Читать книгу: «Узы магии. Дуэт с герцогом сирен», страница 7

Восемь

Внезапно я переношусь на пляж с белым, как кость, песком, настолько мелким, что кажется, будто он мерцает и переливается всеми цветами радуги. Волны бьются о мощные корни, по размеру не меньше корпуса корабля, которые обвивают песчаный участок на манер птичьего гнезда, а вверху сплетаются в массивный ствол дерева, состоящий примерно из тысячи других стволов поменьше, соединенных в единое целое. Это дерево настолько высокое, что его верхние ветви пронзают небеса и теряются среди облаков.

Сам пляж усеян кусками древесины. Часть из них того же золотисто-коричневого оттенка, что и высящееся над всем дерево, другие бледно-пепельные – выцвели от долгого лежания на солнце.

Наверное, это и есть то самое Древо жизни и окружающий его пляж, о которых только что рассказывал Шил. Но почему… как я сюда попала? Волнующие и в то же время интригующие вопросы. Вероятно, мне следует бояться, однако лучшие годы жизни я провела, путешествуя по неизведанным местам, о которых другие не осмеливались даже мечтать.

Поворачиваю голову, и мир размывается по краям, как будто подернут легкой дымкой. Здесь не ощущается тепла песка, не слышно шепота ветра. Все кажется каким-то тусклым, бездушным.

И тут в дальнем конце пляжа, рядом со стволом дерева, я замечаю две фигуры: пожилую женщину и молодого мужчину. На первый взгляд они похожи на людей, но стоит присмотреться ближе, в глаза бросаются небольшие хрящевые отростки, которые поднимаются по щекам и переходят в похожие на плавники уши, свойственные сиренам. Светлую кожу покрывают характерные узоры. Однако между этими двумя и знакомыми мне сиренами есть одно заметное отличие: мужчина и женщина пусть неуклюже, но передвигаются на двух ногах, медленно приближаясь к главному стволу. Не свожу с них глаз, силясь понять, кто передо мной. Какие-то иные существа? Или же сирены способны превращать хвост в ноги? Второй вариант представляется более вероятным.

В воде они могущественные, неодолимые повелители морей… но на суше похожи на едва вставших на ноги оленят.

Еще раз оглядевшись по сторонам, направляюсь в их сторону. Учитывая, как медленно они идут, догнать этих двоих не составит труда. Примерно на полпути становится заметно, что вдоль позвоночника юноши тянется узкая полоска чешуек слишком знакомого бирюзового оттенка, исчезающая под набедренной повязкой.

– Уже недалеко, – произносит женщина, не шевеля губами. Интересно, могут ли они на суше общаться словами, как люди? Признаться, странно видеть, что сирены вообще способны ходить на двух ногах.

– Мама, у меня такое чувство, будто я сейчас засохну и рассыплюсь на части. – На вид юноше не дашь больше пятнадцати, и то по самым великодушным меркам.

– Ты справишься. Осталось совсем немного. Я не стала бы взваливать на тебя бремя, которое тебе не по плечу. – Женщина тепло улыбается сыну. В глаза бросается сходство между ними. Пусть ее распущенные волосы ниспадают до талии, а у юноши острижены совсем коротко, у них одинаковые волевые подбородки, а острые взгляды выдают в обоих умные и душевные натуры. – Скоро мы вновь окажемся в воде.

Он продолжает идти вперед, превозмогая себя с каждым решительным шагом, однако, несмотря на всю целеустремленность, теряет равновесие, спотыкается и падает. Женщина мгновенно оказывается рядом, чтобы помочь ему подняться. Она явно гораздо лучше умеет управляться с ногами.

– Я сумею, справлюсь, – настаивает он со свойственной юности упрямой гордостью.

И женщина отходит, позволяя ему самостоятельно встать на ноги.

– Добрый день, – говорю я, но они даже не оборачиваются.

Признаться, меня это не слишком удивляет. Чего-то подобного стоило ждать, ведь я давно иду следом, а они ни разу даже не покосились в мою сторону. На этом пляже больше нет ни души, так что они не могли меня не заметить… если бы вообще видели.

