Читать книгу: «Прозвища казаков донских и кубанских станиц. Казачья жизнь», страница 4

Еланская станица. «Козлы»

Столь не приличное прозвище, казаки Еланской станицы получили из-за того, что станичному звонарю Прокопу, которому лень было подниматься на колокольню-звонницу. Не хотелось Прокопу, поднимать на колокольню свою жопу. Ну а батюшке было то ж, всё едино. Он и сам был ещё тот трудяга: не суй, не пхай, с боку на бок повертай. Высунет было своё брюхо на улицу, прижмурится, прищурится, да и сказанёт: эх! была у меня сила, когда мама в пелёнках носила, а возрос под матицу, не с хотел горбатится.

Любил тот Прокоп ходить по гостям, счёт вести обгрызенным костям. С утра до ночки сбивает кочки. А на колокольню лезть тяжко. Бывало, казаки станут над ним потешаться, а ему, хоть бы хны. Стопку опрокинет, да и ответит лениво:

– И по што это вы меня страмите, экое нашли во мне диво, нацедили бы ещё пива. Была б на верху пляшка, да девка милашка, я б, туды раз по десять на дню лазил да безобразил.

Вот и привязал он к языку колокола длиннющую верёвку. Висит она болтается, а звонарь в дому головой мается. А тут козёл атаманский на майдан вышел, будто сам атаман. Глядь верёвка со звонницы свисает. Не порядок это. Решил козёл сначала на зуб её попробовать, да не пришлась она ему по вкусу – выплюнул, и давай тогда с верёвкой бодаться. И с одного боку зайдёт, и с другого. Бодался, бодался, да в верёвку ту, рогами замотался. Видит дело худо, вот и решил ретироваться прокуда. Да не тут-то было, верёвка, будто не чистая сила. Чем больше атаманский козёл рвётся, тем громче звон раздаётся.

Казаки решили набат! И давай на майдан сбегаться. Прибежали, а там, в колокол бьёт не звонарь, как встарь, а козёл атаманов, личный. Вот смеху то было. Зачем нам, говорят в звонарях Прокоп, туды б его в гроб. Пусть лучше в звонарях будет козёл, чем этот старый осёл. Выпутал атаман беднягу, да и пошёл с горя пить брагу.

А как разнеслась о том весть по округе, так и приклеилось намертво к еланцам это прозвище: «козлы».

Елизаветинская станица. «Сом на паперти ощенятился»

А одну станицу сом ославил. Ощенился, гутарили, на колокольне!..

Тоже вроде бы чудоведение. Где Дон, а где колокольня. Сомы, кубыть, не летают.

А вся причина в Доне. Пока не держали его плотины, разливался каждую весну. Первая шла смежная вода – скатывалась со степи. Потом вода взломная – от взлома льда, ледохода. И эти две первые наполые воды назывались вместе холодной, или казачьей, водой, потому что были после своего, донского снега и льда, хотя б и самого верхового, горового (последняя волна казачьей воды так и звалась особо – горовая).

А к маю месяцу подходила третья вода. Называлась она разно. По времени подхода – георгицкая, потому что «на Георгия». По местам, откуда шла – воронежская, московская. И еще было у нее название – теплая. Май месяц, теплынь. Уже холодная вода выступала из берегов. А теплая разливалась морем. И не видать было в этом бескрайнем разливе, где там он, Дон. Топило займища. От Елизаветовской, самой нижней по Дону, последней перед Азовским морем, до Черкасска – во всех станицах плавали по улицам на каюках.

– У нас, – говорили, – весной ни выезду, ни выходу. Вода заслонила все!.. В особенности затапливало Черкасск.

Инженеры-европейцы, призванные атаманом Платовым оборонить казачью станицу от половодий, наименовали Черкасск донской Венецией. Совладать с Доном они не сумели. И в тыща восемьсот пятом году Платов перенес столицу в иное место, заложил Новый Черкасск.

Переселялись тоже по прибылой воде, чтобы не маяться посуху. Под орудийное салютование, под малиновые медные перезвоны черкасских церквей тронулась по солнечной воде, запорошенной бело-розовой яблоневой цветью, флотилия байд и будар. С казаками и казачками, любившими пестрое, нарядное платье, изукрашенное оружие, с выкинутыми на борта персидскими и дагестанскими коврами, с яркими хорунками, знаменами, бунчуками…

Но место для Нового Черкесска «вихорь-атаман» избрал неудачно. «Построил Платов город на горе, казакам на горе!..» – приговорила раз и навсегда молва. Платов силился завернуть за собой следом и Дон. По его приказу донскую быстрину пересыпали кулями с песком, отгибая в Аксай-речку, в изножье горы, на которой скучными казенными строениями торчала неживая, нелюбая сердцу казака новая столица. Дон играючи развалил атаманскую плотину.

