Читать книгу: «Прощай, оружие!», страница 2

Глава 5

На следующий день я решил снова повидать мисс Баркли. В саду ее не было, и я зашел на виллу с бокового входа, куда подъезжали санитарные фургоны. Внутри я застал старшую медсестру. Она сказала, что мисс Баркли на дежурстве – вы ведь в курсе, что идет война? Я ответил, что в курсе.

– А вы тот самый американец в итальянской армии? – спросила она.

– Так точно.

– Как же вас угораздило? Почему вы не присоединились к нам?

– Не знаю, – ответил я. – Могу присоединиться сейчас.

– Нет, сейчас, боюсь, не получится. Скажите лучше, как вы очутились в рядах итальянцев?

– Я был в Италии, – сказал я, – и знал итальянский.

– Вот как, – сказала она. – А я его учу. Красивый язык.

– Говорят, его можно освоить за пару недель.

– Ну нет, я за пару недель не освою. Я учу его уже несколько месяцев. Если хотите, зайдите снова после семи. Она тогда освободится. Только не приводите с собой толпу итальянцев.

– Даже несмотря на красивый язык?

– Даже несмотря на красивые мундиры.

– Что ж, доброго вечера, – сказал я.

– A rivederci, tenente.

– A rivederla⁵.

Я отдал честь и вышел. Невозможно отдавать честь иностранцам на итальянский манер, не испытывая конфуза. Итальянский салют не рассчитан на экспорт.

День был жаркий. Утром я ездил смотреть плацдарм у переправы в Плаве. С этого тет-де-пона планировалось начать наступление. В прошлом году продвигаться по другому берегу было невозможно, потому что с перевала к понтонному мосту вела всего одна дорога, и та почти на милю простреливалась пулеметами и артиллерией. Еще она была слишком узкой, чтобы по ней проехал весь транспорт, участвующий в наступлении, и австрийцы могли разнести всех в клочья. Однако итальянцы форсировали реку и заняли полосу мили в полторы на австрийском берегу. Это создавало угрозу для австрийцев, зря они дали итальянцам там закрепиться. Полагаю, австрийцы уступили, потому что сами продолжали удерживать плацдарм у моста ниже по течению. Австрийские окопы были устроены выше по склону, всего в нескольких ярдах от итальянских позиций. Там раньше был небольшой городок, но теперь он лежал в развалинах. Осталась только разрушенная железнодорожная станция и каменный мост, который нельзя было починить и использовать, потому что он прекрасно простреливался.

Я проехал по узкой дорожке к реке, оставил машину у перевязочного пункта под холмом, перешел по понтонному мосту, укрытому за горным отрогом, и обошел окопы на месте сровненного с землей городка и вдоль склона. Все сидели по блиндажам. Всюду были сложены ракеты, которые запускали, чтобы запросить поддержку от артиллерии или обмениваться сигналами, когда телефонный кабель был перебит. Было тихо, душно и грязно. Я взглянул через проволоку на расположение австрийцев: ни души. Я выпил со знакомым капитаном в одном из блиндажей и тем же путем вернулся назад.

Сейчас заканчивали прокладывать новую дорогу, которая шла по горе, а затем зигзагом спускалась к мосту. Как только ее доделают, начнется наступление. Дорога, петляя, проходила через лес. План был такой: всё подвозить по новой дороге, а пустые грузовики, телеги и груженные ранеными фургоны, как и весь обратный транспорт, отправлять по старой узкой дороге. Перевязочный пункт располагался на австрийском берегу, за холмом, и раненых должны были на носилках перетаскивать через понтонную переправу. Предполагалось, что во время наступления все так и будет работать. Однако, насколько я мог разглядеть, последняя миля новой дороги, где кончался уклон, была открыта для австрийской артиллерии. Скверная получалась штука. Впрочем, я приметил место, где машины, преодолев опасный участок, смогут укрыться в ожидании раненых, которых понесут через понтон.

Мне хотелось проехать по новой дороге, но ее пока не доделали. Она казалась добротной и широкой, с плавным уклоном и изгибами, которые красиво петляли в просветах между деревьями на горном склоне. Для машин с металлическими колодками трудностей не будет, да и по пути вниз они не будут нагружены. Обратно я поехал по старой узкой дороге.

