Читать книгу: «Книжный магазин в Мейфэре», страница 4

Глава 5
Нэнси

Май 1934 года

Дорогая Диана!

Шмель, опьяненный нектаром, полз по розовому лепестку цветка магнолии, которая растет за окном Роуз-коттеджа. После недели дождей тучи разошлись и засияло солнце. Цветы начали распускаться в знак благодарности, радостно приветствуя весну.

Я постучала кончиком карандаша по чистому листу бумаги, лежавшему на моем письменном шератоновском ²² столе. Справа стояла тарелка с холодной яичницей-болтуньей, забытая несколько часов назад. За большими окнами гостиной бурлила жизнь. Мои французские бульдоги, Милли и Лотти, лениво развалились на купленном мной с рук (с помощью Марка) обюссоновском ковре ²³ – в ожидании той минуты, когда я наконец поведу их на прогулку. Слева лежала стопка листов и их копий – первые пятнадцать тысяч слов моей новой книги. Но этот пустой лист… Я должна ответить Диане на ее лаконичное послание.

Однако шмель гораздо интереснее.

Я сунула письмо Дианы в ящик письменного стола, не желая видеть ее гневные слова. Она винила меня и настаивала на том, чтобы я бросила писать эту книгу. В знак протеста я положила перед собой последний исписанный лист. Когда прибыла почта, я остановилась на середине сцены, которую намеревалась закончить сегодня днем.

Ветерок с Темзы врывался в открытое окно, шевеля красные складки портьеры. Трава, ветки и цветы колыхались, призывая меня покинуть письменный стол. Чтобы отправиться на прогулку. И чтобы притвориться, будто я не занимаюсь тем, чем непременно должна заниматься.

Мы с Питером разорены.

Я отказывалась в это верить. Финансовое положение лишало нас принадлежности к аристократии, хотя мы оба – выходцы из знатных семей. Мысль о том, что мы работаем, ужасала наших друзей и семью, однако мы нуждались в каждом фунте.

Я подумывала о том, чтобы наполовину урезать часы Глэдис, но боялась потерять ее. Поэтому устроила ее к подруге, которой требовалась экономка на неполный день. Глэдис любезно согласилась делить свое время между двумя домами. Теперь она приходила по утрам, убирала, стирала, гладила, бегала по поручениям, а после помогала мне приготовить ужин. Однако в этом деле я была скверной ученицей. Она уходила в полдень, и я усаживалась писать. Именно в это время звонил дверной звонок, словно незваные гости ждали, когда я останусь одна. Слава богу, это происходило в отсутствие Глэдис.

В любой момент я ожидала визита судебных приставов, приходящих взимать долги Питера. Может быть, сегодня вместо этого они примут от меня чашку чая?

Я просто обязана написать эту книгу. Однако мои родные протестовали, опасаясь, что я подставлю их под удар. Каждый день я пыталась писать, и эта работа стала тяжким испытанием. Слова то вырывались бешеными залпами, то текли медленно и вяло. Так Милли неспешно перекатывается на спинку, чтобы ей почесали животик.

Мне вспомнилось письмо Дианы. «Ты не должна писать эту книгу, если не хочешь навредить Лидеру и мне. Она сильно отличается от “Двух старых леди с Итон-сквер”».

Лидер, то есть Мосли (или Людоед, как я предпочитала его называть), продолжал держать мою сестру на привязи в качестве любовницы. Ради него Диана отказалась бы от всего, рискнула бы всем. Чем ей не угодила моя книга? Она же смеялась, когда я мягко подтрунивала над Мосли в «Двух старых леди с Итон-сквер»: Маленького Лидера я изобразила вооруженным клистиром и шоколадным слабительным. Эту историю с продолжением я писала для нас двоих, когда в прошлом году мы жили вместе.

Что же изменилось? Или страсть к Мосли все возрастала? Как ему удалось полностью завладеть блестящим умом Дианы?

Любовь – абсолютная иллюзия.

Я убедилась в этом за прошедшие десять лет. Сначала – любовь к Хэмишу, потом – к Питеру. Романы Джейн Остин и сестер Бронте, которые я читала, стихи поэтов – все выдумка. Да и я плету истории, рассказывающие читателям о чувствах в действительности иллюзорных.

