Читать книгу: «Смертельная миссия в Хайларе», страница 5

– Сделаем. Когда документы должны быть готовы? – закурив очередную папиросу, спросил Алексей Алексеевич.

– Москва потребовала доложить о готовности группы к работе уже через две недели. Ставка утвердила ее переброску за кордон. В назначенное время их переправят на правый берег Аргуни в районе заставы «Староцурухайтуй». Для успешного внедрения группы вам разрешено задействовать агента «Бек» и резидента в городе Хайларе.

– Разрешение получено, – подтвердил Соколов и озабоченно добавил: – На подготовку группы отвели очень мало времени.

– Наверху виднее, – уклончиво ответил генерал.

Он пожал на прощание руку полковнику, прикрыл за ним дверь и вернулся к окну. Задумчиво разглядывая зеленеющие вдали сопки, Зеленин размышлял: «Прав полковник, мало у них времени осталось для выполнения приказа Сталина. Хотя информации о сроке начала наступательной операции из Москвы не поступало, но по общему настрою чувствуется, что остается не больше месяца».

Глава 5
Знакомство

Семен спустился на первый этаж, заглянул в комнату дежурного.

– Здравия желаю! – поприветствовал он капитана Перелыгина, своего давнего знакомого еще по пехотному училищу.

– Что-то надолго задержали тебя, – сказал тот, приподнявшись на стуле и крепко пожимая его ладонь. – Парень совсем сомлел, пока ждал.

Мамаев с любопытством посмотрел на младшего лейтенанта. Тот стоял перед ним, вытянувшись по стойке «смирно». Здоров! Про таких молодцев говорят «косая сажень в плечах». От пристального взгляда командира щеки офицера заалели, а серые глаза потемнели, словно небо перед грозой. Вскинув ладонь к козырьку фуражки, он громко отрапортовал:

– Младший лейтенант Комогорцев Егор Иннокентьевич, направлен для дальнейшего прохождения службы в Управление военной контрразведки Смерш Забайкальского фронта.

– Мамаев Семен Дмитриевич, старший оперуполномоченный отдела военной контрразведки Смерш 36-й армии, – представился капитан. – Теперь вы поступаете в мое распоряжение, младший лейтенант. Сейчас отоварим продовольственные аттестаты и поедем отдохнем в гостинице, а завтра начнем работать.

* * *

Мамаев задержался в хозчасти, а Егору велел идти к машине, стоявшей с торца здания. Завернув за угол, младший лейтенант увидел полуторку, которая утром окатила его грязью. Водитель-лихач дымил самокруткой, устроившись на подножке автомобиля.

– Встаньте, сержант! Вы сегодня облили грязью офицера контрразведки. – Егор грозно навис над худощавым невысоким шофером. Тот неторопливо погасил окурок и молча встал.

– Скажите спасибо, что Лешка виртуозно водит машину, – раздался за спиной Егора голос капитана. – Если бы он не успел отвернуть, вы сейчас находились бы в госпитале, а то и того хуже… Офицер контрразведки должен иметь глаза даже на затылке, а вы шагали по дороге, как ворона, – сказал Мамаев и направился к кабине. – Инцидент исчерпан. Забирайтесь в кузов, – сердито добавил он, оглянувшись на продолжавшего стоять младшего лейтенанта.

Егор закинул вещмешок в кузов и залез туда сам. С белесого, выцветшего неба нещадно припекало июльское солнце. «Жарит на все сорок», – подумал он, вытирая рукавом вспотевшее лицо. Хватаясь за борт на ухабах, Егор разглядывал улицы города. Вот и Чита стала прифронтовой. Среди прохожих много военных и раненых. Последних можно отличить по белым повязкам и костылям. Вспомнился разговор в поезде со знакомым железнодорожником, который когда-то работал с братом Антоном.

Нещадно дымя самокруткой из махорки, тот рассказывал, что по Забайкальской железной дороге ходят бронепоезда с зенитными установками. А на сопке Батарейной, что возвышается над излучиной Ингоды, стоят зенитки.

