Читать книгу: «Они не поймут эти истории. Вдохновляющая автобиография солиста Black Veil Brides Энди Бирсака», страница 3

5
Смерть & Бейсбол

В снятом по комиксам фильме «Ворон» есть сцена, в которой криминальный авторитет Топ Доллар держит в руках снежный шар с крошечным кладбищем внутри. «Его мне подарил папа. На пятый день рождения, – объясняет он. – Тогда он сказал мне: “Детство заканчивается тогда, когда ты понимаешь, что умрешь”».

Когда мне было пять лет, на моих глазах замертво упал мужчина.

Это случилось 1 апреля 1996 года, чуть меньше, чем через два года после выхода «Ворона» в прокат. В то время отец придумывал разные отмазки, вроде приема у врача, чтобы забрать меня из школы и пойти со мной на бейсбольный матч. Один раз, когда я выходил из школы, учитель сказал мне: «Повеселитесь на Дне открытия!» В Цинциннати это был самый настоящий праздник. К бейсболу мы относились с особым трепетом.

В тот день на стадион Riverfront Stadium пришло более 44 тысяч человек, чтобы посмотреть игру «Цинциннати Редс» против «Монреаль Экспос». Мы не первый раз ходили на игры, так что нам достались дешевые места. От яркого солнца металлические сидения стали раскаленными.

Первый бросок от нового игрока «Редс», Пита Шурека, прошел прямо по центру площадки. Ко всеобщему удивлению, судья никак на это не отреагировал. Мы выглянули со своих трибун (а кто-то следил за происходящим по телевизору), опытный судья Джон Патрик Макшерри схватился за грудь, поплелся к медикам, а затем рухнул на землю.

Еще до моего рождения Макшерри дважды выступал судьей на Мировой серии. Он был довольно тучным, что в то время было не редкостью для судей. Он умер от обширного сердечного приступа.

Поначалу мне не было страшно. Я был в замешательстве.

Организаторы попросили всех покинуть стадион и пообещали перенести игру на другой день. Помню, как спросил у отца: «Это ведь больше не повторится?»

Мне было так странно осознавать, что кто-то умер в нескольких десятках метров от меня. Его смерть не была насильственной. Он не был моим другом или близким мне человеком. Меня скорее обеспокоила необратимость его смерти. «Этот человек умер. Его уже не вернуть».

Полагаю, именно это событие и спровоцировало иррациональный страх, преследовавший меня в течение следующих нескольких месяцев. Я боялся, что меня убьет некая темная и могущественная сила. Не мог спать без света. Мне было шесть, а я по-прежнему просился спать с родителями. Я был уверен, что меня ждет ужасная гибель. Мне казалось, что даже в школе за каждым углом может поджидать какой-нибудь монстр, призрак или демон.

При всем при этом я никогда не думал об убийстве. Не рисовал в голове яркие жестокие образы. Я не боялся, что меня ударят ножом или что я буду истекать кровью, не думал, что свалюсь от сердечного приступа на бейсбольном поле. В моем страхе не было никакой конкретики, и именно поэтому его было так трудно преодолеть.

Меня скорее пугала сама идея того, что меня может убить «нечто». Темная высокая фигура в плаще с обложки Wretched and Divine напоминает мне тех сущностей, которые, как мне казалось, могли скрываться где-то поблизости.

Быстро промелькнувшего изображения, например, увиденного краем глаза трейлера к фильму «Хэллоуин», было достаточно, чтобы напугать меня до полусмерти. Я стал замечать за собой навязчивое ритуальное компульсивное поведение. Например, я смывал за собой определенное количество раз, чтобы со мной не случилось ничего плохого.

Иногда голос в моей голове в ярчайших подробностях описывал мне, как может прерваться моя жизнь. «Ты можешь выпрыгнуть из машины. Ты можешь упасть в колодец». Особенно навязчивым он становился в те моменты, когда мы с папой шли по мосту через реку Огайо, чтобы попасть на спортивные мероприятия в центре Цинциннати. Он держал меня за руку, а мой «друг» в голове тем временем говорил мне, что я запросто могу спрыгнуть.