Само определение «художественная проза» подразумевает это. Писательское воображение вплетает в ткань повествования события и персонажей – и неважно, что я пишу в основном о людях, которых знала, и о событиях, в которых принимала участие. Мне платят за то, чтобы я ткала новые истории, вызывала эмоции. А любовь – это в самом деле заблуждение, как и счастье.

В художественной литературе, в полете фантазии есть что-то раскрепощающее. Это совсем не то же самое, что писать статьи. Я наслаждалась, сочиняя романы. В любом случае это гораздо приятнее, чем вести домашнее хозяйство.

Я откинулась на спинку стула, грызя кончик карандаша.

Звук мотора донесся из-за стены сада и стих. Кто-то прибыл. Лотти проснулась и затявкала – значит, это Питер. Почему он вернулся так рано?

Муж ворвался в дом, хлопнув дверью. Выйдя в холл, я увидела, как он швырнул на пол свой портфель и пиджак из твида. Я подняла пиджак, отряхнула и поместила на вешалку. Он сильно пах табаком.

– Что случилось? – я не стала утруждать себя нежными приветствиями, Питер явно был расстроен.

– Мне обещали повышение, но теперь босс отрицает это. Он заслуживает пощечины. Однако я уйду, не доводя дело до потасовки. В этом проклятом здании одни слабаки, так что некому будет оттащить меня от старого козла. Не хотелось бы схлопотать штраф за дурное поведение.

У меня вертелся на языке вопрос: он правда поскандалил с боссом? В таком случае его не примут на работу ни в один банк Лондона. Но Питер вдруг опустился на колени и, погладив Лотти, похлопал ее по носу.

– Тебе нужно заключить контракт еще на одну книгу, – Питер даже не соизволил посмотреть в мою сторону. – Я не могу продолжать искать работу, раз мне не платят то, чего я стою. Разве они не знают, кто я?

Боюсь, проблема именно в этом: они слишком хорошо его знают.

Удивительно, однако он настаивал на том, чтобы я расплачивалась за его расхлябанность и безделье. Почему мой муж считает, что может увиливать от своих обязанностей? Питера все еще держали в банке, и это было чудом. Интересно, какую роль в этом играл его отец? Какие усилия прилагал лорд Реннелл, чтобы его сына не увольняли?

Я гнала горькие мысли с момента, когда спрятала в стол письмо Дианы. Мне хотелось задать Питеру аналогичный вопрос: разве он не знает, кто я?

Отогнать мысли гораздо сложнее, чем убрать с глаз долой слова, написанные на бумаге. Должна ли женщина расплачиваться за праздность мужа и его беспомощность в финансовых делах? У Па бывали финансовые проблемы, и Ма всегда приходила на помощь, она даже продавала яйца и цыплят в деревне, чтобы платить нашим гувернанткам. Я нахмурилась. В таком случае книги – это мои цыплята?

Это откровение помогло мне проглотить обиду.

Вместо того чтобы упрекать Питера, я попыталась улыбнуться и спросила, не налить ли ему выпить.

– Нет. Я собираюсь в клуб, – отмахнулся он и направился в заднюю часть дома.

В дверь постучали. Обернувшись, Питер взглянул на меня с недовольным видом, словно спрашивая, кто бы это мог быть.

– Наверное, твои поклонники – судебные приставы, – съязвила я.

Моего мужа никогда не интересовала стопка неоплаченных квитанций, растущая на столике в холле. Наплевать ему и на унижение, которое я испытывала, когда приставы, сняв шляпы, смотрели на меня с жалостью.

Каким образом он надеется заплатить за очередную пьянку? Хороший вопрос. В последний раз я отделалась от неприятных визитеров, попросив несколько фунтов у отца Питера. Порой лорд Реннелл выручал нас, но он же не вечен. А после его кончины состояние перейдет к старшему брату Питера, Фрэнсису. И тогда, вероятно, придет конец выплачиваемому сейчас пособию Питера, которого и так едва хватало на бензин для автомобиля и лампы в доме.

– Роль зануды тебя не красит, – не остался в долгу Питер.

