мне надо либо поменять что-то внутри себя либо прочитать в другое время, за всей своей суетой не смогла вникнуть в суть. И немного обидно читать слова других людей, соглашаться, но не почувствовать этой самой.

Пока без оценки, в ожидании внутренней тишины, чтобы наконец узреть реку времени.

В «Сиддхартхе» Гессе «разделил» Будду (и, одновременно, два первых его имени) на двух разных лиц: Сидххартху и Гаутаму, «отправив» их жить отдельными жизнями и даже позволив им один раз пересечься и пообщаться… Что интересно, там же и ещё один их друг – Говинда (также сын брахмана), благоговеющий перед обоими обитает.. А Говинда, как мы помним, это одно из имен Кришны.. Такую вот петрушку заварил здесь Герман Иоганнесович (из реально-полуреальных и мифически-полумифических персонажей). Там же ещё между брахманами и Просветленными имеются саманы - нищенствующие аскеты, может и у "шаманов" ноги отсюда же растут. Хорошее конечно произведение, и красивое, чего уж там, чувствуется, писатель весьма мощно погрузился в тему, чуть-чуть, конечно же, добавил и от себя к (обще-буддийскому флёру), а иначе, какой смысл писать?) Есть конечно и пафосно-полупафосные обобщения, типа: Нет, в каждом грешнике уже сегодня, сейчас присутствует завтрашний Будда, в нем заключены все его будущие существования, ты должен почитать в нем — во мне и в тебе самом — сокрытого, пребывающего в становлении, грядущего Будду. Мир, друг Говинда, не есть нечто несовершенное, чему предстоит долгий путь к совершенству, законченности. Напротив, он всегда был, есть и вечно пребудет совершенным, каждый грех заключает в себе прощение, каждый ребенок носит в себе старца, в каждом младенце притаилась смерть, в каждом умирающем сокрыта вечная жизнь. Но без таких обобщений в подобных произведениях и не обойтись.

Волшебный душеспасительный роман! Написанный в форме проповеди, бесконечно буддистский, поразительно восточный для немецкого писателя, но при этом какой-то совершенный. Это, если хотите, роад-бук по всевозможным источникам духовности, лишь испробовав каждый из которых, приходишь к самому себе. Духовные поиски, скитания, душевные метания, сансара и нирвана вместе с Сиддхартхой для того, чтобы 150 страниц превратились в одно лишь слово. И слово это - ОМ, совершенство.

Первое, что сподвигло меня взяться за книгу, совершенно далекую от моих интересов, это желание больше узнать о буддизме. Именно вот таким способом, через художественную литературу, а не энциклопедические данные, научные или околонаучные статьи. Гессе , мастер слова и читать его одно удовольствие, не смотря на всю сложность литературы. Плавное, спокойное повествование, да еще в исполнении Евгения Терновского не просто расслабляет, а убаюкивает. Возможно, по этой причине совсем небольшой роман-притчу я читала довольно долго.)

Сиддхартха и Говинда- два друга отправляются в странствие, они уходят из родного дома и живут среди саманов, странствующих аскетов. Узнав позже о Будде и его учении, они покидают своих наставников и идут к Совершенному. Очарованный учением Будды Говинда остается в монастыре, он нашел себя, его странствия закончены. Сиддхартха, преклоняясь перед Готамой , в то же время считает, что ученьем истины не постичь и продолжает свой путь. Основная его цель - познание себя через личный опыт, а не чужое учение; три кита, его опора, на которых строит свою жизнь в начале пути- умение ждать, размышлять, поститься.

Сиддхартха остается в миру и после аскетической жизни постигает мирскую. У куртизанки Камалы он берет уроки любви и становится лучшим ее учеником и любовником, у богатого купца Камасвами - "уроки жизни" и в результате сумеет разбогатеть. У Сиддхартхи будет все, о чем может только мечтать человек- свой дом, сад, прислуга, богатые одежды, любовь красивой женщины. И чем больше он погружался в эту сытую и комфортную жизнь, чем глубже падал в " омут накопительства", чем больше прилеплялся ко всему мирскому, тем меньше думал о духовном, забывал о божественном. Он потерял свою опору- ждать, размышлять, поститься. И только когда необходимое перешло в роскошное и изысканное, наступило пресыщение, стало противно от самого себя. Искал и хотел Сиддхартха совсем иного и тогда он начинает жизнь с нового листа.