Подтвердились мои давние опасения: я могу сам себе навредить. Мне не хотелось это делать, но я знал, что могу. Я мог броситься с моста. Мог упасть. Я думал о том, что я мог бы с собой сделать, и о том, что могло бы со мной случиться. Меня в равной степени пугало существование неких высших сил и отсутствие самоконтроля, хотя я до сих пор ни разу не причинял себе вред намеренно. Я хотел быть беззаботным ребенком. Вместо этого я вечно был обеспокоен и обременен нежелательными мыслями о неминуемой и необратимой смерти.

Когда я открыл для себя KISS, а позже и такие группы, как AFI и The Misfits, во мне что-то перевернулось. Мне понравилась их драматичность. Они затронули струны моей души, так же, как когда-то это сделал «Призрак оперы». У меня не было чувства, будто Джин Симмонс собирается меня убить. Обложку для второго альбома Mistfits, Ressurection Era, создавал ныне покойный Бэзил Гогос (он умер в 2017 году). Гогос был автором множества невероятных иллюстраций в журнале Famous Monsters of Filmland. Когда я увидел обложку этого альбома, я полюбил темноту.

Misfits стали для меня путеводным светом. Пусть внешне они и были похожи на монстров, их образ очаровал меня. Такой тип ужаса не пугает, а наоборот, притягивает своей манерностью. Своим творчеством они воспевали тьму. Призрачная белая краска для лица, мрачный макияж и прически девилок – все это напоминало мне Хэллоуин. Как и Бэтмен, Misfits превратили мой страх в оружие. Они сделали его развлечением для аутсайдеров.

Брюс Уэйн был одиноким сиротой, который боялся летучих мышей. Он превратил свой самый сокровенный страх в символ, который вселял ужас в сердца преступников и вернул надежду жителям Готэма. Что может быть круче этого?

Я не могу назвать себя мрачным человеком. Я не интересуюсь историями о маньяках и серийных убийцах, не крашу стены в черный цвет. Редко бываю в Музее смерти (хотя я водил туда свою жену на одно из наших первых свиданий). Меня привлекает мрачная эстетика (и я обожаю ночь), но я стараюсь не зацикливаться на негативе.

Вычурная мрачность Misfits и других подобных групп, которые я открыл для себя чуть позже, помогла мне не только признать свои страхи и противостоять им, но и в конце концов принять их. Мне кажется, что истории о призраках, зомби, вампирах, домах с привидениями помогают нам осознать собственную смертность (сама же смерть, по сути своей, обыденна, и оттого становится куда страшнее).

По мере того, как я открывал для себя эту субкультуру, я все больше убеждался в том, что мои страхи больше не сдерживают меня. Я мог двигаться дальше. Я по-прежнему был не самым общительным ребенком, но мое относительное одиночество вполне меня устраивало.

Мне нравилось добиваться у людей какой-либо реакции. Я не особо общался с одноклассниками, но в то же время любил рассказывать шутки. «Вряд ли ты захочешь знакомиться или дружить со мной, но я уверен, что я смогу тебя удивить». Я всегда чувствовал это внутри себя. Лучше всего мне удавалось смешить взрослых, и я был этому очень рад, потому что они и были моей целевой аудиторией.

Я знал, что другим ребятам не было до меня никакого дела, но все же чувствовал, что если я выступлю на школьном шоу талантов в плаще и маске Призрака оперы, исполнив «Музыку ночи», то получу некоторое сиюминутное признание. Не уверен, что мне это удалось сделать, но по крайней мере я смог произвести впечатление. Этого я и добивался.

Когда другие ученики начальной школы спрашивали меня, что мне нравится, я отвечал им: «KISS и W.A.S.P». Они же, как я уже говорил, слушали поп-музыку. В конце концов я устал от этих разговоров и вернулся к рисованию картинок в полном одиночестве.