– Как и муж, неспособный позаботиться о своей жене!

И, оставив его наедине с необходимостью открывать дверь, я проследовала на кухню, чтобы поставить чайник.

Увы, долг жены – скрывать недостатки мужа и представлять миру его более привлекательный образ.

Когда я наполняла чайник водой, мне вспомнилось слово, оброненное Питером. «Потасовка». Чудесное название для книги, над которой я работаю. Питер – прототип персонажа по имени Джаспер…

Мой дорогой Марк!

Я никогда не представляла себе, сколько денег требуется для ведения собственного хозяйства. У меня прежде не было подобных обязанностей, и теперь я испытываю глубокое уважение к Ма – о чем, разумеется, никогда ей не скажу.

Нам с Питером пришлось экономить и урезывать себя во всем, чтобы устроить вечеринку с бриджем. Я наслаждаюсь ролью хозяйки дома и предвкушаю момент, когда соберу всех друзей под нашей крышей. Ты, конечно, придешь, не так ли?

Я рассчитываю на вечер веселья и отдохновения – без пререканий между мужем и женой по поводу денег. Впрочем, не стану утомлять тебя этими неприятными деталями.

Давай лучше вспомним прежние времена, когда мы носились по улицам Лондона, а потом проводили остаток ночи в доме одного из друзей. Иногда вереница наших автомобилей отправлялась за город, где чьи-нибудь родители с неохотой позволяли нам весело провести выходные.

Сейчас я мечтаю о тех днях – как когда-то мечтала о замужестве.

С любовью,

Нэнси

Из граммофона лилась ритмичная мелодия, оглашая Роуз-коттедж, в котором собралась настоящая толпа. Столы и стулья, одолженные у гостей, поставили в холле, гостиной и спальнях. Звенели бокалы, и отовсюду слышался смех.

Продемонстрировав превосходный фокус с картами, я направилась вниз по лестнице. И вдруг Питер загнал меня в угол на лестничной площадке. На его лице играла многозначительная ухмылка, которую я редко видела после венчания. Она предвещала секс. Интересно, сколько стаканов бренди он выпил?

Питер был хорош: взъерошенные белокурые волосы, призывный взгляд, уверенная улыбка. Я залюбовалась его стройной фигурой, одетой повседневно и одновременно элегантно. Ни на ком так идеально не сидели брюки и пуловер.

– У меня есть для тебя анекдот, моя дорогая жена. Его только что рассказал мне один из парней.

Его пальцы гладили мою руку, и лед в сердце начал таять.

– Я люблю хорошие анекдоты, – сказала я и невольно ответила улыбкой, ощутив какое-то девическое волнение.

Питер прислонился к стенке, скрестив ноги.

– Вот почему мне нужно было немедленно тебя найти. Ты готова посмеяться?

Я кивнула, молясь, чтобы никто сюда не зашел. Пусть эта минута длится вечно.

– Я всегда готова посмеяться.

– Тогда я расскажу тебе о мужчине, которого задержала полиция.

– Это был ты?

Питер притворно надулся.

– Я неправильно рассказываю. Начнем сначала, – язык у него слегка заплетался, но он был в ударе, и мне это очень нравилось.

– Ты знаешь анекдот о мужчине, которого задержала полиция? – спросил он.

– Нет, – ответила я. – Расскажи мне.

– Они объявили ему: «Все, что вы скажете, может быть обращено против вас». – Питер прижал палец к моим губам, чтобы я молчала. – Мужчина спросил: «Все, что я скажу, может быть обращено против меня?» Полиция ответила: «Да». – Питер приблизился, и смех замер на его устах, а взгляд сделался таким, что я затрепетала. – И мужчина сказал: «Хорошо, сэр», а затем добавил: «Миссис Нэнси Родд».

Я рассмеялась. Подумать только, мужчина хочет, чтобы меня, Нэнси Родд, «обратили против него»! Но Питер заглушил мой смех поцелуем в губы.

