Читать книгу: «Архонт. Ученик», страница 3

Глава 3 Руны и песок

– Добрый день, молодой человек, – раздалось со стороны ближайшей кромки леса.

Из тени деревьев выходил очередной старик. В этот раз – без удлинённых ушей, без ритуальных одежд, без ауры чуждости. Самый обычный человек. Или, по крайней мере, выглядел таковым.

– И вам доброго дня, отче, – ответил я кивнув. Вежливость – почти автоматическая реакция, ещё с детства вбитая в повадки любого Юрьевича. Хотя сами Юрьевичи – народ прямолинейный. Учтивость нам преподавали, как обязательный элемент внешнего образа, но не как способ уклоняться от прямоты. Говорить в лоб – вот это было по-нашему.

– Моё имя – Корнелиус Юнон, – произнёс старик, подходя ближе. – А вы, должно быть, Михаил? Если я не ошибаюсь…

Он улыбался мягко, спокойно, без назойливой теплоты. Но в этом выражении было что-то… недвусмысленное. Он не сомневался. Он знал.

– Вы не ошибаетесь. Рад знакомству, – ответил я, сразу понимая: с этим стариком придётся вспомнить все уроки этикета, которые я когда-либо прослушал. Не потому, что он требовал особого отношения – просто это казалось правильным рядом с ним.

– Позвольте поинтересоваться, какими судьбами вас занесло на мою поляну? – осведомился он таким тоном, будто речь шла не о фигуре речи, а о вполне конкретной, официально зарегистрированной собственности. И, похоже, он нисколько не шутил.

Я замер. Его слова зацепили что-то в глубине – не столько в содержании, сколько в уверенности, с которой они были произнесены. Эта поляна тоже… в Пирамиде? Тогда всё становилось только запутаннее. Если и это часть Пирамиды – то насколько она огромна? И что вообще такое эта Пирамида?

– Архонт Рониус велел передать, что вы должны меня обучить, – сказал я. – Думаю, он имел в виду управление Даром.

Я вгляделся в собеседника. От него не исходило ни малейшей магической ауры. Ни давления, ни внутреннего жара – ничего. Но раз Рониус направил меня именно к нему – значит, не зря. Возможно, это как раз та самая тонкая магия, которую не чувствуешь, пока она не решит проявиться. Как у самого архонта.

– Слова Мастера для меня – приказ, – просто сказал Корнелиус. – Следуй за мной.

Он двинулся к центру поляны. Там посреди густой травы, возвышалась… песочница. С виду – как безобидная забава для детей. Квадрат три на три метра, заполненный мелким белым песком.

Но именно этот невзрачный квадрат стал моим адом на ближайшие три года.

Магическая энергия сама по себе – нейтральна. Она не имеет формы. Не имеет воли. Чтобы направить её, необходимо, с помощью рун, привязать к чему-то – к жесту, конструкту или артефакту.

Чтобы вызвать даже простейший выброс энергии, нужно не только знать правильную руну, но и двигать кистью и пальцами в определённой последовательности. Или использовать предмет, где руна уже зафиксирована. Мне это всё объясняли. Теорию я знал. Я знал все сорок восемь рун. Знал – но никогда их не отрабатывал. Просто не было смысла. До инициации это всё было для меня абстрактным знанием.

Теперь же пришлось учиться с нуля. Начиная с четырёх рун воды.

Полгода спустя Корнелиус принял у меня зачёт. И удивился. Сильно. Хотя он вообще удивлялся часто – моему темпу, точности, пониманию. Он говорил, что я учусь слишком быстро. А я сам так не считал. Я просто не мог позволить себе иначе.

Но даже успешный экзамен не дал мне права уйти с поляны.

Дальше – создание конструктов. Сложные связки рун, формирующие заклинание. Три месяца. Столько потребовалось, чтобы освоить и это. Я праздновал – наивно думая, что мучения позади.

Но всё только начиналось.

Следующим этапом была устная магия – руны, произносимые вслух. Конструкты, собранные не руками – только словами.

Звучит просто? На деле – сплошные мучения.