Я почти не общался с людьми, пока не завел своего первого настоящего друга – Кенни. Мы подружились в третьем классе. Он тоже был одиночкой. Я, наверное, слишком опекал его, так как считал себя более «взрослым» и в нем видел скорее младшего брата, чем сверстника (я боготворил Бэтмена, поэтому взял на себя смелость заступиться за него, как самопровозглашенный супергерой. Над нами издевались одни и те же дети). Кенни и я сблизились на почве любви к рок-музыке. Он любил Metallica так же сильно, как я любил KISS. Я показывал ему свои видеокассеты с KISS, а он мне – клипы Metallica.

Музыка, которая позволила мне преодолеть свои страхи и полюбить их, также помогла мне обрести моего первого друга. Моя одержимость тьмой наконец-то стала здоровой.

Тьма больше не была моим врагом. Она стала союзником.

6
Кровь & Лед

Вслед за обложкой альбома Famous Monsters меня пленила ледяная прохлада вратарской маски хоккеистов. Я не помню, где впервые ее увидел, но отчетливо помню, какое чувство она у меня вызвала. Одним из моих ориентиров стал образ Джейсона из серии фильмов «Пятница 13-е». Как и Misfits, и остальные мои увлечения, он придал мне сил. Во всей этой мрачной символике есть что-то притягательное. Я хотел носить эту маску, поэтому и решил заняться хоккеем.

Цинциннати – город в первую очередь футбольный. Не секрет, как сильно я люблю своих «Бенгалс» (Who Dey!)³. Поскольку в детстве я был немного полненьким, я играл на незавидной позиции. Как мы уже выяснили, я солист, так что я всегда стремился к чему-то большему. Занятия такими видами спорта, как хоккей и лакросс, могут быть довольно затратными для работающих семей, особенно в таких городах, как Цинциннати. А по мере того как игроки развивают свои навыки и начинают участвовать во все более и более серьезных соревнованиях, а затем и ездить в турниры и другие дорогостоящие поездки, денежное бремя лишь увеличивается.

Но мой отец всегда делал все возможное для того, чтобы я мог осуществить свои мечты. Он убрал из подвала ковер и подготовил для меня зону для тренировок. Затем он отвез меня в Play It Again Sports, сеть магазинов подержанного спортивного оборудования, и купил мне все снаряжение, которое он только мог себе позволить. Хоккей стал нашим общим делом.

Мы с папой и мамой стали хоккейной семьей.

Мой папа даже основал команду «Цинциннати Суордс» с родителем одного из других ребят. Названа она была в честь команды Американской хоккейной лиги из начала семидесятых.

Я довольно быстро освоился на льду: научился ездить вперед не только лицом, но и спиной, что было крайне важно для игры на позиции вратаря, потому что именно этим он и занимается большую часть времени. Чтобы срезать угол игроку, бросающему шайбу, нужно выехать вперед, а затем вернуться к воротам. Нужно изучать все углы и понимать, где находится сетка по отношению к вашей позиции. Я научился делать восьмерки спиной вперед, мог скрещивать ноги в таком положении. Всему этому не так просто научиться, но по какой-то причине я смог это сделать.

Я пришел от этого в такой восторг, что мне хотелось как можно быстрее рассказать обо всем папе. Я хотел научить его кататься спиной вперед. Мы пошли в парк неподалеку от нашего дома, но я был слишком взвинчен, и инструктор из меня был плохой. Я ехал слишком быстро, а папа изо всех сил пытался угнаться за мной и в итоге упал на тротуар.

К сожалению, при падении он вытянул руку, чтобы сохранить равновесие, и сломал палец. Травма была крайне неприятной. У него был открытый перелом кости. В отделении скорой помощи врач достал что-то вроде длинной иглы с шариком на конце и проткнул ему палец, чтобы зафиксировать костяшку на месте.

С этой иглой он должен был проходить где-то месяц, иначе кости могли неправильно срастись. Где-то три дня спустя мы ехали в машине (вроде бы в его Geo Metro баклажанного цвета, которая позже стала моей), и он потянулся рукой под сиденье, чтобы что-то достать. Игла вошла глубже в руку, и шарик теперь касался внутренней ее части, хотя должен был торчать у кончика пальца.