О, как я хотела, чтобы это никогда не кончалось! Близость в нашем браке случалась урывками, и наш секс часто ставил меня в тупик: может, я что-то упустила? Должно же быть что-то еще – такое, что обещал поцелуй, но не давал Питер. Впрочем, так происходило всегда. Он постоянно начинал проекты и не заканчивал. Лишь один раз…

Шаги на лестнице заставили нас отпрянуть друг от друга. Ни к чему, чтобы меня видели в подобной позе, даже если он мой муж. Спускаясь, мы прошли мимо друзей, и при нашем появлении в гостиной раздались аплодисменты.

– Твой Питер обчистил меня до нитки, – заявил Марк, вставая из-за стола.

Я взглянула на Питера:

– Ты играл на деньги?

Он ответил виноватой улыбкой, словно я застала его в момент, когда он запустил руку в кассу. С таким же выражением он вытаскивал деньги из моего кошелька.

– Высокие ставки делают игру более увлекательной.

Слава богу, он выиграл, а то нам пришлось бы побираться в Ратленд-Гейт – лондонском доме моих родителей.

– Потанцуй со мной, как в старые добрые времена, – предложил Марк, когда Питер уселся за следующую партию.

Я очутилась в его объятиях, и граммофон заиграл очередную заводную мелодию. Несколько гостей присоединились к нам, и меня окутало знакомое ощущение комфорта, которое я всегда испытывала рядом со своим дорогим другом. Марк помог мне обставить Роуз-коттедж, сообразуясь с моим вкусом. А еще он успокаивал меня всегда, когда казалось, что все вокруг вот-вот запылает ярким пламенем и обратится в пепел.

Моя решимость сделать наш брак сносным стоила мне труда, но это было важно для меня.

– Как дела? – прошептал Марк.

– Знаешь, старина, я нашла вексель на блаженство, который намерена обналичить (как только вспомню, куда его засунула). Полагаю, я прекрасная хозяйка – но лишь когда рядом находится наша экономка.

Марк усмехнулся.

– Моя дорогая, ты, несомненно, воплощение абсолютного счастья.

– Значит, я преуспела.

– Какими новыми выходками отличился Прод? – поддразнил он, вспомнив прозвище, которое дала Питеру моя семья: Питер плюс Родд. – Не могу дождаться, чтобы прочитать об этом, – Марк многозначительно подмигнул, заметив мое недовольство.

– Скоро прочитаешь.

Когда мелодия закончилась, к нам подошли Диана и Мосли вместе с Питером.

– Нэн, дорогая, вы с Роддом непременно должны пойти на митинг. Это кульминация движения Британского союза фашистов. Мы ожидаем около десяти тысяч.

Я хотела было отказаться, но Питер вдруг сказал:

– Похоже, там будет весело, как в прежние времена.

Диана смерила его холодным взглядом, а Мосли дружески похлопал по спине и увлек к столу, за которым играли в карты.

Почему Питер согласился? Когда-то мы обсуждали наши идеалы, и они не имели ничего общего с фашизмом.

Я подумала, что мне полезно увидеть фашизм воочию – для работы над «Потасовкой». Я не ходила на митинги с прошлого года; тогда мы с Питером посетили один, и это укрепило наши политические взгляды, далекие от фанатизма и находящиеся в оппозиции к фашизму. Я подозревала, что Мосли надеется однажды стать британским Гитлером. Ну уж нет, спасибо, одного такого уже слишком много! Какое-то время казалось, что большинство англичан придерживаются того же мнения. Но за последние несколько месяцев произошли неуловимые изменения не только в стране, но и в моей семье.

Юнити жила в Германии вместе с несколькими молодыми леди – они изучали язык в надежде встретиться с Гитлером и дружили с его соратниками. Диана по-прежнему была любовницей Мосли. Все наше окружение это приняло, и их уже приглашали вместе на вечеринки. Даже мой брат Том симпатизировал фашизму. И Ма. Па стойко держался. Он упрекал Диану за то, что та свозила Юнити в Германию, на митинг. Он испытывал ярость – и однако же, как ни странно, разрешил Юнити жить в этой ужасной стране.

– Я куплю вам черные рубашки, – сказала Диана, целуя меня в щеку перед уходом. Она имела в виду форму членов Британского союза фашистов.

Идея носить черное казалась мне странной: черный цвет для меня означает траур. Но если мы не наденем эти рубашки, то будем выделяться на митинге, а это совершенно ни к чему.