Казаки готовы были терпеть любые разливы, только бы не разлучаться с Доном. «Вода нас разорит, вода нас и исправит», – говорили они.

На залитые займища, на теплое мелководье выходила нереститься рыба. Потопленную траву обметывало икринками. Спадала, меженела вода – и с нею вместе скатывались тучи серебристого малька, рыбьей молоди. После в Дону весло в рыбе застревало. Не было на свете моря, рыбней Азовского.

…Вот так и ощенился на колокольне тот сом. Высоко?.. Так это в какую воду. На медной доске в изножье старочеркасского войскового Вознесенского собора были заметки по высоте знаменитых разливов. Тараканская вода тыща семьсот сорокового года, Краснощековская тыща семьсот восемьдесят шестого, Чернышевская тыща восемьсот двадцатого, Сунженекая тыща восемьсот сорок пятого, Хомутовская, она же Венгерская, тыща восемьсот сорок девятого, Семибабская неизвестно какого года… Колокольню не колокольню, а паперть подпирало. А про сома так и говорили впервости: «Сом на паперти ощенился». Потом уже преувеличили: на колокольне. Хотя, может, и не преувеличили. Может – и на колокольне. Дело-то не в Черкесске было, в иной станице. Кто его знает.

Владимир Сидоров «Вуркалака»

Ермаковскую станицу дразнят «черная корова» и «бугая украли»

Как-то очень давно, еще в России, около 1905 г. мне попалась в руки небольшая книжечка «Генерал Я. П. Бакланов». С тех пор прошло уже 60 лет, но ее содержание я помню, хотя некоторые подробности и ускользнули из памяти. Дело было во время Кавказской войны. Казачий отряд ген. Бакланова расположился на отдых. Не помню, где именно это было.

В свободное время два казака отправились в соседний аул и там что-то стащили. Потерпевший не растерялся, а пришел к генералу и стал жаловаться, что его обокрали казаки. А генерал спрашивает: «Можешь узнать тех казаков?» – «Могу», – ответил обокраденный. Бакланов, приказал отряду построиться и вместе с горцем начал его обходить. Вскоре последний указал: «Вот этот, и этот…». Генерал распустил отряд, а ворам приказал идти в канцелярию, куда вскоре пришел и сам.

«Ах вы с… с… Теперь война идет, а вы грабежом занимаетесь! Расстрелять сейчас-же…».

Виновники взмолились: «Ваше превосходительство… Ради жен и детей наших пощадите нас».

«А вы что – оба женаты и детей имеете?» – спросил генерал.

«Так точно, Ваше превосходительство…».

Генерал подумал, а потом приказал привести самую грязную корову. Привели черную корову, грязную с головы до конца хвоста. Генерал и говорит:

«Ради жен и детей ваших дарую вам жизнь, но в наказание сейчас же целуйте эту корову под хвостницу…».

Поцеловал один, а за ним и второй.

«А какой вы станицы?» – спросил Бакланов.

«Ермаковской…».

Тут генерал опять вскипел: «Ах вы, такие сякие… Сыны самой лучшей станицы на Дону, а будут ее теперь дразнить «черная корова»…». Так это прозвище и осталось за Ермаковской.

В былое время, как только придешь в полк и распределят по сотням, тогда старым казакам и на глаза не показывайся. Только выйдешь во двор, сейчас же спрашивают: «Какой станицы?» – «Ермаковской…». – «А, черная корова». – «А ты?» – «Я – Кумшацкой…». – «Еж, значить… – а ты там – с папироской возишься?» – «Богоявленской» – «Половинка…».

Вот за эту «половинку» мне чуть было сильно не влетело от моего сотенного вахмистра Т. О. Богаевского. (Кстати, Н. Е. Ермаков не упомянул, что Богоявленскую станицу дразнят «половинкой»). Вахмистр был как раз Богоявленской станицы. Был он строгим, но и справедливым. Однажды после утренней уборки зовет меня вахмистр и говорит: «Вот тебе кусок латки, иголка и нитка – почини мне этот матрас». Это был матрас, на котором казаки приседают после прыжка через кобылу. Я примерил латку на дыру, она оказалась мала. Я и говорю вахмистру: «Господин вахмистр, эта половинка мала…». Вахмистр вспылил: «Што, што ты сказал?» – по видимому, он подумал, что я его дразню «половинкой»… Не знаю, чем бы это кончилось, но выручил меня мой взводный урядник: «Господин вахмистр, он еще молод и не знает, что значить слово «половинка»… Он говорит, что эта латка слишком маленькая, чтобы залатать дыру…». Вахмистр строго посмотрел на меня и сменил гнев на милость: «Если этот кусок мал, возьми другой…».