Стоит ли сокрушаться, что жизнь потрачена впустую? Нет! Ведь приобретен опыт. Сиддхартха все осознал, понял, сделал выводы, но куда все подевалось, когда у него появился сын. Как хочется уберечь чадо от неверного шага, защитить, помочь. Тут же забывается желание - на собственном опыте познать жизнь. Результат-конфликт поколений. Только пройдя очередной виток испытаний и сумев подавить собственное "я", постоянно рвущееся наружу, полюбить мир таким, какой он есть, обретя любовь, Сиддхартха обретает мудрость и покой.

Когда за плечами более половины жизни понимаешь, насколько верно все написанное. И, возможно, не открыв для себя ничего нового, книга нравится уже тем, что нашел в ней подтверждение своему опыту.

ель и береза, в ветвях шелестит ветер сплелись корнями *** Туманной ночью Птица поет про утро Молчать желает хайку by Елена *ellein* Рагулина

Читая эту книгу, я все время пытался понять, чем же привлекает меня Гессе? Уж точно не Буддизмом-Индуизмом. В двух, прочитанных (пока) его книгах, меня привлекло то, каким путем он идет, ища общие духовные, философские или любые иные корни людей. Как он пытается понять это сам, донести до читателя. Гессе бесспорно умен, и читать его интересно.

Я думаю, что Герман Гессе экуменист в самом широком смысле этого слова. И все его взгляды в сторону философии Востока, носят, прежде всего, цель понятье глубинные принципы, заглянуть в ее суть, проникнутся ее духом, наконец. Но Гессе прежде всего европеец, западный человек, с западным типом мышления, воспитанием, образованием. Но его попытка передать такую сложную тему, хоть как-то доступным человеку с западным типом мышления способом, заслуживает уважения.

В отличие от «Игры в бисер», история Сиддхарты несколько более эмоциональна, что делает эту книгу ближе к роману, и, безусловно, облегчает чтение.

Пытаясь не вдаваться в безбожное спойлерство, остановлюсь лишь на нескольких моментах которые понравились мне больше всего:

1. Поиск гармонии с самим собой и окружающим миром. Причем пути для достижения этой цели Сиддхарта выбирал самые различные, не отрицая принципа : «все в жизни нужно попробовать». Из его размышлений на эту тему, я почерпнул некое количество интересных идей и для себя.

2. Интересная аллюзия на слова Иисуса Христа:

« Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби.»

Однажды он сказал ей: — Ты — как я, ты иная, чем большинство людей. Ты — Камала и не стараешься быть кем-то еще, в твоей душе покой и убежище, куда ты можешь в любой час войти и укрыться в себе, так же как могу это я. Немногие имеют это убежище, хотя могли бы иметь все. — Не все люди умны, — сказала Камала. — Нет, — сказал Сиддхартха, — дело не в этом. Камасвами так же умен, как я, и все-таки нет в его душе никакого убежища. А у других есть, хотя по рассудку это малые дети. Большинство людей, Камала, как сорванные листья, которые качаются и кружатся в воздухе, взлетают и падают на землю. Но другие, немногие, — как звезды, они идут назначенным путем, никакой ветер не достигает их, их закон, их путь — в них самих.

Мне сложно будет обосновать свое мнение, но я нутром чую здесь попытку нащупать нечто общее между Христианством и Буддизмом.