– Но, Диана, мы можем сделать это сами.

– Подарок, – возразила она.

Я натянуто улыбнулась, вспомнив, что Диана получает от Брайана две тысячи в год в качестве алиментов. Это в четыре раза превышает наши с Питером доходы. И потому ответила:

– Спасибо.

Сестра оказалась верна своему слову, и на следующее утро я получила пакет с двумя черными рубашками и двумя булавками с символикой Британского союза фашистов. Положив пакет на туалетный столик, я очень долго смотрела на него. После вечеринки мы с Питером лишь мимолетно упомянули о предстоящем митинге, и он счел все это забавным. Полагаю, я могла бы смотреть на это так же. Черные рубашки ужасны, и воспринимать их можно лишь в контексте всей этой нелепости.

Когда в тот вечер Питер вернулся домой с работы, я встретила его в черной рубашке, с шутливой улыбкой протянув ему стакан бренди.

– Ну, как тебе? – я медленно покрутилась перед ним. – У меня достаточно аморальный вид?

Питер тихонько присвистнул и закружил меня в танце.

– У тебя определенно криминальный вид.

– Примерь свою. Глэдис ее выгладила.

Когда он появился в черной рубашке, я тоже одобрительно присвистнула.

– Мистер Родд, вы неотразимы в черном! Должно быть, мне стоит обыскать вас, вдруг вы носите в заднем кармане оружие или портрет Гитлера с его автографом?

– Неужели я выгляжу таким же самонадеянным, как Лидер? – шутливо осведомился Питер, назвав Мосли придуманным мной прозвищем.

– Ты в сто раз красивее. Но, честно говоря, я предпочла бы, чтобы ты снял эту рубашку.

– Ты покинула бы своего мужа ради меня? – спросил он.

– Слава богу, мне не придется делать такой выбор, ведь я счастливица, уже обвенчанная с тобой.

Мы переоделись в обычную одежду. Я посмотрела на широкую спину мужа, прежде чем она скрылась под хлопчатобумажной тканью. Мне хотелось пробежаться пальцами по его коже, поцеловать ложбинку у позвоночника, вдохнуть знакомый запах. Когда Питер лежал рядом со мной, это было невероятно сладко, но слишком мимолетно и всегда быстро заканчивалось.

Мы женаты уже полгода, а результатов никаких. Пожалуй, это к лучшему: ребенок – это еще один рот, который пришлось бы кормить. К тому же мы не могли позволить себе няню.

Я отвернулась и принялась затягивать пояс на талии.

– Ужин готов.

– Я умираю от голода, – с энтузиазмом ответил Питер. Интересно, как такое может быть? Счета за ланч из его клуба приходят почти ежедневно.

Напомнив себе о том, что счастливой домохозяйке не следует замечать проступки мужа, я с улыбкой подала ужин, приготовленный с помощью Глэдис: суп из лука-порея и пастуший пирог.

Питер налил мне бокал вина и, когда я уселась, взял мою руку в свои ладони, поднес к губам и поцеловал.

– У нас все будет в порядке, – сказал он, словно отвечая на вопрос, который я постоянно задавала себе, но никогда не высказывала вслух.

В самом деле, как может быть иначе?

Дорогой Ивлин!

Ты просил рассказать о митинге, так что приготовься к ужасам, о которых я поведаю…

Толпа в «Олимпии» состояла из представителей всех слоев общества. Большинство были облачены в те самые черные рубашки, насчет которых мы с Питером подтрунивали друг над другом. Фанатизм так промыл мозги умным людям, что они присоединились к этому абсурду. Признайся, ты с удовольствием прокомментировал бы эту банальную моду.

Я с удивлением обнаружила, что даже Питер не чужд этого, и слегка встревожилась. Он смотрел на Мосли чуть ли не с восхищением. У меня возникло искушение стукнуть его сумкой по голове. Более того, он стал подпевать фашистской песне: «Британия, проснись!» Я не могла решить, Питер так дурачится или же действительно подпал под обаяние Мосли. Впрочем, обаяние – качество, которое несовместимо с Людоедом.

