Читать книгу: «Девушки, которые лгут», страница 2

Поэтому я и избегаю её взгляда. Я почти сразу прекратила кормить её грудью и стала давать ей бутылочку – мне было неприятно, что она питается тем, что вырабатывает мой организм, и я испытывала дискомфорт из-за того, что нахожусь к ней так близко. Меня выворачивало от того, как она, посасывая молоко и моргая своими маленькими серыми глазками, смотрит мне прямо в лицо. Когда она начинала скулить, я клала её в коляску, которую толкала взад-вперёд, пока всхлипы не прекращались. Иногда на это требовались минуты, а иногда и часы. Однако в конце концов она неизменно умолкала.

После чего я забиралась в постель и плакала, пока не подступал сон.

К тому времени как на место происшествия прибыли криминалисты, Сайвар более или менее оклемался, но продолжал сидеть в машине. Проведя возле него пару минут, Эльма не выдержала и вышла из автомобиля, поскольку в салоне стало пахнуть так, как пахнет в ночном клубе часов около пяти утра. Прислонившись к дверце, она глядела через лавовое поле туда, где работали криминалисты. Как-то неожиданно окрестности стали погружаться в темноту: небо, что совсем недавно было ясным, затянулось серой пеленой. Гряда облаков затмила солнце, потянуло студёным ветром.

Эльма зарылась носом в шарф, стараясь не зацикливаться на холоде. Немного спустя она заметила, что по грунтовой дороге к Грауброку приближается внедорожник их с Сайваром начальника Хёрдюра. Он проводил время со своей семьёй в летнем домике в долине Скоррадалюр, когда ему по телефону сообщили об обнаружении трупа. Коротко поприветствовав Эльму, он нахлобучил на голову меховую ушанку и направился к криминалистам. К удивлению Эльмы, он шёл через лавовое поле твёрдой походкой, как заправский треккер. Вернувшись назад, Хёрдюр открыл багажник своей машины.

– Гийя настояла, чтобы я привёз вам это, – сообщил он, извлекая из багажника термос и бумажные стаканчики.

– Как это кстати! Передай Гийе мою благодарность, – сказала Эльма, принимая из его рук стаканчик. Супруга Хёрдюра являлась его полной противоположностью: в то время как начальник был сдержанно-формален в общении, его жена отличалась лёгким характером и с первой же встречи стала относиться к Эльме так, будто они знакомы сто лет.

Хёрдюр налил кофе в протянутый Эльмой стаканчик и кивнул в сторону машины:

– Что там с ним?

– Ему немного нездоровится.

– Нездоровится?

– Ну да… – Эльма сочувственно улыбнулась. – Судя по всему, вчера неплохо погулял.

Хёрдюр покачал головой:

– Не староват он для таких развлечений?

– И я о том, – уныло протянула Эльма, осторожно отхлёбывая кофе: он был всё ещё обжигающе горячим.

– Дело, кажется, скверное, – после небольшой паузы изрёк Хёрдюр. Он перевёл взгляд в сторону занятых своей работой криминалистов, облачённых в синие комбинезоны. Несмотря на то, что световой день ещё не закончился, они установили прожекторы, чтобы осветить внутреннее пространство пещеры.

– Тут ты прав, труп выглядит так… ну, будто он пролежал там не один месяц.

– Может, она случайно туда провалилась?

– Нет, не думаю, – покачала головой Эльма. – Учитывая угол наклона, падение вряд ли могло быть фатальным, верно? Вероятнее, что она проникла туда намеренно, чтобы её не нашли. И так бы и было, если бы пещера не показалась мальчикам прекрасным местом для игры в прятки.

– Значит, возможно, она оказалась там именно с целью умереть.

– Да. Видимо, не хотела, чтобы кто-нибудь случайно наткнулся на труп.

– А есть уверенность, что это женщина?

– В общем есть, – сказала Эльма. Оставшиеся на черепе пряди волос были длинными, да и пальто на трупе ей показалось женским. Кроме того, кроссовки на ногах усопшей были размера тридцать шестого или что-то около того. Сама Эльма точно бы в такие не влезла. – Однако Марианна ли это, неизвестно. Хотя вероятнее всего так оно и есть: ведь не так много женщин бесследно исчезло за последние месяцы и годы.