Когда мы вернулись домой, он смог каким-то образом достать вытащить иглу, и из пальца хлынул фонтан крови. Я помню, как в тот момент переживала мама. Кровь заляпала всю кухню. Выдергивая шарик, папа порвал несколько сухожилий и повредил палец. С тех пор он не может им пользоваться.

Ему всего-навсего нужно было пару недель держать руку в неподвижном состоянии, чтобы все зажило. Но я его понимаю. Я такой же упрямый, как мой папа. Больной рукой под кресло он потянулся инстинктивно, но часть его подсознания твердила ему: «У меня получится достать эту штуку!» Мы оба готовы сделать все возможное, чтобы все шло так, как и должно быть. С возрастом я постарался избавиться от этой черты, потому что иногда такой подход к делу только мешает.

Именно благодаря папе я стремился достигать высот во всех своих начинаниях. Если мы брались за что-то, то обязательно доводили дело до конца. Чуть позже он извинился за то, что временами был слишком строг по отношению ко мне. Он хотел, чтобы я добился высоких результатов.

Больше всего в хоккее мне нравилась его театральность, и особенно привлекательной мне казалась позиция вратаря в маске. Мне куда больше нравился этот образ, нежели сама игра. Надевая форму вратаря, я чувствовал себя так, будто получил роль в пьесе. Стратегия игры меня абсолютно не интересовала.

Семьи других ребят из моей команды были побогаче, и папу, как мне казалось, это тоже расстраивало. Вполне естественно, что отец ребенка в подержанной форме хотел, чтобы его чадо превзошло детей, у которых были деньги на дорогое снаряжение. И я в самом деле играл куда лучше других детей, что, определенно, им не нравилось.

Их родители были одними из самых агрессивных людей, с которыми мне когда-либо довелось столкнуться. Они кричали на своих детей, бросались в них вещами и даже унижали их.

Вкладывая огромные деньги в спортивные занятия, многие родители надеются, что однажды они окупятся – например, что их дети будут получать спортивные стипендии в колледжах первого дивизиона или попадут в Национальную хоккейную лигу, настолько они были самоуверенными. Им хотелось, чтобы их ребенок стал следующим Уэйном Гретцки, Сидни Кросби или Джеком Кэмпбеллом.

Я понимаю, что не каждый родитель отдает своего ребенка в спорт с целью что-то потом с этого получить, но я не вижу в нем никаких других преимуществ. Раньше я считал, что стал «крутым» именно благодаря спорту, но теперь мне кажется, что я бы обошелся и без него. Мне было крайне важно, чтобы у нас с папой было какое-то общее дело, и для этого мне необязательно было надевать форму и выслушивать чужие крики (хотя я понимаю, что сейчас занимаюсь примерно тем же самым). С тем же успехом мы могли бы построить лодку или заняться починкой ретро-автомобиля, и на все эти занятия ушло бы столько же времени и денег.

Всем нам в детстве хотелось быть активными, преуспеть в чем-то, погонять мяч. Но я категорически не согласен с почти что политическим утверждением, что молодежный спорт закаляет характер. Я думаю, все мы в какой-то степени понимаем, что это не так. Мне кажется, это лишь оправдание для того, чтобы исполнять мечты через своих детей. Я никогда не стану игроком НФЛ, но если у нас с женой когда-нибудь появится ребенок, мы сможем купить ему необходимую форму и снаряжение. Он будет выглядеть очень круто. Если вдруг наш малыш преуспеет в каком-либо виде спорта, я смогу сказать всему миру: «Вы только посмотрите на мою миниатюрную версию! Ребенок, унаследовавший мои гены, так хорош в этом виде спорта!»

Ни я, ни кто-либо другой из моей команды так и не попал в НХЛ. Мы были всего лишь детьми из Цинциннати, игравшими летом в хоккей. В моей школе он почти никому не нравился. Даже здесь я выбрал что-то непопулярное, что отличало меня от других детей.

Как-то раз наш новый учитель физкультуры предложил нам поиграть в уличный хоккей. Я в жизни так серьезно не подходил к урокам физкультуры. Наконец-то я смогу проявить себя хоть в чем-то и утереть нос всем детям, которые игнорировали меня, высмеивали или, как мне казалось, смотрели на меня свысока. Однако в тот день я перестарался.