Меня остановили двое карабинеров. Впереди на дороге разорвался снаряд, а пока мы пережидали, разорвались еще три. Это были 77-миллиметровки; они гулко свистели в воздухе, потом следовала вспышка, короткий взрыв, и дорогу застилал густой дым. Наконец карабинеры дали отмашку. Поравнявшись с воронками от снарядов, я аккуратно объехал рытвины. В нос ударил запах тротила, горелой глины, камня и раздробленного кремня. Я вернулся в Горицию, на нашу виллу, и потом, как уже говорил, отправился навестить мисс Баркли, но та была на дежурстве.

Наскоро поужинав, я снова пошел в британский госпиталь. Он располагался в очень большой и красивой вилле, обсаженной красивыми деревьями. Мисс Баркли сидела в саду на скамейке с мисс Фергюсон. Мой приход их, похоже, обрадовал. Через какое-то время мисс Фергюсон поднялась.

– Я вас оставлю, – сказала она. – Вам и без меня есть о чем поболтать.

– Хелен, останься, – сказала мисс Баркли.

– Нет, я пойду. Мне нужно написать несколько писем.

– Доброй ночи, – сказал я.

– Доброй ночи, мистер Генри.

– Постарайтесь не писать ничего, что могло бы насторожить цензора.

– Не беспокойтесь, я пишу только о том, какие тут красивые места и какие итальянцы храбрецы.

– За это вас еще и наградят.

– Мечтать не вредно. Доброй ночи, Кэтрин.

– Я скоро буду, – сказала мисс Баркли.

Мисс Фергюсон удалилась в темноту.

– Она милая, – заметил я.

– Да, очень милая. Она медсестра.

– А вы разве нет?

– Ну что вы! Я волонтерка, из ОДП⁶. Мы трудимся не меньше остальных, но нам никто не доверяет.

– Почему?

– То есть не доверяют, когда нет работы. Когда работа есть, мы как все.

– А в чем разница?

– Медсестра вроде врача, их долго готовят. А ОДП – это так, обходной путь.

– Понятно.

– Итальянцам не нравится, что женщины служат так близко к фронту. Поэтому у нас здесь строгий режим. Нам нельзя выходить.

– А меня к вам пропускают.

– Конечно. Мы же не в монастыре все-таки.

– Может, не будем о войне?

– Это непросто. От нее не спрячешься.

– И все-таки.

– Хорошо.

Мы посмотрели друг на друга в темноте. Мисс Баркли показалась мне очень красивой, и я взял ее за руку. Она не сопротивлялась, и я обнял ее за талию.

– Не надо, – сказала она, но руку я не убрал.

– Почему?

– Не надо.

– Надо, – сказал я.

Я подался вперед поцеловать ее, и вдруг меня, как огнем, обожгло болью. Мисс Бейкер отвесила мне хлесткую пощечину. Ее ладонь задела меня по носу, и из глаз невольно брызнули слезы.

– Простите… – сказала она.

Я почувствовал себя в выгодном положении.

– Не извиняйтесь. Вы правы.

– Мне очень-очень жаль, – сказала она. – Просто неприятно вышло, будто я выгляжу доступной сестричкой. Я не хотела сильно ударить. Вам больно?

Она смотрела на меня в темноте. Я слегка сердился, но в то же время испытывал уверенность, как шахматист, просчитавший ходы наперед.

– Вы поступили совершенно правильно, – сказал я. – Я вовсе не в обиде.

– Бедняга.

– Понимаете, у меня не жизнь, а черт-те что. Даже по-английски словом перекинуться не с кем. А вы еще так красивы.

Я посмотрел ей в глаза.

– Вот только не начинайте говорить глупости. Я уже извинилась. Все, мир.

– Хорошо, – сказал я. – Однако, как видите, от войны мы отвлеклись.

Она засмеялась. Тогда я в первый раз услышал ее смех.

– Вы очень милы, – сказала она. Я наблюдал за ее лицом.

– Вовсе нет.