– Вот ты мне скажи, паря, фашиста победили, така силища перла на нас, а мы сдюжили. Так неужто теперь самураи на нас войной пойдут и будут на нашей земле хозяйничать, как в Гражданскую? Батя мой в двадцать втором их до Спасска гнал. И метлу они им позади последнего вагона привязали, чтобы след их поганый навсегда замести. Поизгалялись они тогда над нами вместе с беляками! Неужто снова такое допустят?

– Не допустят, отец! У нас сейчас и техника другая и воевать мы умеем, – успокаивал разошедшегося не на шутку земляка Егор.

Сейчас он глядел на изможденные лица людей, только-только переживших войну. Каждого обожгла она своим горячим дыханием. И с давящим чувством страха думал: «Неужели и сюда смогут долететь вражеские самолеты и бомбить ставший родным город?»

* * *

Добрались до гостиницы быстро. Алексей сказал, что съездит заправится, а потом заночует в машине. Мамаеву и Егору дали двухместный номер: шкаф, две кровати, две тумбочки, плотные шторы, которые нужно было закрывать во время объявления светомаскировки, стол, накрытый клеенкой в мелкий цветочек, на нем керосиновая лампа. Электричества в городе не хватало и его в первую очередь подавали на фабрики, железную дорогу, заводы, госпитали.

Егор сел на кровать, стянул сапоги и повел носом от неприятного запашка.

– Слушай, а чего нам в комнате сидеть. У нас же целый день свободный! Смотаемся на Ингоду, искупаемся, рубахи постираем. Когда еще придется? – весело глядя на недовольное лицо младшего лейтенанта, предложил Мамаев.

Он кинулся к распахнутому настежь окну и заливисто свистнул, махая рукой. Заурчавшая было полуторка послушно заглохла.

У Егора от предвкушения окунуться в прозрачную воду Ингоды губы невольно растянулись в улыбке. «А капитан-то не такой уж и вредный, как вначале показался», – подумал он, запрыгивая снова в кузов полуторки и пристраивая рядом вещмешок.

Машина проехала по Петро-Заводской улице, свернула направо, нырнула под железнодорожный мост, переехала по мосту через Читинку и, пропетляв по улочкам Малого острова, застроенным деревянными домами, выехала на покрытый мелкой галькой пустынный берег Ингоды.

Расположиться решили в тени раскидистого куста черемухи. Не сговариваясь, скинули с себя пропотевшую одежду и, сверкая незагорелыми ягодицами, бросились в прозрачную, прогретую июльским солнцем воду. После купания Егор достал из вещмешка кусок хозяйственного мыла, выданный ему на дорогу прижимистым старшиной спецшколы. Пока отстиранные гимнастерки, штаны, портянки, сохли на речной гальке, они занялись собой, смывая пот и грязь.

– А не слабо, товарищ младший лейтенант, на тот берег наперегонки сплавать? – усмехаясь, спросил Лешка.

– А давай! – азартно согласился Егор.

– Вы только поаккуратней, Ингода – река быстрая, баловства не любит, – предостерег Мамаев.

Он вынул из рюкзака котелок, набрал воды, потом в прибрежном тальнике вырезал две сучковатые толстые ветки, обстругал их, соорудил рогатины и пристроил котелок на перекладине.

Вскоре прибежали Лешка с Егором и присели у костра.

– Ты где так плавать научился? Я вырос на Нерче, а догнать тебя не смог, – спросил Егор.

– Я на Волге вырос. Она возле Саратова широкая, пароходы, баржи ходят, так мы ее с пацанами на спор переплывали, – ответил Лешка.

– А как тебя в Забайкалье занесло? – глядя на щуплого голубоглазого водителя, поинтересовался Мамаев, вытаскивая из вещмешка на разостланную плащ-палатку банку тушенки, пачку чая, буханку хлеба, сгущенку.

– Призвали на срочную в тридцать девятом. Сразу попал в Монголию, на реку Халхин-Гол. После боев с японцами перевели в 36-ю армию, в автомобильный взвод при штабе. Когда война началась, я столько рапортов о переводе на фронт написал, только начальство не отпустило. Поколесил я за эти годы по даурской степи. Теперь вот к вашему отделу прикомандировали. – Алексей поглядел на продукты и предложил: – Может, я, товарищ капитан, кашу сварю? У меня пшенный концентрат есть.