Слова не просто передавали смысл. Они были формой магии. Ошибка в интонации могла привести к обратному эффекту, нечётко выговоренный звук – к энергетическому сбою. Язык заклинания требовал не только точности, но и внутренней стабильности. Колеблешься – и энергия вместо того, чтобы выйти наружу, замыкается внутри.

Первый раз это случилось со мной на третий день. Я неправильно произнёс рунный конструкт водяной иглы, и она взорвалась внутри меня, словно глоток ледяного воздуха, который замораживает лёгкие изнутри. Я рухнул на колени, кашляя кровью, и чувствовал, как по горлу проходит комки плоти. Корнелиус не подошёл. Он просто стоял и смотрел, выпрямленный, как статуя, и только после того, как я поднялся сам, тихо произнёс:

– Повтори.

Повторил. Ошибся. Распухли пальцы.

Повторил. Ошибся. Треснула губа, разрезанная собственным голосом.

Только на четвёртый раз я произнёс формулу правильно, и влага передо мной подчинилась. Капли воды, собранные из тумана, вспыхнули голубым светом и приняли нужную форму.

– Запомни: слово – это клинок, – сказал тогда Корнелиус. – Оно может защитить. Или убить тебя. Иногда – одновременно.

Проблема была не только в точности и концентрации. Устная магия – живая, как огонь в сухом лесу: стоит на миг потерять бдительность. Эта сфера магии требовала живого участия, полного слияния с ритмом и интонацией – автоматизм разрушал всё. Каждый раз требовалось не просто произнести звук – нужно было вложить в него намерение. И это истощало сильнее любой физической тренировки. После часа практики с рунами воды я валился с ног, будто после боя со всеми тварями из разломов.

Я начал по-настоящему понимать, что такое дисциплина. Не та, что в книжках – а настоящая, выматывающая, сухая, будто наждак по коже. Молчаливый труд, день за днём. Без эффектных слов, без игры в магов, без намёка на поблажки. Только боль, упорство и ты сам – наедине со своим Источником.

Наверное, именно тогда до меня и дошло: магия – это не дар небес. Это бремя. Тяжёлое, коварное, вечно требующее. Даром называют то, что даётся безвозмездно. А тут… тут с тебя спрашивают за каждое движение, за каждое слово, мысль.

А потом начался самый изматывающий этап – работа с рунами на уровне мысли. Ни слов. Ни движений. Ни внешней основы. Только ты и руны. Только твой оголённый разум – против слепой, холодной силы, не имеющей ни лица, ни жалости.

Руну нужно было удерживать в сознании не как картинку, не как букву, а как живую, напряжённую структуру – с весом, формой, направлением. Непросто знать её – переживать, как часть себя.

Сначала исчезало время. Пять минут могли тянуться как час, а час – пролетал мгновенно. Потом – тело. Оно исчезало, становясь ненужной декорацией. Затем – грань между мыслями и магией. Один неверный образ, случайная ассоциация – и энергия разворачивалась в тебя. Без предупреждений.

Боль приходила раньше понимания – не тупая, не телесная. Она будто оставляла в разуме ожог, обжигала не кожу, а саму суть, отпечатываясь в памяти, как шрам на душе. Магия не объяснялась. Она просто била по тебе. Без вспышек. Без пафоса. Как будто сама энергия, равнодушная к твоим крикам, решила испытать тебя на прочность.

Иногда – как воронка в сердце. Иногда – как водяной удар по черепу, от которого хотелось кричать. Иногда – как холодная струя, натянутая сквозь позвоночник.

И ты падал. И поднимался. Молчал. Или кричал. Энергии не важно. И снова садился в песок – стиснув зубы, потому что знал: пути назад нет.

Это был уже не экзамен. Не тренировка. Это была война – с собой. С каждым укоренившимся понятием, каждым словом, которое раньше казалось точным. Здесь не было «почти верно». Только да или гибель. И растущий долг Пирамиде за воскрешения. На той же поляне.

Так, я и прожил на ней больше трёх лет.

Спал в хижине, собранной из земли, камней и веток. Ел всё, что находил: зайцев, птиц, ягоды, корешки и орехи. Иногда – рыбу из ручьёв и болот. В целом, было даже… умиротворяюще. Почти идиллия. Почти.