– Да, Марианна – единственная, которая пока так и не нашлась. – Хёрдюр швырнул свой стаканчик в урну, что стояла возле скамейки, поправил шапку и потёр ладони.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем издалека донёсся оклик, заставивший их поднять глаза. Один из криминалистов подзывал их жестом. Хёрдюр немедленно сорвался с места, а Эльма застучала по стеклу с пассажирской стороны. Её даже слегка передёрнуло, когда она увидела, как жутко выглядит Сайвар. Его по-прежнему бледное, как полотно, лицо теперь ещё приобрело и какой-то землистый оттенок. Глядя на Эльму воспалёнными глазами из-под красных, опухших век и пытаясь унять дрожь, он всё же выбрался из машины и изобразил подобие улыбки.

– Дать тебе шарф? – спросила она, хотя и сама вся продрогла.

– Да нет, я…

– Конечно дать. – Она сняла с себя шарф и обмотала им шею Сайвара, стараясь, чтобы он не заметил, как она затрепетала, словно осиновый лист, стоило только ветру коснуться ледяными пальцами её собственной открытой шеи. – А тебе идёт.

– Спасибо. – Его попытка улыбнуться снова провалилась.

– Потерпи ещё чуток и скоро опять сможешь оказаться в своей тёплой постельке. – Эльма слегка подтолкнула его локтем в бок, и они двинулись вперёд.

– Думаешь?

– Честно говоря, нет, – усмехнулась Эльма. – Возможно, нам придётся прокатиться в участок. Но по дороге домой я остановлюсь на заправке, и ты сможешь купить себе что-нибудь жареное и вредное.

– Ой, молчи.

– А что, всё так плохо?

Обычно Сайвар не отказывался от такой еды – Эльма не раз была свидетелем того, как он уплетал пару-тройку хот-догов с сыром и картошкой фри, а на десерт поглощал упаковку чипсов, но так и не наедался.

– Я больше никогда не буду пить, – простонал Сайвар.

– Обнаружено удостоверение личности, – сообщил Хёрдюр, когда подошли Эльма с Сайваром. Стоявший рядом криминалист передал прозрачный полиэтиленовый пакет, в котором находился изрядно отсыревший в промозглой пещере документ. Хотя шрифт потускнел, имя читалось достаточно чётко: Марианна Торсдоттир.

– Сколько времени прошло с её исчезновения? – спросил криминалист.

– Она пропала в начале мая. То есть больше семи месяцев, – ответил Хёрдюр.

– Ну, учитывая обстоятельства, мне кажется, что тело довольно неплохо сохранилось, – заметил мужчина. – Особенно те его части, что были под одеждой, – а значит, практически все, кроме головы и кистей рук. На черепе ещё кое-где сохранились участки мягкой ткани – например, на затылке и на шее. Мы их осмотрели и почти уверены, что в черепе имеется трещина, так что без патологоанатома не обойтись. Будет вскрытие, я полагаю?

– Безусловно, – кивнул Хёрдюр. – Возможно ли, что трещина в черепе образовалась в результате падения?

Криминалист поморщился:

– Вряд ли. Вы же видели, какой в пещере угол наклона. К тому месту, где лежит тело, нужно чуть ли не подползать. Мне представляется, что рана – результат иного воздействия.

Хёрдюр призадумался, а потом изрёк:

– Ну да. Придётся вызывать патологоанатома.

От Эльмы не укрылось разочарование Сайвара. Вызов патологоанатома из Рейкьявика означал два дополнительных часа ожидания на этом холоде.

Мгла подкралась с запада и с поразительной быстротой заволокла небо до самого горизонта, где садилось солнце. Они наблюдали за работой криминалистов практически целый день. К тому времени как прибыл патологоанатом, сгустились сумерки. По факту ему потребовалось не более часа, чтобы оценить ситуацию и сделать забор образцов ткани, после чего тело отправили в Рейкьявик, где на следующий день должно было быть проведено вскрытие.