– А вот и да. Вы хороший человек. Хотите, я сама вас поцелую?

Я посмотрел ей в глаза и обнял, как до этого, а потом поцеловал. Я целовал ее жадно, и держал крепко, и старался разомкнуть ей губы, но они были плотно сжаты. Все еще сердясь, я притянул ее к себе, она аж вздрогнула. Я сдавливал ее в объятиях и чувствовал, как бьется ее сердце; губы ее раскрылись, голова упала мне на плечо, и Кэтрин расплакалась.

– Ах, милый… – заговорила она. – Ты же не обидишь меня?

Какого черта, подумал я. Я погладил ее по волосам и потрепал по плечу. Она продолжала плакать.

– Не обидишь, нет? – Она подняла на меня заплаканное лицо. – Нас ждет очень странная жизнь.

Мы еще посидели, а потом я проводил ее до двери виллы. Она вошла, и я отправился домой. Придя, я поднялся к себе на второй этаж. Ринальди лежал на кровати. Он оторвал взгляд от книги.

– Итак, с мисс Баркли у тебя продвигается?

– Мы просто друзья.

– То-то ты весь гарцуешь, как пес, почуявший…

Последних слов я не знал.

– Почуявший что?

Ринальди объяснил.

– А ты, – сказал я, – весь из себя как пес, который…

– Хватит, – сказал он. – А то так и разругаться недолго.

Он засмеялся.

– Спокойной ночи, – сказал я.

– Спокойной ночи, кобелек.

Я сшиб подушкой его свечку и в темноте забрался в постель.

Ринальди подобрал свечку, зажег ее и продолжил чтение.

Глава 6

Два дня я пропадал на постах. Приехал назад уже ночью и не мог повидаться с мисс Баркли до следующего вечера. В саду ее не было, пришлось ждать в приемной госпиталя, пока она спустится. Вдоль стен стояли мраморные бюсты на крашеных деревянных постаментах. Бюстами изобиловал и примыкающий к приемной коридор. Как и всякие мраморные изваяния, они были на одно лицо. Скульптуры меня никогда не привлекали – ну разве что бронзовые. Мраморные же навевали мысли о кладбищах. Впрочем, видел я одно красивое кладбище – в Пизе. А самые уродливые скульптуры попались мне в Генуе, на вилле очень богатого германца, который наверняка немало потратил на те бюсты. Мне было интересно, кто их изготовил и сколько получил за работу. Я все пытался понять, родственники там высечены или нет, но по лицам ничего нельзя было разобрать. Античные – и только.

Я присел на стул, сжимая в руке фуражку. Вообще, нам было предписано носить стальные каски – даже в Гориции, – но они ужасно неудобные и выглядят чересчур бутафорски в городе, где даже гражданских не эвакуировали. Нет, на выезд я каску надел и даже прихватил с собой английский противогаз. Их только-только начали раздавать, и они напоминали настоящие защитные маски. А еще всех обязали носить автоматические пистолеты – даже врачей и сотрудников санитарной службы. Я чувствовал, как стул вдавливает мне пистолет в спину. Если оружия при тебе не будет, отправят на гауптвахту. Ринальди набивал кобуру туалетной бумагой. Я носил пистолет и чувствовал себя ковбоем, пока не попробовал пострелять. У меня была короткоствольная «астра» калибра 7,65, и ее так сильно подбрасывало в воздух при выстреле, что надежды попасть не было никакой. Я упражнялся, целясь ниже мишени и стараясь сдерживать отдачу, пока не приучился с двадцати шагов попадать не дальше ярда от намеченной цели, и тогда необходимость всюду носить пистолет показалась мне такой смехотворной, и я забыл про него, и он болтался у меня сзади на ремне, и я вспоминал о нем, лишь когда испытывал смутный стыд при встрече с англичанами и американцами. И вот я сидел в ожидании мисс Баркли и под неодобрительным взглядом дежурного санитара за столом смотрел то на мраморный пол, то на колонны с мраморными бюстами, то на фрески на стенах. Фрески были неплохие. Все они неплохи, когда наполовину облупились и осыпались.