3. И наконец, что мне понравилось сильнее всего, так это концепция Реки. Реки, как проводника, Реки как своеобразного психологического Рубикона, который необходимо преодолеть. Реки, как квинтэссенции всего сущего. Здесь я увидел многое. И отголоски древнегреческих мифов о Стиксе, и попытки соединить знаменитое выражение Гераклита : «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку» с концепцией о вездесущности Реки. И самое, на мой взгляд основное: Река, которая есть везде и всегда,- как символ Божества. У К.С. Льюиса, в книге «просто Христианство» есть великолепное размышление этого еще одного умнейшего человека на тему что есть Время с точки зрения Бога:

«Но представьте себе, что Бог над линией времени. В этом случае то, что мы называем "завтра", видно Ему так же хорошо, как то, что мы называем "сегодня". Для Него все будет "сейчас". Он не вспоминает того, что мы делали вчера: Он просто видит это теперь, потому что, хотя для нас "вчера" безвозвратно ушло и потеряно, для Него оно остается действительностью. Он не предвидит те вещи, которые мы сделаем "завтра"; Он просто видит, как мы их делаем. Для нас "завтра" еще не настало, а Он уже сейчас в "завтра".»

Интересная книга. Заставляет задуматься. Хотя после Гессе, мне всегда хочется передохнуть. Что я и делаю, наслаждаясь бесподобной лирикой Набокова :)

Говорят, некие буддийские монахи, прочитав "Сиддхартху", поразились тому, как "европеец" глубоко мог понять сущность Буддизма. Нечто подобное буддийские монахи говорили и о Толстом и даже о Перси Шелли ( один из них, прочитав у Шелли о милых стихиях природы как о братстве, братьях, прочитав о любви ко всему живому, сказал даже, что Сиддхартха использует один и тот же язык в своих самопознаниях, и что один и тот же скромный и нежный дух, что проходит по философии Сиддхартхи-Будды, пронизывает поэзию Шелли). Такое чувство, что если бы буддийские монахи чуточку оторвались от созерцания сверкающей капельки росы на моргающем на ветру цветке, оторвались от чтения древних, мудрых но пыльных манускриптов и от своих медитаций в позе лотоса ( как руку или ногу можно отсидеть, перележать, и они немеют, так и душу, сердце можно "отсидеть" до бесчувствия, равнодушия к миру) и обратили своё внимание на Достоевского, Фроста, Шелли, Сартра, Набокова, на некоторые аспекты мировой литературы вообще, то они бы новым, свежим взглядом прищуренной раскосинки сердца увидели бы в Буддизме, душе, нечто новое.

С Достоевским в этом плане вообще любопытно - о перекличке его идей и "Сиддхартхи" я скажу несколько позже : чего только стоит известная сцена катарсиса Алёши Карамазова, упавшего на колени перед звёздами, чувства приговорённого к казни в "Идиоте", благословившего каждый миг, каплю луча на куполе храма, или же известная "притча" Грушеньки в тех же Карамазовых о маленькой "луковке", что помогла грешнице в аду спастись благодаря её маленькому доброму поступку.. В Буддизме есть похожая притча о грешнике в Аду и Будде, который увидел, что грешник всё же сделал одно доброе дело, которое может его вытянуть из ада : однажды грешник хотел раздавить паука, но передумал, ибо и паук по-своему ведь молится богу и радуется жизни. Будда принял образ паука - в этом смысле известные пауки на том свете у Достоевского обретают довольно любопытный смысл, - и протянул грешнику паутинку, по которой тот выбрался из Ада. К слову сказать, в романе Гессе эта парадигма русских сказок очерчена довольно ярко : ГГ. встпечает на своём пути змею, грешницу, реку, паромщика, с которыми говорит и помогает им, и они в итоге помогают ему.

Забавно было бы увидеть буддийского монаха за чтением Набокова, допустим, Лолиты ( хотя в смысле Буддизма больше подошло бы "Приглашение на казнь"). Так и видится, как сладостно-близкие, облитые светом несколько ступенек до нирваны, словно в жутком сне, меркнут, облитые ночью, вытягиваются дальше, монах поднимается всё выше и выше, к звёздам, а вокруг него улыбчиво и грустно моргает крыльями карий мотылёк. Следом за монахом идёт, зачитавшись, другой монах, идёт над облаками, по солнечным ступенькам воздуха, читая о том, как Анна Каренина бросилась под колёса Сансары... Много монахов идут по этим блаженно вытянувшимся ступеням, читая Шелли, Сартра, Есенина, Достоевского, Гессе.