И патологоанатом, и криминалисты придерживались того мнения, что повреждения на черепе Марианны не являются результатом падения. Помимо прочего, на передней стороне её майки имелось большое, тёмное пятно – возможно, это была кровь. Труп разложился настолько, что полной уверенности быть не могло, но многое указывало на смерть при подозрительных обстоятельствах. В любом случае им показалось странным, что останки Марианны не были помещены в полиэтиленовый мешок или хотя бы накрыты какой-нибудь простынёй. На худой конец, почему его не спрятали за грудой камней? Тот, кто бросил труп в пещере, явно не сомневался, что там его никто не найдёт.

На исходе дня, который показался им вечностью, Хёрдюр, Эльма и Сайвар отправились в полицейский участок Акранеса, чтобы обсудить дальнейшие шаги. Эльма сидела в совещательной комнате, потягивая четвёртый стакан кофе и выуживая остатки печенья из упаковки, которая на момент их приезда в участок лежала на столе целёхонькой. Сидевший напротив Сайвар, отчаянно зевая, отодвинул от себя лэптоп. Щёки у него слегка порозовели, хотя за весь день он не притрагивался ни к чему питательному, кроме газировки. Бросив взгляд на наручные часы, он посмотрел на Эльму. Почувствовав, что Сайвар на неё смотрит, она оторвала глаза от столешницы.

– Что? – В жёлтом свете потолочного плафона её тоже стало клонить в сон, и она подавила зевок, прикрывая рот рукой.

– Нам не стóит поговорить с дочерью Марианны?

– Я возьму это на себя, – ответила Эльма.

Девочку звали Хекла. Когда её мать исчезла, её взяли в свой дом супруги Сайюнн и Фаннар. Они же занимались воспитанием девочки, когда та была помладше, а в дальнейшем принимали её у себя по субботам и воскресеньям дважды в месяц. Эльме не было доподлинно известно, в связи с чем девочка оказалась на их попечении, однако она была в курсе того, что условия, в которых Марианна растила дочь, оставляли желать лучшего. Сайюнн и Фаннар оказывали всю необходимую помощь во время наиболее активных поисков Марианны весной и выразили готовность к тому, чтобы Хекла проживала у них на постоянной основе.

– Есть ли кто-либо ещё, с кем нам следует связаться? – поинтересовался Сайвар.

– Отец Марианны живёт в Рейкьявике, – вспомнила Эльма. – Однако, если не ошибаюсь, её брат и мать умерли. Других близких родственников у неё не имеется.

Эльма потянулась вниз, чтобы погладить сидевшую у её ног Бирту. Собака Сайвара неизменно предпочитала располагаться поближе к ней, а не к своему хозяину, когда тот приводил её с собой на работу. А происходило это чуть ли не каждый день, с тех пор как Сайвар расстался с девушкой, закончив семилетние отношения. У него не хватало духа оставлять собаку дома в полном одиночестве, так что в полицейском участке её теперь воспринимали чуть ли не обязательной частью обстановки. Бывшая девушка Сайвара уже обзавелась новым бойфрендом, и теперь они ожидали первенца. Сайвар говорил, что рад за них, но у Эльмы имелись определённые сомнения насчёт искренности этих слов. Он был явно не особо доволен и выбором Бирты, которая благоволила Эльме, а не собственному хозяину, хотя и старался воспринимать это обстоятельство с юмором. Эльма замечала, как Сайвар задумчиво глядит на растянувшуюся у её ног собаку, словно посылая ей флюиды с призывом подойти к нему. Бирта, однако, не спешила подчиняться его безмолвному приказу, как и всем остальным командам, которые Сайвар давал ей в присутствии Эльмы, а лишь переводила вопросительный взгляд на последнюю и ждала сигнала с её стороны.

– Я позвоню её отцу, – проговорил Сайвар, не отводя глаз от Бирты.

– Давай, – ответила Эльма, поднимаясь. Бирта тут же вскочила на лапы и засеменила следом за ней в кабинет, где снова разлеглась у её ног.