Я носился по полю и бросал шайбу что есть мочи. Скорее всего, я выглядел просто нелепо. Из-за того, что я слишком усердствовал, я выглядел так, будто понятия не имею, что делаю. Мне так хотелось, чтобы этот урок стал моей минутой славы, чтобы у меня получилось сделать что-то выдающееся. Вместо этого я все испортил.

Я пытался подружиться с ребятами из моей команды. Нас объединяла любовь к хоккею, но на этом наши общие интересы заканчивались, а общаться со сверстниками я не умел. Строить из себя кого-то другого мне тоже не хотелось. Как-то раз мы стреляли из страйкбольного оружия в раздевалке. Один из моих выстрелов отрикошетил от стены и попал другому мальчику в щеку. Мне было так стыдно в этом признаться, что я просто солгал.

Еще как-то раз мой папа вез меня и одного из моих товарищей по команде на игру. Я подготовил микстейп для этой поездки. Тому мальчику нравился Эминем, а из рока он знал только Blink-182, которых иногда крутили по радио. В то время моей любимой песней была Rainbow in the Dark группы Dio. Я постоянно подпевал ей в своей спальне! Она очень драматичная, похожа на мелодию из какого-нибудь шоу и вполне могла бы быть в «Призраке оперы». Этот трек у меня был на диске The Very Beast of Dio. Итак, в свой микстейп я собрал песни Dio, AC/DC и, само собой разумеется, KISS. Тот мальчик казался мне вполне дружелюбным, и я был рад, что смог наконец-то пообщаться с ровесником, но уже через пару минут нас разделяло неловкое расстояние. Он не понимал, почему мне так нравится старый хэви-метал.

На занятиях хоккеем я впервые в своей жизни подвергся травле. Когда мне было восемь лет, меня освистывали. Взрослые били по стеклу и кричали своим детям «Бей его в глотку!» В подростковом возрасте у меня были длинные волосы, я красился и обклеивал все свое снаряжение наклейками с Misfits. Мне кажется, что какая-то часть меня на премии Golden Gods в 2013 году мысленно вернулась обратно на хоккейную площадку. Когда мне было около пятнадцати, папа поссорился с человеком, с которым вместе основал «Суордс», так что я перешел в команду наших соперников, «Лексингтон Снейк Айз». Увидев мою игру на нескольких соревнованиях, они сами пригласили меня к себе. Уверен, отчасти их решение было обусловлено желанием переманить к себе вратаря соперников. Все равно как если бы «Питтсбург Стилерз» забрали меня из «Бенгалс». Как только я перешел в новую команду, наша семья начала регулярно ездить в Северный Кентукки. Дорога туда-обратно составляла примерно 160 миль.

На нашем первом турнире мы играли против «Суордс». У меня вновь появилась возможность проявить себя и свои способности, доказать всем, кто во мне сомневался, что меня нельзя сбрасывать со счетов. Но у всех нас бывают неудачные дни, и в тот день я играл просто ужасно. Я вообще ничего не мог отбить и пропустил шесть шайб! И вовсе не из-за травмы или из-за того, что сильно перенервничал. Я просто был не в форме. Это был полный отстой.

Вскоре после этой игры я перешел в «Цинциннати Сторм». Во время одной из последних игр сезона наш тренер посадил меня на скамейку запасных. Я уже начал терять интерес к хоккею, но меня возмутило, что меня заменили другим вратарем прямо посреди игры, когда мы были так близки к местному чемпионату. Я сразу понял, что не смогу сидеть на скамейке запасных, и если так будет продолжаться и дальше, то хоккей мне больше не нужен. Уже в раздевалке я понял, что сыграл свой последний матч.

Мы с папой никогда не обсуждали мое решение. Он заметил мое разочарование и все понял. После игры мы поехали в Guitar Center, который находился недалеко от катка, в торговом центре под названием Tri-County Commons.