– Варгань, сержант, тушенку туда забрось, – согласился Семен и отправил младшего лейтенанта за водой на реку.

Подтягивая на ходу сыроватые кальсоны, Егор умчался к Ингоде. Вернулся, подвесил второй котелок над костром, присел рядом на корточки и положил на импровизированный стол пучок дикого чеснока – мангыра.

– Вот, на взгорке нарвал. Мы тут с братом до войны часто отдыхали.

– Брат-то вернулся? Или еще не демобилизовали? – спросил Мамаев.

– Под Сталинградом в сорок втором погиб, – ответил потухшим голосом Егор.

Каша получилась наваристой, вкусной, и пучок зеленых перьев мангыра пришелся как нельзя кстати. Котелок выскребли до дна, потом пили крепкий, забеленный сгущенкой сладкий чай.

– Эх! Хорошо-то как! – вздохнул всей грудью Мамаев, оглядывая заросшие сосняком берега, сверкающую на солнце рябь воды.

Бросив плащ-накидку на нагретую солнцем гальку, он растянулся на ней и, подложив под голову согнутую руку, спросил:

– А ты кем был до службы, младший лейтенант?

– До четырнадцати лет жил с мамой и дедом в Зюльзе. Есть такое село на берегу Нерчи. Отца не помню. Партизанил он в Гражданскую войну. В Нерчинске его белые в плен взяли, когда из разведки в отряд возвращался. Пытали сильно. Если бы не «Золотая сотня» Макара Якимова, налетевшая тогда на их контрразведку, не было бы меня. После войны батя долго болел. Маленьким я без него остался.

– Отряд Красной армии, а назывался «Золотой сотней». Чудно, – удивился Лешка.

– Рабочие старательских артелей Балея золото добывали, вот и прозвали их партизанский отряд «Золотой сотней». Потом к ним бедные казаки примкнули с окружных сел. Летучий отряд Якимова до Волочаевки гнал нечисть, которая в Гражданскую народ грабила, – ответил Мамаев и продолжил расспрашивать Егора, прикрывая ладонью глаза от солнца:

– Значит, тебя мать воспитывала одна?

– Нет, с дедом Трофимом. Дед тоже воевал, только в Русско-японскую, в 1-м Нерчинском полку Забайкальского казачьего войска под Мукденом. Не любил он говорить о тех временах. Трофим Игнатьевич промыслом занимался, в тайгу надолго уходил, соболя, белку добывал. Меня рано с собой брать стал, стрелять научил, зверя скрадывать, следы распознавать. А мама учительницей в школе работает. После шестого класса брат Антон забрал к себе в Читу, в ремесленное училище при ПВРЗ определил учиться на токаря. Я до войны в вечерней школе семилетку окончил. В сорок первом мужиков на фронт забрали, а мы у станков встали, снаряды делали, – степенно рассказывал Егор.

– Ты, наверное, и белке в глаз попадаешь? – ухмыляясь, спросил Лешка.

– Так иначе зверьку шкурку попортишь, – недоуменно пожал плечами Егор.

– А как в контрразведку попал? – спросил капитан.

– В армию меня призвали в апреле сорок четвертого, когда исполнилось восемнадцать. Думал, на фронт поеду за брата мстить. А меня как образованного в пехотное училище во Владивосток определили. После окончания учебы зачитали нам на парадном построении приказ о присвоении званий младших лейтенантов. Распределения ждали несколько дней. Думали, всех отправят на Западный фронт, но пришел особист-смершевец и забрал меня и еще четверых ребят с собой. На вокзале погрузились в поезд и через сутки оказались в Хабаровске, в спецшколе при Главном управлении контрразведки. Пока учился, отгремела война. По окончании школы весь курс оставили в Хабаровске, а меня направили по месту жительства, в Читу.

– Что ж ты не сказал, что у тебя в городе родня? Я бы отпустил их проведать, – укорил Семен.

– Некого проведывать. Анна замуж вышла, а детей у брата не было.

– Осуждаешь ее? – хмуро глянул на него Алексей.