На бумаге супруги Сайюнн и Фаннар выглядели вполне добропорядочными людьми. Она работала стоматологом, он – инженером. Проживала пара в новой части Акранеса, в доме, напоминавшем тёмно-серую коробку с бетонной террасой. Кроме Хеклы, в семье воспитывался мальчик, которого они сначала взяли на попечение, а в дальнейшем усыновили. Бергюр – так его звали – только что пошёл в первый класс. Когда Эльма впервые встретилась с Сайюнн, та без обиняков рассказала ей, что решение об усыновлении было продиктовано неоднократными безуспешными попытками выносить собственного ребёнка. Не каждый готов стать родителем чужих по крови детей, однако казалось, что Сайюнн и Фаннар любят Бергюра и Хеклу не меньше, чем любили бы своих биологических сына и дочь. Супруги вышли навстречу Эльме с Сайваром и провели их в дом, увешанный фотографиями и рисунками, сюжет которых было непросто расшифровать, поскольку они представляли собой абстрактный набор цветовых пятен. В углах этих полотен красовались написанные неровными буквами имена «Хекла» и «Бергюр».

Хекла сидела у кухонного стола, заваленного учебниками. Чёрная толстовка была ей явно велика, тёмные волосы были собраны в высокий хвост. Когда они вошли, девочка подняла взгляд и вынула из уха беспроводной наушник.

Эльма улыбнулась, и Хекла предприняла несмелую попытку улыбнуться в ответ.

– Может, нам присесть в гостиной? – предложила Сайюнн, указывая вправо. Она пропустила полицейских вперёд, подождала Хеклу и, положив руку на плечо девочки, последовала с ней в комнату. Рядом с Сайюнн, которая на несколько сантиметров превосходила ростом своего мужа, Хекла выглядела чуть ли не Дюймовочкой – для своего возраста она была довольно миниатюрной. Даже не слишком высокой Эльме с её среднестатистическими ста шестьюдесятью восьми сантиметрами девочка была ростом по плечо.

– Сегодня днём… – начала Эльма, когда они уселись. Она наблюдала, как по ходу её рассказа об обнаружении трупа меняется выражение на их лицах. В подробности она не вдавалась, говорила кратко и по делу. Сама Эльма в тот момент старалась не думать об останках, которые давно потеряли сходство с человеком, которым некогда были.

– В лавовом поле у Грауброка? – переспросил сидевший на самом краешке дивана Фаннар. Откуда-то доносились звуки работающего телевизора: писклявые голоса мультипликационных персонажей. – Ничего не понимаю. Как она там оказалась? Она что, сама туда поехала?

– Мы приложим все усилия, чтобы это выяснить, – заверила Эльма. – Останки Марианны будут отправлены патологоанатому, который завтра проведёт более тщательный осмотр и, возможно, точнее установит причину смерти.

– Причину смерти? Но вы же говорили, что она… – Сайюнн бросила взгляд на сидевшую рядом Хеклу и, понизив голос, продолжила: – …что она исчезла по доброй воле.

Нельзя сказать, что эти слова произвели какой-то особый эффект на девочку, хотя, с другой стороны, она была наверняка осведомлена обо всех теориях насчёт исчезновения своей матери, и у неё было достаточно времени, чтобы их обдумать. Понять, что за мысли роются у неё в голове при этих новостях, было невозможно. Она глядела на полицейских своими большими глазами без каких бы то ни было эмоций, и только уголки её рта немного опустились.

– Тогда мы так и считали, – вступил в разговор Сайвар. – Тело обнаружено не было, так что и утверждать что-либо было нельзя. Это являлось одним из наших предположений.

Сайюнн притянула к себе Хеклу, и девочка положила голову ей на плечо. Её взгляд переместился с гостей на стеклянную вазу, стоявшую на журнальном столике.

– Мы с вами свяжемся, как только появится новая информация, – пообещала Эльма.

– Безусловно, расследование будет возобновлено, – добавил Сайвар. – В связи с этим хотелось бы узнать, не вспомнили ли вы чего-нибудь, – может, что-то, о чём вы не упоминали весной и что могло бы быть важным? Нас интересуют любые детали.

– Я даже… даже не знаю, – Сайюнн посмотрела на мужа. – Тебе ничего в голову не приходит, Фаннар?