Наконец Кэтрин Баркли вышла в коридор, и я поднялся ей навстречу. Издалека она не казалась высокой, но выглядела великолепно.

– Добрый вечер, мистер Генри, – сказала она.

– Добрый вечер, – сказал я.

Санитар за столом слушал наш разговор.

– Посидим здесь или выйдем в сад?

– Давайте выйдем, там прохладнее.

Я вышел в сад следом за ней, а санитар проводил нас взглядом. Уже на усыпанном гравием подъезде Кэтрин спросила:

– Куда же ты подевался?

– Был на позициях.

– Не мог отправить мне весточку?

– Нет, – сказал я. – Не до того было. Да я и не собирался там задерживаться.

– И все же нельзя оставлять меня в неведении, милый.

Мы сошли с подъездной дороги и укрылись под деревьями. Я взял ее за руки, мы остановились, и я ее поцеловал.

– Мы можем где-то уединиться?

– Нет, – сказала она. – Можно только гулять здесь. Тебя долго не было.

– Всего два дня. И вот я вернулся.

Она посмотрела на меня.

– Потому что любишь меня?

– Да.

– Ты ведь уже говорил, что любишь меня?

– Да. Я тебя люблю.

Я соврал: я этого не говорил.

– И ты будешь звать меня Кэтрин?

– Да, Кэтрин.

Мы прошли дальше и остановились у дерева.

– Скажи: «Я вернулся к своей Кэтрин в ночи».

– Я вернулся к своей Кэтрин в ночи.

– О, милый, ты правда вернулся ко мне?

– Правда.

– Я так тебя люблю и без тебя просто пропадала. Ты ведь меня не бросишь?

– Нет. Я всегда буду возвращаться.

– Ах, как же я тебя люблю. Пожалуйста, не убирай руку.

– Я и не собирался.

Я развернул ее так, чтобы видеть лицо, и стал целовать, но заметил, что она жмурится. Я поцеловал ее в закрытые веки. Была в ней какая-то сумасшедшинка. С другой стороны, ну и что? Мне было все равно, меня все устраивало. Так всяко лучше, чем каждый вечер ходить в офицерский бордель, где девицы вешаются тебе на шею и в знак привязанности, между походами наверх с очередным товарищем по оружию, надевают твою фуражку задом наперед. Я точно знал, что не люблю Кэтрин Баркли, и не собирался в нее влюбляться. Я разыгрывал партию, как в бридже, только вместо карт – слова. Точно так же нужно было делать вид, будто играешь на деньги или еще на что-нибудь. О том, на что шла игра, никто не говорил. Но меня все устраивало.

– Жаль, что нам больше некуда пойти, – сказал я, испытывая типичное мужское нетерпение перевести разговор в горизонтальную плоскость.

– Идти некуда, – сказала она, выйдя из какой-то своей задумчивости.

– Можем немного посидеть здесь.

Мы присели на плоскую каменную скамейку. Я держал Кэтрин Баркли за руку, но обнять себя она не давала.

– Ты устал? – спросила она.

– Нет.

Она опустила взгляд на траву.

– Скверную игру мы с тобой затеяли.

– Какую игру?

– Не прикидывайся дурачком.

– Я искренне недоумеваю.

– Ты очень славный, – сказала она. – Ты знаешь игру и умеешь в нее играть. Но игра все равно скверная.

– Ты всегда угадываешь чужие мысли?

– Не всегда. Но твои – да. Не надо притворяться, будто ты меня любишь. Закончим с этим на сегодня. Хочешь еще о чем-нибудь поговорить?

– Но я правда тебя люблю.

– Прошу, давай не будем врать друг другу без нужды. Ты хорошо исполнил свою роль, но с меня хватит. Я, между прочим, не сумасшедшая. Если на меня и находит, то лишь иногда.

Я сжал ее ладонь.

– Кэтрин, милая…

– Ты так забавно произносишь «Кэтрин». И каждый раз по-разному. И все-таки ты милый. Милый, добрый юноша.

– Вот и наш капеллан так говорит.

– Да, ты правда очень добрый. Ты ведь придешь ко мне снова?

