Читать книгу: «Скованные», страница 2

Глава 3

Злость бурлит внутри. Звенит в голове, кричит, что никто не смеет вести себя со мной таким образом. Никто.

Преследовать, запугивать, вдавливать в дерево… Я ведь запомню. И никогда не прощу.

Нэнси молча плетется за мной в сторону общежития. Мысленно благодарю ее за молчание. В таком состоянии я легко могу нагрубить и потом жалеть.

Стоит утихомирить эмоции. В столице они мне не помощники.

Нам остается пройти два перехода до нашего корпуса, в том числе ответвление к столичным. Не обращаю внимания ни на кого. Безразличны эти лица, они не имеют и сотой доли значения.

Буквально чувствую спиной тревожное состояние Нэнси. Оно словно само по себе притягивает проблемы.

– Очкастая, стой, – невыразительный глухой голос доносится с подоконника.

Его обладатель с надвинутым на глаза капюшоном опирается спиной на окно. Тень закрывает половину лица, оставляет на обозрение чуть искривленные улыбкой полные губы.

Останавливаюсь вместе с Нэнси. С ее и без того бледного лица схлынула вся кровь.

Что ему надо?

– Не трясись, – усмехается он, не двигаясь. – Будешь подо мной?

Наивные глаза Нэнси за очками поблескивают огромными сапфирами.

– Под тобой? – тихо лопочет она, сжимая натянутые рукава.

– Плохо слышишь?

Нэнси мотает головой, смотря на неизвестного в капюшоне.

Чертовы столичные. Кроме презрения ничего не вызывают. Ненавижу.

– Сам под собой будь, – бросаю зло, хватая Нэнси за руку. – Тебе понравится.

Не вижу – чувствую пристальный взгляд.

– Заступница? – Его спокойная насмешка подогревает раздражение. – Пятая комната. Когда передумаешь – придешь, – он небрежно взмахивает рукой в мою сторону. – Ее с собой не бери.

Пальцы колет от желания врезать по наглой роже.

– Не передумает, – заявляю твердо и утаскиваю Нэнси за собой.

Парень усмехается так, словно уверен в обратном.

Моей злости хватит на двоих. Нэнси будто пребывает в некоем вакууме, где никаким эмоциям, кроме страха, нет места.

– Он идиот, вот и все. Не думай о нем.

В ответ доносится тихое: «Спасибо».

Дверь моей комнаты наконец-то возникает перед глазами. Переоденусь, быстро соберусь… Потрачу на поездку часа три. Если повезет – меньше. Точно успею вернуться до закрытия ворот.

Они блокируются в девять часов вечера, их с пульта открывает дежурный охранник. Столичных до одиннадцати впускают всех без исключения, а нас, приезжих, оставляют до утра на улице.

Возможно, улыбнется удача в виде загульного столичного, чтобы пройти вместе с ним, но лучше на это не рассчитывать.

***

На выходе прикладываю кулон с личным кодом к сканеру ворот. Система фиксирует покидание территории университета, замок щелкает и ворота приоткрываются.

Серебряная цепочка поблескивает под лучами солнца. Прячу топаз в форме сердца под ворот бежевого худи. Личный код записывают на любую удобную человеку вещь при въезде в столицу, не приходится таскать с собой документы.

Микроавтобус неторопливо увозит меня все дальше от универа. Высотки впереди отражают друг друга, небо, свет. Высятся гигантами, давят своей внушительностью.

Зеленый район – один из немногих спокойных территорий столицы. Благодаря университету, здесь по-прежнему много парков. Отдельно стоящие коттеджи различаются размерами и вычурностью. От одних веет очевидным безвкусием из-за обилия денег, от других чопорностью.

Табличка на въезде в Оранжевый район подсвечивается светодиодной лентой в цвет. По краям дороги друг напротив друга высятся узкие сканеры. Автобус замедляется, проезжая между ними, чтобы система зафиксировала личные коды всех, кто пересекает невидимую границу.

Такие штуки установлены на въездах и выездах каждого района. Неусыпный контроль.

Не люблю столицу так же, как она не любит приезжих.

Небоскребы престижного Желтого района вдалеке привлекают внимание. Яркое солнце словно намеренно выделяет их. Делает доступными для обозрения.