Вообще, забавно, что многие видят в "Сиддхартхе" некую романтическую и тихую душу Буддизма, мировой гармонии, но не видят в ней почти экзистенциального бунта а-ля Иван Карамазов и Кириллов против бога, Буддизма, вообще против нечто устоявшегося, закостенелого в религии и жизни, ибо нечто прекрасное в религии ли, искусстве ли, любви, выхваченное из общего, звёздного потока реки жизни, загустевает и каменеет подобно лаве зари, и человек живёт уже не нечто небесным, живым, вечно изменяющимся, мучительно и сладко борющимся с миром и собой, то обнимая, то восставая на мир, нет, он уже ступает по остывшему небу вещей, живя прошлым и будущим больше чем настоящим, более того, используя это настоящее, милую природу, как средство и материал для достижения своей цели. Потому Сиддхартха, преклонившись перед учением Будды, ушёл от него в поисках своего пути.

У Сартра есть что-то о человеке, оставшегося лицом к лицу со своей душой, своей мыслью, истиной, которая может и убить и позвать за собою дальше : за его спиной трагически стемнели все милые лица мелодий жизни, стихий и друзей, и он остался в совершенном одиночестве вечера мира. Скажите честно, многие бы рискнули на такой путь? Сиддхартха рискнул. Все религии, искусства, нечто вечное в них, подобны оазисам души среди звёздных песков культур, но тот, кто не боится любить истину, мир до конца, должен ( дурацкое слово) поцеловать их в губы ли, чело ли, и отправиться дальше, как Сиддхартха. И вот тут в романе Гессе дивно и странно очерчивается тень другого странника души - Кириллова, того, кто первым в русской, мировой литературе увидел "молитву паука", кто понял, что молиться можно всему в этом мире, и звезде, и цветку и иконе и даже пауку вон там в уголке над иконкой в комнате Кириллова, ибо образ бога, красоты - повсюду. Кириллов определил Бога так : "Бог есть боль страха смерти. Кто победит боль и страх, тот сам станет бог"

Сиддхартха, этот индийский Кириллов, также помышляющий о трансцендентом самоубийстве на одном из мрачном, сартровском отрезке своей жизни, когда он испытывал духовную, почти физическую тошноту то ли от бессмысленности и ужаса, страха жизни, то ли от укачивания на центробежных орбитах Сансары, перерождений, сказал бы так : жизнь есть боль страха смерти. Бог разлит в жизни, он в каждой былинке, звезде, паучке, но в то же время жизнь - это страдание и боль, от которой нужно избавиться, зарывшись душой в небытие и небеса нирваны : так дети зарываются лицом и сердцем ( лицом сердца) в облако подушки от ужаса смерти и боли. Сиддхартха колеблется перед чёрным и "парадным" входом самоубийства : избавиться от самости и "я", избавиться от жизни-бога, дабы, подобно Кириллову, стать богом-жизнью, ничто - тем самым убив в себе бога, - проложив этим путь для других ( как и хотел Кириллов : пока человек чувствует, желает бога, бог всё ещё обречён на страдание, сострадание боли, и потому должен убить себя "с конца" : человечество должно не прятаться как Кириллов за шкафчик покоя и истины, но взять в руки символический револьвер - барабан планет медленно вращается, одна из планет - заряжена жизнью, болью -, приложив тёмный холодок дула ночи к коллективному виску : оговорюсь, что за романтизмом восточных и пряных истин таится именно эта суицидальная опасность, предательство жизни. Понимал ли это Сиддхартха? Не знаю.), либо просто убить себя, бросившись в отражённые в реке облака и звёзды : вы когда-нибудь тонули в звёздах? Все эти три исхода мучительно переливаются, смешиваются, говорят друг с другом.

И в самом деле, Сиддхартха, рождённый брамином, должен был стать монахом, питаясь общей и сытой истиной, осенью истины. Но сквозь облетающую листву планет, сердцебиений, он словно бы видел ласково и обнажённо вспыхнувшую синеву неба, глаз любимой Камалы. Неужели вся сверкающая красота мира, звёзд, глаза милых зверей, словно бы лунным, снежным светом облитое тело женщины с лилово расцветшей сакурой нежных сосков на груди, лишь ложь и обман, которые ведут к страданью, уводят от нирваны и истины? Да к чёрту сдалась тогда такая истина, если ради неё, ради сытого счастья и равнодушия, обморока души - нирваны, нужно всё это предать, оставив на земле страдать зверей и детей, и, подобно звёздному Пилату, умывать руки и крылья в водах неба, обрекая на распятие и насилие женщину и красоту.