Если бы не учёба на грани с агонией. И не сам наставник.

Корнелиус был фанатом форм, любителем изящного слога, культивировал высокий стиль и манеры. Каждое общение с ним напоминало экзамен в школе дворцовой службы. Ошибся в форме обращения – получай мягкое, но упрямое исправление. Или тишину, пока не осознаёшь и не исправишь.

Разрядку давали тренировки. Самые обычные, физические.

На второй день моего пребывания на поляне, мне вернули мою экипировку. Старую. Потёртую. Родную. Она напоминала: ты – воин. Не ученик. Не колдун. Воин. И я вцепился в это, как в спасение. К песочнице добавилась импровизированная полоса препятствий.

Затем это случилось.

Я вызвал сложнейший водяной щит. Мыслью. Без слов. Без жестов. Он вспыхнул над ладонью – плотный, переливающийся, словно одуваемый северными ветрами, с еле уловимым гудением, будто поёт на рассвете натянутый такелажный канат, вибрируя от напряжения. Он дрожал от напряжения, мерцая голубоватым светом, и медленно закружился вокруг меня, словно обретал собственное сознание. Нашёл свою орбиту, словно спутник, охраняющий планету. Пелена прохлады обволокла меня, и в ту же секунду… открылся портал.

Конечно. Кто бы сомневался.

Из него вышел ухмыляющийся Рониус. Его лицо выражало не удивление, а удовлетворение. Как будто он всё заранее рассчитал.

– Продолжай, – бросил он, даже не удосужившись поздороваться. Будто только недавно виделись.

Я создал туман – вязкий, тяжёлый, как трясина. И начал атаку по расставленным мишеням: сначала – водяными-копьями, закручивающимися в спиральный водоворот. Затем – серпами, рассёкшими воздух, оставляя после себя радугу и свист.

Он наблюдал. Молча.

А потом коротко произнёс:

– Ступай.

Открыл портал. Сам – не вошёл. Просто исчез. Телепортировался, словно в напоминание, кто тут хозяин магии.

Я выдохнул.

И, повернувшись к Корнелиусу, пробормотал: – Что за мудак, этот ваш мастер?..

Корнелиус побледнел. Глаза полезли на лоб. Он, кажется, впервые по-настоящему испугался. Даже не за меня. За себя. Услышать такое о Рониусе – было всё равно что плюнуть в него.

– Благодарю за науку. И всего хорошего, сударь, – добавил я, кивнув с преувеличенной вежливостью.

И, не дожидаясь ответа, шагнул в портал. Сбежал с этой поляны, как заключённый – с каторги.

***

Анита с трудом вынырнула из сна. Последние годы она жила ради снов – ради Него. Он приходил к ней именно там: в зыбких тенях грёз, в мягких прикосновениях воображения, в пространстве между вдохом и выдохом, где чувства оголены, а ложь рассыпается, не успев прозвучать.

С первой встречи. Он засел в её мыслях. Его взгляд, его желание – они пронзили её, как стрела, и если бы не остатки стыда. Если бы не то, что тогда она официально состояла с Вельдом в паре, она не раздумывая подняв подол встала бы перед Ним в интересную позу, отдаваясь – вся, без остатка.

Но она убежала. Стыд прижал её к земле, как ветер – тонкий лист.

А на следующий день всё изменилось.

Мастер узнал, что Вельд отправил Её Михаила в подземелье без куба. Такое не прощалось. И не было суда, не было шанса – был выбор. Как покинуть Пирамиду: по собственной воле, пройдя через Питомник или попросив лёгкой смерти. Вельд выбрал смерть. Как и все до него.

Анита не плакала. Не скорбела.

Единственная мысль, что Ему, возможно, пришлось страдать из-за чьей-то халатности, вызывала в ней только ярость. Вельд был наказан справедливо. И неважно, кем он был для неё раньше.