Я так благодарен своему отцу за то, что он решил отметить мой уход из хоккея. Этот момент стал для меня судьбоносным. Я оставил спорт позади и полностью отдал себя музыке. Мы ходили по Guitar Center, не проронив ни слова о хоккее. Папа помог мне выбрать недорогую бас-гитару и простенькую акустическую систему с динамиками. В тот момент я почувствовал себя настоящим музыкантом.

Я понял, как сильно меня пленило одиночество. Мои интересы и мой внешний вид выделяли меня из толпы и нередко приводили к неловким ситуациям, но мне было куда приятнее считать себя измученным и непонятым художником, а не тем, от кого никто ничего не ждет и кого никто не помнит. Пускай меня ненавидят – это лишь сыграет мне на руку. Но я никогда не потерплю, чтобы мною пренебрегали. Я не мог остаться незамеченным. Я хотел оставить свой след в истории.

Хоккей остался в прошлом. Это был фальстарт. Как и школа, он лишь разочаровал меня и оказался абсолютно бессмысленным – не более чем препятствием на пути к моей конечной цели, а не один из его этапов. На протяжении всего своего пути меня не покидало чувство, что, если я оттачиваю свои навыки и достигаю определенных результатов в какой бы то ни было области, мне не нужно отвечать ни перед кем, кроме себя самого. Я могу продолжать работать над собой и преуспеть во всем, что делаю, и этого мне будет достаточно. Не вышло с хоккеем? Ну и ладно. Я сосредоточусь на музыке. И точка. Все свои силы я направил на планирование музыкальной карьеры мечты, часами записывая в блокнотах идеи для моих работ и сценических образов.

Мои родители по-прежнему поддерживали меня во всех моих начинаниях.

До последнего времени мне и в голову никогда не приходило, что я что-то упускаю, раз у меня нет братьев и сестер. У меня не было никого близкого мне по возрасту, с кем можно было бы поговорить, и я считал себя еще одним взрослым.

Я часто говорил маме что-то вроде: «Как же я ненавижу маленьких детей». Это было очень некрасиво с моей стороны. Взрослых же это смешило. «Какой забавный ребенок». Я не понимал, что это неправильно.

Я любил проводить время со своими кузенами, хотя большинство из них старше меня. С теми же, кто младше, я почти никогда не сидел, потому что считал их глупыми. Я верил в то, что знаю больше остальных, и это, в конце концов, сделало меня изгоем. Я мог бы быть более общительным, мог завести друзей. Но чем больше я вживался в роль, которая мне так нравилась, в роль аутсайдера, которого никто не понимает, тем легче мне было игнорировать детей, которые были ко мне добры.

Если бы я был менее придирчивым, у меня могло бы быть много друзей. Но, как мне кажется, я нуждался в людях, которые будут готовы обсуждать со мной мои увлечения. В восемь лет у меня уже были свои взгляды на политику. Это сыграло против меня. Я был довольно приятным собеседником и много чего знал, но другим детям моего возраста не о чем было поговорить со мной.

В моей жизни никогда не было ничего такого, из-за чего мне пришлось бы рано повзрослеть. Я часто встречал людей, на чьи плечи в раннем возрасте свалилась забота о своих младших братьях и сестрах, а иногда даже и родителях. Причины для этого могут быть разные: внезапная болезнь или смерть, развод, безработица, наряду со многими другими. Со мной ничего подобного не происходило. Мне просто нравилось себя так вести.

Мне нравилось, что родители говорили со мной не как с ребенком. Они никогда не проявляли чрезмерной опеки и не относились ко мне снисходительно. Но из-за этого мне было сложно общаться с людьми. Я мог поговорить лишь на «взрослые» темы. Например, как только мне удалось осмыслить более серьезные жизненные вопросы, я смог честно и откровенно поговорить с родителями о религии.

Подобные истории обычно заканчиваются словами «вот почему я всю жизнь просидел дома», но мой случай стал исключением. Я уехал из дома сразу же, как мне исполнилось восемнадцать, чтобы осуществить свою мечту. Не уверен, был ли я готов к жизненным испытаниям, которые мне предстояло пережить.

Я отказался от любого вида религиозного влияния задолго до этого.