– Конечно.

– И нет, не надо говорить, что ты меня любишь. С этим пока покончено. – Она встала и протянула мне руку. – Спокойной ночи.

Я хотел поцеловать ее.

– Не надо, – сказала она. – Я ужасно устала.

– Ну хоть один поцелуй.

– Я правда очень устала, милый.

– Всего один.

– Тебе так этого хочется?

– Очень.

Наши губы соприкоснулись, и Кэтрин тут же отстранилась.

– Нет, не могу. Спокойной ночи.

Я проводил ее до двери, и она скрылась в вестибюле. Мне нравилось смотреть, как она идет. Ночь была жаркой, и в горах шли активные действия. Над Сан-Габриеле сверкали вспышки.

Я остановился перед «Вилла-Росса». Ставни были закрыты, но внутри веселье было в самом разгаре. Кто-то пел. Я отправился домой. Когда я уже готовился ко сну, пришел Ринальди.

– Ага! – сказал он. – Щеночек растерян. Что-то пошло не так.

– Где ты был?

– На «Вилла-Росса». Большая польза для ума и для сердца, щеночек. Мы пели хором. А ты где был?

– В британском госпитале.

– Слава богу, я не стал с ними связываться.

Глава 7

На следующий день, возвращаясь с первого горного поста, я остановил фургон у smistimento⁷, где раненых и больных распределяли по документам и ставили отметки о направлении в тот или иной госпиталь. Я сам вел машину и остался сидеть за рулем, а мой напарник-шофер понес документы для отметки. День был жаркий, небо – ясное и голубое, а дорога – белая от пыли. Я сидел в высокой кабине «фиата» и ни о чем не думал. Мимо по дороге шагал полк. Все были потные и раскрасневшиеся. Кто-то шел в стальных касках, но большинство просто несли их, приторочив к вещмешкам. Многим каски были слишком велики и сползали на уши. Офицеры поголовно были в касках, но подобранных по размеру. Это была половина бригады «Базиликата» – я опознал их по петлицам в красно-белую полоску. Следом за полком еще долго тянулся хвост из отставших, которые не поспевали за своими взводами. Они все были потные, пыльные и уморенные. Некоторые выглядели очень плохо. Когда все отставшие прошли, показался еще один солдат. Он шел, волоча ногу. Остановившись, он сел на обочину. Я вылез из кабины и подошел к нему.

– Что с тобой?

Он поднял голову, затем встал.

– Уже иду.

– Что-то беспокоит?

– Да эта… война.

– Что у тебя с ногой?

– Не с ногой. У меня грыжа.

– Почему же ты тогда пешком? – спросил я. – Почему не в госпитале?

– Не пускают. Лейтенант говорит, будто я нарочно снял бандаж.

– Дай осмотрю.

– Она вышла.

– С какой стороны?

– С этой.

Я пощупал.

– Покашляй, – сказал я.

– Нет уж, мало ли что. Ее с утра уже и так вдвое раздуло.

– Присядь, – сказал я. – Сейчас нам поставят отметки на документах, и я подвезу тебя в санитарную службу твоего полка.

– Там скажут, что я нарочно.

– Ничего они не сделают, – сказал я. – Это не членовредительство. Грыжа ведь у тебя давно?

– Но я потерял бандаж.

– Тебя отправят в госпиталь.

– А нельзя мне остаться с вами, tenente?

– Нет, у меня на тебя нет документов.

Вышел шофер с документами на раненых, которых мы везли.

– Четверо в сто пятый, двое в сто тридцать второй, – сказал он.

Это были номера госпиталей за рекой.

– Веди ты, – сказал я и помог солдату с грыжей сесть к нам в кабину.

– Вы говорите по-английски? – спросил он.

– Да.

– Как вам эта чертова война?

– Гадость.

– Точно, гадость. Еще какая гадость.

– Ты бывал в Штатах?

– Бывал. В Питтсбурге. Я угадал в вас американца.

– Что, у меня настолько неважный итальянский?

– Я сразу угадал, что вы американец.

– Еще один американец, – сказал шофер по-итальянски, оглянувшись на солдата с грыжей.