Итак, под звуки фанфар и радостные возгласы толпа приветствовала своего Лидера. Люди были буквально загипнотизированы – так человек не способен оторвать взгляд от несчастного случая или ссоры, разгорающейся на улице. Десятки знаменосцев в черных рубашках прошли маршем к трибуне. За ними следовал Мосли – с горделивой осанкой, махая толпе, словно король. На месте Дианы я сгорела бы со стыда, но она улыбалась, глядя на Людоеда влюбленными глазами.

Стадион в «Олимпии» был заполнен невероятным количеством влиятельных персон, а также тысячами рядовых членов Союза. Дипломаты, бизнесмены, аристократы, журналисты стояли бок о бок с фермерами, торговцами, чернорабочими.

Говорю тебе, это был настоящий кошмар. Если ты мне не веришь, сходи на митинг сам – однако предупреждаю: не надевай красное.

С любовью,

Нэнси

Диана стояла рядом со мной, не сводя широко распахнутых глаз с любовника. Тот приближался к трибуне, а его последователи громко клялись ему в верности.

Когда шум затих, Мосли заговорил.

Какой-то мужчина в толпе вдруг выкрикнул:

– Фашизм – это убийство! Долой фашизм! Долой Мосли!

– Проклятые жиды-коммунисты пришли, чтобы сорвать митинг. Но им это не сойдет с рук! – сказал какой-то мужчина, стоявший рядом с Питером.

Мне не следовало бы удивляться этому антисемитскому высказыванию, но я все равно удивилась. Услышать такое совсем рядом! Я открыла было рот, но Питер покачал головой. Толпа взорвалась выкриками членов Британского союза фашистов в ответ на слова: «Долой Мосли!» Массовая дискуссия в море черного и красного…

Мосли пытался вернуться к своей речи, призывая к порядку, но его опять прервали. Это случалось снова и снова, и каждый раз он замолкал, глядя на Диану, и ждал – как терпеливый отец ждет, пока утихомирят его капризного отпрыска. Чернорубашечники быстро хватали протестующих, но другие люди тут же подхватывали их мантру, провоцируя новые беспорядки. Стражи в черных рубашках кидались на возмутителей спокойствия со всех сторон; толпа качнулась, чей-то локоть угодил Питеру под ребра, и он ответил тем же. Я опасалась массовой драки.

Чернорубашечники действовали быстро и слаженно. Некоторых протестующих, обмякших и окровавленных, уже тащили со стадиона, другие отважно сами прокладывали себе путь. Все это время Мосли стоял почти с радостным блеском в глазах, словно именно этого он и ждал. Он желал, чтобы протестующих затоптали, – жаждал показать свою силу, свою власть.

Я широко открытыми глазами смотрела на Питера. Увидеть такое насилие на политическом митинге?! Мое внимание привлек орущий Эсмонд Ромилли, мой юный наивный троюродный брат, коммунист. Он находился близко к трибуне и кричал Мосли: «Свинья!» Диана и Мосли делали вид, будто ничего не замечают. Словно жестокость по отношению к тем, кто выступает против их политики, нормальна.

Мой желудок скрутило, каждая моя частичка порывалась сбежать. Однако исчезновение поставило бы крест на наших с Дианой отношениях и к тому же вызвало бы агрессию в мой адрес со стороны этих негодяев с кастетами.

Я украдкой потянулась к руке Питера, сжала ее и обрадовалась, почувствовав, что он не отстранился, а, наоборот, крепко сжал мою в ответ.

Со стадиона выводили сотни окровавленных протестующих, но ни один из них не удостоился взгляда Дианы. Неужели она так привыкла к насилию? Как же она может мириться с подобным?

Если я напишу об этом в своей книге, последствия обязательно будут. А каковы будут последствия, если не напишу?

Против фашизма выступали коммунисты – так, по крайней мере, утверждал член Британской фашистской партии, стоявший возле нас. Кричать о своем неприятии фашизма – их право, так же как право каждого фашиста – кричать о вреде социализма. Но проливать кровь – это уж слишком.

Если люди опустятся столь низко, то палата лордов превратится в сумасшедший дом. Всех, кто не приемлет какой-нибудь билль, станут избивать до крови. С голов членов парламента полетят парики, а их самих стащат с зеленых скамей на зеленый ковер. Таким образом, название моей книги «Потасовка» ²⁴ приобрело еще одно значение – чисто политическое.