Я не уверен, что Сиддхартха увидел семена этого паралича души, так часто прикидывающегося блаженной и мудрой умиротворённостью в самых разных религиях, но то, что он это смутно почувствовал - факт. Так и вижу счастливого монаха, и не важно какой религии, стоящего уже на сияющих врат нирваны ли, рая ли... он вдруг оглядывается на уставший, облетающий осенью мир, словно бы желая в последний раз коснуться синим касанием взора чего-то тихого в нём, и вдруг, видит, что посреди мира, в вечере мира, некий "демон" насилует ребёнка, или женщину... Оставил бы он рай и нирвану, отдалил бы их на неопределённый срок, на целые века, если бы потребовалось принять на себя грех, но спасти чужую душу, сердце, поруганное чувство жизни? Или их боль - тоже иллюзия и ложь? Не уверен в этом плане за многих последователей как самых разных религий, так и простого атеиста, приложившего в тёмной комнате дуло пистолета к виску и... увидевшего, как за окном свершается насилие. Сиддхартха же показал всем нам, верующим и атеистам, что в святом есть грешник, и в грешнике - святой, нечто вечное в человеке, его бездна, причастная звёздному течению реки жизни; показал, что не нужно искать в мире обособленную от мира, человека, истину, ад и рай, ибо они могут нечаянно и блаженно вспыхнуть даже в самой малой былинке, улыбке глаз любимого человека и вон в том паучке в паутине веток под которыми сидел Сиддхартха.

Если присмотреться, это понимали и многие подвижники Христианства, разговаривающие не только с рекой, как в Сиддхартхе, но с течением душ и звёзд, и подобно Серафиму Саровскому, кормящие из рук дикого медведя в лесу, словно меньшего брата; понимали это и подвижники Ислама, дивные Дервиши, лунным лотосом нежно покачивающимся от кружения в водах вечера, запрокинув над лицом дрожащую огоньком свечи, бледную ладонь: мы это видим и среди поэтов и влюблённых, поверяющих цветам и течению ночи своё сердце, касаясь вздрагивающих голубых глаз цветка, словно глаз любимого, когда его нет рядом : как для Буддиста бог повсюду, так и для влюблённого душа любимого может быть везде, и в камне и в реке и в цветке. И в самом деле, любовь - первая религия на земле, и вокруг неё, словно вокруг солнца, планетами вращаются все другие религии и искусства.

Прозрение Сиддхартхи о том, что любовь - основа всякой истины и смысла жизни, что она - река, иногда, ночная, бурная, иногда, тихая, солнечная, и что в этой реке можно не тонуть - гибель Перси Шелли, - оставаясь бессмертным, главная его мысль, как и его догадка о том, что лишь в любви, в любви к миру, сбывается новозаветное "и времени больше не станет". Как сказал бы Сартр : Возможно ли любящим думать о чём-то в прошедшем времени? Пока мы любим друг друга, мир, мы не позволяем даже самым малым явлениям, мимолётным запахам, улыбкам звуков и звёзд на том самом дождливом, счастливом окне, отделиться от нас : любящий живёт вне времени, он, как и Сиддхартха, носит вечность с собой, он беременен красотой и сердцем, что прозрачно и нежно бьёт своими ножками под нашей грудью. Главное, чувствовать тёплое биение мира, человека, звезды - в себе, и не бежать от них, не бежать от страданий, а подобно героям Достоевского, максимально, на расстояние сердца приблизить звёздный жар страданий людей и мира к себе, и лишь тогда, подобно Сиддхартхе, человек обретёт себя.