В итоге мать с сыном добираются до подножия дерева, где в самом стволе вырезан дверной проем, прикрытый ветвями и лианами на манер природной решетки, отгораживающей его от всего мира. Впрочем, кто-то уже пытался проникнуть внутрь, поскольку из пяти обрезанных древесных лоз, будто из свежих ран, до сих пор сочится темно-красный сок.

– А теперь давай, как мы тренировались, – наставляет женщина.

Мальчик, точнее юноша, – судя по всему, молодой Ильрит, – опускается на колени, кладет ладони на дверной проем и, запрокинув голову к небу, выпускает на волю песню, которая вплетается в падающие серебряные листья. Его голос, не обретший еще мужской глубины, берет резкие, почти пронзительные ноты.

От этого звука начинает покалывать кожу на предплечье – первое настоящее ощущение, появившееся с тех пор, как я сюда попала. Окидываю взглядом узоры на собственной руке. Такие же, как всегда.

Когда песня заканчивается, оба выжидающе смотрят на дверь.

– Я не слышал ее песню, – бормочет Ильрит, опуская плечи.

– Я тоже, – соглашается женщина голосом, в котором слышится ободрение, смешанное с усталостью и унынием. – Ее голос молчит уже несколько столетий. Даже старейшие из нас не слышали ее слов. Здесь нечего стыдиться.

– Но я думал, леди Леллия сможет подсказать нам другой выход. – Юноша так и стоит, сгорбившись, спиной к матери. Следующие слова он произносит так тихо, что, будь они сказаны обычным голосом, вряд ли я бы их услышала. – И я смог бы помочь…

– Мальчик мой, для тебя лучший способ помочь – это принять на себя обязанности, для которых ты был рожден. – Женщина опускается рядом с ним на колени.

– Если я соглашусь, то ты… ты… – Его голос срывается.

– Я сделаю все, что должна для защиты тех, кого люблю. – Она садится и крепко прижимает сына к себе, целует в висок. – А теперь ты должен приложить все силы, чтобы защитить наш дом, тех, кого мы любим, твоих сестер и отца.

– Я не готов. – Ильрит прячет лицо в ладонях. – Я едва могу спеть песню, чтобы ступить на ее святую землю.

– Ты будешь готов, когда придет время, – заверяет мать, спокойно, даже отстраненно уставясь поверх плеча сына куда-то за горизонт.

– Неужели нет другого выхода?

– Ильрит… – Она вновь возвращает внимание к сыну, потом смотрит на дерево, которое возвышается над головой. Ее губы сжаты в жесткую, решительную линию, но глаза наполняет печаль. – По словам герцога Ренфала, лорд Крокан потребовал, чтобы каждые пять лет ему приносили в жертву женщин, полных жизни и обладающих грацией леди Леллии. За это знание он отдал свою жизнь. Прежние жертвы не помогли, наши моря становятся все более опасными.

– Да, но почему именно ты? – Он поднимает взгляд на мать.

Она убирает прядь волос со лба сына. В объятиях матери любой мужчина превращается в мальчика.

– В ком больше жизни, чем в правительнице герцогства Копья? Кто изящнее, чем я с Острием Рассвета в руке? Кто может быть лучше, чем певица Хора? – Она растягивает губы в улыбке, которая не отражается в глазах. – Мой долг, как и твой, – любой ценой защищать наши моря и наших подданных. Ты должен принести присягу, чтобы началось мое помазание.

– Не думаю, что смогу… – Он стыдливо отводит взгляд.

– Конечно, сможешь.

– Сделай это! – раздается новый голос, который я уже слышала.

Оборачиваюсь через плечо. Позади меня на пляже появляется знакомый взрослый Ильрит с привычным хвостом вместо ног, который здесь, на суше, просто парит в воздухе.

– Ильрит?

Он почему-то не слышит. Возможно, для него я тоже невидимка, поскольку герцог бросается мимо меня прямо к своему молодому двойнику.

– Ильрит, что это за место? Что происходит? – пытаюсь выяснить я.

Ильрит, источая ненависть и презрение, нависает над своим младшим «я», тогда как юноша отталкивает руки матери и снова опускается на землю возле двери дерева, но на этот раз не прикасается к ней ладонями. Взрослый Ильрит старается подтолкнуть свою младшую ипостась вперед. Гневно хмурится, напрягая мышцы, отчетливо видимые в солнечном свете. Однако юноша, будто вылепленный из свинца, даже не замечает, как напрягается его взрослый двойник.