У меня пересохло во рту. Я боялась, что Англия станет еще одной Германией. Пойти на этот кошмарный митинг – ужасная идея.

Я содрогнулась, и Питер крепче стиснул мою руку.

– Мы победим! – орал Мосли с трибуны. – Или, по крайней мере, вернемся на щитах ²⁵.

Мы отклонили предложение Дианы и Лидера выпить с ними за победу, сославшись на мою головную боль. Добравшись до своего тихого, мирного коттеджа, сорвали с себя черные рубашки и швырнули их в угол. А затем занялись любовью. Я льнула к Питеру, отчаянно ища нежности, нуждаясь в его прикосновениях и в уверенности в том, что находиться рядом с человеком – безопасно. Впервые за все время нашего брака я действительно почувствовала, что мы едины разумом, телом и духом.

Лежа в постели, я глядела в потолок. Затем повернулась к Питеру и сказала:

– Я беспокоюсь о своей сестре.

– А я беспокоюсь о каждом, кто пойдет против нее.

– Может быть, мне следует сказать издателю, что я не смогу закончить эту книгу?

– Тогда тебе придется вернуть аванс, который мы уже потратили.

Я кивнула. У нас действительно не было денег, и мы очень рассчитывали на авторский гонорар, который должно принести издание.

На следующий день, сделав разворот на сто восемьдесят градусов, «Дэйли мейл» опубликовала язвительную редакционную статью о митинге в «Олимпии». В письме, адресованном Мосли, лорд Ротермир, основатель этой газеты, отказывал в поддержке Британскому союзу фашистов: «Я недвусмысленно разъяснил в наших с вами беседах, что никогда не стану поддерживать ни одну партию с антисемитским уклоном, ни одно движение, которое в число своих целей включает диктатуру…»

Все еще потрясенная тем, чему мы явились свидетелями, я сбежала из дома с Лотти и Милли – на энергичную прогулку по берегу Темзы. Собачки сопели, обнюхивая траву и цветы, а я обдумывала увиденное вчера.

Две мои сестры влюбились в мужчин, стремящихся к диктатуре. Две мои сестры влюбились в мужчин, которые ненавидят некоторых представителей человеческой расы просто за их этническую принадлежность.

Вернувшись в коттедж, я начала письмо к Диане, испытывая потребность изложить на бумаге свои мысли и тревоги. Нужно, чтобы она прислушалась ко мне и задумалась над выбранным путем. Она в опасности. Мы все в опасности.

Дорогая!

Я чувствую себя обязанной поделиться с тобой моими опасениями. Я боюсь за тебя, за твоих милых малышей. Насилие на этом митинге…

Я разорвала письмо и швырнула его в мусорную корзину.

Около трех часов дня в дверь постучал курьер. Я ожидала, что принесли очередную долговую расписку, и удивилась, увидев на конверте печать лорда Реннелла, отца Питера.

Письмо было адресовано мне и написано явно второпях. Каким-то образом он обнаружил, что мы с Питером присутствовали на митинге в «Олимпии».

Не могли бы вы убедить его заниматься своими делами и не выставлять себя на всеобщее обозрение на этих фашистских демонстрациях? Ситуация принимает очевидно плохой оборот…

Я с трудом сглотнула, соглашаясь со всем, что написал лорд Реннелл. Мы оба все понимали. Но кто может хоть что-то втолковать Питеру? Питер делает все, что ему заблагорассудится.

Пока муж не пришел домой, я отправилась в нашу спальню, чтобы привести себя в порядок, – и увидела, что черные рубашки, которые мы швырнули в угол, Глэдис выгладила и повесила в шкаф. Я поспешно закрыла дверцу.

По окончании ужина с треской и картофелем я вручила Питеру письмо от отца.

У него заходили желваки.

– Я не собираюсь идти еще на один митинг, – сказал он раздраженно. – Но и не нуждаюсь в разрешении отца, если захочу это сделать. А также в твоем.

– Но ты же не пойдешь назло отцу?

– Нет, даже ради того, чтобы рассердить этого старикана.