– Нет. Не хочу напоминать невестке о нашей семье. – Егор выкинул стебелек тысячелистника, который крутил все это время в пальцах, и, как Мамаев, растянулся на горячей гальке.

Лешка вытащил из кармана кисет и аккуратно нарезанные листочки газеты, насыпал в один из них махорки, провел языком по бумаге и склеил самокрутку. Выхватив пальцами уголек из костерка, прикурил, выпустил струйку горького дыма и задумчиво проговорил:

– А нас трое у матери было, когда отец из дома ушел и на другой женился. Он у меня инженер, автохозяйством заведует. А мама работает художником-оформителем в городском драматическом театре. Я как ушел в армию весной тридцать девятого, так и не был ни разу в Саратове. Считай, шесть лет. Сейчас у нас там хорошо, вишня, сливы поспели, скоро из Астрахани арбузы привезут. У нас с пацанами игра такая была – один из ребят, зажав в руке пятак, делал вид, что выбирает самый спелый арбуз, и забирался наверх развала, а потом со всей силы толкал ногой. Вся гора раскатывалась в разные стороны. Пока хозяин с криком собирал арбузы, пацаны выскакивали из засады, хватали самый большой и бежали кто куда.

– Ты, видно, Леша, еще с детства ухарем был? – засмеялся Семен.

– Это точно, – усмехнулся тот. – Я у родителей старший и самый непутевый. Всего четыре класса окончил. Мы с пацанами все лето на реке пропадали. Матушка, когда узнала, что мы под баржи на спор ныряем, к отцу в Энгельс отправила.

– Отец тебе, наверное, быстро мозги ремешком вправил?

– Нет, он другую воспитательную меру нашел – в аэроклуб меня определил.

– Ты скажи еще, хвастун, что летать умеешь, – засмеялся Егор.

– Умеет он летать на У-2, младший лейтенант, в оборонно-спортивном обществе занимался, я его документы видел, – вмешался в разговор Мамаев. – Только я, Леша, не пойму, почему ты на летчика не пошел дальше учиться?

– Мне машины больше нравятся. У меня к тому времени был друг – Борька Вайнер, немец. Мы с ним из гаражей не вылезали. Перед армией я мог любой автомобиль разобрать, найти поломку и собрать заново. Когда призывали, я в автовзвод попросился^[37].

– Ты дружил с немцем? – удивился Егор.

– Дружил, – пожал плечами Лешка. – Он такой же парень, как ты и я. Отец писал, что в сорок первом все немецкие семьи из Поволжья депортировали как пятую колону. Кого на Алтай, кого в Казахстан.

– Пора собираться, – взглянув на часы, поднялся с плащ-накидки Мамаев. – Пока доберемся, стемнеет.

Госпиталь

Полуторка въехала во двор госпиталя пограничных войск^[38], огороженный деревянным забором, и притормозила у крыльца. Мамаев наказал Егору ждать его в кузове, а сам скрылся за углом. От нечего делать Егор рассматривал двор. Возле дверей зарытого в землю овощехранилища коренастый мужик в выцветшей военной форме сгружал с телеги мешки с картошкой. У входа в здание стояла подвода с бочкой. В нее были запряжены белые грациозные лошади, видно, мобилизовали цирковых для нужд военного времени. Выздоравливающие солдаты носили воду из емкости внутрь помещения. Между деревьями госпитального парка ветер трепал развешанные на веревках отстиранные бинты. По двору кружил запах дыма и пшенной каши. Вдоль длинного забора лежала поленница дров. Дальше по фасаду здания была распахнута еще одна дверь. Рядом с ней стоял «студебекер» с кузовом-кунгом. Худенькая девушка в белом халате, с черными, уложенными короной косами, звонким голосом командовала погрузкой в машину ящиков и коробок.

Вскоре появился капитан в сопровождении женщины лет тридцати, одетой в белый халат. Ее черные, чуть раскосые глаза и слегка скуластое лицо говорили о примеси азиатской крови.

Она за что-то строго отчитывала Мамаева, а тот виновато кивал.

– Младший лейтенант, следуйте за нами, а вы, сержант, пока оставайтесь в машине, – приказала незнакомка.