Фомин.

Есауловская станица. «Хорь курей подушил»

Почему так стали дразнить казаков станицы Есауловской не известно. Казаки одного из кутков Есауловской станицы имели прозвище «Тума прирожденная». Очевидно первые казаки населявшие этот куток были детьми от смешанных браков.

Станица Золотовская – «клин»; «бугаи»

Решили золотовские казаки перенести свою станицу с правого берега на левый, а на левом было решено оставить хутор. Вот в этой новой станице и нужно было произвести раздел земли на паи. Как говорится: глупа та птица, которой своё гнездо не мило. Но, рано или поздно птица новое гнездо вьёт.

Собрались казаки на станичный сход, судить да рядить, кого в землемеры отрядить. Чтоб было всё честь по чести, чтоб всем казакам можно было на земле сести. Долго глотки драли, за грудки друг друга брали. Чтоб те землемеры не остались без веры. Выбрали для этого четырех казаков – землемеров с саженями. Для успешности работы решили, что два землемера будут отмерять с одной стороны, а два с другой. Потрусили жеребки и пошли отмерять, а станичники всем за ними, шалая гонять. Гоны были на 160 саженей.

Судить, судили, рядить, рядили, да не уследили. Глядели, чтоб землемеры честными были, да про монопольку забыли. Водка, вроде и не деньга. У наших же бражников много праздников. А тут некоторые казаки, не будь дураки, запаслись магарычами. А оно всем известно, магарыч не взятка, хоть и питиё и сладко.

С одной стороны землемеры-хрычи, оказались слабоваты на магарычи. И не прочь были прибавить на пай по 2—3 сажени. А с другой стороны отмечали честь по чести. Когда же пришли к концу юрта, то у первых не хватало земли, а у вторых вышло все правильно. И получился клин. Вот и прозвали казаков станицы Золотовской «клинами».

Станица Зотовская. «Бугаи»

В каком году крестилась Зотовская станица в тайне хранится. О этом мне неизвестно, я ведь сам не местный. Но знаю точно, что было то среди лета, и была уже уборка хлеба где то. Станица получила уведомление о предстоящем приезде Архиерея.

Казаки из дальних хуторов, бросая свои работы, по съезжалися в станицу, – не столько, чтобы Богу помолиться, сколько посмотреть на такую высокую личность. Видеть которую, в то время почиталось за редкостью и даже счастье.

Наступил день архиереева приезда. На краю станицы – с той стороны, откуда ожидали Владыку, – станичный атаман поставил конного махального, почетного казака станицы – мужа своей сестрицы. Казак он был бы не промах, в мундире, да сапогах, как говорили новых. Как заметит он приближение поезда архиерея, так должен был немедленно сообщить в станицу. Так он и сделал. Да только вот одна беда, даже не беда – бедишка. Да на ней и погорают многие людишки. Старики то не дураки, как говаривали: пошлёшь дурака Богу молиться, он и лоб расшибёт. А тут ещё для храбрости хватил махальный лишка. Недаром же говорится: не пей до дна – на дне дурак сидит.

Вот видит махальный, по степи клубы пыли несутся и глухой звон бубенцов слышен – знать архиерей на тройке несётся, земля трясётся. Он на коня, да к церкви, крича, что архиерей едет. А в церкви молебен. Молят казаки Бога, чтоб довёл архиерея до их порога.

Услышал батюшка благую весть, велел звонарю Борщёву на звонницу лезть и звонить до его слова. А мирянам велел бить в честь сего земные поклоны, и разобрать по рукам хоругви, кресты да иконы. В церкви сутолока да суета, казаки, расхватав святыни, пошли на майдан крестным ходом с другим православным народом. А звон да топот всё ближе. Стоит народ, глазеет. душою да сердцем млеет.

А тут, вместо архиерейской тройки, на станичный майдан вылетают быки да коровы, чтоб, они были здоровы!!! Впереди корова в охоте, вслед за ней бугай. А на шее у бугая балабон, от него то и на всю ивановскую звон. Махальный то слышал, звон, да так и не понял, откуда он. А вслед за бугаём да коровой, десятка полтора быков рабочих, здоровых, до забавы охочих. Так и пронеслись они всем кагалом через весь майдан, звякая железным балабоном.