Она прошла в ванную комнату. Набрала воды в купель – и пока тонкая струя заполняла её, занялась утренним ритуалом: умывалась, наносила масла, выбирала мыла и ароматы. Но всё это было лишь ожиданием. Ожиданием воды. Воды, которая, казалось, притягивала Его – как будто в её текучей, переменчивой сущности Он находил отклик, словно именно вода была связующим звеном между их мирами, символом желаемого, но недосягаемого.

Когда поверхность купели заполнилась наполовину, Анита с жадным выдохом погрузилась в неё. Тепло окутало её, растворило в себе напряжение, очистило мысли.

И Он снова был там.

Он пришёл к ней не словами, не образом, а ощущением. Она чувствовала Его руки, губы, голос будто струи воды стали, Его пальцами. Она не сдерживала себя. Стыд исчезал, когда Он прикасался к ней, её же руками, и когда волна страсти достигла пика, она выкрикнула Его имя.

Только после этого пришло осознание. Стыд. Тихий, болезненный. Как заноза под кожей, но не на теле – в самой душе. Он не просто напоминал о себе, он саднил, жёг, оставлял послевкусие в каждом движении, в каждом взгляде на своё отражение. Она с головой ушла под воду, словно надеясь, что сможет там спрятаться – от себя, от соседей, от мира.

Внезапный звонок вернул её в реальность. Она опаздывала.

Вынырнув из купели, Анита судорожно схватила полотенце и с неистовой поспешностью начала растираться, словно пытаясь стереть не только капли воды, но и остатки сна, вины и тревоги. Проклиная себя за промедление, она чувствовала, как внутри нарастает паника – словно ещё секунда, и весь порядок Пирамиды обрушится на неё. В доме Мастера не было прощения за опоздание – особенно теперь, когда она занимала место Вельда.

Формально, работы у обитателей Пирамиды почти не было – словно все они существовали лишь в ожидании или по инерции. Казалось, сам смысл занятости здесь подменялся её имитацией. Двести душ – а занятыми были лишь повара, стража, и те, кто обслуживал саму Пирамиду. Но порядок был важнее сути. У тебя есть рабочее место? Будь добр находиться на нём. Это был негласный, но железный закон.

Когда Анита только прибыла – рискнув шагнуть в Пирамиду через незнакомый портал, – здесь было в десятки раз больше людей. Ученики, искатели, подмастерья. Теперь остались лишь остатки – те, кто ещё не сдался. Она дошла до пятого ранга, и это уже было достижением. Для неё.

Были и такие, кто добирался до последнего испытания. Но… Питомник не прошёл никто.

Ни один.

Отгоняя от себя эти мысли, она влетела в воздушное, полупрозрачное платье и поспешила на рабочее место. Теперь она заведовала личным хранилищем Архонта. Мастер мог прийти туда в любой момент. Раньше она была для него невидимой. Теперь – под наблюдением. Чёткое, ощутимое, давящее. Будто тень Рониуса стояла за её плечом, невидимая, но всевидящая. Иногда он действительно заходил лично, ведь телепортацию в хранилище он сам отключил. Ему приходилось перемещаться сначала в комнату смотрителя, а потом – идти. Это раздражало его. И она знала это. Но он ничего не менял.

До обеда ничего не произошло. Рутинная проверка стартовой амуниции для учеников, очередная скучная книга – и незаметно для себя, она заснула прямо за столом.

***

Оказавшись в знакомой комнате, я замер на пороге, словно время застыло, вобрав в себя все мои страхи, надежды и ожидания.

Комната, пропитанная тёплым светом, казалась островком покоя в этом безумном мире. Анита спала, полулежа в кресле, её стройное тело расслаблено, а губы чуть приоткрыты в безмятежном сне. Какая-то книга выскользнула из её пальцев и упала на пол.

Когда до мозга дошло, кого видят мои глаза, – организм отреагировал мгновенно.

Кровь ударила в виски, а в груди застучало так громко, что, казалось, она услышит. Шаг за шагом я приближался, и с каждым движением воспоминания накатывали, как прибой. Сколько ночей я провёл, представляя её рядом? Сколько раз её образ, словно наваждение, лишал меня рассудка во время занятий? А теперь она здесь – беззащитная, соблазнительная, искушение во плоти.