Автобус замедляется перед очередными рамками на въезде в Голубой район с кучей маленьких магазинов. Один из моего списка располагается здесь.

Внимательно слежу за дорогой, чтобы не пропустить остановку и не бродить в поисках нужной улицы. У меня не так много времени.

Теплый ветер бьет в лицо, едва ступаю на тротуар. Дверь за спиной беззвучно закрывается, автобус едет дальше, оставляя меня в незнакомом месте.

Автомобили проносятся мимо, создавая беспрерывный шум. Погруженные в себя прохожие никого не замечают.

Поправляю сумку на плече и направляюсь к пешеходному. Первый магазин находится через дорогу. Он оказывается маленьким квадратным помещением с развешанными по стенам сомнительными амулетами. Мужчина за прилавком внимательно выслушал, что мне необходимо, и сообщил неприятную новость: такого крема у него нет.

Вероятность найти искомое в двух других магазинах остается. Надежда теплится и не угасает всю дорогу.

Приятная женщина в следующем пункте назначения с сожалением качает головой, и трещина в уверенности достать чертов крем разрастается. Хрустальный шар грозит взорваться миллионом осколков.

Последний магазин расположился в Красном районе. До последнего надеялась, что ехать туда не придется. Черный, Красный, Серый – три района, в которые хочется попасть в последнюю очередь. Лучше бы их вовсе обходить стороной.

Поборов тревожное покалывание в стопах, захожу в полупустой автобус. В Красный район желающих ехать немного. Четыре экземпляра – все мужчины сомнительного вида.

Неприятные взгляды прилипают к телу. Борюсь с желанием демонстративно скривиться, и отворачиваюсь к окну. Тепло уверенности немного успокаивает – в потайном кармане сумки припрятан перцовый баллончик. Слабая защита, и все же поможет выиграть время. К поездке в столицу я подготовилась. Учла практически все, кроме истинности.

В голове не укладывается: как это возможно? Макс Малин. Кто он? Помимо того, что столичный и, очевидно, неприятный тип. Его поведение отвратительно даже в том малом, что меня коснулось.

Каким бы он ни был, истинность с ним мне не нужна. Мы никогда не станем парой. Никогда столичному не быть рядом со мной. Они все – животные. Беспринципные чудовища, для которых жизнь приезжих ничего не стоит.

Непроизвольно сжимаю твердый камушек на груди через худи.

Запутавшись в мыслях, не замечаю свою остановку. Водитель трогается с места.

– Подождите-подождите! – кричу, срываясь с места.

Неприятный комментарий ожидаемо догоняет в спину. Едва касаюсь кедами асфальта, автобус срывается вперед.

С виду ничего примечательного: старые высотки с множеством вывесок на первом этаже, редкие деревья по обочинам. С другой стороны дорога упирается в многоэтажку и разделяется, справа и слева скрываясь за углами домов. Обыкновенные на первый взгляд прохожие не обращают на меня внимания, я их тоже не рассматриваю.

Так и не скажешь, что Красный район имеет славу неблагополучного. Злокачественный нарост на теле столицы, наполненный притонами, борделями, подпольными клубами разной направленности. Место распространения болезни общества – наркотиков. Оружием владеет едва ли не каждый житель района. Или все это лишь слухи.

Возможно, повлияло соседство с Черным районом. Там сконцентрированы все места заключения преступников, властвуют группировки. Где должен быть порядок, – тюрьмы в теории хорошо охраняются, – фактически правит беззаконие.

Поскорее найти магазин и убраться отсюда, времени для беспроблемного возвращения немного.

Заворачиваю за угол, пробегаюсь по скромным вывескам. Нужная находится в конце длинного дома.

На двери противно звякает колокольчик, в нос проникает запах смеси трав и каких-то курительных веществ.

Здесь точно магазин, а не притон?

Сквозь задернутые шторы на окнах едва пробивается свет. Полумрак и общая атмосфера подсказывают скорее уносить отсюда ноги.

Разворачиваюсь на пороге и сжимаю дверную ручку. За спиной разносится скрипучий голос.

– Что вы хотели?

Незаметно убежать.

Не удалось.

Растягиваю губы в наигранной улыбке и оборачиваюсь.