Тот лишь покачал головой.

– Хекла, – обратилась к девочке Эльма, – в последний раз ты виделась с мамой вечером в четверг, третьего мая, верно? Тебе тогда что-нибудь показалось необычным? Не помнишь?

Хекла покачала головой:

– Она была такой, как всегда.

– А в предыдущие дни? Тебя в поведении мамы ничего не насторожило?

– Не знаю. – Девочка переместила внимание на свои выкрашенные в чёрный цвет ногти и принялась соскребать с них лак. – Ну, она была радостная такая. Думаю, что из-за того… человека. Она постоянно болтала по телефону.

То же самое Хекла говорила и весной. Исследуя лэптоп Марианны, полиция обнаружила бессчётное количество сообщений между ней и мужчиной, с которым она планировала встретиться. Большинство сообщений посылалось через соцсети, доступ к которым получила полиция.

Эльма наблюдала за Хеклой. Прочесть мысли последней было сложно: особой реакции она не выказывала и отвечала только когда ей задавали прямой вопрос. Точно так же вела она себя во время расследования семь месяцев назад. Достучаться до неё было трудно, она ограничивалась односложными ответами, ни разу не заплакав и не проявив каких бы то ни было признаков душевного смятения. Конечно, все дети разные и реагируют на стресс по-своему. Хекла явно принадлежала к тем, кто воли эмоциям не даёт. Да и обстоятельства исчезновения Марианны были не совсем обычными. Вернётся ли она, никто не знал. В определённом смысле пропажа близкого человека отражается на родственниках даже тяжелее, чем его смерть. Неведение, смешанное с переживаниями, держит всех причастных в подвешенном состоянии, и одному богу известно, когда им удастся из этого состоянии выйти.

– И что же теперь? – спросила Сайюнн.

– Как сказал мой коллега, мы возобновим расследование. Как только появится что-то новое, мы с вами сразу свяжемся. Как и в том случае, если нам понадобится дополнительная информация от вас, – сказала Эльма.

Они с Сайваром поднялись, и Сайюнн проводила их до двери.

– Полагаю, Хекле будет полезным получить психологическую поддержку, – сказала она, оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что её слова не долетают до девочки. – Для неё это большой удар.

– Разумеется, – успокоила её Эльма. – Я распоряжусь, чтобы с вами связались на этот счёт. Это не подлежит сомнению.

Сайюнн кивнула.

– Ну, а в общем и целом, как она, на ваш взгляд? – спросила Эльма.

– В общем и целом?

– В последние месяцы, я имею в виду. Ей удалось адаптироваться к новым обстоятельствам?

– Да, вполне, – сказала Сайюнн. – Хотя она и не понимает, что ей теперь со всем этим делать. У меня ощущение, что она несколько растеряна. Поэтому я и полагаю, что ей не повредит помощь специалиста. Их отношения с Марианной не были типичными отношениями матери и дочери – Хекле часто не хотелось возвращаться домой после выходных, которые она проводила у нас, так что нам даже приходилось увещевать её.

– Понимаю.

– Вот, – продолжала Сайюнн. – Поэтому в некотором смысле для Хеклы это даже благо. Я не говорю, что смерть матери для неё благо, боже упаси. Однако обстоятельства изменились для неё в лучшую сторону, и я убеждена, что девочка рада тому, что теперь сможет постоянно проживать с нами.

Эльма улыбнулась, хотя это замечание и показалось ей не совсем к месту. Безусловно, Сайюнн и Фаннар жили в более благоприятных условиях, чем Марианна: у них и дом был попросторнее, и машина попрестижнее. Однако, насколько было известно Эльме, Хекла не подвергалась какому-либо вредному влиянию со стороны матери, хотя Марианне и требовалась поддержка со стороны социальных учреждений.

– Когда она впервые оказалась у вас на попечении?

Сайюнн улыбнулась:

– Когда ей было три года – совсем кроха. Она была таким чудесным ребёнком, что мне хотелось прижать её к себе и больше никогда не отпускать.