– Ильрит! – кричу я.

– Сделай это! – велит он младшему. – Не тяни! И не удерживай ее!

– А теперь поклянись хранить верность древним богам и защищать Вечноморе, – мягко наставляет его мать. – Принеси свои клятвы, чтобы владеть Острием Рассвета.

– Мама, я… – Юный Ильрит, не обращая внимания на себя старшего, даже не двигается с места.

Женщина порывается еще что-то добавить, но со вздохом закрывает рот и с легким наклоном головы смиряется с происходящим.

– Хорошо, – уступает она и снова опускается на колени рядом с сыном. – Ты очень юн, и я слишком многого прошу. Ни одному другому герцогу или герцогине еще никогда не приходилось в столь раннем возрасте приступать к выполнению своих обязанностей. Если ты не готов посвятить свою жизнь Вечноморю и в качестве герцога Копья принять Острие Рассвета, то не нужно себя принуждать.

– Омерзительный, жалкий, слабый, трусливый, – вскипает Ильрит, стискивает руку юноши и пробует прижать ее прямо к дереву. Но он не в силах повлиять на происходящее в этом мире.

– Ильрит, это твои воспоминания? – осмеливаюсь спросить я, не находя другого объяснения. Он по-прежнему меня не слышит.

Юный Ильрит смотрит на мать, и в его глазах появляется страх, уязвимость. Он напуган, но в то же время испытывает облегчение.

– Ты уверена, мама?

– Да. Принимая эту обязанность, ты должен быть к ней готов. Это честь, а не проклятие, – тепло улыбается женщина.

– Но помазание… – начинает юноша.

– Не займет много времени. – Она обнимает сына за плечи и помогает ему подняться на ноги. – К тому времени, когда придется всерьез взяться за дело, тебе исполнится девятнадцать. Не сомневаюсь, тогда ты будешь готов принять Острие Рассвета.

Несмотря на очевидные усилия сдержать эмоции, в глазах юного Ильрита появляется блеск, начинают слегка подрагивать губы.

– Ты стыдишься меня?

Каким-то образом, даже на суше, на неуклюжих, неловких ногах, эта женщина двигается невообразимо быстро. Обняв сына сзади за плечи, она прижимается губами к его лбу.

– Нет. Никогда, мой мальчик.

– Да! – продолжает поддевать младшего более взрослый Ильрит в стремлении заставить того принять на себя обязанности герцога. Но его усилия тщетны. Исчерпав все силы, он опускает плечи. – Да. – В его голосе мешаются злость и слезы. – Она всегда будет стыдиться тебя, жалкий трус. Из-за тебя ее смерть оказалась напрасной… она не смогла в достаточной степени разорвать узы, которые привязывали ее к миру смертных, и подавить гнев.

– Ильрит, перестань. – Делаю шаг вперед, но он по-прежнему не реагирует на мое присутствие.

– Ты мой сын, свет древа моей жизни. Я никогда не буду тебя стыдиться. – Она гладит сына по голове, а после с ободряющей улыбкой разжимает объятия. – А теперь вернемся в море. Придем сюда снова через несколько лет.

Они направляются прочь с пляжа, но старший Ильрит за ними не следует. Опустившись на песок, где только что сидел его младший двойник, он поджимает хвост и прячет лицо в ладонях.

– Вернись и исполни свой долг, трус… – Наклонившись вперед, он зарывается руками в песок и издает крик, от которого мир вокруг нас раскалывается на части. – Сколько можно напоминать мне о моих неудачах? Сколько еще раз я должен наблюдать за твоей смертью? – Ильрит откидывается назад и вытягивает руку, словно пытаясь дотянуться до матери, находящейся далеко за пределами его досягаемости.

Неторопливо, но целеустремленно подхожу ближе. Все его слова ощутимой болью отзываются внутри, как будто меня терзает собственная мука. Агония Ильрита сотрясает самые основы призрачного мира, по нему змеятся трещины-молнии, полные тьмы, и в какой-то миг он разлетается вдребезги, словно зеркало, которое швырнули о камень. Между краями сломанных изображений тянутся призрачные руки, цепляясь за границы этой реальности.