– Послушайте, лейтененте. Вам обязательно везти меня в полк?

– Обязательно.

– Капитан медслужбы знает, что у меня грыжа. Я выкинул чертов бандаж, чтобы мне стало хуже и не пришлось бы опять идти на передовую.

– Понимаю.

– Может, вы отвезете меня куда-нибудь еще?

– Будь мы ближе к фронту, я бы сдал тебя на первый медицинский пост. Но здесь без документов нельзя.

– Если я вернусь, мне сделают операцию, а потом все время будут держать на передовой.

Я задумался.

– Вот вам бы хотелось все время торчать на передовой? – спросил он.

– Нет.

– Иисусе, ну что за чертова война!

– Так, послушай, – сказал я. – Выходи из машины, упади на обочину и разбей себе голову, а на обратном пути я тебя подберу и отвезу в госпиталь. Альдо, притормози здесь.

Мы съехали на обочину. Я помог солдату вылезти.

– Буду ждать здесь, лейтененте, – сказал он.

– До встречи, – сказал я.

Мы поехали дальше и через милю обогнали марширующий полк, затем пересекли реку, мутную от талого снега и стремительно журчащую между сваями моста, выехали на дорогу через равнину и развезли раненых по двум госпиталям. На обратном пути я сел за руль и налегке погнал туда, где остался солдат из Питтсбурга. Сначала мы проехали мимо полка, еще более изможденного от жары и усталости, потом мимо отставших. Впереди на обочине показалась конная санитарная повозка. Двое санитаров грузили в нее солдата с грыжей. За ним вернулись. Завидев меня, солдат покачал головой. Каска с него свалилась, а лоб был окровавлен. Нос был ободран, на кровавую ссадину налипла пыль, и волосы тоже были в пыли.

– Посмотрите, какая шишка, лейтененте! – крикнул он. – Ничего не поделаешь. За мной вернулись.

* * *

Домой на виллу я приехал только в пять и пошел ополоснуться туда, где мыли машины. Потом я составлял рапорт у себя в комнате, сидя в штанах и майке у открытого окна. Наступление назначили на послезавтра, и мне было предписано отправляться с машинами в Плаву. Я уже давно не писал в Штаты и знал, что написать нужно, но так долго тянул, что уже забыл, о чем писать. Писать было не о чем. Я отправил пару открыток Zona di Guerra⁸, вычеркнув все, кроме «я жив и здоров». Этого достаточно. В Америке такие открытки будут иметь успех: они странные и загадочные. Вообще, весь этот театр странный и загадочный, однако, на мой взгляд, хорошо организованный и жестокий, в отличие от других австрийских фронтов. Австрийская армия была создана для побед Наполеона – любого Наполеона. Вот был бы у нас такой полководец, но вместо этого нами командовал Il Generale Кадорна, толстый и лоснящийся, а еще Виктор Эммануил, коротышка с гусиной шеей и козлиной бородкой. На правом фланге заправлял герцог Аоста. Пожалуй, чересчур красив для великого полководца, но зато выглядел как мужчина. Многие хотели, чтобы королем был он. У него и внешность была королевская. Он приходился дядей нынешнему королю и командовал третьей армией. Мы же служили во второй. В третьей было несколько британских батарей. В Милане я познакомился с двумя наводчиками оттуда. Прекрасные ребята, мы здорово тогда покутили. Они были большие, но робкие, стыдились и одновременно жадно впитывали все происходящее вокруг. Я жалел, что служу не с британцами. Так было бы куда проще. С другой стороны, меня бы, скорее всего, убили. Не в санитарном отряде, конечно. Хотя и в нем тоже. Британских шоферов иногда убивали. Впрочем, я знал, что не погибну. Не на этой войне. Я к ней совершенно никаким боком. Мне она казалась чем-то неопасным, будто в кино. И все же я молился, чтобы она поскорее закончилась. Может, все прекратят этим летом. Может, австрийцы сломаются. Проигрывали же они другие войны – чем эта отличается? Все говорили, что французы выдохлись. Ринальди говорил, будто французская армия взбунтовалась и двинулась на Париж. На вопрос, что случилось дальше, он ответил: «А, их остановили». Я хотел побывать в Австрии и чтобы там не было войны. Посмотреть на Шварцвальд. Сходить в Гарц. Где этот Гарц вообще? Бои шли в Карпатах. Туда я не собирался. Но, может, и там неплохо. Если б не война, я бы съездил в Испанию.