Перси Шелли бы сказал : для чистых - чисто всё. Эти слова могли бы быть и словами Сиддхартхи, для которого и женщина, и змея и цветок и звезда - просияли чем-то вечным, единым; именно это единство он прозрел когда был паромщиком через реку, словно Харон, перевозя людей, своё сердце с одного берега, на другой, и в конце-концов, берега жизни и смерти сладостно спутались. Тут нужно поставить рецензию на паузу и кое-что прояснить. Сиддхартха с детства дружил с неким Васудевой, любя его чистой и светлой андрогинной любовью - после расставания с ним, во сне ВАсудева обретал женственные черты, что символизирует душу, но он с ним расстался. Васудева примкнул к Будде, а Сиддхартха отправился искать в мире себя. Васудева сравнивается с тенью, и тут Гессе сиддхартхизирует андерсеновскую сказку "Тень" о человеке, которого покинула тень, в последствии его поработившая. Кто из них тень, а кто душа и тело? Сложно сказать. Во всяком случае, Гессе подчёркивает опасность порабощения нас нашей же тенью : нашими идеалами, мыслями, пусть и возвышенными. Итак, Сиддхартха пересекается несколько раз с паромщиком, и в итоге остаётся рядом с ним, учась у него. Проницательный читатель догадывается, что этот таинственный паромщик - суть один из образов Будды, у которого продолжает учиться Сиддхартха. Кто тот Будда, от которого он ушёл и с которым остался его друг? Тень Будды? Он сам? Это не важно, а важно то, что нечто в Будде тоже ушло от себя, продолжая учиться у мира. В итоге, старец-паромщик уходит, как уходит из жизни и Будда ( гениальный и скрытый образ : Будда сам перевозит свою душу на тот свет), и Сиддхартха вновь встречает своего друга на пароме. Тень и тело, душа и тело, соединяются в нечто единое, андрогинное. Любопытно, что юный Есенин, писавший о том, что перестаёт есть мясо и скидывает с себя всё кожаное - словно змея меняющая кожу, - смутно прозревал эту мысль единения человека, природы и человечества. Вот что он писал : "я" есть "ты", "я" в тебе а "ты" во мне. Это же хотел сказать и Христос, но почему-то обратился не к природе, а к Отцу, да ещё к небесному". Как и Сиддхартха, Есенин выбрал свой путь, учась истине у женщин, звёзд, милых зверей и..."зелёного змия", но этот путь оказался трагичным. Сиддхартха преодолел желание убить себя, утопившись в реке, Есенин - нет, ибо не все умеют плавать и в простой реке жизни : чуть приподнявшись над землёй, Есенин невесомо замер у покачнувшейся бездны вечернего окна, за которым пузырьками всплывали тихие звёзды.

Сиддхартха говорит своему другу на пароме : "противоположность истины тоже истина". Опасная, спорная и искушающая мысль, позволяющая зеркально, словно душа на покинутое ею тело, взглянуть на нас тем, что пока не является нами. Я бы сказал, что это не истина, но тишина об истине, в которой мучительно может прорасти нечаянное слово и мысль. ( в этом смысле любопытно отметить христианские тени в романе. Сталкиваются две противоположные на первый взгляд истины : Буддизм, бегущий от страданий, и Христианство, стремящееся к страданиям чтобы избавить от них человечество. Кроме того, христианская истина фиксируется в образе любовницы Сиддхартхи - куртизанки Камалы, которая словно Мария Магдалина, после расставания с Сиддхартхой примыкает к Будде ( проницательный читатель понимает... ладно, скажем прямо : читатель с богатой фантазией понимает, что Камала, склонившись на колени, слушает Будду рядом с тенью Сиддхартхи - его другом Васудевой). Сиддхартха учился истине в том числе и у Камалы : она - один из луковых лепестков теней воплощения Будды. Фактически, она, куртизанка, дарит любовь, своё тело, всем и каждому, согревая тела, но не души, но и в порыве обнять телом всё человечество, всех людей, дав им тепло и любовь, таится нечто святое в зачатке.) Такая истина ведёт к сострадательности смерти, ничто, тьмы и зла, ибо и в них есть красота и крылатая даль. Оставь истину наедине с собой, и она раздвоится, породив свою противоположность, начав бороться с собой : и женщина прекрасна, и звезда и цветок и небо истин Буддизма, но с чем мы придём к женщине, звезде и небу? Чем их обнимем? Только лишь собой? Или миром? Если душа не привнесёт - смутная догадка Сиддхартхи, или моя, я уже запутался, - в этот мир нечто новое, светлое, то свет в ней, словно вино, забродит, и она сгинет, утонет в женщине, звезде и небе.