Её грудь мягко поднималась в такт дыханию, а прядь волос спадала на щеку, будто пытаясь скрыть румянец. Она посапывала так мило, что у меня сжались кулаки от желания прикоснуться.

– Солнышко, просыпайся… – голос сорвался в шёпот, когда я осторожно заправил непокорную прядь за её ушко.

Она заворчала что-то невнятное, потом потянулась, и в этот момент я понял – что пропадаю в омуте её имени.

– Что, а-а-а… ты наконец-то пришёл! – её глаза вспыхнули желанием, и прежде чем я успел среагировать, она уже соскользнула с кресла, опустилась передо мной на колени и принялась за дело с таким рвением, будто от этого зависела её жизнь.

Я продержался не больше минуты – и это осознание жгло сильнее самого акта. Слишком быстро, слишком рано. Словно тело и разум не смогли договориться, уступив первобытному инстинкту.

Её огромные глаза, полные наивного удивления, впились в меня, и стыд вспыхнул во мне ярким пламенем. Нет, так не пойдёт. Я не позволю ей думать, что я слаб.

– Ты сама этого хотела… – прошептал я хрипло, хватая её за талию.

Один рывок – и она уже повёрнута спиной ко мне, её гибкое тело податливо изогнулось под моими руками. Я надавил на её спину, заставив принять ту позу, в которой она выглядела ещё неотразимее.

Звуки нашей страсти, должно быть, разнеслись по всей округе.

Стук, стоны, прерывистое дыхание – всё это переплелось в раскалённый вихрь чувств и тел, звуков и страсти, словно сама Пирамида замерла, прислушиваясь к нашему безумию. Краем глаза я заметил, как дверь приоткрылась, и какая-то девушка застыла на пороге, её лицо исказилось в немом возгласе. Она пискнула, швырнула дверь обратно и исчезла, но мне было уже всё равно.

Когда буря утихла, я обнаружил себя в кресле.

Голова гудела, тело ныло, а Аниты нигде не было. Ах да… Она что-то пробормотала про «привести себя в порядок» и скрылась за дверью.

Душ… да, душ был бы, кстати.

Я уже начал подумывать встать, как дверь снова открылась.

И тогда я вновь увидел её.

Она изменилась.

Короткие шортики обтягивали её бёдра, а облегающая майка подчёркивала каждый изгиб. Лифчика не было.

И… что-то было не так.

Её грудь казалась больше, а глаза… они теперь горели изумрудным огнём. Волосы, ещё недавно тёмные, теперь переливались медным отблеском.

– Магия? – хрипло вырвалось у меня.

Она улыбнулась, и в этой улыбке было что-то хищное.

– А тебе нравится?

Моё тело ответило раньше, чем я успел подумать над ответом.

Она подошла, опустилась передо мной на колени и снова взяла инициативу в свои руки.

Я не сопротивлялся.

Последнее, что я помню перед тем, как тьма захватила сознание, – это её обжигающий взгляд, чей-то громкий крик у двери и нарастающий гул, будто бы где-то рушился сам мир: трещал по швам, осыпаясь в бездну, как мираж, рассыпающийся на глазах.

Но мне уже было всё равно.

***

Когда он пришёл к ней, Анита не сразу поняла, что это не сон.

Сознание затуманено, тело лёгкое, будто наполненное тёплым вином, растекающимся по венам и оставляющим после себя пьянящее, чуть обжигающее тепло, словно ласковое прикосновение, перешедшее в негу. Его прикосновения, его голос, его жар – всё казалось частью сладкого, навязчивого виде́ния. Но реальность оказалась в тысячу раз лучше.

Оставив Михаила отдыхать, она едва волочила ноги, но каждый шаг напоминал ей о том, что произошло. Она улыбалась. Даже когда ноги подкашивались под ней, словно лишённые костей, даже когда зеркало в её комнате вернуло ей образ растрёпанной, запыхавшейся эльфийки с горящими щеками и туманным, ослеплённым счастьем взглядом.

Минут через двадцать она уже почти пришла в себя.

