Когда потухнет огонь

20.06.20** года. Где-то в подмосковном лесу (но это неточно)

Теперь я знаю, что не у всего в этом мире есть рациональное объяснение. С другой стороны, кто сказал, что я всё ещё в «этом» мире? Может, овраг, в котором нашёл меня Белояр, был вратами в другую реальность или другое время? Или я валяюсь в коме и вижу очень реалистичный сон? А может, я просто убился и это мой персональный загробный мир? Иначе как объяснить те события, что произошли и продолжают происходить со мной в этой деревне, скрытой в лесу и не отмеченной на картах? Короче, я пишу это, чтобы хоть немного упорядочить мысли и попытаться не спятить.

Меня зовут Кирилл Иванченко, я обычный студент-второкурсник истфака МГУ. Я не мастер слова и раньше мне и в голову не приходило вести дневник. Но сейчас мне просто физически необходимо подробно и достоверно записать то, не побоюсь этого слова, невероятное приключение, в которое я угодил. Хотя читающие это (если они когда-нибудь появятся, конечно), скорее всего, обвинят меня в бурной фантазии или откровенном враньё. Плевать. Главное, что я сам знаю: всё это чистая правда.

Я не буду рассказывать о том, как на каникулах поехал в деревню, ушёл в лес, увлёкся сбором земляники, угодил в грозу, заблудился и свалился в овраг. Я начну рассказ с того, как очнулся в очень странном месте (или времени?).

В себя я пришёл с гулом в голове и ноющей болью в левой ноге, лёжа на жёсткой деревянной лавке в избе, какие раньше видел только на картинках в учебниках и музеях. Первой мыслью было, что я попал в какой-то заповедник или лагерь реконструкторов. Но неподдельный, я бы даже сказал, суеверный интерес, с которым диковатый на вид мужик рассматривал мои вещи, заставил меня усомниться в этом. Мужик этот невысокий, коренастый, косматый и бородатый, в серой льняной рубахе и бурых шерстяных штанах, заправленных в стоптанные сапоги, и был Белояр. Местный лесник, что нашёл меня в овраге и принёс в деревню.

Тут мне хочется прервать рассказ и постараться передать ту атмосферу, в которой я живу с тех пор. Я и раньше бывал в деревне. В доме бабушки проводил почти все летние каникулы с первого класса. Но здесь всё совсем иначе. В бабушкиной деревне то и дело натыкаешься на признаки эпохи. То в глаза бросаются электрические провода, то среди звуков природы раздаётся трель мобильника или рёв трактора, а то и гул пролетающего над деревней вертолёта. А в воздухе всё равно есть едва уловимая примесь солярки и прочих благ цивилизации.

Здесь же нет никаких лишних звуков. Шелест листьев, звон насекомых, щебет птиц, многоголосый гомон домашней скотины, лай собак в чистеньких дворах. Дружеские перебранки соседок у колодца, неспешные тихие разговоры мужиков, шутки и смех парней, девичьи песни, вопли играющей под знойным июньским небом детворы, поднимающей босыми ногами облака пыли от того, что здесь называют дорогой. И едва различимый треск раскалённой за день древесины бревенчатых, крытых соломой изб.

А какой здесь воздух! Чистый, прозрачный и невероятно ароматный. Словно сунул нос в нагретую на солнце деревянную кадку с цветочным мёдом. И даже неизбежный для деревни дух скотного двора не в силах испортить его прелести. Он, скорее, придаёт лёгкой пикантности. Сначала у меня даже кружилась голова. Хотя, возможно, это из-за сотрясения мозга или перегрева. Я как-то не привык ходить под палящим солнцем в царапающей кожу домотканой льняной рубахе, промокающей от пота и противно липнущей к распаренному телу, с непокрытой головой и босиком.

Однако вернусь к своей истории. Для Белояра я был вроде найденного в лесу раненого зверька, которого нужно вылечить и вернуть восвояси. Он поручил это своей дочери Ждане, симпатичной миниатюрной девушке примерно моего возраста. Она поила меня горькими отварами, чем-то мазала подвёрнутую ногу и с широко раскрытыми глазами слушала всё, что я говорил. Может, я был слишком красноречив. А может, она просто устала жить в страхе перед отцом, который, как я скоро узнал, лишь на вид казался простодушным мужиком. Но однажды она попросила меня помочь ей сбежать из дома.

Белояр держал дочь в строгости. Почти не выпускал из дома (разве что к колодцу за водой), не позволял общаться с ровесниками, а на ночь закрывал ставни на засов и вешал на дверь избы замок. Снаружи. Сам же уходил в ночь и возвращался только утром. Ждана слушалась его беспрекословно. Только вздыхала грустно, глядя из окна на деревенскую молодёжь, и с детским восторгом слушала мои рассказы о «мире за лесом».

«Вот же гоминид реликтовый, мечта антрополога! – думал я. – В двадцать первом веке домострой развёл!» Но тяжёлый характер – это ещё не самая большая проблема Белояра.

Впервые я заметил странности на третью ночь моего пребывания в деревне. Меня разбудил лязг дверных петель, словно кто-то пытался ворваться в дом. Я открыл глаза и сел на лавке. Ждана замерла у двери, прислушиваясь к стихшему звуку. Я окликнул её, она вздрогнула, посмотрела на меня, замахала рукой, мол, спи давай, и молча ушла на свою половину избы за шторкой. Я до утра слушал ночную тишину, но больше ничего не услышал. Белояр вернулся утром помятый и растрёпанный, будто совсем не спал. Так повторялось каждую ночь. Чтобы никого не раздражать, я притворялся спящим. Лежал на лавке, крепко зажмурив глаза и покрываясь мурашками от металлического лязга дверных петель и щеколды.