Егор вопросительно взглянул на капитана, тот пожал плечами и пошел за врачом. Младший лейтенант выпрыгнул из кузова и отправился следом за ними. Они вошли в здание через хозяйственный блок, прошли по узкому коридору, в котором, как на скошенной луговине, пахло сухими травами.

– Вы сено для матрасов используете? – удивленно спросил Егор.

– Это аптечное отделение. Июль – пора заготовки лекарственных трав. Вы думаете, младший лейтенант, что солдат на ноги только добрым словом ставят? Лекарств не хватает, а целебные отвары и настои – хорошая им замена, – пояснила незнакомка.

Они свернули в главный корпус, и аромат разнотравья сменился на стойкий запах карболки, йода и застарелых ран. Остановились возле кабинета с надписью «Процедурная».

– Вначале поставите прививку вы, товарищ капитан, затем ваш подчиненный. Потом отправите сюда водителя, – скомандовала врач.

– А может… – заикнулся было Мамаев.

– Мы все с вами обсудили! – перебила она. – Вы обязаны подчиниться моему приказу, хотя мы и равные по званию. – Мы едем в особо опасный район, поэтому саботировать приказы командующего фронтом я вам не позволю.

Сердито нахмурившись, Мамаев дернул ручку и скрылся за дверью кабинета.

Когда все процедуры были завершены и они дымили папиросами у полуторки, капитан сердито сказал:

– Вот с этой язвой нам придется отмотать не одну сотню километров.

– А кто это? – поинтересовался младший лейтенант.

– Начальник санитарно-эпидемического отряда капитан Черных Анастасия Викторовна, врач-эпидемиолог.

Кивнув в сторону фургона, Егор спросил:

– Это они грузятся?

– Они. С капитаном в отряде еще один врач и фельдшер.

Когда погрузка фургона была завершена, к сидевшему на подножке полуторки Лешке подошел молодой невысокий бурят в солдатской форме и, весело улыбаясь узкими черными глазами, сказал:

– Однако знакомиться будем? Меня Баир зовут. – Сержант пожал протянутую руку и шепотом посоветовал: – Ты сначала командирам представься, как положено по уставу, да громче говори, капитан немного глуховат после контузии.

Баир, печатая шаг, подошел к офицерам со спины и выкрикнул что есть силы:

– Рядовой Цыренов явился в ваше распоряжение!

От неожиданности Мамаев выронил недокуренную папиросу, а Егор закашлялся, захлебнувшись дымом.

– Это черт из табакерки является, рядовой Цыренов! – разглядывая скуластую, с бронзовым загаром физиономию солдата, зло произнес Семен. – Ты что орешь, как будто тебя петух жареный клюнул?

– Так сержант сказал, что вы контужены и оттого глуховаты, – виновато произнес Цыренов, преданно глядя ему в глаза.

Веселые смешки за спиной заставили побуреть щеки капитана. Он резко повернулся, две девушки в военной форме и военврач торопливо погасили улыбки на лицах. Брюнетку с большими карими глазами и звонким голосом, руководившую погрузкой ящиков в фургон, он уже видел. Вторая была синеглазой, с россыпью веснушек на курносом лице и пушистой рыжей косой.

– Капитан, представьте подчиненных и доложите о готовности отряда, – сделав над собой усилие, чтобы заглушить гнев, строго приказал Мамаев.

– Санитарно-эпидемический отряд в составе врача-эпидемиолога капитана медицинской службы Черных, врача-эпидемиолога лейтенанта медицинской службы Котовой, санитарного фельдшера-лаборанта Синициной завершили комплектацию войсковой медицинской лаборатории и готовы к выполнению задания, – вытянувшись по струнке, доложила военврач.

«Вот так вот! Перед тобой капитан контрразведки, а не какой-то безусый солдатик, а то раскричалась…» – усмехнулся Егор.

– Грузитесь по машинам! – запрыгнув на сиденье полуторки, приказал Мамаев.

– Нам необходимо заехать к начальнику эпидемического отдела Евгению Дмитриевичу Петряеву, – напомнила ему Черных.