Пожилая женщина с растрепанной копной седых волос курит трубку. Морщинистые веки щурятся. При таком освещении, вернее, почти полном его отсутствии, кажется, что глаз у нее нет вовсе.

Она крайне медленно шаркает обувью по полу, приближаясь мелкими шагами.

Пшикать в старушку перцовым баллончиком как-то невежливо, но рука все равно тянется к сумке.

Натужный хриплый кашель пронзает тишину. Вздрагиваю от неожиданности, не спеша расстегивая замок.

– Ну? – Недовольство из-за молчания сопровождается кашлем.

– Крем, убирающий запах.

Нащупываю прохладный вытянутый баллончик, на всякий случай.

Старушка останавливается в нескольких шагах, всматриваясь в мое лицо блеклыми глазами. Трясущейся дряблой рукой подносит трубку к губам. Тонкими, будто ниточками, обхватывает кончик.

Она снова кашляет, на этот раз не раскрывая рта.

– Крем… – хрипит старуха, делая маленький шаг ко мне.

Холод разбегается по спине от ее потустороннего пристального взгляда.

– От истинного бежишь? Ну, так, побегай, коль хочется, – она неторопливо разворачивается и бредет обратно.

– Я не бегать хочу, а связь разорвать. Он меня еще не почуял.

Хриплый смех смешивается с кашлем, разбавленный шарканьем мягких подошв по полу.

– Разорвать? Ну, пробуй, пробуй. Не ты первая, не ты последняя.

Женщина исчезает в темноте. Глухое покашливание доносится откуда-то из глубин магазина.

Куда она ушла? Мне стоит подождать или лучше уйти?

Желание получить крем сильнее желания сбежать.

Зуд в ногах не дает стоять спокойно. Адреналин бежит по венам, будоражит. Заставляет топтаться на месте, невесомо похлопывать себя по бедру.

Шарканье становится громче, вместе с ним появляется и старушка. Дрожащие пальцы сжимают крупную белую баночку без опознавательных символов.

– Это поможет тебе скрыть запах. Вода крем смоет, не забывай. Долго будешь пользоваться, прыщи полезут.

Она сует мне в руки баночку.

– Я прыщей не боюсь.

– Правильно. Лучше другого страшись: непрерывное использование твой запах скроет, это верно, – блеклые глаза вновь пристально скользят по моему лицу. – Месяц, два… а потом…

Старушка многозначительно замолкает, сует трубку меж тонких губ.

– Что потом?

– Вонять начнешь. Да так, что никто на тебя и не посмотрит.

Неприятные последствия. Об этом информации не было.

– За месяц я найду способ избавиться от истинности.

– Хе-хе, кхе-кхм, кха… – Она кашляет и хрипло посмеивается.

– Сколько я вам должна?

Перехватываю баночку поудобнее, вытаскиваю из сумки единственный и небольшой запас наличных.

Старушка не перестает кашлять и пугающе посмеиваться, смотря в пол.

– С вами все в порядке? Вам помочь?

Тонкие костлявые пальцы отделяют одну купюру. Дрожь ее пальцев даже меня зацепила.

Продолжая кашлять, она машет купюрой на дверь, разворачивается, и вновь прикладывается к трубке, по-прежнему бухая легкими.

Выхожу на свежий воздух. За закрытой дверью глухо звякает колокольчик. Прячу крем в сумку и прижимаю ее к себе, как сокровище.

Солнце плавно клонится к закату, окрашивая небо в оранжево-розовые тона. Полупрозрачные облака обретают новые яркие краски.

На полпути к остановке застываю на месте. Гул моторов разрезает тишину улицы, асфальт вибрирует под ногами.

Шагаю в сторону, поближе к крыльцу с выцветшей вывеской. На стекле двери с обратной стороны висит табличка «Закрыто». Спрятаться не выйдет.

Рев оглушает до звона в ушах. Рефлекторно нащупываю баллончик. Неизвестно чем он поможет, просто так спокойнее.

Впереди проносятся два… три мотоцикла. Следом вылетает синий автомобиль и с рокотом мотора скрывается за домом. Шум по-прежнему заполняет округу, но уже не так явно.

Чем скорее уберусь отсюда, тем лучше.