– Ильрит, думаю, нам пора.

Кладу руку ему на плечо, однако мой взгляд неуклонно притягивают чудовищные твари, которые стараются разорвать на части этот сон, ставший ночным кошмаром. За расщепляющейся картинкой воспоминания движутся лица; наружу пробуют прорваться существа, от которых крошечные волоски на затылке встают дыбом.

Сам герцог, неподвижный, будто статуя, невидяще уставился на клочок песка прямо перед дверью. Его кожа холодеет, теряет блеск, потом и краски.

Я опускаюсь рядом с ним на колени, склоняю набок голову и заглядываю ему в лицо. Он по-прежнему меня не замечает.

– Это нереально, – поясняю я, хотя все происходящее сейчас – дрожь земли, рев монстров, которые преследовали меня и в моих собственных снах – кажется вполне настоящим. Надеюсь все же, что на самом деле этого не существует. – Нужно уходить из этого места, и поскорее. Все это осталось в прошлом, Ильрит. Жизнь идет своим чередом, и ты тоже должен жить дальше. Нет смысла терять себя в воспоминаниях, которые невозможно изменить. Необходимо двигаться вперед.

Ильрит даже не шевелится.

Чуть смещаюсь в сторону, стараясь оказаться прямо перед ним. Теперь он просто не может меня не увидеть.

– Ты должен увести нас отсюда. Не знаю, что происходит, но, думаю, Лусия прислала меня сюда именно за этим. Ты должен вернуться в реальный мир вместе со мной.

– Никчемный трус, – шепчет он с неприкрытой ненавистью. – Если бы я только… отпустил ее. Но я не смог. И не сумел услышать слова Леллии. Я удержал ее. Она была слишком хороша, чтобы умереть. В тот день следовало предложить меня, не ее.

Его слова ударяют, будто кинжал между ребер. Я резко втягиваю воздух, тянусь к нему и крепко сжимаю его руки.

– Я понимаю, – шепчу я. – Знаю, каково чувствовать себя обузой для всех, кто рядом с тобой. И как бы сильно ты ни старался, этого всегда недостаточно. Ты не можешь любить их в нужной мере и принести ради них подходящие жертвы…

Герцог по-прежнему не реагирует, все так же смотрит сквозь меня, а мир вокруг нас продолжает содрогаться. По краям сгущаются тени, постепенно разъедая все детали.

– Ильрит, – твердо начинаю я, – ты единственный способен вытащить нас из разрушающейся реальности. Ты уже не тот прежний мальчик и несешь ответственность за своих подданных. Ты им нужен. И мне… – Слова застревают в горле. Я сглатываю и силюсь вытолкнуть их наружу. Внутри все переворачивается, подступает тошнота, однако от правды не скрыться. Сейчас не время и не место для гордости. И как бы я ни боялась вновь оказаться зависимой от другого существа, нельзя поддаваться этим страхам. – Ты нужен мне, Ильрит.

Он моргает, и на его лице мелькает узнавание.

– Виктория? – мысленно шепчет герцог. В том, как он произносит мое имя, есть нечто неожиданно интимное, особенно учитывая, что мы до сих пор держимся за руки.

– Ильрит, мы… – Говорить достаточно быстро не получается.

Меня прерывает громкий рев, и над пляжем проносится неистовый порыв ветра, заставляя стонать и трескаться корни дерева. Их обломки падают в бледное море. Вдалеке сгущается туман, и в нем проступает лицо, застывшее в вечном злобном крике. Облик самой ненависти.

Ильрит снова горбится и утыкает ставший пустым взгляд в песок, вновь цепенеет, превращаясь в неподвижную статую.

– В чем был смысл всего происходящего? И имелся ли в нем хоть какой-то смысл? Неужели боги и вправду покинули своих наместников?

При упоминании о богах кошусь на собственное предплечье. Именно их слова и песни узорами начертаны на моей плоти. Лусия отправила сюда меня, поскольку я обладаю их магией. Перевожу взгляд со своей кожи на отдаленное лицо, становящееся все четче по мере приближения.