Солнце уже садилось, и дневная жара спадала. После ужина я пойду навестить Кэтрин Баркли. Вот бы она была сейчас здесь. Вот бы мы с ней сейчас были в Милане. Мы бы поели в кафе «Кова», а потом в душном вечернем воздухе прогулялись по виа Манцони, а потом перешли бы мост и пошли вдоль канала в гостиницу. Возможно, Кэтрин Баркли согласилась бы. Может, она сделала бы вид, что я и есть тот самый убитый юноша, и вот мы входим в вестибюль, швейцар снимает фуражку, я подхожу к столу консьержа и прошу ключ, а она ждет у лифта; потом мы поднимаемся – медленно, ведь лифт отсчитывает каждый этаж, – и вот наш этаж: мальчик-лифтер открывает дверь и стоит, пропуская нас, она выходит, за ней я, и мы идем по коридору, и я вставляю ключ в дверь, открываю, вхожу, а внутри снимаю трубку и прошу прислать бутылку капри бьянка в серебряном ведерке со льдом, и вскоре за дверью уже позвякивает лед в ведерке, потом раздается стук в дверь, и я велю оставить все снаружи – потому что мы уже без одежды, ведь такая жара, и окно открыто, и над крышами домов носятся ласточки, а затем, когда стемнеет, за окном над домами и в листве деревьев охотятся крохотные летучие мыши, а мы сидим и пьем капри, и дверь заперта, и очень душно, и на кровати только простыня, и всю ночь – всю ночь напролет мы любим друг друга в знойной темноте Милана… Да, хорошо бы так. Так что я быстро поем и отправлюсь повидать Кэтрин Баркли.

В столовой говорили все и сразу, а я пил вино, потому что ты не свой, если хотя бы чуть-чуть не выпьешь, и говорил с капелланом об архиепископе Айрлэнде – добродетельном как будто человеке, о чьих злоключениях, к которым я был причастен как американец, я ни разу не слышал, но делал вид, что знаю. Было бы невежливо выказать неведение, слушая подробнейшее изложение причин этих злоключений, которые, насколько я понял, сводились к банальному недоразумению. Да еще и фамилия такая, что постоянно хочется назвать его Ирландия, и самое замечательное, что он из Миннесоты. Вслушайтесь: Ирландия Миннесотская, Ирландия Висконсинская, Ирландия Мичиганская… Впрочем, дело не только в этом. Да, отче. Очень верно, отче. Вероятно, отче. Нет, отче. Ну, возможно, и так, отче. Вы лучше меня в этом разбираетесь, отче. Капеллан был приятным собеседником, но скучным. Офицеры были так себе и тоже скучны. Король был хорошим, но скучным. Вот вино было плохое, но не такое скучное. Оно сдирало эмаль с зубов и оставляло ее на нёбе.

– И потом священника засадили, – рассказывал Рокка, – потому что при нем нашли трехпроцентные облигации. Дело было, конечно, во Франции. Здесь бы его даже не арестовали. Он утверждал, что и знать не знает про пятипроцентные займы. Это было в Безье. Я был там и, прочитав о деле в газете, пошел в тюрьму и попросил встречи со священником. Не было никакого сомнения, что облигации он украл.

– Не верю ни одному слову, – сказал Ринальди.

– Как угодно, – сказал Рокка. – Но я рассказываю историю для нашего капеллана. Она весьма поучительна. Он тоже священник, он оценит.

Капеллан улыбнулся и кивнул:

– Продолжайте. Я слушаю.

– Конечно, не все облигации нашли, но все трехпроцентные были у священника, и еще какие-то облигации местного займа – не помню точно какие. И вот, самая соль истории: я прихожу в тюрьму, подхожу к его камере и говорю, как в исповедальне: «Благословите меня, отец мой, ибо вы согрешили».