Перехватываю отяжелевшую от крема сумку и иду дальше. Легкий ветер играет с волосами, ласкает лицо и руки.

Пустота на остановке и на улице пробуждает тревогу. Она слабо зудит, курсируя под кожей мелкими иголочками.

Сажусь на обломанную скамейку, посматривая в разные стороны. Над дорогой между домами висит красный диск солнца. Кровавый закат горит ярко, не ослепляя, позволяя увидеть все оттенки. Вечное непостижимое сияние.

Каждый закат уникален. В нем можно утонуть, затеряться во времени, раствориться в его беспечности, непоколебимости. Рождение, смерть, разочарование, радость, разрушения, – что угодно произойдет, а закат будет всегда, как и рассвет. Незыблемая сила вечности.

Подперев голову кулаком, наслаждаюсь красками и тишиной, отрешившись от места.

Зря. Поздно замечаю подкативший автомобиль. Неторопливо выпрямляюсь, сажусь ровно, а желудок сжимается.

Тонированное окно с тихим шелестом опускается. Парень, днем предложивший найти моему рту «достойное» применение, паскудно ухмыляется.

– Биомусор в моем районе… – Крепкие пальцы барабанят по рулю, сам парень будто негодует. – Таким, как ты, здесь не рады.

Холод перцового баллончика помогает сохранить внешнее спокойствие. Любая провокация с моей стороны плохо кончится.

– Учту.

Тяжелый взгляд проходится по мне, задерживается на лице.

– Днем ты больше болтала. Дерзкая рядом с сородичами? Садись в машину.

Тело каменеет. Подходящие случаю выражения вертятся на языке. Проглатываю их. Риск часто паршивое дело.

– Чтобы мой труп нашли утром в сточной канаве?

В ответ незнакомец демонстрирует улыбку с белыми и ровными зубами.

– Будешь послушной, и обойдемся без трупа. В машину садись.

Из его голоса исчезает легкость: он становится тяжелее, более осязаемым и пробирающим.

– Я жду автобус.

– Последний уже уехал.

– Лжешь, – сжимаю сумку, не двигаясь с места.

Столичному точно нельзя верить.

– Как хочешь, – безразлично заявляет он и плавно трогается с места.

Думал, я поведусь. Фыркаю, хмуря лоб.

Допустим, автобус действительно уехал… Черт. Добираться пешком до перехода в Голубой район, там попытаться поймать попутку…

Черт! Опоздаю. Уже опоздала.

Синее авто снова оказывается перед глазами, на этот раз водитель сдает назад. Его задумчивость указывает в пользу того, что ему есть, чем думать.

– Не побежала за машиной, умываясь слезами и умоляя подождать. Долбанутая? На улице ночь не переживешь.

Его слова подтверждают то, о чем я не хотела думать.

– Какое тебе дело? Я биомусор, забыл?

Он раздраженно качает головой.

– Заканчивай выделываться и залезай в машину.

Хуже отсутствия выбора только выбор из двух одинаково хреновых вариантов.

Глава 4

Холодное кожаное сиденье засасывает, сковывает. Я словно сижу в вязкой, липкой жиже, измазанная с головы до кончиков пальцев ног.

Дыхание застревает в груди. Легкие не торопятся отдавать воздух.

Автомобиль стартует без рывков. Плавно скользит по дороге, управляемый уверенной рукой столичного.

Нагревшийся от ладони баллончик умиротворяет самую малость.

– Что у тебя там? – Столичный косится на сумку, не забывая следить за дорогой.

– Ничего.

– Показывай.

От командного тона вся ощетиниваюсь. Буду я еще свою сумку перед столичным выворачивать! Сжимаю крепче, подушечкой указательного пальца ощущаю распылитель баллончика.

Машина на скорости несется по зеленым лабиринтам улиц Красного района. Знак пересечения с другим районом пока не проехали. Несколько вычурно одетых девиц, одна пугающая компания парней и настораживающих типов вышагивают вдоль дороги.

Да, добираться в одиночку пешком было бы проблематично.

– Показывай, – повторяет столичный, добавляя настойчивости в голос.

– Ничего нет, я же сказала.

– Грозная, огрызаешься, – протягивает неприятным одобряющим тоном. – Так даже интереснее.