Пять месяцев

Я была настолько опустошённой не всегда. В детстве я испытывала все чувства: и гнев, и ненависть, и любовь, и печаль. Видимо, я испытала их в таком количестве, что их просто больше не осталось. Эта бесчувственность в теле и в душе и заставляет меня совершать поступки, которые кому-то покажутся отвратительными. Но мне плевать. Кажется, во мне угасли все эмоции, кроме кипящей, клокочущей, пылающей злобы, которую я не в силах унять. Как и в детстве, когда у меня начинали дрожать пальцы, а лицо покрывалось испариной. Я ощущала себя воздушным шариком, который растягивался всё больше и больше, пока наконец не лопался с громким хлопком. Временами я вымещала гнев на родителях, а временами на кукле по имени Маттхильдюр. Кукла была лысая, и у неё закрывались глаза, когда её наклоняли назад. Мне было совсем не интересно катать её в кукольной коляске, как это делали мои подружки, а уж тем более наряжать её и поить из бутылочки ненастоящим молоком.

Один раз я рассердилась не на шутку. Даже не знаю почему: возможно, из-за чего-то, что сделали – ну или не сделали – мои родители. Да и какая разница? Помню только, что захлопнула дверь в мою комнату и изо всех сил пыталась сдержать слёзы ярости, но мне это не удалось. Я стояла посреди комнаты, и мой взгляд упал на Маттхильдюр, которая сидела на моей кровати в своём хорошеньком платьице. Её пустые глаза тупо уставились в пространство, а на губах застыла нелепая улыбка, словно она вечно испытывала какую-то радость. Я схватила её и не задумываясь дважды ударила головой об стену. А потом вошла в раж и принялась неистово бить куклу об стену снова и снова, пока у меня не заболели руки и дыхание не стало прерывистым от напряжения. В конце концов я швырнула Маттхильдюр на пол. Несколько мгновений я стояла неподвижно, будто задеревенела. В тот момент я не понимала, приятное это ощущение или скверное. Злость прошла, но взглянув на валяющуюся на полу куклу с полоской розовой краски на лбу, я прониклась чувством того, что совершила что-то нехорошее. Наклонившись, я подняла куклу, крепко прижала её к груди и стала покачивать, произнося нараспев: Прости меня, прости.

Странное это ощущение – в возрасте шести лет казаться самой себе чёрным пятном на белоснежном полотне: будто весь мир летит в тартарары, и единственное, что ты можешь сделать, это уцепиться хоть за что-то и постараться не упасть. Я пыталась поглубже запрятать свою порочность, но знала, что она никуда не девается – сидит у меня на плече этаким чертёнком, шёпотом отдаёт мне приказы и покалывает своим острым трезубцем. А мне это, сама не знаю почему, доставляет удовольствие – такое, что не может принести ничто иное. Я осознала это не во взрослом возрасте и даже не в подростковом. Я поняла всё ещё в детском саду, где развлекалась тем, что то и дело щипала Витлу. Витла была занудной, уродливой девчонкой, от которой вечно пахло мочой. Она была на год младше меня и всегда говорила хнычущим голосом – даже когда на самом деле ей было весело. Когда бы я ни подумала о Витле, первое, что встаёт перед моим мысленным взором, это текущие у неё из носа сопли, которые она, будто какую-то сладость, слизывает с верхней губы язычком, что проворно, как у ящерки, высовывается изо рта. Каждый раз, когда воспитательница выходила, я подкрадывалась к Витле сзади и щипала её за руку. Та вздрагивала от неожиданности и начинала реветь. Это являлось одной из немногих вещей, что приносили мне радость в тот период. Мне было всего пять лет.

Конечно, это происходило до того, как мои поступки стали приводить к последствиям: маленькие дети ведь не несут ответственности за свои действия, а вот подростки уже несут, хотя, по сути, они те же дети и ещё не отдают себе отчёта в том, что творят, как бы физически ни менялись их тела и ни расширялось мировоззрение. Я обнаружила это в тринадцать лет, когда сфотографировала в раздевалке бассейна одну ужасно толстую девчонку, имени которой уже и не припомню. Мы называли её хрюшкой – это прозвище вроде как рифмовалось с её именем. На перемене я показала фотографию парням из нашего класса. Они заржали, как кони, а та девчонка смотрела на нас, стоя несколько поодаль. Её пухлые щёки зарделись и сравнялись цветом с красным свитером, в котором она приходила на занятия круглый год – каждый божий день. Когда всё вскрылось, мне пришлось перед ней извиняться. Меня вместе с родителями вызвали к директору, в кабинете которого сидели родители той девчонки и глядели на меня как на какой-то отброс, что засорил канализацию у них в доме, в то время как директор читал мне нотацию о травле и её последствиях.