Заканчивая рецензию, давайте оглянемся на монахов из начала рецензии, поднимающихся с книгами в руках по ступенькам воздуха. Один из монахов читает Фицджеральда ( загадочная история Бенджамина Баттона). Что так удивило монаха, что он зачитался и прошёл мимо врат нирваны? Забавно, но композиция "Сиддхартхи" укладывается в сюжет "Бенджамина". Перед читателем, под смеющейся на ветру листвой смоковницы ( Древо Познания), предстаёт юный Сиддхартха, но душа у него уже седа, стара. Весь её путь всего человечества, путь к младенчеству сердца, которое каждый из нас в печали и одиночестве хоть раз да укачивал на руках, словно ребёнка, а дальше...дальше матерью становится сама природа, и мы возвращаемся в неё : ребёнок Сиддхартхи в животе милой Камалы невесома парит, словно космонавт над голубым, округлым сиянием Земли, связанный с ней лишь змеящейся поповиною троса : он парит, словно Будда в молитве, блаженно приподнявшись над Землей, и ему снится, как какой-то взрослый человек, словно ребёнок, прижимается губами к соскам женщины, куртизанки, ему снится, как он сам тянется губами к двум лиловым звёздам, цветущих на ветру нежными сосками сирени... ему снится немецкий писатель, вернувшийся из поездки в Индию, сидящий возле окна, за которым цветёт сирень, а за сиренью виден нежный силуэт его любимой... о чём он думает? О Ницше и его аполлоническом и дионисийском началах, нежно смешавшихся в тёмном, иррациональном танце вещей, приподнявшихся к небу на цыпочках листьев, сердца и глаз, смешавшихся в неком восточном человеке много веков назад, или он думает о мотыльке, залетевшем в окно и посмотревшем на него синей раскосинкой глаз на кончиках крыльев?

Много что увидел этот ребёнок, ибо в его взоре и сне слились многие времена, но отчётливей всего он увидел среди звёзд и планет, похожих на всплывающие из бездны пузырьки воздуха, сияющего, полупрозрачного человека, словно бы повисшего в невесомости бездны. Через этого человека синей и алой листвой текли планеты и звёзды, они пульсировали в нём пульсом души. Этот человек вот-вот сольётся с миром, обретёт нирвану, вырвется из тёмного колеса перерождений... Но что это? Этот человек, ставший всецело душой, бросает последний, синий взгляд на Землю, он понимает, что то, что он любил на Земле, чем он жил хотя бы миг, что обняла его душа, является им, а значит, от себя нельзя уйти, убить себя, ибо его душа - целый мир, и что он сам - все те люди, кто думает о нём светло, - воскрешает себя из бездны, небытия, подобно человеку, воскрешающему в памяти что-то важное, что манило покоем и счастьем, утраченным, а значит, Будда-Сиддхартха мог пробудиться в любом человеке, в прошлом и грядущем, и даже в том, кто проходил в долине вечера - похожего на ад, - мимо свершающего насилия над женщиной, красотой. Да, он продолжал жить, страдать в людях и даже в милых зверях, но теперь это страдание было иным, оно было подобно счастливой осени жизни, сквозь которую светло сквозился тихий снег первых звёзд.

На паутинке сорвавшейся звезды к нему на сияющую ладонь спустилось странное, многорукое, как Шива, существо с далёкой звезды, и Будда-Сиддхартха вспомнил, что перед смертью его душа, разучившаяся желать, молилась, любило и желало именно эту тихую звезду в окне, и вот, теперь она его спасает... Там, на Земле, люди думают, что он убил себя, убил в себе мир, стал миром, достиг нирваны, преодолев в себе жизнь, вырвавшись из круговорота жизни, но они не знали, что в последний момент он передумал, склонившись над безднами звёзд, поцеловав звезду и странное существо с этой звезды, они не знали, что его странствие по звёздам, по звёздным чувствам каждого из нас, продолжается.