Хватает сумку, глядя на дорогу, и дергает на себя.

– Ты чего творишь?! – шиплю, не отпуская свою вещь.

Столичный раздраженно цокает и выдирает сумку. Машина резко виляет, но водитель быстро возвращает ее на полосу.

Баллончик остается зажатым в руке и не укрывается от внимания парня.

– Не советую, – хохочет он. – Толку от него как от водяного пистолета, только сильнее разозлишь или себе же в лицо зарядишь.

– Убежать успею.

– От такого же биомусора – да.

Он мельком посматривает на дорогу, копаясь в моей сумке. Раздражение колет шилом, толстыми иглами протыкает кожу изнутри.

– Это что? – столичный рассматривает банку с кремом.

Не твоего ума дело.

Не дождавшись ответа, он откручивает крышку и принюхивается. Кожа на носу собирается, а лицо искривляется.

– Фу, черт! Что это? Ты решила отравить весь биомусор?

Какой ты мерзкий. Тошнит от тебя.

Забираю у него крем и закручиваю крышку. Выдергиваю свою сумку, лежащую между его ног.

Столичный с ухмылкой следит за моими дергаными движениями, не забывая смотреть на дорогу.

– Такая серьезная, прям искришь.

Мы проезжаем сканеры на границе Голубого района. Слишком долгая дорога. До универа еще два района надо проехать.

Сумерки окутывают Амок. Ненавистная столица. Внешне красивая, но отвратительная по сути.

– Мне нравится твоя непокорность. Биомусор обычно жалкий, заикающийся, сопливый, вечно ноющий о несправедливости жизни.

Вы же в этом виноваты! Столичные. Пупы мироздания.

Молчу, сжимая зубы. Лучше не провоцировать и доехать целой.

– Слушай, что я тебе предлагаю. Расклад такой: ты идешь под меня, и тебя никто не трогает, пока я не скажу «фас».

Снова это выражение. Сдерживаю короткий нецензурный ответ. Послать успею, а вот добавить ясности…

– Что значит «под тебя»? Как тебя вообще зовут?

– А, у вас посвящения еще не было, – столичный задумчиво чешет подбородок.

Авто плавно поворачивает. Впереди маячат сканеры на въезде в Оранжевый район.

– Я Дрейк. Все просто: ты моя собственность, живешь, дышишь, ни в чем не нуждаешься. Лучшее предложение, которое ты можешь получить.

Его ухмылка злит, но главное не это. Он искренен. Он действительно считает, что сделал мне шикарное предложение, даже одолжение. Что быть чьей-то собственностью – привилегия, а не унижение.

– Нет.

– Чего? – усмехается он. – Точно долбанутая. Биомусор без хозяина и года не протянет.

– А вас, таких уникальных и возвышенных, не напрягает владение «биомусором»?

Раздражение льется в каждом слове. Сочится из каждой буквы.

– Для чего еще вы нужны? Служить нам ваше истинное предназначение, – Дрейк говорит спокойно, без пафоса.

Но слова! Их смысл… Чудовищно: таких, как он, большая часть студентов универа, и почти все жители столицы.

Мы въезжаем в Зеленый район, остается совсем немного потерпеть.

– Лучше тебе смириться, – спокойно продолжает Дрейк. – Осознать, принять и свыкнуться, если не хочешь стать общественной игрушкой.

Его смешок только укрепляет мысль: он считает это фактом. Данностью, над которой и злорадствовать не имеет смысла. Абсолютное безразличное спокойствие.

Изнутри рвется шквал неприятных слов, которых достоин столичный.

Автомобиль паркуется перед воротами, выхожу первой из машины. Я все скажу… Сперва попаду на территорию универа, а после сдерживаться в выражениях не стану. Тем самым обреку себя на ворох проблем, но черт возьми! Как промолчать?

Прохлада ночного воздуха пробирается под свободное худи.

Дрейк неторопливо подходит к воротам. Сама даже не пытаюсь открыть, все равно не пропустят.

Столичный прикладывает циферблат наручных часов к сканеру.

Секунда ожидания, вторая, третья…

Перед глазами пустая улица, темные листья деревьев. Принципиально не смотрю на столичного.