После того случая я большей частью стала вести себя осмотрительнее, чтобы снова не попасться: конечно, я повзрослела и поняла, как важно уметь произвести хорошее впечатление, если хочешь хоть чего-то добиться в этой жизни, и как важно, чтобы никто не догадался о тех отвратительных мыслях, что приходят тебе в голову, хотя те же самые мысли приходят в голову и всем остальным, просто никто не осмеливается их озвучить. Я довольно скоро научилась помалкивать и улыбаться, быть милой и говорить «да».

Большинству окружающих я кажусь самым обыкновенным человеком, хоть и немного вспыльчивым, как говорила моя бабушка. Однако в последнее время я чувствую, что больше не справляюсь с собой: у меня такое ощущение, что моя душа меняет цвет. Она то жёлтая, то синяя, а то и огненно-красная.

 Всё же постарайся быть со своей сестрой поласковее, Эльма: доброе слово-то ведь и кошке приятно.

– О чём ты говоришь? Я всегда с ней нормально общаюсь. – Эльма посмотрела на мать, которая пыталась распутать гирлянду, чтобы затем сразу украсить ей живую изгородь перед домом, хотя уже был десятый час вечера. Задержавшись на работе допоздна, Эльма ещё не успела поужинать. Дома у родителей её ждали жаркое из ягнятины и картофельная запеканка, которые ей предстояло разогреть в микроволновке. Она справилась с едой за рекордное время, при этом ещё и отбиваясь от расспросов по поводу обнаруженного трупа. Любопытство Адальхейдюр не знало границ, и она выпытывала у дочери подробности, хотя та и повторяла ей вновь и вновь, что рассказывать особо не о чем.

– Вот оно как, – проговорила мать, которая явно полагала, что Эльма не совсем с ней откровенна.

Эльма поплотнее закуталась в куртку – она всё ещё не могла согреться после стольких часов на открытом воздухе и теперь мечтала как можно скорее оказаться в своей тёплой, уютной постели. Заметив, как мать безуспешно пытается повесить фонарики на изгородь, она ухватилась за другой конец гирлянды и сказала:

– Давай помогу.

Когда им наконец удалось зафиксировать гирлянду на ветвях, Эльма оглянулась на мать и повторила:

– Я всегда с ней нормально общаюсь, это она…

Вздох матери не дал ей договорить:

– Ох, Эльма, ну почему вы так? С самого детства только и знаете что ссориться.

– Но, мама… – Эльма запнулась в поисках подходящих слов. – Ты же знаешь, каково мне было. Это она всегда меня игнорировала. Прояви она ко мне хоть малейший интерес… – Осознав, что чуть ли не кричит, она прикусила язык, чтобы не сболтнуть лишнего, о чём потом придётся жалеть. – Ты просто уже не помнишь.

– Ах не помню?! – воскликнула мать, но потом улыбнулась: – Насколько я помню, это ты прорезала дырку на её любимом платье.

– Но это же…

– И если память мне не изменяет, именно ты бросила кусок мыла в её аквариум, и все рыбки сдохли.

– Но ведь это…

– И я могла бы продолжить, доченька. Ты ведь тоже далеко не ангел. Изображаешь жертву в ваших сестринских разборках, но часть вины лежит и на тебе.

Эльма почувствовала, как у неё вспыхнули щёки:

– Ты сама говорила, что она даже не хотела, чтобы я появилась на этот свет. Она с первого дня меня терпеть не могла.

– Эльма! Это уж слишком!

– А что такое? – Эльма осознала, что её тон снова сделался выше, чем ей того хотелось бы.