Понятия не имею, что нужно делать, но…

– Ильрит, певица из меня никудышная. Смотри, на что ты меня толкаешь. – Он никак не реагирует на мои горькие слова. Проклятье. – Что ж, ладно. Ничего не остается…

Я открываю рот и начинаю петь. Не мысленно, а голосом. Выдаю несколько дрожащих нот – жутких донельзя. Вокал мне никогда не давался. И все же я выпеваю слова, инстинктивно приходящие на ум, так, как мне представляется правильным.

 
Приди ко мне.
Тебя зову.
Приди, приди…
 

Ильрит приходит в себя и чуть шире раскрывает глаза. Я сразу прекращаю петь. Он хватает меня за разрисованное предплечье.

– Ты пела.

– Я предупреждала, что ужасно пою.

И все же он смотрит на меня с восхищением, как будто видит перед собой искуснейшую примадонну. Однако мгновение быстро проходит. Ильрит озирается по сторонам и наконец замечает, как рушится мир вокруг. Ничуть не удивившись, он тихо вздыхает, выдавая крайнее изнеможение, более глубокое, чем самая большая в мире океанская впадина. А после бросает взгляд на приближающееся к нам лицо, будто бы стремящееся поглотить весь этот остров целиком.

– Нам нужно идти, – настаиваю я.

– Тебе здесь не место. – Герцог поворачивается ко мне, и на мгновение меня накрывает горе, столь безграничное, на какое только способен человек. Я улавливаю его страдание, сочувствие, тоску. – С этим кошмаром никто не должен сталкиваться.

Ильрит поднимается и зависает в воздухе, будто в воде. С опаской покосившись на его протянутую руку, вкладываю в нее ладонь. Герцог сжимает мои пальцы. Ловлю его пристальный взгляд, и между нами проносятся тысячи невысказанных слов. Мы молчим, но вместе с теплом его пальцев меня окутывает понимание, делающее ненужными всякие разговоры. В этот мимолетный миг все ментальные барьеры между нами размываются, давая редкую возможность заглянуть в чужую душу.

Отчасти меня тянет отстраниться, спрятать лицо, закрыть сердце, но живущая в дальнем уголке души женщина, в одиночестве проплакавшая множество ночей и жаждущая утешительных объятий, больше всего на свете хочет остаться, продлить как можно дольше этот миг. Разделить с ним тяжесть собственной боли, даже если мысль о том, что кто-то посторонний увидит мое измученное сердце, равнозначна тому, чтобы вырезать из него кусок и самой протянуть его утешителю.

– Давай вытаскивать тебя отсюда, – шепчет Ильрит, когда усиливающийся вой вырывает его из транса.

Я киваю, не в силах больше ничего сказать.

Взмахнув хвостом, герцог взмывает вверх и тянет меня за собой. Я будто становлюсь невесомой. Ощущения возвращаются, и воздух касается кожи.

Нет… не воздух. Крошечные пузырьки.

Я моргаю. Тем временем мы поднимаемся к солнцу, удаляясь от ревущего внизу хаоса, где мир продолжает рассыпаться на части, а в нашем направлении уже ползут паутинки трещин. Бросив взгляд на творящееся под нами, Ильрит продолжает парить, направляя полет мощными взмахами хвоста.

– Держись.

Я крепче сжимаю его руку.

Надо мной проносятся пузырьки. Мы врезаемся в ветви дерева. Вспыхивает ослепительный свет. Я резко втягиваю воздух и инстинктивно вздрагиваю, ожидая боли, но ее нет.

Несколько раз моргаю. Постепенно меркнущий свет больше не слепит. Внезапно я вновь оказываюсь в спальне. Я все так же вишу над лежащим в постели Ильритом, касаясь его висков кончиками пальцев. Лусия по-прежнему накрывает мои ладони. Но кое-что изменилось: герцог открыл глаза.

Он пристально смотрит на меня, как будто вновь пытается проникнуть в мой разум. Потом, осознав, что на самом деле происходит, гневно хмурится и переводит взгляд на Лусию. Та с удивленным возгласом отдергивает руки.

– Как ты посмела ее в это втянуть?

Девять

– Ваша светлость, я… я… – Лусия поспешно отплывает в сторону.