Все слушатели оглушительно захохотали.

– А он что? – спросил капеллан.

Рокка пропустил вопрос мимо ушей и принялся объяснять мне шутку:

– Вы ведь поняли, в чем соль?

По-видимому, шутка была очень смешная, если ее как следует понять.

Мне подлили еще вина, и я рассказал анекдот про английского рядового, которого поставили под душ. Потом майор рассказал об одиннадцати чехословаках и венгре-капрале. Выпив еще вина, я рассказал анекдот про жокея, который нашел пенни. Майор заметил, что у итальянцев есть похожий анекдот, только про герцогиню, которая не могла уснуть. Тут капеллан ушел, и я рассказал анекдот про коммивояжера, который приехал в пять утра в Марсель, когда дул мистраль. Майор сообщил, что ему рапортовали, будто я умею пить. Я все отрицал. Он сказал, что это правда и что, Бахус свидетель, он проверит, правда ли это. Не Бахус, сказал я, только не Бахус. Как раз Бахус, сказал майор. Я должен был пить с Басси Филлипо Винченца: он стакан, и я стакан, он бокал, и я бокал. Басси заявил, что так не пойдет, ведь он уже выпил вдвое больше меня. Я заявил, что это наглая ложь: Бахус там или не Бахус, а Филлипо Винченца Басси – или Басси Филлипо Винченца – за весь вечер не проглотил ни капли, и вообще, как его звать? Он спросил, а как меня зовут: Фредерико Энрико или Энрико Федерико? Я сказал: да победит сильнейший, и к черту Бахуса, и майор поставил перед нами по кружке с красным вином. Выпив половину, я решил, что с меня хватит. Я вспомнил, куда собирался.

– Ладно, Басси победил, – сказал я. – Он сильнее. А мне пора.

– Это правда, – подтвердил Ринальди. – У него свидание. Уж я знаю.

– Мне пора.

– Что ж, в другой раз, – сказал Басси. – В другой раз, когда будете готовы.

Он хлопнул меня по плечу. На столе горели свечи. Все офицеры были веселы.

– Доброй ночи, господа, – сказал я.

Ринальди вышел со мной. Мы остановились перед входом, и он сказал:

– Не ходил бы ты туда пьяный.

– Я не пьяный, Ринни. Чесслово.

– Погрызи-ка кофе.

– Отстань.

– Сейчас принесу, щеночек. Ты пока погуляй.

Он скоро вернулся с пригоршней жареных кофейных зерен:

– На, погрызи, щеночек, и с Богом.

– С Бахусом! – сказал я.

– Я тебя провожу.

– Сам дойду.

Мы шли вдвоем по городу, и я грыз кофейные зерна. У ворот британской виллы Ринальди пожелал мне доброй ночи.

– Доброй ночи, – ответил я. – Может, зайдешь?

– Нет. – Он покачал головой. – Мне по душе более простые удовольствия.

– Спасибо за кофе.

– Не за что, щеночек. Не за что.

Я пошел по подъездной аллее. Вдоль нее тянулись стройные и четкие силуэты кипарисов. Оглянувшись, я увидел, что Ринальди смотрит мне вслед, и помахал ему.

Потом я сидел в приемном покое, дожидаясь, пока спустится Кэтрин Баркли. Наконец кто-то показался в коридоре. Я поднялся навстречу, но это была не Кэтрин, а мисс Фергюсон.

– Здравствуйте, – сказала она. – Кэтрин просила передать, что, к сожалению, не сможет сегодня с вами увидеться.

– Очень жаль. Она здорова, надеюсь?

– Не вполне.

– Передадите ей, что мне жаль и пускай поправляется?

– Да, передам.

– А скажите, удобно ли будет зайти завтра?

– Думаю, да.

– Большое вам спасибо, – сказал я. – Доброй ночи.

Я вышел на улицу, и вдруг на меня накатило чувство пустоты и одиночества. Встреча с Кэтрин казалась мне чем-то неважным, я напился и чуть не забыл прийти, а теперь, когда свидание не состоялось, ощущал себя разбитым и брошенным.