Я с облегчением кивнула.

– Глэдис погладила наши рубашки.

– Я больше не надену эту гадость.

Слава богу!

– Давай бросим их в Темзу?

– У меня есть идея получше.

Мы сидели в гостиной, прихлебывая бренди и наблюдая, как наши рубашки горят в старинном камине.

– Тебе следует закончить свою книгу, – сказал Питер.

Я немедленно ощетинилась:

– А может быть, это тебе следует найти службу получше?

С многострадальным видом он глубоко вздохнул.

– Это не из-за денег, хотя они нам действительно нужны. И что плохого в том, что жена содержит своего мужа?

Я проигнорировала этот вопрос.

– Тогда почему?

– Потому что люди должны увидеть нелепость фашизма. Ты умеешь писать истории, которые кажутся легкими. Твои сестры не смогут обидеться на сатиру.

Судя по этим словам, Питер ничего не знал о моей семье. Мы обижаемся на всё. Однако кое в чем он прав: в конце концов сестры меня простят.

Спустя три недели в середине ночи Гитлер приказал приспешникам из СС убить нацистских лидеров СА ²⁶ и сотни своих оппонентов. Таким образом он очистил партию от всех, кто возражал против его руководства. Людей вытаскивали из постелей и расстреливали. В газетах это назвали die Nacht der langen Mеsser – «ночью длинных ножей».

Юнити написала об этом длинное письмо, где выразила радость по поводу убийства Эрнста Рёма ²⁷. Очевидно, она помчалась в Коричневый дом ²⁸, к своему возлюбленному, коричневорубашечнику, чтобы узнать новости. Ма и сестра Джессика во время этих событий находились в Германии. Полагаю, Па пребывал в ужасе. Я не находила внутри себя ни слов, ни мужества, чтобы приступить к следующей главе книги. Не теперь, когда в мире столько насилия. Не теперь, когда моя сестра стремится быть в центре событий. Вместо этого я сочинила статью для «Вангард», в которой осудила разлагающуюся демократию Британии, высмеяла Мосли и его фашизм и стала ждать, когда чернорубашечники постучат в мою дверь.

За чаем на Итон-сквер Диана показала мне письмо Юнити о «ночи длинных ножей». С какой легкомысленностью она описывала те события, называя их одновременно волнующими, потрясающими и ужасающими. Юнити выражала свою тревогу за Гитлера. И писала, что, по слухам, несколько членов СА покончили с собой, хотя на самом деле их убили. О, как же основательно промыли мозги моей сестрице!

Затем пришло письмо от Юнити, адресованное мне. Начала сестра безобидно: могу ли я устроить для нее вечеринку, когда она вернется в этом месяце в Свайнбрук? А еще нужно переделать ее платье. Но вскоре младшая сестренка перешла к опасной теме.

«А теперь серьезно – об этой книге… Я предупреждаю тебя: ты не должна ее публиковать, так что лучше не трать время впустую. Потому что, если ты все-таки опубликуешь ее, я никогда больше не смогу с тобой разговаривать…»

Далее последовали яростные нападки на мою статью в «Вангард». Юнити сообщила также, что у нее более трех сотен открыток с изображением Гитлера, которые она должна мне показать, и она не сомневается, что я приду в восторг. Закончила письмо сестра словами: «Heil Hitler!» А в постскриптуме рассказала, как дала отставку одному из эсэсовцев, потому что, как выяснилось, тот предпочитает мужчин.

Кто эта девушка?

И я в самом деле должна устраивать для нее вечеринку?

К горлу подступила тошнота.

Усугублял ситуацию Питер… С тех пор как мы побывали на митинге, он каждый вечер возвращался домой все позднее, пропахший спиртным и духами. Он бродил по коттеджу в какой-то прострации, много пил, а наутро звонил на работу и говорил, что не придет, поскольку слег с инфлюэнцей. Разве он не понимает, что похмелье не имеет ничего общего с инфлюэнцей?

И разве он не понимает, что я чувствую запах ее духов?

Я опасалась за судьбу своего брака.

В следующем месяце Гитлер захватил полную власть в Германии, победив на выборах. И отныне я опасалась за судьбу Европы.