– Людей это не касается. Ее вообще здесь не должно быть, – шипит Ильрит.

Восприняв его слова как сигнал, тоже отплываю подальше. От герцога отчетливо исходит ярость, и такое ощущение, будто кто-то невидимой рукой проводит вверх по позвоночнику, а после сжимает мне затылок. Все инстинкты вопят, что нужно убираться отсюда.

Стоит немного отдалиться от Ильрита, как вода становится прохладнее, и движения даются легче. В близости герцога есть нечто притягательное, практически неотвратимое. Смотрю на кончики пальцев, которые до сих пор покалывает, почти ожидая увидеть на них свечение и пузыри.

– Ильрит, – твердо произносит Шил.

Ни разу не слышала, чтобы кто-то из сирен называл его просто по имени без добавления положенных титулов. Странно, однако, что первым при мне на это осмелился Шил, а не одна из женщин, которые, судя по всему, приходятся герцогу сестрами. Теперь, когда я увидела их мать, семейное сходство Ильрита, Фенни и Лусии кажется еще более очевидным.

Как бы то ни было, Шил добивается цели, и герцог немного успокаивается.

– Вам было плохо. Настолько, что вы даже не реагировали. Поэтому Лусии пришлось прибегнуть к крайним мерам, чтобы вернуть вас обратно до того, как духи поглотят вашу душу и завладеют телом.

Ильрит со злобным блеском в глазах бросает взгляд на молодую женщину. Не сдержавшись, подплываю к ней и кладу руку на плечо Лусии. Он просто не имеет права на нее злиться. Видят боги, порой мне хотелось придушить Эми, но стоило напомнить себе, насколько я не права, как гнев полностью исчезал.

– Она всеми силами старалась тебе помочь. Лучше поблагодари ее, а не ругай, – твердо заявляю я.

– Ты даже не понимаешь, о чем говоришь. – Похоже, он едва сдерживается, чтобы не выплеснуть всю ярость на меня. И все же способен держать себя в руках… в отличие от многих, кого я знаю.

– Может, я и не знаю подробностей вашей магии, поскольку ты до сих пор не рассказал мне о ней, – с легкой горечью начинаю я, – зато в курсе, как выглядит мужчина, вымещающий гнев и обиду на молодой женщине, которая этого не заслуживает.

Эти слова – сердитые, немного грубые – эхом отдаются в глубине сознания. Жаль, что так и не выпало возможности высказать их Чарльзу. Ведь он раз за разом брал надо мной верх, и я, в то время еще юная девчонка, сжималась перед ним до такой степени, что странно, как у меня не сломался позвоночник.

Но теперь я изменилась, стала более уверенной. И если уж не отступила, несмотря на все выпады и угрозы Чарльза, и довела борьбу до победного конца, то уж с герцогом сирен как-нибудь справлюсь.

Ильрит прищуривается, глядя на меня, что-то мысленно бормочет, выражая недовольство, а потом качает головой и отворачивается.

– Благодарю за помощь, Лусия, – бросает он, даже не посмотрев в ее сторону.

– Всегда пожалуйста, ваша светлость. – Лусия склоняет голову, а потом поворачивается ко мне. – Спасибо, но в этом не было необходимости.

Похоже, эти слова предназначаются только мне одной. Надо бы ответить, поэтому сосредотачиваюсь исключительно на ней.

– Мне все равно, герцог он или нищий, но я не собираюсь просто стоять в стороне и наблюдать, как с тобой плохо обращаются.

– Да нет, все нормально. Я знаю брата, – поясняет она, подтверждая мои подозрения о семейном сходстве. В ее словах слышатся грустные, почти жалостливые нотки. – Во впадине всем непросто… особенно тем, на кого давит тяжкий груз ответственности. Обитающие там духи пытаются уничтожить душу, поэтому нанесенные ими раны глубоки и с трудом поддаются исцелению.

– У всех нас есть тяжелые, глубокие раны, но они никак не оправдывают хамского поведения. – Ободряюще сжимаю ее плечо. – Никогда не поступайся собой, даже ради членов семьи. – Слова рождаются сами собой, ведь я часто повторяла нечто похожее собственной сестре.

– Я это запомню, – улыбается Лусия.