– Заедем, – буркнул Мамаев и громко хлопнул дверью.

Глава 6
Эшелоны идут на восток

В мае 1945 года мир ликовал. Волны радости выплескивались за пределы армий – во все уголки нашей страны шли на разных языках письма к родным и близким. Воины писали: «Мы победили, конец войне!» Весь народ видел свое завтра мирным, радостным, цветущим, как бушевавшая вокруг весна. 23 июня 1945 года Верховным Советом СССР был принят Закон о демобилизации первой очереди военнослужащих сержантского и рядового состава старших возрастов. Эшелоны с солдатами возвращались домой. Поезда были украшены цветами, транспарантами. Ждали их на всех станциях и полустанках, в малых и больших городах. Родина радовалась возвращению своих сыновей, победивших в столь страшной войне. Она встречала их торжественно, всем народом.

Но с запада на восток уже шли другие эшелоны с танками, орудиями, самолетами, автомашинами, полевыми кухнями, понтонами и ремонтными летучками на платформах. Грандиозная переброска войск проходила в условиях строжайшей секретности. Солдаты, мечтавшие о доме, счастливые от того, что возвращаются к родным живыми, понимали, что прежде, чем окажутся дома, предстоит перешагнуть еще через одну войну.

Генерал-полковник Морозов

Специальный поезд командующего Забайкальским фронтом останавливался для обслуживания только на крупных станциях. У Родиона Яковлевича Малиновского^[39] был отдельный спецвагон с купе и большим залом для совещаний. Вместе с ним следовало полевое управление бывшего 2-го Украинского фронта.

Раздвинув штору, маршал смотрел в окно. На импровизированном прилавке лежали молодая картошка, огурцы, мешочки с махоркой, стояли бутылки с молоком – местные женщины и ребятишки торопились поменять продукты на мыло и трофейные вещи. Поезд тронулся, и башенки вокзала с перроном проплыли мимо, промелькнуло кирпичное закопченное здание депо, избы с огородами, замелькали телефонные столбы. Колеса со стуком снова начали отмерять километры самой длинной в мире дороги – Транссиба.

В дверь вежливо постучали.

– Войдите, – произнес маршал.

– Разрешите, товарищ командующий? – В купе вошел начальник штаба Захаров^[40].

– Матвей Васильевич! Проходите, присаживайтесь, есть что обсудить, – радушно пригласил Родион Яковлевич.

Малиновский знал Захарова давно, еще по учебе в академии. Потом они вместе подготовили и осуществили операцию по разгрому немецко-румынской группировки, прикрывавшей Балканское направление, освобождали Молдавию. Сталин предлагал назначить Захарова на должность начальника штаба Главного командования советских войск на Дальнем Востоке, но тот отказался и попросил оставить его начальником штаба Забайкальского фронта.

Гость прошел в купе и сел на диван. Пружины обиженно скрипнули – штабная работа давала о себе знать.

– Чайку попьем?

– С удовольствием, – охотно согласился Захаров.

Малиновский, выглянув за дверь купе, приказал ординарцу принести чай и что-нибудь перекусить. Вернувшись на диван, маршал развернул на столике карту предстоящих боевых действий и, вооружившись карандашом, начал делиться своими мыслями:

– Я вот тут подумал: при неблагоприятном исходе войны в Маньчжурии Квантунская группировка^[41] будет уползать из северной и западной части района боевых действий в Корею или Китай, затягивать оборону, получая дополнительные резервы из метрополии и Кореи. Непросто нам будет ее разбить.

– Японию вообще нельзя считать слабым противником, – согласился с ним начальник штаба. – Двадцать второго июня этого года Соединенные Штаты завершили битву за Окинаву – небольшой японский остров, размером чуть более тысячи квадратных километров. Им пришлось напрячь все силы и средства для того, чтобы сломить отчаянное сопротивление японцев. Численность американской группировки была четыреста пятьдесят тысяч человек. Сражение стало самым кровопролитным для них на всем Тихоокеанском театре военных действий. Наша разведка сообщила, что Штаты потеряли за три месяца боев более семидесяти пяти тысяч человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести. Более десяти тысяч американских военных демобилизовали из-за нервных срывов, – сказал Захаров.