По моему лицу блуждает взгляд Дрейка, и я с трудом сдерживаюсь от ненавистного ответного, когда все презрение читается в каждом пятнышке радужки.

Створка ворот с коротким щелчком приоткрывается. Влетаю на территорию, немедля ни секунды. Второй щелчок оповещает о закрытии ворот.

Разворачиваюсь на середине пути к корпусу. Дрейк с расправленными широкими плечами лениво смотрит по сторонам, неторопливо идет вперед.

Слова жгут язык и обжигают горло настолько, что желание дать им свободу нестерпимо-болезненное.

– За пределами столицы тоже люди живут. Такие же, как вы. Представляешь? Мы не хуже вас, а вы не лучше нас. Все ваше превосходство надумано. Никто не обязан служить вам, полируя ботинки и член до блеска.

– Как трогательно, – насмешливо тянет Дрейк. – Кто еще так считает?

Иду дальше спиной, удерживая между нами большое расстояние.

– Все! Все приезжие!

– Тогда завтра на посвящении вы объединитесь и дадите нам, столичным, достойный отпор, – ироничный скептицизм смешивается с воодушевлением.

Поворачиваюсь к Дрейку спиной и взбегаю по ступенькам ко входу.

Дадим отпор. Не сомневайся.

***

Джана и Фиф лежат на одной кровати и что-то смотрят на планшете. Они синхронно оборачиваются, когда я захожу в комнату.

– О, нашлась пропажа, – Фиф блокирует планшет и садится.

Спину жгут взгляды, пока я убираю крем в тумбочку.

– Где была? – Джана садится, скрестив ноги.

Терпела общество высокомерного столичного. Такой вечер хочется поскорее забыть.

– Неважно, – сажусь, упираясь локтями в колени.

Обнимаю лицо ладонями. От смелости распирает каждую клеточку тела.

– Мы должны бороться.

Гордость берет от твердости собственного голоса.

Соседки переглядываются с озадаченными улыбками.

– Мы? – Джана трет ладонь о свою голую коленку.

– Бороться с кем? – Фиф смотрит искоса.

– Со столичными, это ведь очевидно. Или здесь кто-то еще большая сволочь?

Вытягиваю сумку из-под кровати. Разбирать ее нет никакого желания. Достаю футболку и шорты.

– Как ты себе представляешь «борьбу со столичными»? – Джана отражает недоумение обеих. – Для чего?

Они что, серьезно? В самом деле не понимают, зачем с ними бороться? Не может такого быть. Они здесь второй год, знают лучше первокурсников местные устои и порядки.

– Вас устраивает, что с вами обращаются как с рабами?

Тревожные переглядывания соседок раздражают.

– Вам приятно чувствовать себя чьей-то вещью?

– Это не так работает, – Фиф спускает ноги с кровати, ищет пушистые тапочки.

– А как? Объясните, я хочу понять.

Фиф нарочно шаркает подошвой по истертому полу, резкие движения выдают нервозность. Она сжимает ручку двери до побелевших пальцев.

– Забудь! Бунты и прочую чушь. Все пострадаем.

Дверь закрывается, оставляя меня и Джану наедине.

Забыть? Смириться с предлагаемой участью безвольного существа?

Не знаю, какой спектр эмоций в моих глазах видит Джана. Она несколько раз открывает рот, но так и не произносит ни звука. И все же решается.

– Слушай, все поначалу сопротивляются. Все не так плохо, как ты думаешь. Главное – попасть к нормальному, кто бить не будет и по кругу не пустит. Многим даже платят хорошо, потом домой возвращаются и отлично живут.

Не могу поверить. Серьезно? Мне ничего не послышалось? Смириться с…

– Да что с вами не так?! – трясу зажатой в руке футболкой с шортами, как раз когда в комнату возвращается Фиф.

– С нами все в порядке. Ты не в провинции, здесь на твои высокие моральные принципы подрочат и кончат. Понимаешь? Идиотов нет, все жить хотят.

– Жить как биомусор?

Фиф падает на кровать и демонстративно утыкается в планшет.

Джана растерянно смотрит на подругу. Отвечать самой ей явно не хочется.

– Все не так однозначно. Я уже говорила: попадешь к нормальному и проблем не будет.

Нет слов. Просто… фантастика.

Беру полотенце и выхожу в коридор.