– Все свободны, кроме Виктории.

– Ваша светлость? – Лусия поворачивается к брату, и ее улыбка тут же исчезает.

– Со мной все будет хорошо. Я умею справляться с мужчинами вроде него, – успокаиваю ее.

– Я все слышал, – сухо замечает Ильрит.

Смотрю на него с вызовом и пожимаю плечами, давая понять, что меня это мало волнует. Герцог слегка поджимает губы, однако на его лице нет раздражения. Он пристально следит за мной, пока Лусия и Шил без возражений уплывают через балкон.

Я и не думаю отступать, держусь расслабленно, ожидая его дальнейших замечаний. Между нами снова повисает мрачное ощущение недосказанности, и эти непроизнесенные слова отдаются внутри даже после того, как смолкает разносящаяся по поместью песня.

Ильрит вдруг расслабляется и немного обмякает в воде, отводит глаза, разбивая повисшее между нами напряжение. Неужели я победила в этом безмолвном споре? Впрочем, не стоит терять бдительность. Ведь отступление на поле боя не всегда означает капитуляцию.

– Прости, – бормочет Ильрит.

– Что? – непроизвольно выдыхаю я.

– Ты серьезно? – усмехается он и, по-прежнему не глядя на меня, качает головой. – Неужели ты из тех женщин, которые с радостью заставят меня это повторить?

– Вовсе нет. Я…

– Прости, Виктория. – Ильрит вновь смотрит на меня. В нем опять ощущается та же свирепая решимость, что и прежде, но на этот раз никакой агрессии. И я теряюсь, не зная, как реагировать на столь поспешные извинения. Он же, пользуясь моим замешательством, продолжает: – Ты была абсолютно права, мне не стоило так реагировать. Ты ни в чем не виновата, а Лусия просто поступила, как сочла нужным.

Я складываю руки на груди. Несмотря на его слова, не хочу, чтобы Ильрит застал меня врасплох.

– Тебе бы стоило извиниться перед Лусией.

– Конечно. – Он снова отворачивается. – И прости, что тебе пришлось стать свидетелем… этого.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – пожимаю плечами. Ильрит бросает на меня скептический взгляд. – Я помню только сгусток яркого света. И еще какие-то пузырьки. Ничего больше.

Он знает, что я лгу, и на самом деле мне все равно. Гораздо больше меня волнует другое: к чему это стремление солгать? Я помогла ему, чтобы после попытаться использовать в своих интересах, но даже не пробую намекнуть, что хочу чего-то взамен за свою доброту.

– Почему? – уточняет он. Если бы только знать. Тот же вопрос я задаю сама себе.

Мысленно издаю горький смешок, и по губам сама собой расползается усталая улыбка. Я качаю головой и в свою очередь отвожу глаза.

«Потому что наши самые мрачные секреты – сильное оружие, и нельзя позволить, чтобы кто-то использовал его против нас».

Но я не могу заставить себя озвучить это, иначе выдам слишком много собственных тайн.

Если герцог и слышит эти мысли, то не подает виду.

– Лучше не спрашивай, а то могу и передумать, – отвечаю я.

– Я ведь не особо любезно с тобой обошелся, – быстро замечает он.

– Твоя правда.

– И намерен принести тебя в жертву богу.

– Может, не стоит напоминать об этом? – хмурюсь я.

– Почему?

– Ты всегда такой настойчивый?

– А ты не слишком общительна.

– Милостивые боги! Я ведь старалась отнестись к тебе по-доброму. – Всплескиваю руками и неловко отступаю назад.

– Я не просил твоей доброты. – У него хватает наглости пронзить меня свирепым взглядом.

– О, тогда прости, что осмелилась ее предложить. Ты бы предпочел услышать, что я помогла только потому, что надеялась каким-то образом заставить тебя оказать ответную услугу и вернуть меня в мой мир?

Нет, конечно. Когда я попала в то странное место внутри его воспоминаний, все мысли о возможной выгоде полностью исчезли. Я видела перед собой лишь печального мальчика и измученного мужчину.