– Как вы сказали? Десять тысяч демобилизовались из-за нервных срывов? Не слыхал я ни у немцев, ни у нас, чтобы солдаты по такой причине покидали армию, – усмехнулся Малиновский. – Не зря союзники так засуетились, уговаривая нас открыть второй фронт.

– Японцы показали им, что за метрополию они будут драться до последнего солдата, и эта битва не будет для них такой легкой прогулкой, как в Европе. Не похоже, что и на материке Япония собирается сдаваться. В Северо-Восточном Китае они провели тотальную мобилизацию всех японцев, что позволило сформировать новые части и подразделений для Квантунской группировки. На оккупированных территориях Кореи и Китая увеличилась численность войск марионеточных правительств. В первые полтора-два месяца наступления наш фронт может встретить до восемнадцати японских дивизий, шесть-семь дивизий Маньчжоу-Го, войска князя Дэ Вана и Суйюаньской армейской группы. Плюс танки, артиллерия, самолеты, и угроза со стороны укрепленных районов, – серьезно глянул на маршала Захаров из-под широких бровей.

– Добавьте еще, что они прячутся в очень удобном месте на Маньчжурской равнине, за естественным барьером Большого Хингана, – сказал маршал.

– Большой Хинган действительно еще никто не покорял. Нашему фронту предстоит действовать в очень непростых условиях, Родион Яковлевич.

– Непобедимый Суворов смог провести свои войска через Альпы, а чем мы хуже? – усмехнувшись, спросил Малиновский. – Генеральный штаб считает, что главный удар Забайкальского фронта со стороны Монголии и есть ключ к решению основных задач всей операции. С запада они нас точно не ждут.

– Мы не хуже, но перед войсками Суворова не стояла задача пересечь перед этим безводную пустыню. – Захаров обвел карандашом обширные желтые пятна на карте. – Китайцы зовут Гоби «Шамо», что означает «Пустыня Смерти». Там сплошные пески и солончаки, в этой местности нет железных и шоссейных дорог, нет населенных пунктов, почти нет водоемов и колодцев, а перевалы через Большой Хинган закрывает Халун-Аршанский укрепрайон.

– Поэтому и надо быстро преодолеть эти преграды, чтобы не изматывать людей. Другого выхода у нас с вами нет, Матвей Васильевич. Задержка наступления чревата очередной затяжной войной. Страна ослаблена после войны с Германией и допустить этого нельзя.

Разговор прервал стук в дверь. Молодой солдат в чистой, выутюженной форме внес на подносе чайник, сахарницу, чашки и тарелку с бутербродами. Расставив все на столике, боец вышел. Малиновский налил крепкого чая в две чашки, одну из них пододвинув Захарову.

– А я ведь, Матвей Васильевич, побывал в Маньчжурии еще девятнадцать лет тому назад, в тысяча девятьсот шестнадцатом году, – произнес маршал, сделав глоток чая.

– Сколько же вам было тогда лет?

– Только-только восемнадцать годков исполнилось. К тому времени я уже был наводчиком пулемета и имел боевую награду – Георгиевский крест четвертой степени.

– Вы воевали в Первую мировую? Что же вас занесло в Китай? – бросив в чашку сахар и помешивая его ложкой, полюбопытствовал Захаров.

– После ранения в боях с германцами я был откомандирован в пулеметную команду Особого пехотного полка Первой бригады Русского экспедиционного корпуса во Францию. Кружной дорогой нас отправили через всю Сибирь до Маньчжурии, потом до Дайрена, а оттуда морским путем в Европу. Ехали мы зимой, в теплушках. Железную печку натапливали докрасна, но это не помогало – сибирские морозы трещали вовсю и по вагонам гуляли сквозняки. Дальше было еще хуже. На станции Маньчжурия японцы подали свои составы, так как колея была другая.

– Постойте! Маньчжурия в шестнадцатом году была китайским городком. При чем здесь японцы? – удивился Захаров.

– После поражения России в войне тысяча девятьсот пятого года южная ветка КВЖД отошла к Японии как стране-победительнице и стала носить название «Южно-Маньчжурская железная дорога».