Душ не помог расслабиться. Нервное напряжение ощущается стянутостью в груди, по каждому пальцу словно пробегает ток.

Завтрашнее посвящение не идет из головы.

Что делать? Идти по комнатам в надежде найти единомышленников?

Нет, напрямую не стоит. Надо действовать аккуратно.

***

Наученная опытом первого дня просыпаюсь гораздо раньше. Спокойно умываюсь, принимаю душ и обмазываюсь кремом от шеи до пят.

Никакого специфического запаха на теле нет. Не вижу наморщенных носов, не слышу едких комментариев. Утро идет своим чередом.

Нэнси ждет меня на выходе из блока. Натягивает рукава серого вязаного свитера, надетого поверх белой рубашки. Из-за пасмурной погоды в корпусе прохладно.

Несколько переходов мы проходим молча, а на одном из поворотов перед нами появился тип, похожий на того парня, предложившего Нэнси пойти под него. Возможно это он и был: такая же толстовка, на голове капюшон.

Нэнси замедляется, намеренно отстает от него на несколько шагов. Пальцы сжимают рукава свитера.

– Мне страшно, – произносит она полушепотом. – Говорят, сегодня посвящение… Ты знаешь, что нас ждет?

Мотаю головой. Ничего хорошего нас точно не ожидает.

Взгляд Нэнси так и остается прикован к спине в черной толстовке.

Остальной путь до столовой мы идем без разговоров. Шум студентов заглушает мысли, дарит пресловутую видимость безопасности. Среди толпы кажется, что ничего случиться не может. Защитная реакция мозга. Обманчивая. В потоке людей легче воткнуть нож и скрыться, причинить боль и остаться незамеченным.

Нож – условный страх. Вонзается безжалостно, проворачивается, превращая плоть в месиво.

Отвратительные ощущения.

Ребята уже сидят за столом, мы с Нэнси занимаем те же места. Мишель приветливо улыбается. Я не успеваю поздороваться, улыбка слетает с его лица.

– Черт, у вас же сегодня посвящение, да?

– О-у, – тянет Рина и насаживает бекон на вилку, – сочувствую.

– М-да, – коротко и мрачно выдает Олдос.

– Кто-нибудь, объясните, что происходит на посвящении? – Нэнси, и без того бледная, сидит с огромными глазами.

Сжимаю вилку, тщетно успокаивая разогнавшийся пульс.

Рина со вздохом откидывается на спинку стула, по очереди смотрит на меня и Нэнси.

– Проверка на прочность.

– Моральную, – вкидывает Мишель.

– Физическую, – добавляет Олдос.

– Многие получают травмы, – продолжает Рина.

– Моральные, – кивает Мишель.

– Физические, – зубцы вилки Олдоса стучат о керамику.

Я взмахиваю рукой с тяжелым выдохом.

– Можете не продолжать.

Нэнси без лица ковыряется в тарелке, она словно надеется в ней раствориться.

У меня тоже пропал аппетит.

На другом конце столовой сидят преподаватели, среди них и Спенсер. Им ведь известно, что устраивают столичные. Они знают. И допускают, потворствуют издевательствам. Потому что сами наверняка были среди тех, кто устраивал «посвящение». Поэтому они к нам относятся не лучше.

Такой абсурд: заставлять, вынуждать поступать в Университет Амока, чтобы… Видимо, чтобы обеспечить столичных «игрушками». Развлечением на время учебы. Чтобы довести неприязнь к приезжим до первоклассного уровня.

Сквозь запах еды нос щекочет самый приятный аромат. Сложный, не поддающийся описанию. С множеством подтонов, один из которых, совершенно точно, миндаль.

Прикрываю веки от наслаждения. Внутри все восторженно поет.

В грудную клетку словно засунули жар-птицу. Она встрепенулась, расправила крылья, обжигая изнутри. Уронила пламенное перо в район желудка, еще одно упало в низ живота.

К центру зала, расправив плечи, идет Малин в окружении неизменной компании. Случайно сцепляюсь взглядом с Дрейком. Он усмехается мне, и Малин замечает это, следит за траекторией взгляда.