Волосы убраны, одежда сменилась на свежую, следы страсти тщательно смыты. Она шла обратно в кабинет лёгкой, пружинящей походкой, и улыбка не сходила с её губ.

Но всё рассы́палось, словно карточный домик под внезапным порывом ветра – дверь распахнулась с грохотом, и реальность врезалась в неё, как удар в лицо.

Кровь ударила в виски.

– Алита, ты что творишь, слизь подкорная?! Да я тебя!..

Голос сорвался на крик, прежде чем она осознала, что уже вцепилась в волосы своей сестры-близняшки, яростно дёргая её прочь от Михаила.

Но было уже поздно.

Как раз в этот момент её избранник вздрогнул, его тело напряглось, и Алита, с довольным причмокиванием, с удовольствием приняла почти всё, что ей предназначалось.

– М-м-м, спасибо, сестричка! – она облизнула губы, медленно, словно наслаждаясь каждым движением, а потом демонстративно собрала пальчиками остатки с лица и отправила их в рот. – Ты сама виновата… Тебя одной мало для такого парня!

Глаза Аниты вспыхнули яростью.

– Видишь, сколько в нём ещё сил осталось после тебя? – вынув язычок, продолжала дразниться Алита, наслаждаясь её бешенством.

Что-то треснуло в сознании.

Больше никаких слов.

Анита вновь впилась в её волосы, с силой, способной вырвать клок вместе с кожей.

Алита взвизгнула – но не от боли, а от азарта.

И тут всё сорвалось с цепи. Вспышка. Взрыв. Никаких размышлений, только инстинкты и бешенство, взлетевшее, как пламя от брошенной искры.

Они сцепились, как две дикие кошки, с воем, царапинами и проклятиями. Ковёр вздыбился под ними, мебель с грохотом опрокидывалась, а волосы – чёрт побери, эти прекрасные, шелковистые волосы! – летели клочьями.

Минут двадцать они катались по полу, не в силах остановиться.

И только когда обе остались почти лысыми, запыхавшиеся, в рваной одежде, они замерли, глядя друг на друга.

– Ты… мертва, Альмиеталинриэль… – прошипела Анита.

Алита только усмехнулась.

– Но оно того стоило.

Где-то на кресле Михаил слабо постанывал во сне, не ведая, что вокруг него, словно в эпицентре бури, разворачивается бурлящий водоворот страстей, ярости и разрушений.

***

Пробуждение выдалось неожиданно приятным – чересчур приятным, особенно учитывая, что я уснул, развалившись в кресле, словно забытая кукла на полке. Спина затекла, шея ныла, рука онемела, и вообще казалось, что я стал на пару лет старше, пока спал. Но при этом настроение было на удивление лёгким. Даже каким-то… светлым. Возможно, из-за снов, в которых смешались тепло женских рук и тишина, похожая на покой.

Я пошевелился, зевнул, открыл глаза – и тут же услышал голос.

– Ну что, герой-любовник, отоспался? Обольстил двух эльфиек и теперь, наверное, чувствуешь себя мегасамцом?

Голос был насмешливый, с явной ухмылкой. Я огляделся и заметил, что он звучал буквально… со стола. И правда – на столешнице, болтая ногами, как ребёнок, сидел гном. Маленький, коренастый, с густой седой бородой и глазами, которые поблёскивали с хитрым прищуром. Его длинный нос и усы напоминали карикатуру на мудреца, но в этом было и нечто обезоруживающе серьёзное. На голове у него красовался колпак, явно магический – на нём светились руны, которые упрямо отказывались складываться в знакомые конструкты.

– Здравствуйте, – отозвался я вежливо. – Я не герой. Меня зовут Михаил.

Это что же получается… он слышал всё, что происходило раньше в этой комнате? И почему двух?

Я застыл, прокручивая в голове события прошедшего… «утра». С каждой вспышкой памяти по коже проходила волна неловкости – лицо заливало жаром, руки невольно сжимались, и, казалось, будто вся кожа помнит, что происходило, а сердце будто пыталось спрятаться за рёбра. Если гном стал свидетелем хотя бы половины того, что здесь творилось, то моё положение – хуже некуда.

