Читать книгу: «Фрэнсис Бэкон. Его жизнь, научные труды и общественная деятельность», страница 3

Бэкон с блестящим остроумием ответил на один памфлет, направленный против правительства, удачно защищал память своего отца и восхвалял мудрое правление Бюрлейга. Его хвалили, но ему не хватало существенного, – он был необеспечен. Он писал в это время своему дяде: «Признаюсь, мое честолюбие безгранично в области созерцания, но оно самое умеренное в общественной жизни. Я хочу пользоваться неограниченной властью в науке, я хочу изгнать всех, кто ей вредит: болтунов, слепых поклонников старых традиций и т. д. Если мне не удастся упрочить здесь своего положения, я продам свое маленькое наследство, буду жить на свой скромный доход, зароюсь в книги и отложу всякую надежду на общественное положение». Наконец Бюрлейг сжалился и обещал ему место с содержанием в 16 тыс. рублей в год. Но это место являлось для Бэкона журавлем в небе, потому что вакансии надо было ждать двадцать лет. Он по-прежнему оставался бедняком. Все хвалили его талант, но делали это как-то холодно, поэтому он не становился широко известным. Многие ходили слушать его защиты, сама королева не раз присутствовала на них; но клиенты, обогащающие своих защитников, к нему не являлись. Между тем его кузен Роберт уже метил в министры и советовал ему в дружеском, но покровительственном тоне оставить мечты и перестать философствовать. Положение Бэкона знакомо всем людям, отмеченным природой и принужденным пробивать себе дорогу. К ним в обществе всегда относятся так, как цыплята к утенку, высиженному курицей. Все его оглядывают и находят, что ему не место между ними; другое дело свой брат – золотая посредственность, – ей подают руки, ее тянут за уши, каждый признает в ней что-то свое, родное!

Бэкон чувствовал себя униженным и оскорбленным; среди людей чиновных и обеспеченных он был на голову выше других, но все же у него не было обеспеченного места и он– чувствовал себя лишним между своими знакомыми, как чувствует это всякий работник, остающийся без работы. Несмотря на приобретенную привычку свертываться в клубок перед сильным и целовать те руки, которые его били, он иногда изменял себе и делал какой-нибудь внезапный, независимый, смелый шаг.

В 1593 году он представился избирателям графства Миддльсекс, желая быть выбранным в палату общин. Парламент не созывался уже четыре года. Елизавете повиновались, ее любили, и она обходилась без парламента. Палаты ей были нужны только в делах финансов. Елизавета созывала новый парламент всегда неохотно и запугивала его членов угрозами. Первые ораторы, заговорившие в палате общин о делах, не представленных парламентом на рассмотрение королеве, были заключены в тюрьму. В то время парламент был, таким образом, далеко не тем, чем он стал теперь. Но все же тем людям, которые знали дело и умели хорошо говорить, он открывал возможность приобрести влияние и выдвинуться. В палату общин Бэкон был выбран одновременно со своим братом Энтони. Легко понять, что Фрэнсиса Бэкона неотразимо влекла эта деятельность; в дебатах он мог проявить свое искусство владеть речью, усовершенствованное многосторонним образованием. В речах Бэкона, уцелевших по настоящее время, мы не находим ничего особенного, хотя его блестящее воображение обогатило эти речи удачными сравнениями; но, как видно, в то время эти речи действительно вызывали восторг у слушателей. Современники Бэкона утверждали, что он одинаково хорошо говорил и писал. Но не одно только желание проявить свое красноречие привело Бэкона в палату общин: ему хотелось провести реформу гражданского закона, составлявшую мечту всей его жизни. Требованиям этой реформы и посвятил он свою первую речь. Но между палатой общин и палатой пэров произошло столкновение, и объяснения вести пришлось Бэкону. Он смело стал защищать интересы слабых и угнетенных, говоря, что обязанность парламента – обнаруживать раны государственного тела и что королеве любовь народа должна быть дороже денег.

Роберт Сесиль ответил ему на эту речь резким письмом; Бэкона не взяли под арест, но объявили ему, что он лишился благосклонности королевы и не может более рассчитывать на ее милости. Тут только понял Бэкон всю неосторожность своего поступка и взмолился о прощении. Он писал письма, полные раскаяния и самоуничижения; ничто не помогало. Последняя надежда занять видное общественное положение исчезла; он думал, что звезда его закатилась навсегда, однако скоро оправился от удара.

Через год открылась вакансия генерал-прокурора; Бэкон с новой надеждой и удвоенной энергией стал добиваться этого места, но его занял все тот же Кук, которому суждено было являться счастливым соперником Бэкона. Бэкон снова пришел в отчаяние. Трудно было после всех неудач ждать чего-нибудь от сухого упрямого педанта Бюрлейга. Нужно было найти более милостивого, но такого же сильного покровителя. Таким покровителем мог быть только любимец королевы, не уступавший в силе министру и всегда составлявший ему оппозицию. В то время сердце королевы Елизаветы принадлежало Роберту Девере, графу Эссексу. Это был человек живой, увлекающийся, прямой, преданный друг и неизменный покровитель всех, кто был угнетен, обладал талантом и не был заурядным. Эссекс был самый популярный царедворец в Англии, отличавшийся рыцарской доблестью. Он принял горячее участие в положении Бэкона и своей энергией несколько пристыдил Бюрлейга, который, казалось, понял наконец, что и ему следует сделать хоть один шаг в пользу племянника. В это время в письме к Фрэнсису Бэкону Бюрлейг сообщил ему результаты своих неудавшихся хлопот. Письмо первого министра содержало следующее: «Племянник! Не имею времени писать много; но я хлопотал за Вас. Королева приказала лорду-хранителю печати представить ей список всех известных юристов. Лорд уведомил меня об этом; я указал ему на Вас как на человека, вполне отвечающего назначению. На это он заметил мне, что готов был бы сделать представление о Вас из дружбы к Вашему отцу, но все же не решается поставить Вас на один уровень с другими предложенными им законоведами, которых он может особенно рекомендовать. Несмотря на то, я напомню о Вас королеве и прибегну к посредничеству графа Эссекса. Любящий Вас дядя».

Внезапно пробудившаяся благосклонность старого влиятельного родственника не принесла на этот раз Бэкону никакой пользы. Хранитель печати оказался главной помехой. Он находил, что Бэкон был к нему недостаточно почтителен. Бюрлейги, отец и сын, скоро перестали хлопотать о Бэконе; ходили даже слухи, что последний относился враждебно к своему двоюродному брату. Итак, у Бэкона был один только смелый и верный защитник – граф Эссекс. Равнодушие ближайших родственников Бэкона возмущало Эссекса до глубины души и придавало ему энергии; он писал: «В хлопотах о Бэконе мне не приходят на помощь те люди, которые должны бы быть его первыми друзьями; это заставляет меня работать в пользу его за четверых». Но королева, называвшая когда-то Бэкона своим маленьким лордом-хранителем большой печати, не желала сделать его и генерал-прокурором. Она оставалась при мнении, что Бэкон не ахти какой законник, и к тому же не могла ему простить смелой выходки в палате общин. Даже всемогущему Эссексу не удалось на этот раз ничего добиться у королевы; с сокрушенным сердцем он откровенно писал Бэкону о своих неудачных попытках. Благородный Эссекс был, кажется, тогда единственным поборником справедливости и врагом формализма.