Бледно-желтые глаза будто просверливают дыру, сквозь которую бесконечно вытекает воздух, создавая дефицит кислорода. Сжимаю кружку, борясь с порывом подскочить с места и подбежать к Малину.

«Отвернись. Ну же!», – мой мысленный приказ нагло проигнорирован.

Не могу перестать смотреть. Это… чудовищная сила притяжения.

Крылья носа Малина подергиваются. Грудная клетка расширяется, заполняется кислородом. Он пытается учуять. Распознать запах, который случайно уловил в первую встречу, но… Отворачивается и садится за стол.

Без зрительного контакта натянутая пружина, готовая подбросить меня на месте, ослабевает. Только запах не исчез, он по-прежнему туманит разум.

За столом идет какое-то бурное обсуждение, а я пытаюсь отключиться от обоняния. Жаль, крем не блокирует запах истинного.

***

Учебное время утекало песком в огромных песочных часах. Так медленно, что казалось он никогда не закончится.

Стандартные предметы первого курса, ничего особенного. Не считая высокомерного отношения преподавателей, поистине достойного биомусора.

Радует, что занятия у нас и у столичных проходят отдельно. Слышали от старших курсов о крайне редких, но всегда запоминающихся совмещениях. Надеюсь, они не случатся в обозримом будущем.

Историю ведет Спенсер. Иронично: куратор биомусора рассказывает, как же мы докатились до такой жизни. Разумеется, через призму столичного: кривую, в трещинах и пятнах.

Когда случилась древняя химическая война, из восьми миллиардов людей на планете осталось примерно сто миллионов. Разбросанные по разным частям света, наиболее здоровые начали искать убежища. Появились общины, первые оплоты выживших.

Спустя некоторое время погибла еще треть, затем еще. Оставшиеся пятьдесят миллионов быстро сократили свою численность междоусобными столкновениями.

По известным данным, неточное количество оставшихся в живых едва доходило до пяти миллионов человек. Произошли мутации, превратившие запах в определение половозрелости. Тогда же появилось понятие «альфа».

Люди не стали оборотнями в прямом смысле, но и перестали быть «примитивными» – так обозначается человеческий вид до химической войны.

С того момента начался отсчет нашего времени. Из небольшого поселения вырос город, позже окрестивший себя столицей. Принято считать, что менее приспособленные и более слабые начали уезжать в окрестности, возводить регионы на земле, пригодной для жизни. Ее осталось не так уж много.

Я считаю иначе. Уезжают те, кто хочет не бороться за право жить, а просто жить. Создавать семьи и растить детей вне системы.

– Будьте благодарны за возможность находиться здесь, в университете Амока, – зачем-то произнес Спенсер в конце лекции.

Сдерживаю презрительный смех, выходя из аудитории.

Быть благодарной за возможность быть униженной? Потрясающе.

– Кара, подожди, куда ты? – Нэнси семенит рядом, озираясь по сторонам.

– В блок.

Она убеждается, что столичных нет рядом, и подается вперед.

– Ты не пойдешь на обед?

Отрицательно мотаю головой.

Нэнси снова наклоняется ближе.

– А потом?.. Ну, на посвящение…

Перед первым занятием в аудиторию вошла длинноногая брюнетка в короткой юбке. Ее шпильки стучали об пол, пока она проходила и перед каждым небрежно бросала небольшую прямоугольную карточку с датой, временем и местом. Все поняли, о чем речь.

Старшие курсы рассказали, что скрыться от посвящения никому не удавалось. Кто не приходил добровольно – притаскивали силой и обходились куда хуже, чем с остальными. Показательная порка как примитивный метод воздействия.

– Пойду, – отвечаю без лишних эмоций.

Игнорирование привлечет дополнительное внимание, а этого лучше избегать, пока возможно.

– На обед не…

– Нет, – обрываю Нэнси, продолжая идти своей дорогой.

Наверно, не стоило с ней так резко. Наверняка ранимая натура, обидится, а больше здесь и поговорить не с кем. С Фиф и Джаной не особенно тянет на беседы.

Оборачиваюсь посреди широкого коридора. Нэнси растерянно смотрит вокруг себя с высоты своего роста и разворачивается к лестнице.

– Нэнси, – окликаю ее, поправляя лямку сумки, – заходи после обеда. Пойдем вместе, если ты не против.