– В той войне поражение получило бездарное командование царской армии, русские воины свою честь тогда не уронили, – хмуро заметил Захаров.

– Это так. Но в Первой мировой войне японцы были на стороне России и ее союзников, поэтому нас и везли окружным путем через Дайрен. Перегрузились мы в их вагоны, а там печек не было вовсе, вместо полок застланный тонкими циновками пол. Мы сбивались в кучу, как овцы в отаре, чтобы хоть как-то согреться. Спасало одно – когда эшелон останавливался на какой-нибудь станции, вдоль всего состава уже горели большие костры из старых шпал, мы выскакивали из вагонов греться у огня, вытанцовывая, как ведьмы на шабаше. – При воспоминаниях о молодости глаза Малиновского весело заблестели.

– Ваш экспедиционный корпус тогда спас Париж, – сказал Захаров.

– Русские воины нигде не роняли своей чести, Матвей Васильевич. – Во Франции мы сражалась отважно. Когда дрогнули французы, русские полки стояли насмерть. Маршал Фош потом написал: «Если Франция и не была стерта с карты Европы немцами, то в первую очередь благодаря мужеству и стойкости русских солдат». – Малиновский вынул из портсигара папиросу, чиркнул зажигалкой и, щурясь от дыма, весело усмехнувшись, добавил: – В Первую бригаду экспедиционного корпуса под командованием генерала Лохвицкого отбирали рослых бывалых солдат, преимущественно православного вероисповедания. Командиры бригад утверждались на самом высоком уровне, распоряжением царя. Французским женщинам очень нравились храбрые русские богатыри. В дряхлевшую французскую нацию мы влили немало свежей крови.

* * *

– На вокзал, – коротко бросил водителю командующий Забайкальским фронтом Ковалев^[42], садясь на заднее сиденье автомобиля. Рядом с ним устроился начальника штаба Троценко.

– Из Москвы позвонили по телефону, что четвертого июля в Читу прибывает полевое управление 2-го Украинского фронта. Мне приказано передать командование Забайкальским фронтом Морозову. Сегодня приезжает этот неизвестный генерал-полковник. Я четыре года ждал дня наступления, а теперь стал заместителем! – с досадой произнес Ковалев, хмуро глядя на Троценко^[43].

– Ставка кого попало на такой ответственный пост не поставила бы, Михаил Прокофьевич, – возразил генерал-лейтенант. – Нам остается только подчиниться приказу.

– Ты прав, Ефим Григорьевич. С начальством необходимо срабатываться, а иначе нас заменят другие генералы.

Когда спецпоезд остановился, встречающие с удивлением увидели, что из вагона вышел Маршал Советского Союза Малиновский в форме генерал-полковника.

Родион Яковлевич смотрел на Ковалева, сощурив и без того узкие глаза. В тридцатые годы комкор Ковалев командовал Особым Белорусским военным округом, а Малиновский служил под его началом. Потом он уехал воевать в Испанию, и они не виделись почти девять лет. Годы войны не пощадили его бывшего командира. Еще глубже стали залысины над высоким лбом, побелели волосы, только щетка усов по-прежнему чернела под прямым коротким носом.

– Меня не понизили в звании. Нам рекомендовано всячески соблюдать скрытность прибытия на Дальний Восток. В этих целях я пока побуду генерал-полковником Морозовым, – негромко произнес маршал, крепко пожимая руку Ковалеву.

– Даже не предупредил, – упрекнул Михаил Прокофьевич.

– Не мог, – коротко ответил Малиновский.

– Попили нам крови самураи, сам хотел с ними разобраться, – с горечью произнес Ковалев.

– Значит, теперь посчитаемся с ними вместе. Благодаря вам японцы не посмели открыть второй фронт. Вы должны гордиться забайкальскими дивизиями, Михаил Прокофьевич. Они отлично сражались под Москвой и Сталинградом.

Адъютант распахнул дверцу, и Малиновский грузно опустился на сиденье рядом с шофером.

– На квартиру? – спросил Ковалев.

– Нет, в штаб. В поезде отдохнул, не терпится приступить к работе.