– Ну, это легче понять. – Что ж, Ильрит услышал, что хотел, но, по всей видимости, собственная правота его совсем не радует. Мы оба мрачнеем. – Но я уже сказал, что не могу тебя вернуть. Если ты покинешь Вечноморе, то сразу начнешь исчезать. У тебя в запасе будут считаные минуты. Максимум час. Это слишком большой риск.

Вот и все. Такое впечатление, будто кто-то физически обрывает еще остававшиеся внутри последние ниточки надежды. Я не сумею вернуться… и никак не помогу родным. Я горблюсь, чувствуя себя вдруг почти невесомой. От желания дышать вновь перехватывает горло, но здесь нет воздуха. У меня вздымается и опадает грудь, но нос не наполняется водой. И воздухом тоже. Я уже совсем другая женщина. «Больше магии, чем плоти…» Никогда мне не стать прежней.

Отвернувшись от него, отплываю в сторону и хватаюсь за колонну, словно в попытке восстановить дыхание. Проникающие с поверхности рассветные лучи солнца будто надо мной насмехаются. Они совсем рядом, рисуют золотистые дорожки на моем лице, и в то же время настолько далеко, что мне больше никогда не искупаться в их тепле.

– Лучше бы ты убил меня. – Жаль, что оставил в живых.

– Для тебя есть более важное дело.

– У меня было дело! – Ярость и обида перехлестывают через край. – Я была капитаном и несла ответственность за свою команду… за матросов, которых ты убил.

– Я не…

Не желаю его оправданий. И плевать, что он скажет.

– Я была дочерью и сестрой, которая несла ответственность за свою семью. А ты… забрал меня от них. Оставалось еще полгода… и теперь они… – Замолкаю и качаю головой. Что за глупый порыв. Этому сирену нет дела до посторонних. Да и с чего бы вдруг?

– Теперь они – что? – уточняет герцог.

Я вновь поворачиваюсь к нему лицом. В свете восходящего светила глаза Ильрита навевают мысли о солнечных лучах, пробивающихся сквозь осеннюю листву – столь же теплые и уютные. Они словно молят довериться. А это опаснее любого жестокого взгляда.

Сама не знаю, почему вдруг начинаю рассказывать. Возможно, из любви к справедливости. Я узнала его тайну, которой он никогда и ни с кем не желал делиться, и теперь чувствую себя обязанной поведать что-нибудь о себе. Или же мне просто отчаянно хочется верить, что, узнай он правду, возможно, найдет способ помочь.

– Я задолжала приличную сумму Совету, который управляет нашей страной, и, если вовремя не заплачу или не явлюсь к ним, чтобы отработать долг другим способом, платить заставят мою семью. – Слишком общее описание ситуации, но мне отчего-то кажется, что ему не интересны подробности.

Ошибаюсь.

– Их убьют из-за этих денег?

– Нет, Совет их не убьет… но может так случиться, что они сами возжелают смерти. – Если вдруг их арестуют за долги. – У вас здесь есть долговые тюрьмы, герцог Ильрит?

– Нет, никогда о них не слышал, – отвечает он, явно заинтересованный.

– Это жестокие, безжалостные учреждения, где у людей отбирают свободу и обходятся с ними хуже, чем с животными. Заставляют выполнять любую работу, которая требуется Совету. К примеру, строить здания, дороги, да что угодно. Узники трудятся почти без отдыха и без оплаты. Несколько лет тяжелой, добросовестной работы, и им прощают все долги.

– Здесь, в Вечноморе, мы не меняем свою свободу на деньги. – Ильрит хмурится и поджимает губы. – Похоже на чудовищный обычай.

– Чудовищный? – усмехаюсь я. – И это говорит тот, кто намерен принести меня в жертву богу, погубившему всю мою команду. – Не могу сдержать язвительного замечания, и в водном пространстве между нами будто вновь сгущается напряжение.

Такое чувство, словно мы сошлись в поединке, противопоставляя принятые в наших странах порядки. И, если подумать, его древние боги столь же ужасны, как и наши тюрьмы.

«По крайней мере, долговая тюрьма не отнимает жизнь», – хочется сказать в свою защиту. Но это ложь. Узники гибнут либо в физическом смысле из-за ужасных условий содержания, либо в моральном, поскольку после многих лет тяжкого труда все возможности, которые когда-то имелись у этих людей, оказываются безвозвратно утрачены.