Надо бы… как-то извиниться перед ним. Но как? Что говорить, если он, возможно, слышал, как ты громко нарушаешь уставной покой Пирамиды с эльфийкой?

Впрочем… А если это он заглядывал в комнату?

Я прищурился вспоминая. Там был голос. Женский – с хрипотцой, будто согретый глинтвейном у камина. Определённо женский. Мягкий, тягучий, с той самой интонацией, которая возникает, когда человек видит нечто… пикантное.

Неужели это был не он?

Гном мог подслушивать, но голос ему не принадлежал. Тогда кто?

Ответов не было.

Гном прыснул со смеху, чуть не свалившись со стола.

– А я – Ликрик, алхимик и артефактор Мастера. Рад, наконец, с тобой познакомиться. Хотя я-то тебя уже знаю. Все здесь знают. Теперь уж точно.

Он спрыгнул на пол и подошёл ближе. Двигался ловко, будто вовсе не был низкорослым стариком. Вблизи он излучал смесь запахов: древесная смола, кислое зелье, металл. Существо, которое спит рядом с варочной печью и просыпается от взрыва – не иначе.

– Герой ты уже хотя бы потому, что вошёл в портал, – продолжил он. – Это ли не подвиг? Мы все когда-то были такими же. Молодыми, дерзкими, с огнём в глазах. Только Пирамида не терпит пылающих сердец. Она гасит их, словно огонь, на который вылили ведро ледяной воды – не сразу, но неотвратимо. Некоторые после этого продолжают светиться, но уже холодным, мёртвым светом.

Он говорил просто, без пафоса, но его голос был полон усталости. Усталости прожитых лет, разочарований и – хуже всего – потерянной надежды. Я почувствовал лёгкий холод в груди.

– Так ты обучать меня пришёл, да?

От его речей становилось жутко, я поспешил перевести тему.

– Не верно. Мастер приказал снаряжать тебя всем необходимым перед походами в разломы. – Он кивнул сам себе. – Зелья, амулеты, и всякое прочее. Насчёт обучения речи не шло, так что, сам понимаешь…

Я кивнул, внутренне напрягшись.

– Значит, я теперь иду в одиннадцатый ранг?

– Тише, тише, – гном поднял руки. – Не гони лошадей. Не всё так просто. Ты не сможешь попасть в разломы одиннадцатого ранга, пока не пройдёшь все классы двенадцатого, используя исключительно магию.

Я приподнял бровь.

– Только магию?

– Только. Без оружия. Без старых привычек. – Он начал расхаживать по комнате, заложив руки за спину, будто профессор в магической академии. – Ты должен сам стать тем, кто способен не просто влиять на окружение, но буквально перекраивать реальность под себя – как художник, чья кисть рисует законы бытия.

Его походка была размашистой, с достоинством, но мне с трудом удавалось не рассмеяться. Его маленькие ножки, копошащиеся под длинной мантией, напоминали бегущие клубни картошки. Но смеяться я, разумеется, не стал. Почувствовал бы – и меня бы тут же скрючило, как студента на экзамене без подготовки, под тяжестью какого-нибудь «Зелья стыда».

– Сколько у меня попыток?

– Сколько захочешь. Пирамида любит пытливых. Каждый раз, как соберёшься – подходи ко мне. Я буду выдавать тебе по четыре зелья жизни и четыре на ману. Перед каждым заходом. Бери, пользуйся, тренируйся. Остальное за плату. Но…

Он остановился и прищурился.

– Есть одно но.

– Всегда есть, – вздохнул я.

– При контрольных зачистках зелья запрещены. Ни капли. Ни крошки. Даже если тебе оторвёт ногу, и ты будешь ползти, оставляя за собой кровавый след. Учись справляться без костылей. А главное – учись варить сам. В разломе. Из подручного. На месте. Если не научишься – всё, что я тебе дам, будет лишь временной поблажкой.

Он махнул рукой, открывая перед собой дверь.

– Идём. Покажу мастерскую. Обещаю: ты там потеряешь не только дар речи, но и веру в то, что видел алхимию раньше.