Атаман тут на махального, эх ты, говорит, макуха, голова два уха. Помянул отца да матушку в сердцах: «Дурака по делу пошлёшь и сам следом пойдёшь!» А тот в ответ, бес мол попутал. Бес не бес, а у каждого свой интерес. Постояли, помялись станичники, да и разошли-разбежались. Снесли в церковь иконы да хоругви, раз архиерея нет, и пошли на обед. Хуторцы повздыхали, да и по своим хуторам побежали.

Да тут другая беда. Оно ведь верно говорится, заставь дурака молиться, он и лоб расшибёт. Звонарь, столь отчаянно в колокол бил, что чуть его не разбил. Дал он трещину – лопину. А колокол в 146 пуд, отлить такой не малый труд. Да и стоить будет рупь, а не копейку. Батюшка Борщёва укорять, а что тому терять. Он от своего звона слуха лишился. Я, говорит, звонить дюже не умею, и бросить не смею, слова то вашего не было.

А что ж архиерей? А он по каким то причинам в этот день не приехал, задержавшись в соседней станице, а узнав о происшедшем, в Зотовскую не поехал. Сказал, мол, что за станица: не умереть не жениться. Не добые, мол там казаки живут, а сук, да дрюк, да валенок биоюк. Не бывать им моего благославения!

После было расследование. Как ни поплатился тяжело махальный перед обществом за свою оплошность, но ошибка его была непоправима и прозвище «Бугаи» зотовцы носят и поныне. Как говориться, дурные вести, не лежат на месте. А за злым языком, не угонишься и босиком.

Иловлинская станица. «Цыганская», «Цыгыне»

Знаете ли вы, например, почему станица Иловлинская имела неофициальное название – Цыганская? А казаков этой станицы дразнили цыганами? Нет? Ну не беда, это дело поправимое.

Говорят, еще до Октября встречали иловлинцы архиерея, чина по тем временам весьма важного. Архиерей то, что атаман, только у него шире карман. Собрали почетное сопровождение из лучших казаков на конях. И вот вдали запылила тройка. Бравые казачки, тотчас вскачь, на встречу. Ближе подбежали, глядят, важный господин в коляске восседает: на вид чистый архиерей, весь в золоте и в позументах, с серебряным крестом на груди. Сопроводили казаки конным строем почетного гостя в станицу, только вот вместо запоздавшего архиерея в тройке оказался… богатый цыган. Увидели казаки вместо архиерея цыгана, оскорбились, хотели тому бока намять. Как говориться: к кому Дон тих, а к кому лих.

Не пьёт казак на небеси, а тут, кому не поднеси. Цыган был чрезвычайно польщен столь торжественной встречей. Однако видя, что станичники приняли его не за того и готовы взять его на кулачки, высочил из коляски, шапку о земь хлоп, и говорит:

– Господа казаки, атаманы и старики, пожалуйте на магарычи, на вино цимлянское и песню цыганскую. От меня честной станице бочка вина, чтоб загладилась вся моя вина.

Глядят станичники, а в коляске и в правду бочка вина. А что пить они хотят, то не их людей грешных вина. Не пьёт казак лишь на небеси, а тут, кому не поднеси. Ну, а коли поставили магарыч, то и цыган уже не хрыч. Как говориться: женился цыган на соколихе – сам соколом стал.

На рассказывают казаки и другую версию этого происшествия.

Ждала Иловлинская станица архиерея. Махальные по своим местам стояли. Духовенство готовилось. Казаки принарядились. Атаман приветственное слово придумал и важно так распорядился:

– Как пыль покажется – звонить во все колокола. Казакам построиться вот тут-во, духовенство пройдет вперед. Я стану тут-во, а писарь и мой помощник туточки.

Только распорядился, – машут махальные, в кулак свистят.

– Едет, кричат, едет, подъезжаит. Колясок несколько. Сколько, не видать: потому – пыль…

Стали все по своим местам. Ждут. Тишина наступила, слышно, как воробьи чирикают. Солнце во все лопатки нажаривает. И вот – с бубенцами, в разноцветных тряпках, прямо на середину въезжает цыганский табор. Старый цыгань, видя встречу и слыша колокольный звон, шляпу все-таки приподнял…

– Что за почет? – спрашивает. – И вовсе я его не заслужил…

Так казаки до того рассерчали, что били цыган смертным боем и выгнали за станицу. Встретили вроде и хорошо, а проводили Бог знает как.