Адальхейдюр расправила плечи.

– Как ты можешь ставить это в вину трёхлетнему ребёнку? Что она смыслила, когда ты родилась? Ей наверняка было непросто вдруг оказаться на вторых ролях. В первые месяцы после твоего рождения она вела себя так, будто она на год младше: снова принялась запихивать в рот пустышку и брать в постель своего плюшевого медвежонка. У неё даже голос изменился, – усмехнулась Адальхейдюр. – Она стала разговаривать… ну, как совсем ещё малышка. Ни с того ни с сего вдруг разучилась произносить букву «Р». Но сестра всегда относилась к тебе по-доброму, Эльма: могла часами лежать возле тебя, гладя тебя по щёчкам. Всегда одним пальчиком, будто боялась сделать тебе больно, – мать улыбнулась. – Единственное, о чём я прошу, это чтобы вы были подобрее друг к другу. Это же такая малость. Признай, что временами ты бываешь чересчур резкой, доченька.

Эльма молчала. Как объяснить матери, каково ей было жить рядом со своей старшей сестрой Дагни? Жить в тени девочки, которую все считали совершенством, когда саму Эльму – всего лишь её младшей сестрёнкой?

– Привет, – донёсся из дома голос Дагни, и Эльма едва слышно охнула. – Есть кто дома?

Адальхейдюр бросила на Эльму многозначительный взгляд:

– Да-да, давайте-ка попьём чайку.

– Вот вы где, – сказала Дагни, открывая дверь на террасу. Она выглядела как балерина: её волосы были собраны в аккуратный пучок, из которого не выбивалась ни единая прядь. Эльма была бы рада больше походить на Дагни, но чуть ли не всякий раз, когда они говорили кому-то, что являются сёстрами, люди удивлялись, и Эльма знала почему: Дагни была красива, а Эльма была… такой, какой была. Не уродиной, но и не красавицей. Она была самой обыкновенной: со светло-каштановыми волосами, бледной кожей и веснушками – пройдёшь и не заметишь. В подростковые годы Эльма пыталась привлечь к себе внимание одеждой и причёской, но все попытки вызывали лишь косые взгляды окружающих: она казалась им странноватой, слегка не от мира сего. А поскольку с мнением, что дурная слава лучше никакой, Эльма была не согласна, она выбрала анонимность и в определённый момент без всяких усилий слилась с окружающей средой, в которой, по сути, её замечало лишь ограниченное число людей.

– А я сегодня хвороста напекла, – сообщила Дагни, улыбаясь и подняв вверх руки с двумя полными полиэтиленовыми пакетами.

– А вот это уже другой разговор, – отреагировала Эльма, которая поймала себя на мысли, что у неё в желудке всё же ещё есть немного места для лакомого десерта. Занеся в дом коробку с оставшимися разноцветными лампочками, которым было не суждено стать частью рождественского декора в этом году, они вошли в кухню.

– Чем сегодня занимались? – поинтересовалась Адальхейдюр, включая электрочайник.

– Ну, я хворост пекла, как видишь. А Видар с мальчиками ходили поплавать, – сказала Дагни, кладя пакеты с выпечкой на стол.

– Молодцы. Бассейн после ремонта – просто загляденье, – заметила Адальхейдюр, выставляя на стол чашки, блюдца и коробку с чайными пакетиками. – Ну так как насчёт моего предложения? У папы юбилей, и я хочу сделать ему сюрприз. Устроим вечеринку. Пригласим только родственников и ближайших друзей. Думаю, что мы могли бы весело провести время. Мне всегда хотелось организовать что-то подобное в качестве приятной неожиданности, но я ума не приложу… ну, в общем, как устраивают такие праздники. Поэтому если вы могли бы взять организацию на себя…

– Мы с Эльмой обо всём позаботимся, – тут же согласилась Дагни. – Верно, Эльма?

– Ну да, конечно, – ответила Эльма. – Мы и банкетный зал можем подыскать.

Вода в чайнике закипела, и, наполнив чашки, Адальхейдюр тоже присела за стол. Выбрав себе чайный пакетик, Эльма опустила его в кружку, от которой поднимался пар.